Причины антропологических различий между восточнославянскими народами

Политическая история

Самое раннее время, начиная с которого мы можем говорить что-то определенное о политической организацию на кривичских просторах, - это конец железного века (V-VIII вв.), когда на основе археологических культур предшествующего времени (Днепро-Двинской, штрихованной керамики, киевской) зарождается культура типа Банцеровщина-Тушемля-Колочин. С этой культурой, отличающейся очевидным совпадением ее ареала с поздними восточными и частично северными и юго-восточными этническими границами белорусов, связываются начала государственности на наших землях [121]. По словам А.Пьянкова, межплеменную конфедерацию того времени правомерно называть Кривским племенных союзом, образованном на землях восточных балтов [122].

На смену банцеровской культуре приходят княжества летописных племен, основными из которых были полоцкие кривичи, дреговичи и радимичи. Дальнейшее развитие государствообразующих процессов продолжалось в «русскую» эпоху. Истоки формирования метаэтничных «русских» корпораций - основного двигателя этих процессов - нужно, на наш взгляд, искать еще в банцеровские времена, когда отдельные местные правители уже опирались на профессиональных воинов - постоянную княжескую дружину. Об этом свидетельствует существование укрепленных городищ, похожих на самые настоящие замки, где археологи находят особенно много оружия, которое могло принадлежать князю и его армии [123].

В IХ-Х вв. военные формации племенных князей пополняются варяжскими пришельцами. С проникновением последних в Восточную Европу в качестве наемников, торговцев связывается появление термина «русь» и на кривской территории. Сначала в социальном плане «русь» - это только дружина князя, его «рыцарство» и администрация, а «Русская земля», «Русь» - подвластная этому господину и его окружению территория, государство [125]. При этом к собственно «Русской земле», или «Руси» в узком смысле (которая существовала в Среднем Поднепровье), Полоцк и Смоленск не принадлежали [126]. До последней трети IX в. полоцкие кривичи не зависели ни от Киева, ни от Новгорода, и только в 70-е годы IX в. киевские князья Аскольд и Дир произвели поход на Полоцк и, возможно, включили его в орбиту своего влияния. Но, в любом случае, при князе Олеге Полоцк уже не подчинялся Киеву [127].

Все выше упомянутые города, которые были конкурирующими государствообразующими центрами, принадлежали к трем большим этнокультурным и географическим ареалам: финско-словенскому Северу, иранско-полянскому Поднепровью и балтско-кривскому Верхнему Поднепровью и Подвинью. Два первых ареала, не завершив самостоятельного развития в государственные структуры, были объединены Рюриковичами и уже вместе шли к образованию общего государства, Полоцкая же земля обнаружила максимум упрямства и не вступила в этот союз [128]. Известный историк и культуролог Л.Акиншевич замечал по этому поводу, что «во времена «княжеские» (Х-ХIII вв.) белорусские княжества, бесспорно, менее украинских и российских, имели тенденцию к соединения в единой «русской» цельности. Обычно это объясняют тем, что здесь была отдельная княжеская династия. Это объяснение малоубедительно. Нам думается, что они выделялись чем-то другим и в первую очередь, очевидно, тем, что глубина общего культурного влияния (прежде всего влияния византийского) здесь была меньше. Не малую роль играл также момент расовой и культурной близости к старым соседям (а возможно, и старым родственникам), народам «балтской» группы - к летувисам и латышам»[129].

Такая этнокультурная мотивация «кривского сепаратизма» имела сильные общественно-религиозные основания, обусловленные тем, что «на территории Полоцкой земли, сложившейся как социально-политический организм уже в IХ в., приверженность к традиционным (вековым) верованиям укреплялась прежде всего тесной связью со жреческой элитой балтов - кланом Криве-Крывейты, отдельные представители которого, скорее всего, и возглавляли общество во время ее формирования и консолидации»[130]. Высокая степень сакрализации кривского этносоциума ощущается не только в его названии, производном от имени, которое совпадает с титулом верховного священника балтов. Неслучайно на кривской территории возник т. н. Гнёздовский некрополь, который не имел равных по грандиозности на востоке Европы, и где вырабатывались нормы погребальной обрядности языческого военно-купеческого сословия [131]. Как полагает С.Тарасов, именно «приоритетное положение в союзе племен рода Крива, вероятно, обеспечило Полоцку, полочанам, Полоцкой земли их исключительное, самостоятельное и независимое место в геополитических условиях Восточной Европы» [132].

