Культурно-языковое многообразие населения Испании: теория и реальность

В §6 («Итоги изучения “валенсийской ситуации”») делается вывод о том, что в отношении данного региона не приходится говорить о проживании здесь двух «народов-этносов» («испанцев» и «каталонцев»), ясно осознающих свою специфику и существующую между ними разницу. Принцип, лежащий в основе самосознания местных жителей -- областнический (разных ступеней иерархии), который и определяет для них понятие «народ» и которому подчиняются все прочие признаки, включая языковой и генетический. Рост интереса к местному языку, культуре, вообще к «корням», начиная с 1960-х гг., резко активизировал процессы самоидентификации, породил целый ряд разнонаправленных тенденций в этой сфере и бурную полемику в местном обществе, особенно усилившуюся в связи с «автономизацией» рубежа 1970-х --1980-х гг. Однако итогом этого всплеска массового интереса к «этнографической» тематике оказалось утверждение валенсийской специфики; наметилась своего рода «этнизация регионализма». В целом, очевидное и всестороннее превалирование у местного населения (в культурно-историческом и языковом аспектах) «областнического» сознания над иными его формами автор счел наиболее серьезной и в то же время своеобразной чертой рассматриваемой ситуации.

В Главе второй («Существует ли каталонский этнос?») автор расширяет рамки исследования, проецируя выводы и данные, полученные при изучении валенсийских реалий -- на всех тех, кого предварительно полагал «каталонцами» Испании. В §1 («Каталаноязычный ареал») дается общий предварительный обзор ситуации в каталаноязычном ареале страны -- именно в плане правомерности ее соотнесения с «валенсийской моделью», которая ведь могла бы оказаться и уникальной в общеиспанском контексте. При рассмотрении имеющихся на этот счет точек зрения испанских авторов основное внимание уделяется тем из них, кто не сомневается в единстве каталанского языка и общности происхождения всех на нем говорящих (Ж. Фустер, Ж. Мелья, Р. Рибо). Выясняется, однако, что даже они единодушно признают, что в «каталанских землях» отсутствует коллективное национальное самосознание, а целиком превалирует областническое. Автономистская кампания, итогом которой стало появление (по воле народа, выраженной в ходе референдумов) отдельных самоуправляющихся территорий именно в областных границах, недвусмысленно подтвердила этот вывод. Подтверждают его и представленные в параграфе данные соцопросов о самосознании жителей Балеарских о-вов: вне страны они «испанцы», внутри же подавляющее большинство определяется по родному острову либо архипелагу в целом; «общекаталанское» самосознание в опросе не отразилось вовсе. Сходные результаты показали и обитатели Каталонии. А при выяснении отношения к жителям других частей страны балеарцы предпочли «единокровным» и одноязычным с ними каталонцам «лингвистически чуждых» андалузийцев и арагонцев, и т.д. Таким образом, «валенсийская модель» в первом приближении выглядит как свойственная и остальным частям каталаноязычного ареала.

Этот вывод подтверждается материалами §2 («Каталония») данной главы. В силу объективных причин историческая область Каталония повсеместно воспринимается как ядро всего каталаноязычного мира и его наиболее известный представитель, а нередко и как его олицетворение. И в Испании, и за ее пределами у населения этой области всегда отмечали сильную националистическую традицию, Жителей Каталонии порой обозначали как «национальность» или «нацию» -- в отличие от тех же валенсийцев. Детальное рассмотрение ситуации в регионе в период 1960-х --1980-х гг. позволяет выделить здесь ряд важных тенденций. Очевидна консолидация населения в пределах региона, укрепление его солидарности и противопоставления жителям других регионов. Каталонская региональная общность постоянно пополняется за счет многочисленных оседающих здесь мигрантов, одни из которых усваивают областное самосознание довольно скоро, другие продолжает отождествлять себя с исходным регионом. Дети же их, родившиеся здесь, уже, как правило, не выделяют себя из совокупности «каталонцев»; не делают этого и окружающие. Тормозит региональную консолидацию и сильное локальное самосознание обитателей ряда местностей самой Каталонии.

Хотя исторически сложилось так, что даже коренные «каталонцы» зачастую не знали каталанского языка (либо вовсе, либо в должной степени), отношение к нему как к воплощению истинной самобытности региона глубоко укоренилось в сознании местных жителей. Овладение языком -- наиболее верный путь для приезжего, стремящегося стать «каталонцем», поскольку свидетельствует об искренности его намерений. По словам известного каталонского лингвиста М. Бадиа-и-Маргарита, «языковая интеграция -- это та дань, которую должен заплатить каждый мигрант принимающей его земле». При этом, однако, каталаноязычные жители смежных регионов остаются для них «чужаками». Характерны ответы местного населения на вопрос о том, что требуется для того, чтобы считаться «каталонцем»: «жить и работать в Каталонии», «родиться здесь», живя здесь -- «уважать Каталонию и все, что с ней связано», «чувствовать себя каталонцем», «говорить по-каталански», «хотя бы не говорить плохо о Каталонии» и т.д. Примечательна уверенность в том, что можно быть «каталонцем» в большей или меньшей степени и что эта степень может меняться. Но как бы то ни было, ни язык, ни самосознание не подтверждают наличия и противостояния в регионе Каталония «каталонцев» и «собственно испанцев» как двух различных и четко оформленных этносов, более того -- сложившихся наций в нашем привычном понимании. Попытка описать существующую ситуацию с помощью этой схемы ведет в тупик. В реальности местные «каталонцы» -- это весьма специфическая региональная общность, монолитность которой, будучи несомненно выше валенсийской, тем не менее отнюдь не абсолютна. В ходе опросов на предмет самоопределения значительная часть граждан отождествляет себя не с регионом в целом, а лишь с какой-то его частью, отказываясь ставить свою региональную принадлежность («каталонец») выше локальной («ампурданец» или «тортосинец»).

