"Мы имеем метод Маркса и живой материал": этнография колхоза в институте по изучению народов АН СССР в 1930-е годы

В конце января 1932 года на одном из заседаний С. М. Абрамзон предложил «предоставить экономику специалистам-экономистам», призвав этнографов «отказаться от охвата всех вопросов» . Уже в марте, в резюме к докладу «Организация труда в колхозах Северного Кавказа», он заявил, что этнографы «не должны браться за эту тему», потому что она «лишь фундамент для изучения колхозов, а не специальная тема, [потому что] нет специалиста-экономиста» . В начале заседания этот доклад был назван экономическим, раскритикован за эмпиризм и обилие в нем фактов. Вопрос о том, какую роль в этнографическом исследовании играли экономические материалы, действительно любопытен. Казалось, именно использование этих данных могло приблизить советскую этнографию к марксизму. Те источники, на которых этнографы базировали свои исследования, в любом случае были связаны с экономическими характеристиками района. Именно рассмотрение культурных и бытовых явлений через призму социально-экономических отношений делало возможным не «буржуазную этнологию».

3.2 «Наша задача зафиксировать исторический момент возникновения колхозов»

Дискуссия о том, насколько этнографу необходимо одновременно быть экспертом в области экономики, является частью более широкой проблемы - о судьбе этнографии как самостоятельной дисциплины в целом. Уже на этнографическом совещании 1929 года, помимо «марксизации», речь шла об историзации этнографии. Задачей этнографа было названо «историческое изучение конкретных вовремени и пространстве человеческих обществ и отдельных культурныхявлений» . В самом начале работы группы Н М. Маторин подчеркнул, что задачей этнографов является «зафиксировать исторический момент возникновения колхозовв самом начале их образования, зафиксировать изменения в быту в переходный период» . Таким образом,этнографический материал уже на стадии сбора считался потенциально необходимым для будущих историков коллективизации, а этнографы становились свидетелями настоящего, которое имеет историческое значение. В январе 1931 г. была опубликована статья Маторина «Современный этап и задачи советской этнографии», где было сказано о том, что «в будущем этнограф ничем не будет отличаться от историка» , а на заседании колхозной группы в феврале этого же года он подчеркнул, что «в прениях [была] вскрыта условность понятия этнография» . При изучении колхоза «каждый дает свою особенную трактовку»: чей-то подход можно считать социологическим, чей-то историко-культурным. Однако пока этнография не стала историей, у нее есть конкретная задача - осветить вопрос «преодоления укладов» и показать «ростки социализма» в национальных районах.В апреле 1931 года были пересмотрены существующие колхозные программы с целью выработки новых. Среди сформулированных положений новых программ было отмечено, что целью изучения колхозов является «фиксация современного этапа в истории и развитии колхозного движения», потому что «только теперь это возможно наблюдать непосредственно» .Отмечалось, что некоторые явления, например, уклад единоличных хозяйств, вскоре станут «реликтовой формой».

В конце декабря 1931 года на заседании колхозной группы был поставлен вопрос о том, что работа по обработке материалов собранных в экспедиции затянулась, а С. М. Абрамзон напомнил присутствующим, что тематикой работы колхозной группы является «история классовой борьбы и надстроечные явления культурной революции» . Через некоторое время, в январе 1932 года, Н. М. Маторин выступил с докладом «О задачах историков-марксистов на этнографическом фронте»в Москве на совместном заседании Института истории Комакадемии и Общества историков-марксистов. Он заявил, что «этнография изжила себя» и является лишь суррогатом истории народов СССР . Вероятно, после этого заседания, когда Маторин вернулся в ИПИН, 8 января этого же года состоялось заседание заведующих всех секторов, на котором он начал разговор о реорганизации Института, которая «позволит провести в жизнь большую плановость и повысить личную ответственность каждого работника». Идея реорганизации была поддержана, однако ученый секретарь Худяков заметил, что у этой идеи есть один «прорыв» : «у нас нет экономистов, мы можем скатиться к старой этнографии» .