К представителям священнического сословия, видимо, нужно относить и первого упомянутого в письменных источниках кривичского князя Рогволода. Его статус «сакрального властителя» (rex sacrorum) не должен вызывать больших сомнений - тесные этнокультурные контакты в циркумбалтийском регионе того времени позволяют предположить, что и некоторые варяжские вожди могли иметь сакральный статус (вспомните хотя бы «вещего» князя Олега (др.-сев. `святой'), представление о смерти которого хорошо согласуется с представлениями о ритуальном убийстве «архаического властителя»). Все отмеченное могло быть дополнительным стимулом (или условием) со стороны местного населения, чтобы придать князю властные полномочия и признавать их легитимность.

Гипотеза эта подтверждается и лингвистическими материалами: первый компонент имени Рогволода, как и его дочери Рогнеды, тождественный с др.-сев. ragnar `боги', что согласуется с лит. regлti, лат. redzзt `видеть, созерцать', откуда лит. ragana, бел. (диал.) рагана `колдунья, волшебница. В основе рассматриваемых наименований лежит понятие `вещий дар, дар предвидения' - *ragn-, и обозначает этим термином того, кто обладает таким даром [133]. Существование топонимов, связанных с именем Рогнеды, и мест, где она якобы похоронена («гора Рогвальда и Рогнеды», или иначе «Рогнедин курган» на полуострове Перевоз на оз. Дрисса, «Рогнедины курганы» в Вилейском р-не и в окрестностях г . Краславы (Латгалия), оз. Рагнедь к северу от Заславля, «могила Рогнеды», или «замочек Рогнеды» в самом Заславле, местечко Рогнедино на Брянщине) [134], также обусловлено определенными религиозными верованиями [135]. Заметим, что в народном представлении о «горе Рогвальда и Рогнеды» факт реальной истории (убийство полоцкого князя Рогволода) сочетается с сюжетом «основного» мифа: князь был убит на этой горе ударом каменного молота [136].

Особый интерес вызывает фигура известного и без преувеличения выдающегося князя - Всеслава Чародея. Уже условия рождения -«от вьлхвованья» - должны были бы требовать особости дальнейшего жизненного пути этого властителя. В.Лобач, рассматривая данные о Всеславе, убедительно доказывает принадлежность князя к сословию священнослужителей. С момента волшебного рождения князю было дано «язвено», которым, видимо, была заметная у него от рождения «волчья шерсть», что являлось знаком магической способности перекидываться в волка по собственному желанию, эта примета может осмысливаться и как свидетельство кривизны (избранности, сакральности ) - обязательной черты всех волшебников; прозвище князя Всеслава «Волх» из былины про Волха Всеславича происходит от термина вълхвъ `языческий священник, чародей'; только представитель сословия священнослужителей в то время мог «кинуть жребий», что и делает Всеслав, бросив жребий «о дъвицю себе любу» (т.е. Киев); только чародей, как Всеслав, мог иметь «вещую» душу, причем весьма характерно, что архаичное индоевропейское определение волка *weid-n(o), в образе которого «рыскаше» князь, одновременно свидетельствует и о «вещунстве» этого зверя [137]. А.Югов, анализируя некоторые спорные места в «Слове о полку Игореве», добавляет к этому перечню и другие свидетельства «колдовского» образа полоцкого князя: его «вещая» душа может переходить в другое тело - «в друз? т?л?»; эпитет Всеслава «хытръ» означает волшебника; князь добывает себе киевский престол «клюками» (чарующей хитростью); за одну ночь он переносится из-под Киева к Новгороду - «об?сися на син? мьгл?» (повиснув на синем облаке) [138].