В §3 («Балеарские о-ва») рассматривается ситуация в третьем по счету регионе Испании, коренное население которого традиционно говорит по-каталански и описывается в нашей стране как островная часть единого каталонского этноса. Данные соцопросов конца 1970-х гг. уже привычно показывают самоопределение по родному региону: местные уроженцы отождествляют себя с островами, осевшие здесь приезжие -- с областями исхода («андалузийцы», «кастильцы», «каталонцы» и пр.), без какого-либо намека на «народы-этносы» в нашем понимании, согласно которому их здесь должно быть два: «каталонцы» и «собственно испанцы». По степени «региональных предпочтений» для островитян на первом месте стоят валенсийцы, но столь же лингвистически и генетически близкие каталонцы оказываются только на четвертой позиции, уступая кастильскоязычным уроженцам Андалузии и Арагона, что очевидно характеризует местное отношение к концепции «единого каталонского этноса». При этом родным языком подавляющего большинства балеарцев все это время оставался каталанский (использовавшийся главным образом в разговорной речи). Очередной виток его «возрождения», как и в Валенсии, и в Каталонии, начался в 1960-е гг., а с установлением автономного режима родной язык получил здесь официальный статус под названием «каталанский», хотя большинство местных жителей предпочитает называть его «мальоркинским», -- отнюдь не настаивая на его лингвистической самостоятельности, а лишь подчеркивая его принадлежность родному архипелагу. Бурные общественные дискуссии конца 1970-х гг. о сущности и дальнейшей политической судьбе «балеарского народа» выявили здесь полную разобщенность мнений и представлений, включая как призывы к сближению с «близкородственной» Каталонией, так и решительное отрицание какой-либо общности с ней, и т.д. -- при абсолютном доминировании установки на всестороннее укрепление собственной региональной специфики. Основной же проблемой называлась слабая интеграция региональной общности, сохранение в ее рамках больших различий по отдельным островам и локальному самосознанию. Вместе с тем мигранты из кастильскоязычных областей непрерывно пополняют собой эту общность, усваивая ее самосознание и язык -- точно так же, как это происходит в Валенсии и Каталонии. Подобно валенсийцам и каталонцам, балеарцы являются «испанцами» при контактах с гражданами иных государств, и очевидно, что для них этот термин не имеет этнического содержания. Не являются они и «каталонцами» в этническом смысле слова, поскольку из представлений о единстве происхождения и языка для них не вытекает ощущения общности со всеми носителями этого единства. Совершенно по «валенсийской модели» обитатели архипелага основными чертами своей специфики называют климат и географические условия своей малой родины (язык, обычаи и фольклор упоминаются значительно реже), по сути, характеризуя прежде всего территорию, и лишь затем -- ее население. В этом можно видеть косвенное признание того, что не язык и пр. «этнические признаки» цементируют сплоченность «балеарского народа», а земля -- комарка, остров, архипелаг. Поэтому утрата языка не разрушит прежние связи и не создаст новых; категории «своих» и «чужих» не изменят своего содержания. Перед нами, таким образом, не часть «каталонского этноса», но и не «балеарский этнос» и не группа «островных этносов» («мальоркинского», «меноркинского», «ивисского» и др.). Перед нами земляческая общность, осознаваемая и реализующаяся сразу на нескольких иерархических уровнях.

Параграф 4 («Каталонцы Арагона») посвящен последней региональной группе каталаноязычного населения на территории Испании, проживающего в исторической области Арагон, где эти люди составляют меньшинство. Их лингвистическая ситуация характеризуется как «абсолютная диглоссия»: родной для них каталанский язык в прежнее время не использовался здесь ни в административной, ни в судебной практике, ни в школе, ни в церкви. Языковая «каталанизация» этой местности (так наз. Франжи) началась только в 1980-е гг., при этом участники движения решительно заявляли, что каталанский язык части населения Арагона является достоянием данного региона и должен рассматриваться как «арагонский», подобно тому, как каталанский, кастильский и др. языки Испании должны считаться «испанскими». Т.е. здесь перед нами не часть «единого каталонского этноса», а «каталаноязычные арагонцы».

В §6 («Что же такое каталонский народ?») подводится итог краткому исследованию на примере одного из «национальных меньшинств» Испании (как трактуются каталонцы в отечественной историографии), -- исследованию, которое, с точки зрения автора, является необходимым этапом моделирования этнонациональной ситуации в этой стране, выяснения, какие общности являются субъектами происходящих в данной сфере процессов. Обнаружилось, что имеющиеся данные не позволяют квалифицировать всех каталаноязычных жителей разных регионов Испании как единый «народ-этнос» -- несмотря на очевидное большинству единство происхождения и языковое тождество. В качестве «народов» здесь осознаются и выступают на практике именно региональные, областные общности, в совокупности составляющие население страны. Как культурно-языковое возрождение, так и устремления ко внутрииспанской автономии в последние десятилетия были сосредоточены почти исключительно в областных границах и работали на пользу утверждения региональной самобытности. При этом местное областническое самосознание практически не несет в себе этнического содержания, хотя определенная тенденция к этому имеет место. В целом же здесь присутствует широкий спектр проявлений этнического фактора -- от безэтничности широких слоев местного населения, через тенденцию своего рода региональной этничности в среде сторонников упрочения культурно-языковой специфики своей области, до полноценной этничности тех обитателей ареала, для кого язык и общность происхождения единственно определяют «своих» и «чужих», а региональные и государственные границы являются всего лишь досадной помехой. При том, что все эти и другие тенденции находятся в постоянной динамике, абсолютно доминирующими формами общности остаются региональные. Именно с ними считаются общественные и политические силы Испании. Все это не дает возможности видеть в привычной оппозиции «испанцы/каталонцы» понятие, адекватно отражающее ситуацию в пределах каталаноязычного ареала. Зато по ходу того, как в дальнейшем вырисовывается подлинная картина этнонационального устройства Испании, эта «каталонская модель» неизбежно становится важным ориентиром.