Повлияло ли заявление Н. М. Маторина о том, что «этнография изжила себя»,на работу колхозной группы? С одной стороны, в феврале 1932 года этнографы продолжили обсуждать доклады, проявив такой же интерес к материалу. Например, при обсуждении доклада Паклара «Коллективизация в отсталой эстонской деревне» заседавшие задали следующие вопросы: часто ли приглашают агронома, не увлекаются ли колхозники спиртными напитками, нет ли конфликтов детей и родителей на религиозной почве. Критиковали докладчика за то, что он «не знал, что он сам знает и что будет говорить», хотя и работал он «с азартом»; не понравилось также и то, что докладчик назвал эстонский колхоз «отсталым». Однако, ближе к концу заседания докладчика похвалили за то, что не пользовался программой ГАИМК (Государственной академии истории материальной культуры), которая «нисколько не отражает историю классовой борьбы» . Резюме по докладу произнес С. М. Абрамзон:

«им удалось нащупать то исследовательское звено, с помощью которого освещена история этого района… Весь анализ исторического процесса [был] анализом научно-теоретическим. Вообще же стоит остановиться на исторических предпосылках, на анализе классовой борьбы, роли религиозных факторов. Работа дает характеристику одного из наиболее отсталых районов» .

Таким образом, только в резюме председателя заседания можно заметить влияние заявлений Н. М. Маторина о том, что этнография является лишь суррогатом истории. Интересно, что заседание, описанное выше, датировано 16 февраля 1932 года, а через неделю, 22 февраля 1932 года, на общем собрании сотрудников ИПИН выступил с докладом «Язык и этнография» директор Института - Н. Я. Марр. Он заметил, что «до сих пор между ним (директором) и сотрудниками было мало общения», далее он перешел к основному тексту доклада, который затронул и вопросы самостоятельности этнографии как науки: «Говорят, что этнографы должны исчезнуть. Однако, они нужны. Сомнительна лишь этнология. Сейчас многие этнографы уже перестраиваются, становятся более, чем этнографами» . Скорее всего, заявление Н. Я. Марра могло означать то, что этнографы уже не занимаются исключительно исследовательской работой, а «перестраиваются» и становятся полезными обществу, в частности, в деле колхозного строительства, поэтому «они нужны». С другой стороны, Марр мог иметь в виду, что этнографы становятся более компетентными и самостоятельными в методологических и теоретических вопросах. Присутствующий на заседании Н. М. Маторин отметил, что «из доклада этнографы должны извлечь много указаний для своей работы».Последовавшее за общим собранием сотрудников заседание колхозной группы 28 февраля 1932 года открылось докладом Н. М. Маторина, основной тезис которого заключался в том, что работу колхозной группы необходимо «поднять на теоретическую высоту» .

Всероссийское археолого-этнографическое совещание 7-11 мая 1932 года пришло к выводу о том, что марксистская этнографиявозможна скорее как наука историческая, этнографический материал был назван «великолепным источником исторического исследования» . В мае также состоялись заключительные заседания колхозной группы перед началом полевого сезона. На последнем из них, как следует из протокола, обсуждали программу изучения культурной революции в колхозах. В этот же день состоялось заседание бригад научно-исследовательского отдела (за исключением отдельных сотрудников, списки присутствующих на обоих заседаниях идентичны). Было предложено использовать уже собранный этнографический материал «на основах проблематики выдвинутой археолого-этнографической конференцией». Н. М. Маторин отметил, что «предыдущая двухлетняя работа колхозной группы является для нас хорошей учебой»; в конце заседания было сказано о том, что колхозная группа «не разрешала теоретических вопросов» .

3.3 «Мы имеем метод Маркса и живой материал»

Помимо связи между историей, экономикой и этнографией, на заседаниях были затронуты и другие темы. Например, с самого первого заседания этнографы начали обсуждать вопросы методологии этнографической работы. Правда, началось это обсуждение с признания одним из этнографов своих «методологических промахов», - они были объяснены «отсутствием устойчивости методов собирания соответствующих материалов вследствие новизны задачи» . К тому же срок экспедиции в один месяц не позволил докладчику углубиться в тему, для которой «нужна стационарная работа». На следующем заседании вопрос о сроках экспедиций был поднят вновь. На нём был заслушан доклад А. К. Супинского о белорусских колхозах, изучение которых проводилось совместно с А. К. Дуйсбург. Они пробыли в районе изучения два дня, именно поэтому им было «трудно выявить как менялся быт». Однако, по мнению Супинского, такая «экспедиция наскоком» позволила зафиксировать необходимый этнографический материал, который будет полезен «будущим исследователям», когда появится возможность занятьсядлительной полевой работой.