Со своей стороны заметим, что мифологические черты Всеслава Чародея, известные из «Слова» (способность перекидываться в волка) и былины про Волха Всеславича (рожденного от змея) [139], хорошо согласуются с древнеиндоевропейскими представлениями о властителе-волке и змее, символически связанным с царской властью (ср. лексический ряд Волх, власлитель, волость, власть и имя бога Велеса, с которым также связаны волчий и змеиный культы, с и.-е. корнем *uel- для обозначения власти) [140]. Кстати сказать, общеиндоевропейские истоки имел и другой институт власти, известный в Полоцке, - вече (народное собрание), которое олицетворяла давнюю традицию т. н. «аристодемократии», имея соответствия прежде всего в Северной Европе (вспомним скандинавский тинг) [141].

До сих пор между учеными не прекращается обсуждение внешнеполитических акций Всеслава. Известно, что после вынужденного изгнания из Полоцка он отправляется к финскому племени водь и во главе его совершает поход на Новгород. Как это ни странно, но через языческий и балтский контекст проясняется подспудная мотивация этого Всеславова поступка. Дело в том, что на землях води выявляется балтское присутствие: значительное число погребений с восточной ориентацией, которая считается типично балтской обрядовой чертой [142], распространённость в курганах вещей балтского происхождения [143], балтская гидронимия на территории племени [144], наличие у води (как и у полоцких кривичей) длинноголового широколицего антропологического типа [145], который в этой части Европы связывается с балтами.

В балтском контексте води, как нам кажется, можно увидеть следы кривичской колонизации, когда носители культуры длинных курганов, а позже и псковские кривичи проникали на Водскую пятину. Это подтверждается тем, что в Латвии потомки води, переселенные туда в 1445, известные как кревинги [146], что можно объяснить давними контактами тех с кривичами. Поэтому поход Всеслава, которому язычники-водь доверили свою армию, - не в последнюю очередь, видимо, благодаря его сакральной харизме, - похож на продуманный тактический шаг, в основе которого была уверенность в «генетически обусловленной» лояльности води. Так же совсем не случайна одновременность и согласованность нападения на Новгород и народного восстания в этом городе, инспирированного языческими волхвами против епископа и новгородского князя - Всеславова врага [147]. Более того, недавние исследования свидетельствуют о связи между языческими реакциями на Балтике (в землях ободритов в 1066 г. и в Швеции в 1067 г.) и войной Всеслава против Ярославичей, отмечается роль Чародея в этих событиях как потенциального союзника шведского (а, возможно, и ободритского) языческого движения [148].

Можно предположить, что наибольшей (прежде всего военной) поддержкой Всеслав пользовался среди балтских племен, с помощью которых он, скорее всего, возвращает в 1071 г. свой законный полоцкий престол [149]. Во время царствования Всеслава Чародея, который продолжил политику своего отца Брячислава, отношения с соседними летто-литовскими племенами имели отчасти мирный, договорной характер [150]. Пробалтская суть политики кривских правителей [151], возможно, объясняет и включение в состав их государства земель селов и латгалов, где вскоре возникли два города-форпоста - Герцике и Кукенойс, которые уже во второй половине ХI в. входили в состав Полоцкого княжества [152]. Согласно Г.Семенчуку, при Всеславе Брячиславиче Полоцкая земля окончательно превратилась в самостоятельное раннесредневековое государство, которое имело все обязательные в таком случае атрибуты и политические инструменты: стабильную территорию, высшую власть в лице князя, свою династию, независимую религиозную организацию и вооруженные силы, что позволяло полоцким князьям проводить независимую от какого-либо центра внешнюю и внутреннюю политику [153].