Третья глава («Этносы или что-то иное?») открывается §1 («Баски»), который посвящен еще одному «национальному меньшинству» Испании и разделен на три подпункта. В подпункте а) («Страна басков и Наварра») анализируется этническая ситуация в указанных регионах. В отечественных описаниях баски прямо или по умолчанию обычно отождествляются с носителями баскского языка (эускеры). Соответственно неуклонное уменьшение со временем количества последних и сокращение территории, где говорят по-баскски, как правило, принимается за свидетельство ассимиляции «баскского этноса» «собственно испанцами». Такая трактовка вполне соотносилась с общеизвестными фактами. С одной стороны, это подавление франкистами стремления басков отстоять свою самобытность, в том числе культурно-языковую. С другой стороны -- массовая миграция в промышленно развитую Страну басков из аграрных кастильскоязычных регионов, что воспринималось как желание властей растворить непокорных басков в массе мигрантов из «этнического большинства» и решить тем самым национальный вопрос в этой части Испании. В середине XX в. позиции эускеры в Стране басков, а тем более в Наварре были по основным параметрам значительно хуже, чем позиции каталанского языка в каталаноязычном ареале. Однако развернувшееся в обоих регионах с начала 1960-х гг. культурно-языковое возрождение приняло широкий размах, затормозив, а в значительной мере и обратив вспять тенденцию к угасанию баскского языка. При этом известно, что даже в условиях «незаконности» эускеры подавляющее большинство оседавших здесь кастильскоязычных мигрантов выражали желание или по крайней мере готовность усваивать этот язык и обучать ему своих детей. Преобразование Страны басков и Наварры в автономные сообщества резко усилило процесс языковой «баскизации» региона, поставив ему на службу административную сферу и делопроизводство, СМИ, образование, культурную инфраструктуру и пр. Вместе с тем содержание самого понятия «баски» в этих областях, как и в Испании в целом, далеко от однозначности и зависит от критерия, применяемого говорящим. В числе таких критериев фигурируют биологический (представление о существовании так наз. «баскской расы»), психологический (подразумевающий особый «национальный характер»), этнографический, лингвистический и пр. Наиболее же популярным на конец 1970-х гг. было мнение о том, что баск -- это тот, кто «живет и работает» в Стране басков. По словам баскского филолога М. Сабалеты, «баскский народ насчитывает около трех миллионов человек, из которых менее одного миллиона говорят по-баскски…». Т.е., как и в случае с «Каталанскими землями», на первый план при самоопределении выходят областные, а не этнические рубежи. Данный вывод практически полностью подтверждается социологическими опросами местных жителей, которые в подавляющем большинстве (около ѕ) отождествляют себя со Страной басков в целом, а оставшиеся -- либо с одной из трех входящих в нее провинций, либо с родной комаркой, либо, когда это явно недавние мигранты, -- с тем регионом, откуда они прибыли («кастильцы», «андалузийцы» и т.д.). Иначе говоря, преобладает региональный патриотизм, «испанцы» в качестве этнической категории отсутствуют и здесь, а термин «баски», воспринимаемый у нас как этноним, наполнен региональным содержанием; стало быть, ни о каком противостоянии или даже сосуществовании двух «народов-этносов» речи здесь нет. Своеобразным воплощением в общественно-политической жизни страны именно этнической тенденции и строящегося на ее основе этнического самосознания стала на рубеже XIX-XX вв. доктринальная и практическая деятельность создателя первой баскской националистической партии (БНП) -- С. Араны. «Расовую чистоту» басков (на самом деле -- этническую эндогамию, «чистоту происхождения») он считал краеугольным камнем существования и сохранения сущности этого народа, более важным, чем эускера и даже политическая независимость баскских земель. Признаком «истинного баска» для него и его единомышленников служила «истинно баскская» фамилия, игравшая в этом смысле ту же роль, что и запись в паспорте о «национальности» в советской гражданской практике; только носители таких фамилий имели возможность вступить в вышеупомянутую партию. Очевидно, что описанная «этнонационалистическая» тенденция резко противоречила уже известной нам «областнической» традиции -- и последняя сравнительно быстро взяла реванш: даже в самой БНП всего через два десятка лет возобладали «областнические» принципы, ограничения же по «генетической идентификации» были сняты. В рядах радикалов из ЭТА, боровшихся за независимость Страны басков террористическими средствами, с самого начала обнаружились вчерашние мигранты -- выходцы из кастильскоязычных провинций Испании или их дети. На постфранкистских выборах баскские националистические партии получили стабильную поддержку в мигрантских кварталах городов Страны басков. По словам лидера националистов, возглавившего после выборов 1980 г. автономную Страну басков, К. Гарайкоэчеа «вопреки тем, кто стремится разделить население региона на две общины -- туземную и мигрантскую, народ проголосовал за баскский национализм, который не делает различия между басками» разного происхождения. Вместе с тем «этническая» концепция восприятия себя и окружающих дает о себе знать здесь больше, чем где бы то ни было еще на территории Испании. А резкое усиление (с провозглашением автономии) культурно-языковой «баскизации» местного областничества уже вызвало сокращение миграции в Страну басков из других испанских регионов.