Несмотря на то, что в резолюции этнографического совещания 1929 года был обозначен переход «к сознательному применению [метода] диалектического материализма» , предметом обсуждения на заседаниях колхозной группы он так и не стал. В большей степени заседавших волновали вопросы методологии, касающиеся именно прикладных навыков, а не теоретических постулатов. «Для того чтобы судить о существующих идеологических надстройках необходимо в совершенстве овладеть методом дающим ключ к разрешению всех этих вопросов - методом диалектического материализма» - эта фраза была произнесена ученым секретарем Института по изучению народовМ. Г. Худяковым, однако это заявление не вызвало вопросови не повлекло за собой дискуссии. К тому же это был первый и последний раз, когда в тексте протокола метод диалектического материализма упоминался в принципе. И понимался он скорее как мировоззренческая установка, а не метод работы в поле. Охотнее обсуждалась техническая сторона работы в поле - метод сбора материала (обследование путем беседы с руководителями, непосредственное участие в работе колхоза, изучение и наблюдение жизни колхоза, отчеты из колхозного архива), недостатки и преимущества стационарного и экспедиционного метода.

Что имел в виду Н. М. Маторин, когда сказал о том, что преимущество этнографов двойное, потому что они имеют «метод Маркса и живой материал» ? На основе протоколов можно понять, какие вопросы и требования были у заседавших к этнографическому исследованию. Методологически верно было предоставить «экономическое освещение фактов», но чтобы доклад был «не подчинен, а наоборот подчинял себе экономические данные». Нужно было обратить внимание на «элементы материального, социального и идеологического быта», на географическое положение района. Докладчик должен был знать ответ на такие вопросы, как отношение к инвентарю и труду у колхозников, процесс распределения урожая, организация работы агронома, а также сколько в колхозе процентов нетрудоспособного населения, количество земель, отданных под пашни, и т. д. В процессе прений у докладчика могли уточнить, каким именно образом он собирал статистический материал. Любопытно, что иногда достоверность данных ставилась под сомнение. Например, однимиз выступавших были приведены спорные данные по колхозу (о том, что в 9 комсомольских ячейках состоит по 52 человека), и в ответе на вопрос он заявил, что фактически в каждой ячейке только пять человек и «почему такие цифры дали в районе» он не знает . В следующей главе я подробнее остановлюсь на вопросе методологии, описав более детально то, чем занимались этнографы в экспедиции и в процессе подготовки к ней.

Глава 4. Этнограф в поле и в кабинете: от подготовки к экспедиции до публикации статьи

Полевой сезон колхозных этнографов начинался летом и длился от нескольких дней до нескольких месяцев. Всё остальное время уходило на подготовку к экспедиции, обработку собранных материалов и работу по их публикации. Основным методом подготовки к экспедиции была коллективная «проработка» в рамках заседаний колхозной группы. В течение некоторого времени этнограф знакомился с доступнымиэкономическими, историческими и этнографическими материалами по району - это был историографический этап. Для некоторых участников группы специфика задач экспедиций в колхозы была непривычной , именно поэтому «прежде чем ехать в колхоз, надо [было] предварительно хорошо подготовиться» .Необходимость предварительной подготовки была объяснена Худяковым на самом первом заседании:

«Прежде чем ехать в район, надо детально изучить его по имеющимся в литературе данным. В данном случае в отношении Боровичского округа соответствующая литература имеется - это материалы земских статистико-экономических обследований - и ссылки докладчика на отсутствие данных не основательны. После предварительного изучения района легче оперировать с собираемым материалом» .

В результате этой подготовки у этнографа должно было сложиться точное представление о «базисе» изучаемых им явлений. Например, «о положении крестьян во время крепостного права - были ли они государственные или крепостные, о наделе земли до революции» .Еще до начала полевой работы этнограф должен был знать «экономические особенности деревни в целом, чтобы уяснить среду, в которой возникли колхозы» .Результатом была формулировка «узловой задачи» или «стержневого вопроса». Считалось, что без такой подготовки этнограф будет «заниматься всем подряд», а «за мелочами можно упустить главное» .

Такая проработка была актуальна не только для собиравшихся в свою первую экспедицию. Первые полгода работы группы были посвящены анализу этнографической работы сотрудников, которую они провели до создания ИПИН, в рамках работы других исследовательских центров, например, ГАИМКа или этнографического отдела Русского музея. Обсуждение этих докладов стало площадкой выработки канона этнографического исследования для будущих экспедиций. Предпринимались попытки систематизации опыта:

«Т. Степанов отмечает три типа изучения колхозов.