Между тем, нельзя не обращать внимание на то, что вместе с христианизацией и возникшей на ее основе «русской» этноконфессиональной идентичностью, Полотчина попадала и в совсем иной контекст. И.Марзалюк доказывает, что, несмотря на особенное и специфическое место Полоцкого княжества в Восточной Европе, его бессмысленно рассматривать отдельно от истории Киевской Руси, и что оно вместе со своей княжеской династией все же осмыслялось современниками как часть единой государственной общности с центром в Киеве [154]. Тем не менее, при этом следует иметь в виду, что включение полиэтнических территорий в эту общность (если признавать ее существование) происходило в основном через влияние городской культуры (в т. ч. и в связи с ролью городов как центров просвещения и письменности) и христианской идеологии, которые так или иначе способствовали ассимиляции традиций коренного населения и формированию «общерусского» сознания [155]. Важно также уточнить, что т. н. «Киевская Русь» - это метаэтнополитическое сообщество, которое складывалось в рамках государств, связанных между собой экономически и культурно, независимо от языкового разделения осознававших свою принадлежность к единому политическому центру [156]. Однако надо учитывать и существование «немого большинства» тогдашнего населения (в нашем случае - этнически балтского), к которому можно применить слова Н.Яковенко, что «вряд ли вообще основная масса населения (а не князья, их приближенные и кучка просвещенных книжников) имела хотя бы приблизительное представление о размере Руси. Подавно никому не пришло бы в голову, что, живя в Поросье, можно рассуждать об «общности своего происхождения» с Новгородом или Полоцком. Одинаково писаное слово и связь духовно-интеллектуальной традиции вызывали ощущение взаимного родства, - но лишь в узкой среде просвещенной элиты» [157]. антропологический восточнославянский кривич миграционный

Существенным фактором была принадлежность Полотчины к циркумбалтийскому культурному региону. Балтийская геополитическая ориентация являлась отличительной особенностью генеза Полоцкой земли и ее существования [158].Очевидно, имеет право на существование мнение о том, что некоторые полоцкие князья имели более прочные связи с балтийско-скандинавским миром, чем с Киевской Русью [159]. На примере отношений Полотчины с Литвой можно заметить, что раннесредневековая этнокультурная оппозиция русь-литва реализовывалась здесь в более комплиментарном варианте [160].

Почти через всю историю самостоятельного существования Полотчины на нее влиял литовский фактор. Военная мощь литвы неоднократно использовалась полоцкими князьями во «внутрирусских» походах в 1156, 1161, 1180, 1198 гг., при борьбе с немецкими рыцарями в 1216 г., а также во внутренних войнах, как, например, князем Володаром Глебовичем, который «не целова хреста» в знак примирения с другими князьями, так как «ходяше под Литвою в лесех» [161]. Интересно заметить, что иногда летописцы отождествляют полочан и литву: если в Новгородской первой летописи полочане упоминаются как участники нападения на Киев, то более поздняя Никоновская летопись называет вместо них литву [162].

Полоцкая земля в ХIII в. продолжала придерживаться традиционной политики мирных отношений с Литвой [163]. О нахождении первого конкретно литовского князя Товтивила на полоцком престоле известно с 1263 г. [164], хотя занять его он должен был еще раньше. Примерно с этого времени можно говорить о прочном вхождении Полоцка в орбиту политического влияния Литовского государства. Меткую характеристику государственно-династических литовско-полоцких отношений дал В. Ластовский: «Слияние Полоцкой Кривской княжеской династии с династиями Литовских князей было так тесно, что сейчас трудно разобрать, где у них заканчивалась кривскость и начиналась литовскость» [165]. Кровное родство кривичей и литвы, сходство их обычаев и культуры [166] стали «закваской» для прочного фундамента, на котором возникало новое государство, известное в пору своего расцвета как Великое Княжество Литовское.

Литература

1. Повесть временных лет. Ч. 1. Текст и перевод. М. -- Л., 1950. С. 13.

2. Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970. С. 91.

3. Лебедев Г. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985. С. 192-195.

4. Адкуль пайшлі беларусы // Легенды і паданні. Мн., 1983. С. 78-79.

5. Рогалеў А. Крывіцкія «сляды» ў тапаніміі Беларусі // Весці Акадэміі навук БССР. Серыя грамадскіх навук. 1987. № 3. С. 109-115.

6. Агеева Р. Гидронимия Русского Северо-Запада как источник культурно-исторической информации. М., 1989. С. 172.

7. Давидан О., Мачинская А., Мачинский Д. О роли балтов в формировании культуры Северной Руси VIII -- X вв. (по данным летописей и археологии) // Проблемы этнической истории балтов. Rоga, 1985. С. 58.

8. Седов В. Длинные курганы кривичей. М., 1974. С. 38-41; Седов В. Славяне в раннем средневековье. М., 1995. С. 209-216.