В подпункте б) («Проблема Наварры») рассматривается ситуация с языком и самосознанием в названном регионе, население которого упорно отказывается сливаться со Страной басков в единое образование. Известная уже нам модель «областнического» осмысления и структурирования историко-культурного и языкового многообразия в целом воспроизводится и здесь. Небольшая часть местных жителей осознает себя «басками» (при этом «баскское» начало подразумевает не этническое, а региональное, точнее -- надрегиональное содержание: убежденность в том, что Наварра -- одна из «баскских земель»), большинство заявляется «наваррцами», прочие определяются по другим регионам. Среди критериев «наваррства» лидирует «жить и работать…» Для многих участников опроса органичны ответы: «столь же наваррец, сколь и баск», и т.д. Среди вариантов самоидентификации есть такие, которые, к примеру, позволяют не чувствовать себя «баском», имея эускеру в качестве родного языка, и, напротив, чувствовать себя «баском», не владея эускерой и появившись на свет от родителей не-басков, к тому же вдали от баскских провинций -- и т.д., и т.п. Подтвердилось, что люди, обладающие одними и теми же исходными «объективными» характеристиками (место рождения, родной язык и пр.), могут осознавать себя по-разному, членами различных, не совпадающих общностей. Уже упоминавшийся нами «анализ региональных предпочтений» показал, тем не менее, наибольшую расположенность жителей Страны басков к наваррцам -- и наоборот.

В итоге, отвечая на вопрос, вынесенный в заголовок подпункта в) («Кто населяет “баскские провинции” Испании?»), сразу можно ответить, кто там не живет: там нет двух «этносов»: «баскского» и «собственно испанского», которые бы четко отличали себя один от другого на основе ярко выраженного различия в языке, происхождении и культуре. Вместо этого наблюдается динамичный конгломерат целого ряда категорий населения, «перетекающих» одна в другую и при этом воспринимающих себя как «баски». Переехать сюда на постоянное жительство, а тем более родиться здесь (хотя бы и от приезжих родителей) уже означает двинуться по пути отождествления себя с местной региональной общностью, чтобы «стать баском». Конечная веха на этом пути -- полное усвоение культурно-языковой региональной модели, облегчающееся изначальной готовностью мигрантов к этому. Модель, однако, со временем меняется, и в последние десятилетия, благодаря сознательным усилиям, стала заметно более «этничной», чем прежде. Наблюдается очевидное стремление консолидировать всех «басков», т.е. жителей региона разного происхождения, разного культурно-языкового облика -- на основе единой региональной, истинно местной традиции. Приобщившийся к ней (прежде всего освоивший эускеру) ощущает себя «баском» в большей степени, чем его земляки, еще не сделавшие этого. Причем в Наварре «этническая окраска» местного областничества, включая и роль баскского языка, выражена намного меньше, чем в Стране басков. В отношении обоих регионов есть все основания говорить о преобладании регионального начала над этническим. Так называемые «этнические особенности» (язык, обычаи, фольклор, особые формы жизнедеятельности и т.д., а также представление о происхождении от определенной общности, изначально обладавшей этими признаками) здесь не становятся автоматически универсальным формообразующим элементом. Не они обеспечивают поддержание связей внутри общности, ее характер, ее количественный состав, как не они определяют категории «своих» и «чужих». Все это создается территорией, местностью, областью.

В §2 («Галисийцы») данной главы речь идет о еще одном «народе-этносе» Испании, третьем по счету из ее основных «национальных меньшинств». Ареал галисийского языка, помимо четырех провинций, в совокупности составляющих историческую область Галисия (автономную с начала 1980-х гг.), охватывает также и прилегающие земли соседних регионов: Астурии и Леона, -- т.е. разрезается региональными границами. Аграрная специфика и экономическая отсталость галисийского региона обусловили (в отличие от баскских и каталанских провинций) отсутствие сюда масштабных миграций извне и соответствующую однородность населения. Подавляющее большинство местных жителей называют себя при опросах «галисийцами», остальные «определяются» по одной из четырех провинций или по родной комарке. За вычетом небольшого процента все здесь владеют галисийским языком (гальего). Однако при выяснении особенностей галисийского самосознания выясняется, что отнюдь не так называемые «этнические признаки» (язык, обычаи, фольклор) рассматриваются галисийцами как наиболее важные черты, отличающие их малую родину от других регионов. По их мнению, чтобы считаться галисийцем, нужно прежде всего «происходить из семьи местных уроженцев» или же «жить и работать в Галисии». Более того, в местном обществе долгое время господствовало отношение к галисийскому языку как к низшему в сравнении с кастильским, до такой степени непрестижному, что после разрешения Ватикана вести церковную службу на языке прихожан (взамен прежней латыни) многие из них высказывались за более авторитетный, хотя нередко едва понятный, кастильский. Такому восприятию своей «культурной специфики» соответствовала крайне низкая заинтересованность значительной части жителей Галисии в отстаивании ее реальной автономии, что неоднократно проявлялось в ходе здешних выборов после 1975 г. (массовый абсентеизм, голосование за правые общеиспанские централистские партии). Автономистская проблематика для этих людей сводилась главным образом к ее экономической составляющей, тогда как «этническое начало» себя практически никак не проявляло. Какого-либо термина, подразумевающего, что гальегоязычные леонцы и астурийцы составляют с галисийцами один «народ» (а не просто говорят на одном с ними языке), не существует, что позволяет считать их всех лингвистической совокупностью, но никак не единым «этносом». В галисийском варианте уже упоминавшейся «таблицы региональных предпочтений» соседи-астурийцы стоят на первом месте по уровню приемлемости, тогда как соседи-леонцы -- лишь на одиннадцатом. Представляется, что если бы учитывалось наличие в обоих регионах «братьев по языку и происхождению», отношение было бы более сходным. Вместе с тем резко активизировавшаяся в условиях автономного режима деятельность, имеющая целью вернуть гальего былой престиж и утраченные позиции в общественной жизни, приносит очевидные плоды. Общий же вывод от «погружения» в галисийские реалии в интересующем нас аспекте состоит в том, что перед нами и в данном случае -- «областническая» общность, в которой границы между «своими» и «чужими» совпадают с границами региона.