1. Обследование путем беседы с руководителями (Дуйсбург)

2. Непосредственное участие в работе колхоза (Басс)

3. Изучение и наблюдение жизни колхоза (Бояр)

Предлагает создать определенный метод изучения и работы по единому плану» .

В результате анализа результатов, полученных во время прошедших экспедиций, в рамках одного из заседаний колхозной группы было проведено обсуждение новых колхозных программ. В частности был дан ответ на вопрос, что является источниками для этнографической работы:

«Источниками для получения материалов, кроме непосредственных наблюдений, должны явиться колхозные документы. Целесообразно связаться с музеем письменности и книги в этом отношении. Необходимо также использовать и фольклорные материалы, для чего включается в состав экспедиций фольклористы» .

Охарактеризую источники колхозных этнографов более детально. Исходя из архивных материалов этнографа А. Г. Данилина следует, что на месте этнографической экспедиции он не только занимался самостоятельным сбором данных, но и обращался за помощью к местным жителям,- то есть, фактически, прибегал к помощи своих информантов. Помимо личных полевых заметок Данилина, в деле есть материалы, отличающиеся как по стилю письма (почерк, бумага), так и по характеру изложения. Это самодельные тетради, каждая группа данных в которой была озаглавлена «Работа …», - где вместо многоточия вписан день и месяц. Эти тетради сопровождаются красочными таблицами и диаграммами, выполненными цветными карандашами, гуашью. Заголовки: «Количество земли, находящейся у граждан Едрова», «Учет земли занятой посевами», «Анализ почвы пашни», «Почвенный разрез» . Один из таких отчетов содержит фразу: «У нас в Едрове сохранились старинные песни. Мы их соберем и запишем. Эти песни девушки часто поют по вечерам» . Эта фраза позволяет смело утверждать, что данные собирались не этнографом, а местными жителями; учитывая то, что этнографы обсуждали сотрудничество с краеведческими центрами района, вполне вероятно, что подобные записи были сделаны именно краеведами. Помимо песен, в этих же тетрадях есть, например, история села Едрова:

«Работа 15 декабря 1929 г.

Прошлое нашего Едрова.

Это было давно. Села Едрова еще не было. Пришел рыбак Обух и поселился на берегу нашего озера. Вот начало расселения Едрова. У нас есть остатки старины. Сопки, Маяк, Городище - это места, где проходили литовцы… В Едрове жили богато. У многих были деньги на сберегательной книжке. Ели, жили и одевались хорошо.Около 50 лет тому назад [любопытно, что в этом месте этнограф карандашом приписывает дату - 1895 г.] была построена Сев.-Зап. ж\д - крестьяне набросились на заработки. Сельское хозяйство упало. В Едрове жил богатый подрядчик Епишкин. Дед его был ямщиком. Сам Епишкин строил Октябрьскую железную дорогу от Угловки до Бологое. В их доме сейчас изба-читальня. Этот дом старинный - это была царская гостиница построенная при Екатерине Второй. В 1918 г. у нас был голод, был неурожай. Из 100 человек 95 голодало. Более половины ездило в хлебные губернии за хлебом. Вот еще, что рассказал нам один из крестьян о расселении Едрова. Когда проведено было шоссе, в Едрово выселяли крестьян из других деревень, чтобы создать ямщицкое село с населением из 700 душ. Это было более 100 лет тому назад. Выселяли государственных крестьян.Таким образом у нас образовалось большое село»

Помимо этого, Данилин записывал со слов жителей колхоза автобиографии, некоторые моменты в них он подчеркивал. Например, один колхозник говорит о том, что любит читать и в скобках этнограф замечает, что колхозник «всё перечислил» (имеются в виду книги, среди которых Толстой и брошюры Плеханова); в этой же биографии колхозник рассказывает о своем визите в Петербург (1910 г.) и что ему понравились там картины. Также среди собранных в колхозе материалов - оригиналы заявлений о просьбе принять в колхоз (или заявления о выходе из колхоза), протоколы заседаний правления колхоза.