9. Штыхаў Г. Культура ранніх доўгіх курганоў (V -- VII стст.) // Археалогія Беларусі. Т. II. С. 381-384; Штыхов Г. Культура ранних длинных курганов V -- VII вв. в Беларуси // Liеtuvos archeologija. 1999. Т. XVIII. C. 32-34.

10. Штыхаў Г. Крывічы: Па матэрыялах раскопак курганоў у Паўночнай Беларусі. Мн., 1992. С. 94-95.

11. Енуков В. Псковские и смоленские длинные курганы (по данным погребального обряда) // Советская археология. 1992. № 1. С. 57-66.

12. Сагановіч Г. Нарыс гісторыі Беларусі ад старажытнасці да канца XVIII ст. Мн., 2001. С. 24.

13. Котлярчук А. Швэды ў гісторыі й культуры беларусаў. Мн., 2002. С. 25.

14. Микляев А. Новые данные о культуре длинных курганов на юге Псковской обл. // Археология и история Пскова и Псковской земли: Тезисы докладов научно-практической предстоящей конференции. Псков, 1987. С. 52.

15. Лебедев Г. Проблема генезиса древнерусской курганной культуры // Краткие сообщения Института археологии Академии наук СССР. 1981. Вып. 166. С. 26.

16. Булкин В. О появлении норманнов в Днепро-Двинском междуречье // Проблемы истории и культуры Северо-Запада РСФСР. Л., 1977. С. 101-103.

17. Булкин В., Дубов И., Лебедев Г. Археологические памятники Древней Руси IХ -- ХI вв. Л., 1978. С. 45.

18. Котлярчук А. Швэды ў гісторыі й культуры беларусаў. С. 20-26.

19. Булкин В., Дубов И., Лебедев Г. Археологические памятники Древней Руси IХ -- ХI вв. С. 45.

20. Лебедев Г. Проблема генезиса древнерусской курганной культуры. С. 26.

21. Булкин В., Дубов И., Лебедев Г. Археологические памятники Древней Руси IХ -- ХI вв. С. 44.

22. Седов В. Кривичи // Советская археология. 1960. № 1. С. 54-56.

23. Иванов В. О связи севернославянской языковой зоны с балтийской // Baіto-sіowiaсskie zwi№zki jкzykowe. С. 185-186; Топоров В. Значение белорусского ареала в этногенетических исследованиях. С. 89; Трубачев О. Этногенез и культура древнейших славян… С. 275.

24. Bjёrnflaten J. I. Prehistory and Formation of East Slavic: The Case of the Kriviиi // Acta Universitatis Stockholmiensis. 1995. <Вып.> 24. Essays to the Memory of Anders Sjцberg. С. 39-49.

25. Костючук Л. Архаические явления в современной народной речи как свидетельства прошлого (на материале псковских говоров) // Труды VI Международного Конгресса славянской археологии… Т. III. С. 116-121.

26. Мікуліч А. Этнічная гісторыя беларусаў паводле антрапалагічных дадзеных // Беларускі гістарычны часопіс. 1999. № 2. С. 7-11.

27. Мікуліч А. Беларускі этнас па антрапалагічных дадзеных: гісторыя і сучаснасць // Беларусь у сістэме трансеўрапейскіх сувязяў у I тыс. н. э.: Тэзісы дакладаў і паведамленняў міжнароднай канферэнцыі (Мінск, 12 -- 15 сакавіка 1996 г.). Мн., 1996. С. 55.

28. Алексеева Т. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973. С. 253.

29. Bunak V. The Craniological Types of the East Slavic Kurgans // Anthropologie. 1932. Т. X. C. 270-310.

30. Трофимова Т. Кривичи, вятичи и славянские племена Поднепровья по данным антропологии // Советская этнография. 1946. № 1. С. 91-132.

31. Денисова Р. Антропология древних балтов. Rоga, 1975. С. 110-111.

32. Кушнир А., Чаквин И. Новые материалы к антропологической характеристике населения Полоцкой земли X -- XIII вв. // К 1125-летию Полоцка: Конференция «История и археология Полоцка и Полоцкой земли». Полацк, 1987. С. 29.

33. Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 171-173.

34. Беневоленская Ю., Давыдова Г. Псковские поозеры // Антропология современного и древнего населения Европейской части СССР. М., 1986. С. 48-49.

35. Алексеева Т. Этногенез восточных славян по данным антропологии. С. 50-51.

36. Седов В. Влияние западных балтов на культуру соседних славянских племен в раннем средневековье (каменные могильники Мазовии и Подляшья) // Vakar? baltai: etnogenez? ir etnin? istorija. Vilnius, 1997. С. 165-174.

37. Алексеева Т. Антропология циркумбалтийского экономического региона // Балты, славяне, прибалтийские финны: этногенетические процессы. R?ga, 1990. С. 140.

38. Алексеева Т., Федосова В. Ранние этапы колонизации Русского Севера. Ч. 1. Антропологический состав. Палеодемография // Вопросы антропологии. 1992. Вып. 86. С. 14-16.

39. Ефимова С. Восточнославянский ареал на антропологической карте средневековой Европы // Восточные славяне: антропология и этническая история. М., 2002. С. 203.

40. Гравере Р. Одонтологический аспект этногенеза и этнической истории восточнославянских народов // Восточные славяне: антропология… С. 208.

41. Гравере Р. Формирование одонтологических комплексов северо-западных русских // Балты, славяне, прибалтийские финны… С. 176

42. Емяльянчык В. Роля міграцый у фарміраванні антрапалагічнага складу беларусаў (да гісторыі праблемы) // Гістарычна-археалагічны зборнік. 1997. № 11. С. 8.

43. Седов В. Литва и кривичи // Lietuvos archeologija. 2001. Т. XXI. С. 83.

44. Шмидт Е. О тушемлинской культуре IV -- VII вв. в Верхнем Поднепровье и Подвинье (к вопросу этнической атрибуции) // I? balt? kult?ros istorijos. С. 115-116 (см. также в этой статье критику мнения об отношении славян к банцеровско-тушемлинской культуре).

45. Казанский М. О балтах в лесной зоне России в эпоху Великого переселения народов // Археологические вести. 1999. № 6. С. 406-407.

46. Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 102.

47. Шмидт Е. К вопросу об этнической принадлежности женского инвентаря из смоленских длинных курганов // Материалы по изучению Смоленской обл. Вып. 7. М., 1970. С. 219-235.

48. Артамонов М. Вопросы расселения восточных славян и советская археология // Проблемы всеобщей истории: Историографический сборник. Л., 1967. С. 66.

49. Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 102.

50. Працы Першага Зьезду Дасьледчыкаў Беларускае Архэолёгіі і Архэографіі (17 -- 18 студзеня 1926 г.). Мн., 1926. С. 16.

51. Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 123-124.

52. Сергеева З. Балтские находки в курганах Западной Руси // Проблемы этногенеза и этнической истории балтов. Vilnius, 1985. С. 123-131.

53. Седов В. Восточные славяне в VI -- ХIII вв. С. 163.

54. Валодзіна Т. Спарыш; Санько С. Вазіла; Санько С. Кумяльган // Беларуская міфалогія: Энцыклапедычны слоўнік / Навук. рэд. С. Санько. Мн., 2004. С. 485-486; 61; 265-266.

55. Седов В. Амулеты-коньки из древнерусских курганов // Славяне и Русь. С. 151-157. Иногда эти вещи в литературе называют «собачками», а некоторые исследователи (Б. Рыбаков) сомневаются, что это изображения лошадей. Как не решался бы вопрос о семантике этих украшений, их связь с культом близнецов очень правдоподобна.

56. Дучыц Л. Балты на тэрыторыі Полацкага княства і іх далейшы лёс // Полацк: карані нашага радавода… С. 26-31.

57. Дучыц Л. Балты і славяне на тэрыторыі Беларусі ў пачатку II тыс. // Беларускі гістарычны агляд. 1995. Т. II. Сш. 1. С. 23.

58. Дучыц Л. Этнічная карта Беларусі ў ХI -- ХIII стст. (па археалагічных матэрыялах касцюма) // Гістарычна-археалагічны зборнік: Памяці М. Ткачова. Ч. 1. Мн., 1993. С. 67.