Заголовок §3 («Испанцы, или “собственно испанцы”») являет собой термин, который служит в нашей традиции для обозначения доминирующего в Испании «народа-этноса», давно достигшего стадии «нации» и составляющего здесь большинство населения. Территория его расселения обычно отождествляется с ареалом испанского (кастильского) языка и рассекается границами целого ряда регионов страны. По модели, уже опробованной нами на «национальных меньшинствах» Испании, выясняем, кем считают себя кастильскоязычные обитатели этой страны. Соцопросы конца 1970-х гг. дают нам уже ожидаемые результаты, состоящие в «самоопределении» по родному региону, провинции, острову, комарке. Единый «внеязыковуй», проще говоря этнический термин, который бы объединял их, противопоставляя всем остальным гражданам страны, отсутствует. Коллективное самосознание имеет в данном случае очевидно территориальный иерархический характер. При этом не прослеживается прямой зависимости отношения к той или иной региональной общности от языка, на котором она говорит: так, кастильцы предпочитают галисийцев и балеарцев «единокровным» мурсийцам и эстремадурцам, и т.д., и т.п. -- т.е. какого-либо противопоставления «доминирующего этноса» «национальным меньшинствам» здесь нет. Традиции отстаивания своей самостоятельности у ряда кастильскоязычных регионов (Андалузии, Арагона, Астурии, Канарских о-вов) более выражены, чем у некоторых регионов «национальных меньшинств», и в годы франкизма они также подвергались преследованиям. 1960-е годы стали и для кастильскоязычных регионов временем возрождения их культурно-языковой самобытности, а конец 1970-х -- временем их активного участия в кампании «автономизации». Имеет место активное культивирование региональных языковых форм в пределах кастильскоязычного ареала, доходящее до претензий на повышение статуса местных диалектов: бабле Астурии, панучо Мурсии, арагонйса Арагона и т.д. -- до уровня самостоятельных языков и превращение их в основное средство коммуникации в соответствующей области. Очевидная цель подобных усилий -- утверждение областной самобытности, консолидация населения как региональной общности. Уже соцопросы конца 1970-х практически во всех кастильскоязычных областях выявили процент сторонников независимости от Испании, вполне сопоставимый с аналогичным процентом в регионах «национальных меньшинств». И в каждом из них более или менее значительная часть политически активных граждан не сомневается в том, что их автономное сообщество есть не просто особый «народ», но вполне сформировавшаяся «нация», со своей неповторимой историей и культурно-языковым своеобразием. Общность же, которую можно было бы охарактеризовать как «собственно испанский этнос», не обнаруживается ни в самосознании, ни в самоназвании, ни в каких-либо иных общественно значимых проявлениях жизнедеятельности обитателей страны.

В §4 («Кто же населяет Испанию? Общие выводы на основе рассмотрения “этнонациональной ситуации” в стране») автор приходит к заключению, что все рассмотренные им материалы не только не подтверждают наличия и взаимодействия в стране четырех «народов-этносов», выделенных по лингвистическому принципу, но и наглядно демонстрируют малую значимость «этнического фактора» как такового в жизни населения Испании. Мы не можем трактовать последнее как совокупность «народов-этносов», но можем говорить о «народах», которые здесь действительно имеются и принадлежность к которым определяет самосознание индивидов, соответствуя дихотомии «свой/чужой». Речь идет о территориально-исторических образованиях иерархического типа, в свою очередь подразумевающих иерархичность самосознания. Языковое и этнографическое сходство каких-то групп само по себе, вне рамок таких образований, не воспринимается подавляющим большинством как свидетельство общности.

В отношении теоретического осмысления зарубежными исследователеми феномена этничности на испанской почве преобладают не «примордиалистский» (ставящий во главу угла «объективную данность»), а «инструменталистский» и «конструктивистский» подходы (оперирующие такими понятиями и представлениями, как «соображения практической пользы», «стремление мобилизовать массы для достижения собственных интересов в борьбе за власть», «желание обеспечить более комфортное состояние группы по тем или иным параметрам», «ситуативный характер этничности», «символическое (вместо “объективного”. -- А.К.) различение групп» и т.д.