59. Кулаков В. История Пруссии до 1283 г. М., 2003. С. 184.

60. Дучыц Л. Касцюм жыхароў Беларусі Х -- ХIII стст. (паводле археалагічных звестак). Мн., 1995. С. 33; Дучыц Л. Роля балтаў у этнагенезе беларусаў (па матэрыялах вывучэння касцюма ХI -- ХII стст.) // Гістарычная навука і гістарычная адукацыя ў Рэспубліцы Беларусь… Ч. 1. С. 18.

61. Седов В. Племена восточных славян, балты и эсты // Славяне и скандинавы. М., 1986. С. 179-180.

62. Дзярновіч А., Квяткоўская А. «Свастыка» як касмалягічны ды этнавызначальны сымболь // Kry?ja: Crivica. Baltica. Indogermanica. 1994. № 1. С. 86.

63. Иванов В., Топоров В. Исследования в области славянских древностей. Лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов. М., 1974.

64. Тамсама. С. 31-75 Зайкоўскi Э., Райкова А., Санько С. Вялес // Беларуская міфалогія… С. 100-102.

65. Рыбаков Б. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 435.

66. Лаучюте Ю.-С., Мачинский Д. Балтские истоки древнерусской сакральной пары Перун -- Велес / Волос (по данным языкознания, истории, археологии) // Проблемы этнической истории балтов. R?ga, 1985. С. 187-188.

67. Зайкоўскі Э. Месца Вялеса ў дахрысціянскім светапоглядзе насельніцтва Беларусі. Мн., 1998. С. 7; Дучыц Л. Валатоўкі // Беларуская міфалогія… С. 64-65.

68. Рыбаков Б. Язычество Древней Руси. С. 421.

69. Сергеева З. Народныя названия курганов на северо-востоке Белоруссии // Древности славян и Руси. М., 1988. С. 67-72. З. Сергеева ошибочно считала, что только «общебелорусское» название для древних курганов `капца' (ср. лит. Kapas `могила') балтского происхождения. Наличие в фольклоре соседних народов персонажей, типологически и лингвистически подобных белорусским волотам (ср. литовские, украинские, российские и другие сказания про волотов-богатырей) свидетельствует скорее об их происхождении из общего балто-славянского фольклорного наследия (также см.: Смирнов Ю. Первожители с единственным топором // Балто-славянские исследования. 1997. М., 1998. С. 350-373).

70. Топоров В. Балтийский элемент в новгородско-псковском ареале (общий взгляд) // Великий Новгород в истории средневековой Европы. М., 1999. С. 290.

71. Иванов В., Топоров В. Исследования в области славянских древностей… С. 158.

72. Тамсама. С. 4-30, 75-103; Иванов В., Топоров В. Перкунас // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. Т. II. М., 1998. С. 303-304; Зайкоўскі Э. Пярун // Беларуская міфалогія… С. 404-406.

73. Шеппинг Д. Мифы славянского язычества. М., 1997. С. 57.

74. Касторскій М. Начертаніе словянской ми?ологіи. СПб., 1841. С. 64-67; Narbutt T. Dzieje staro?ytne narodu Litewskiego. T. I. Wilno, 1835. C. 438.

75. КонанУ. ХрысціянстваўгістарычнымлёсеБеларусі // БеларускаядумкаХХст.:Філасофія, рэлігія, культура (анталогія) / Укл. Ю. Гарбінскі. W-wa, 1998. С. 569; на схожесть кривских и литовских верований обращал внимание и В. Пашута (Пашуто В. Образование Литовского государства. М., 1959. С. 109).

76. Забашта Р. Язичницька монументальна скульптура Білорусії (контекстуальні паралелі й зближення) // Беларусь у сістэме трансеўрапейскіх сувязяў… С. 33-35.

77. Марзалюк І. Ад этнасу да нацыі // Гістарычны альманах. 2002. Т. VII. С. 161.

78. Полное собрание русских летописей. Т. II. Ипатьевская летопись. М., 1962. С. 10.

79. Лобач У. Да пытання аб хрышчэнні Полацкай Крыўі // Беларусь у сістэме трансеўрапейскіх сувязяў… С. 51.

80. Дмитриев С. К вопросу о функционировании и генезисе этнонима «кривичи» // Язычество восточных славян. Л., 1990. С. 143-149.

81. Чарняўскі М. Вытокі // Беларуская думка. 1992. № 2. С. 69.

82. Пьянков А. Происхождение общественного и государственного строя Древней Руси. Мн., 1980. С. 160.

83. Мельникова Е., Петрухин В. Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX -- X вв.) // Вопросы истории. 1989. № 8. С. 24-38.

84. Насонов А. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 29.

85. Тарасаў С. Раньнесярэднявяковая беларуская дзяржаўнасьць у еўрапейскім геапалітычным працэсе // Гістарычна-археалагічны зборнік: Памяці М. Ткачова. Ч. 2. Мн., 1993. С. 149.

86. Акіншэвіч Л. Пра «цывілізацыйныя асновы» беларускага гістарычнага працэсу // Беларуская думка ХХ ст. … С. 451.

87. Прохараў А., Санько С. Рагвалод // Беларуская міфалогія… С. 415.

88. Дучыц Л. Археалагічныя помнікі ў назвах, вераваннях і паданнях беларусаў. Мн., 1993. С. 28.

89. Югов А. Образ князя-волшебника и некоторые спорные места в «Слове о полку Игореве» // Труды Отдела древнерусской литературы. 1955. Вып. 11. С. 14-21.

90. Иванов В., Топоров В. Исследования в области славянских древностей… С. 34, 73-74, 125.

91. Седов В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 122-123 (гл. карты 35, 36).

92. Топоров В. Балтийский элемент в новгородско-псковском ареале (общий взгляд). С. 281-282.

93. Трофимова Т. Кривичи, вятичи и славянские племена Поднепровья по данным антропологии. С. 119.

94. Чебоксаров Н. Вопросы этногенеза народов Советской Прибалтики в свете данных этнографии и антропологии // Краткие сообщения Института этнографии Академии наук СССР. 1950. № 12. С. 22.

95. Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. М. -- Л., 1950. С. 17.

96. Тарасаў С. Чарадзей сёмага веку Траяна: Усяслаў Полацкі. Мн., 1991. С. 47.

97. Клімаў М. Полацкае княства ў IХ -- ХI стст. // Гісторыя Беларусі. Т. I. С. 156.

98. Семянчук Г. Усяслаў і Яраславічы. Спецыфіка палітычных адносінаў Полацка і Кіева ў другой палове ХI ст. // Україна в Центрально-Східній Європі (з найдавніших часiв до XVIII cт.). 2002. Вып. 2. С. 53-54.

99. Марзалюк І. Людзі даўняй Беларусі: Этнаканфесійныя і сацыякультурныя стэрэатыпы (Х -- ХVII стст.). Магілёў, 2003. С. 150-175.

100. Параўн.: Седов В. Древнерусская народность: Историко-археологическое исследование. М., 1999. С. 214-219.

101. Яковенко Н. Нарис історії України з найдавніших часів до кінця XVIII ст. Київ, 1997. С. 59.

102. Тарасаў С. Адкуль прыйшло хрысьціянства ў Беларусь // Полацак. 1991. № 10. С. 13.

103. Полное собраніе русскихъ л?тописей. Т. II. Ипатьевская л?топись. СПб., 1908. С. 496.

104. Полное собрание русских летописей. Т. IX, X. Никоновская летопись. М., 1965. С. 237.

105. Краўцэвіч А. Стварэнне Вялікага Княства Літоўскага. Rzeszуw, 2000. С. 148; Сагановіч Г. Інфлянцкія немцы ў Полацку ў cярэдзіне ХIII і пачатку ХIV ст. // Беларускі гістарычны агляд. 2000. Т. VII. Cш. 1. С. 98-99.

106. Ластоўскі В. Гісторыя беларускай (крыўскай) кнігі: Спроба паясьніцельнай кнігопісі ад Х да пачатку ХIХ ст. Kaunas, 1926. С. 80.

107. Топоров В. К реконструкции древнейшего состояния праславянского. С. 278.

Размещено на Allbest.ru