В §5 («Тенденции XXI века») ставится вопрос: насколько выводы предыдущей части работы, сделанные на материалах главным образом 1960-х--1980-х гг., верны для сегодняшней Испании? Для ответа на него автор рассматривает несколько явлений и событий более позднего времени, представляющихся знаковыми. Среди них такие эпизоды, как отчет Испании о выполнении подписанной ранее Рамочной конвенции по правам национальных меньшинств; обстоятельства принятия нового автономного статута Каталонии; результаты очередных социологических обследований на тему самосознания; обсуждение в научной печати становления астурийского областного «национализма». Все перечисленное однозначно воспроизводит трактовки и выводы, сделанные на материалах предшествующих десятилетий, тем самым подтверждая доминирование уже известной нам испанской традиции осмысления существующих историко-культурных и языковых различий, а также освоения их в социально-политическом аспекте.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В его §1 («Кто создал привычную для нас картину “национального вопроса” в Испании?») проводится мысль о том, что радикальная трансформация представлений об испанском историко-культурном многообразии явилась одним из многих последствий широкомасштабного «переформатирования» социально-административного пространства нашей страны после победы Октября. В новой, целенаправленно выстроенной общественно-политической модели «национальный фактор» стал одним из важнейших конструктивных элементов, и именно через призму этой модели теперь смотрели в нашей стране на историко-культурное и языковое многообразие населения других частей света -- как прежде на него смотрели сквозь призму дореволюционной, еще не «этнизированной» российской реальности. В случае с Испанией, как и со многими другими странами, была произведена своего рода теоретическая экстраполяция собственных (советских) условий и представлений, собственного опыта -- на другую часть ойкумены, без достаточного изучения этой другой части, что компенсировалось глубоким убеждением: может быть только так и не иначе. В результате дореволюционная трактовка, согласно которой «испанцы» -- это все население своей страны, во всей совокупности своего историко-культурного и лингвистического многообразия, с регионами (историческими областями) как важнейшими субъектами внутриполитической жизни, - сменилась совершенно иной, где Испания оказалась «тюрьмой народов», а «испанцы» -- лишь частью местного населения, но зато главенствующей нацией, от имени которой происходят подавление, угнетение и насильственная ассимиляция остальных трех живущих здесь наций (они же -- «национальные меньшинства») -- басков, каталонцев и галисийцев, соответственно испанцами не являющихся и борющихся за национальное равноправие и политическое самоопределение на территориях своего национального расселения. Статус нации в каждом из четырех случаев подразумевал высокую степень сплоченности и развитое самосознание, языковое и культурное своеобразие, а также долгие века особого исторического пути, восходящего к племенной эпохе, и т.д. При этом создателями и первыми разработчиками нового подхода были не столько ученые-гуманитарии, сколько политизированные идеологи, действовавшие в специфических условиях конца XIX -- первых десятилетий XX вв. Советская академическая наука, в том числе этнография, всерьез обратилась к «национальной» проблематике значительно позже; своего рода кульминацией и итогом исследовательских усилий здесь можно считать известную теорию этноса.

Упомянутая система представлений об «этнополитической структуре» населения Испании, однажды сформировавшись, в сравнительно короткие сроки оказалась глубоко укорененной в сознании советского, а затем и постсоветского российского общества, включая научные круги. На устойчивость и содержание этих взглядов практически никак не повлиял факт их фундаментального расхождения с трактовками как зарубежных (включая испанских) ученых, так и наших дореволюционных авторов; не стали в этом смысле исключением даже священные для советского обществоведения работы Маркса и Энгельса. Не поколебало советскую концепцию и то, что постфранкистская «автономная» реформа, по сути, не подтвердила ее, ибо была проведена именно по областному, а не по этническому принципу.

В §2, посвященном «Проявлениям в советскую и постсоветскую эпоху тенденции к отходу от доминировавшей “этнонациональной” парадигмы», приводятся соответствующие примеры из области как испанистики, так и других ветвей страноведения, а также культурологии и этнологии, свидетельствующие о нарастающей неудовлетворенности научного сообщества доминировавшим в тот период методологическим подходом.

Рассматриваемая в §3 «Проблема восприятия и интерпретации непривычной реальности» имеет большое значение в рамках нашей темы. В то время как приоритет «областнического» начбла настолько врос в сознание жителей Испании, что они не могут глядеть на самих себя и окружающих иначе как через призму локальной (чаще региональной) принадлежности, -- отечественные авторы, исследуя культурно-языковые процессы в Испании, априорно подразделяют население на «народы-этносы», находят «национальные меньшинства», доминирование «собственно испанцев» и «национальную (этническую) принадлежность» как важное неотъемлемое качество каждого гражданина Испании, а независимость/автономию -- как оптимальный способ решения «национального вопроса». Эта ситуация представляет собой, по сути дела, одно из проявлений постоянно воспроизводящегося по всему миру метода описания и оценки чужого народа -- с позиций собственной социально-культурной среды и тех представлений, которые стали неотъемлемой частью мировоззрения исследователя еще в пору его формировании как личности.

Возможность избежать заведомо тупикового пути, преодолеть зависимость от собственного опыта состоит в радикальной смене системы координат при подходе к изучаемому объекту, что в данном случае достигается посредством погружения в испанские реалии, осознания тех критериев, по которым сами испанцы различают и подразделяют друг друга на «своих» и «чужих».

Заключительный §4 посвящен «Итогам исследования». Основным итогом своей работы автор считает вывод о том, что десятилетиями господствовавшая в нашей научной и пр. литературе картина этнической ситуации в Испании, равно как и «национального вопроса» в этой стране, не соответствует реальности:

· в Испании нет народов-этносов, один из которых исторически доминирует, а прочие суть национальные меньшинства;

· этнический («национальный») фактор как таковой (в известном отечественном понимании) не играет значимой роли в осмыслении и освоении испанским обществом своего культурно-исторического и языкового многообразия;

· коллективными субъектами историко-политического и культурно-языкового сосуществования и развития являются в Испании территориальные (областные, земляческие) сообщества разных иерархических уровней: регионального, провинциального, островного, комаркального, приходского и т.д.; при этом выход на первый план того или иного уровня определяется особенностями конкретной ситуации; так, в качестве наиболее влиятельных из этих подразделений в политическом аспекте ныне выступают регионы (исторические области), которые и обрели в последней четверти XX в. автономный статус;

· коллективное и индивидуальное самосознание коренных жителей Испании в целом строится по «историко-территориальной» модели, вне которой так называемые «этнические признаки» (общность языка, происхождения, культуры и т.д.) сами по себе обычно не имеют сколько-нибудь существенного значения; культивирование какого-либо из них (языковое или культурное возрождение, популяризация идеи об общем происхождении и пр.) чаще всего достаточно явно связано с политической конъюнктурой, осуществляется в границах того или иного региона и имеет целью укрепление его позиций во внутрииспанском контексте («этнизация регионализма»);

· термины, традиционно используемые у нас для описания этнической ситуации в Испании («испанцы», «каталонцы», «народ», «нация», «национальность» и т.д.), в самой этой стране имеют иное и вовсе не этническое содержание.

В воссозданном таким образом реальном контексте получают объяснение и эпизод с постфранкистской «автономизацией», и многие другие необъяснимые (с точки зрения принятого у нас подхода) моменты, связанные с испанской тематикой, которая привычно видится нам как «этнонациональная».

В ходе исследования было подтверждено, что явления и закономерности, характерные для испанского общества 1970-х -- 1980-х гг. в интересующем нас аспекте, существуют и действуют и на других этапах истории Испании, как более ранних, так и более поздних -- вплоть до наших дней.

Трактовка данной тематики в нашей стране радикально расходится с той, которую в целом разделяют не только испанцы, включая научных экспертов, но и комментаторы из других стран, а также россияне дореволюционной эпохи. Причину этого драматичного обстоятельства автор видит в директивном внедрении в СССР в административно-политическую практику, а затем и в общественные науки «этнонациональной парадигмы», «этнизировавшей» не только государственное устройство и общественные отношения, но и мировоззрение наших сограждан. Одним из следствий этого эпохального процесса стало укоренение универсального «этноцентристского» восприятия культурно-языкового многообразия человечества, в том числе и населения Испании. В рамках заданной таким образом установки достаточно было наличия сведений о родном языке местного населения, чтобы на этом основании уверенно достроить картину «этнической ситуации» и «национального вопроса» в стране в целом, -- фактически игнорируя прочие характеристики, и прежде всего данные о самосознании коренных жителей Испании.

Вместе с тем автор отмечает постепенное накопление, начиная с позднесоветского времени, фактов отхода от господствующего «этноцентристского» взгляда -- как в рамках отечественной испанистики (научной и «практической»), так и вне ее.

«Мировоззренческая укорененность» этнонациональной парадигмы в нашей стране (включая и научное сообщество) представляет собой отдельную и немаловажную проблему. В антропологии известен феномен невольного игнорирования или отторжения исследователем информации, противоречащей его ментальным установкам, сформированным воспитавшей его средой. Этот феномен, негативный эффект которого автору в полной мере довелось испытать на себе, побудил его к использованию ряда методических приемов, призванных способствовать преодолению известного культурно-психологического барьера, неизбежно возникающего при встрече с реальностью, построенной на иных принципах, нежели те, что казались универсальными.

В ряду таких приемов:

-- изначальное оперирование привычным отечественным понятийно-терминологическим инструментарием, с тем, чтобы в процессе его практического применения наглядно определить, насколько он пригоден в работе с испанскими реалиями «этнического ряда»;

-- воспроизведение в самой композиции исследования его реального хода, с анализом фактического материала, постепенным расширением изучаемого поля и последовательным повышением уровня обобщений.

Поскольку одним из результатов проделанного в данной работе исследования является пересмотр прежних отечественных представлений о роли этнического фактора и этнического начала в жизни, самоорганизации, самосознании и пр. населения Испании, то выводы автора можно рассматривать как призыв к аналогичному пересмотру -- «инвентаризации» -- сложившихся в нашей науке представлений о структуре населения других стран мира.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ИЗДАНИЯХ

1. Испания: этничность и регионализм (Исследования по прикладной и неотложной этнологии ИЭА АН СССР. Серия Б. Документ № 4). М., 1992. С. 1-35 (2,0 п.л.).

2. Народы Испании во второй половине XX века (опыт автономизации и национального развития). М.: Наука, 1993. 192 с. (13,9 п.л.)

3. Страноведение Испании и Латинской Америки. Ч. I-II. М., Современный гуманитарный университет, 2001. С. 1-97, 1-77 (9,0 п.л.).

4. Быть испанцем. Традиция. Самосознание. Историческая память. М.: АСТ: Восток-Запад, 2006. 320 с. (17,0 п.л.)

5. На Втором международном конгрессе каталанского языка // Советская этнография. 1987. № 1. (0,8 п.л.)

6. О неизданной книге // Этнографическое обозрение. 1992. № 5. С. 161-163 (0,3 п.л.)

7. Поучительные аналогии // Мировая экономика и международные отношения. 1994. № 10. с. 189-191 (0,4 п.л.)

8. Испания: этнический фактор и административные границы // Общественные науки и современность. 2002. № 6. С. 78-89 (1,1 п.л.).

9. Так есть ли в Испании «национальные меньшинства»? // Латинская Америка. 2009. № 5. С. 73-81(0,75 п.л.).

10. Испанские регионалисты и донские казаки // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 2009. Вып. 27. С. 102-121 (1,1 п.л.).

11. «Каталонский народ» в понимании испанцев и россиян // Вестник МГИМО-Университета. 2011. № 3 (18). С. 216-221 (0,7 п.л.).

12. Об этническом составе испанского народа // Вопросы истории. 2011. № 6. С. 111-120 (0,9 п.л.).

13. Валенсийские «областники» против «каталонских империалистов» // Латинская Америка. 2011. № 7. С. 63-77 (1,1 п.л.).

14. «Национальное строительство» в Испании // Современная Европа. 2011. № 4. С. 54-67 (1,0 п.л.).

15. «Баскский вопрос»: этнический или территориальный? // Общественные науки и современность. 2011. № 6. С. 140-152 (1,2 п.л.).

16. Народы Испании: региональная общность против общности генетической // Россия XXI. 2012. № 1. С. 64-81 (0,9 п.л.).

17. Два взгляда на «национальный вопрос» в Испании // История и историки. Историографический вестник (в печати) (1,1 п.л.).

18. Путеводитель по «баскскому лабиринту» // Новая и новейшая история (в печати) (0,4 п.л.).

19. Этнические процессы в современной Басконии // Расы и народы, 1978, № 8. С. 237-252 (1,0 п.л.).

20. Этнические процессы в Каталонии (60-70-е гг. XX века) // Современные этнонациональные процессы в странах Западной Европы. М.: Наука, 1981. С. 171-184 (1,0 п.л.).

21. Specific Features of Ethnic Processes in Present-Day Spain // Problems of the European Ethnography and Folklore. Summaries by the Congress Participants. Moscow, 1982. P. 98-100 (0,3 п.л.).

22. Испания: новый этап этнического развития // Советская этнография. 1982. № 4. С. 43-54 (1,1 п.л.)

23. Социальный облик и положение этнонациональных меньшинств Испании // Национальные меньшинства и иммигранты в современном капиталистическом мире. Киев: Наукова думка, 1984. С. 183-214 (2,2 п.л.).

24. La poblaciуn de Espaсa y la etnicidad // Actas de la Primera conferencia de hispanistas de Rusia. Madrid, 1995. P. 226.

25. «Мавры» современной Испании // Этнические меньшинства в современной Европе. М.: Восточная литература, 1997. С. 309-328 (1,5 п.л.).

26. El factor etnic en el process dels canvis nacionals i estatals a l'URSS // Nacionalismes i ciencies socials. Col.loqui Internacional, Barcelona 7, 8 i 9 - Novembre 1996. Fundaciу Jaume Bofill amb la col.laboraciу de Cаtedra Lluнs Companys (U.B.).Barcelona, Editorial Mediterrаnia, 1997. P. 141-156 (1,5 п.л.).

27. Лингвистическая ситуация в Стране басков в условиях автономии // Этнические проблемы и политика государств Европы. М.: Старый сад, 1998. (1,5 п.л.).

28. Испания: автономия для регионов // Федерализм и региональные отношения (опыт России и Западной Европы). М., 1999. С. 160-167 (0,5 п.л.).

29. Испания // Международный опыт федерализма в контексте регулирования этнополитических отношений. Ежегодный доклад, 1998. М., 1999. С. 46-55 (1,5 п.л.).

30. Этническая ситуация в Испании: взгляд из России // Пограничные культуры между Востоком и Западом (Россия и Испания). С.-Пб., 2001. С. 185-209 (1,2 п.л.).

31. Политическая борьба и культурно-историческая традиция: к вопросу о научном подходе к баскскому терроризму // Historia animata. Сборник статей. Ч. II. М., 2004. С. 177-191 (0,7 п.л.).

32. Баски // Большая Российская Энциклопедия. Т. 3. М., 2005. С. 86-87.

33. Терроризм в Стране басков: интерпретации (Глава VIII) // Испания в начале XXI века. М.: МГИМО (У) МИД России, 2006. С. 99-117.

34. Региональные партии и этнокультурное обособление регионов: европейские тенденции и испанские вариации // Между сепаратизмом и автономией. Региональные и этнические партии в европейской политике. М., 2006. С. 42-49.

35. Галисийцы // Большая Российская Энциклопедия. Т. 6. М., 2006. С. 314.

36. Испанский случай: этнические волны и региональные утесы // Национализм в мировой истории. М.: Наука, 2007. С. 227-258 (2,1 п.л.).

37. Государственная идентификация по-испански (Глава 13) // Испания: анфас и профиль. М., 2007. С. 195-212 (1,1 п.л.).

38. Этнический фактор в государстве автономий // Регионы и центр: как строить отношения? Испанский вариант (Доклады Института Европы. № 216). М., 2008. С. 45-54 (0,4 п.л.).

39. Испанцы // Большая Российская Энциклопедия. Т. 12. М., 2008. С. 81-84 (0,4 п.л.).

40. Испания и ее «национальный вопрос» // Вестник Российской нации. 2009. № 1 (3). С. 146-164 (1,1 п.л.).

41. Каталонцы // Большая Российская Энциклопедия. Т. 13. М., 2009. С. 316-317 (0,1 п.л.).

42. Два погляди на «етнонаціональну ситуацію» в Iспанії // Народна творчість та етнографія. (Кипв). 2010. № 2. (1,2 п.л.).

Размещено на Allbest.ru