Аналогичный круг источников есть в деле другого этнографа - Гайнетдинова, который ездил в экспедицию в Узбекистан. Среди собранных материалов - сводная таблица о ходе сева, пересева, окучки и гибели хлопка, отчетная ведомость и имущество колхоза Кызыл-Декхан. Видимо, этнограф также собирал заметки, записи слов колхозников, например:

«У нас правление считает себя многознающим и не берет знаний от знающих, от высших организаций. Плохо выделяют на земельный фонд. Транжирят деньги не туда, куда надо. Надо дать себя в распоряжение правлении колхоза, но мы их посылаем мостом к ебаной матери. Пользуемся всеми вещами сами и по-своему. Но в колхоз мы вступили не для этого. У нас в Кызыл Декхане… лошадь говорят обобществлена. И сами так говорили, но они находятся у хозяев, и они, в том числе и я, приносим для себя ими доходу. Возим камни из горы или возим людей из станции. Перевозка на 8 верст 25 рублей. У одного колхозника лошадь других людей к себе не допускает. Поэтому он ее считает своей собственной» .

Эта заметка, вероятно, являлась очень ценным этнографическим материалом - она демонстрировала «перегибы» в колхозном строительстве, а также сопротивление обобществлению имущества. Неизвестно, что стало с автором записанного мнения, однако такой материал был важен, он позволял этнографу не впадать в чрезмерный оптимизм .

Следующий пример - полевой дневник А. Я. Дуйсбург, который она вела в экспедиции в белорусские колхозы летом 1932 года. Её записи позволяют увидеть экспедиционную рутину. Так, по приезде в Белорусию, этнографы начали проводить совместные заседания с сотрудниками Белорусской Академии наук, чтобы подготовиться к отъезду в колхозы. В день отъезда Дуйсбург сделала запись о том, что посадка в транспорт «отличалась крайней дезорганизованностью, что вызывает некоторые опасения для дальнейшей работы» . Уже через несколько дней, прибыв на место, «приступили к работе. Совещание этнографических бригад показало отсутствие увязки в планах работы ленинградцев и минских работников», однако «после некоторой борьбы» им удалось договориться.

«Сегодня приехали в д. Рудни Рудницкого сельсовета в 7 километрах от Житковичей. Дорога шла по открытой, песчаной местности, покрытой пашнями льна, овса, проса. Всходы довольно плохие, местами лен едва виден от земли. Деревня Рудни оказалась очень культурной. Население здесь шляхтянские и поэтому живут чище, чем крестьяне. Одеты все по-городскому. Хозяин хаты, где мы остановились, на фотографии снята в модном платье. Очень многие семьи имеют связь с городом, 8 девиц вышли замуж в одну только Москву. Два года назад здесь вели большую культурную работу, население проявило большую активность (по словам местного механика). Построили на свои средства две школы, перевезли клуб, они даже получили название «министров» за свою культурность» .

Здесь хочется обратить внимание на то, что особый акцент ставится на культурности, этнограф отмечает, что деревня, в которую они приехали, «оказалась культурной». Российский социолог В. В. Волков отмечал, что «культурность никогда не была четко сформулированнымпонятием, ни один руководитель партии или правительства не давалустановок, как стать культурным» .В контексте того, как о культурности высказывается Дуйсбург, можно предположить, что для неё быть культурным значило стремиться разнообразить колхозную рутину не связанным с работой досугом - походом в избу-читальню, клуб. Однако культурность в её описании также связана с отсылкой к шляхетскому прошлому населения колхоза, а также с элементами городского быта - модная одежда, фотографии; интересно упоминание социальной мобильности - переезда девушек в город после женитьбы. Вскоре она снова заговорила о культурности колхозников, однако на этот раз комментарий был критический:

«Дождливый и пасмурный день, к вечеру разразилась гроза, все на поле, можно было поговорить только с секретарем партячейкио культработе. Беседу вели в клубе, бывшая церковь, окна хотя и большие, но вставлены двойные рамы, окна грязные, внутри клуба сцена и зал со скамьями. Называется дом культуры, но культуры здесь не особенно много, сперт воздух, пол моется раз в два месяца. Есть [уборщица] этого дома, но она сейчас ходит в поле на уборку хлеба, нема времени убирать клуб, датуда никто сейчас и не ходит, если не позовут. Вообще культработа как и в других селах хромает главным образом в том, что не выделен специальный работник на эту работу» .

Здесь под культурой подразумевается прежде всегоследование определенным гигиеническимнормам - содержание помещения в чистоте; вместе с этим подчеркивается и общее отсутствие интереса к дому культуры. Подобную реакцию вызвало также нежелание колхозников участвовать в заседании актива сельсовета:

«пришло человек двадцать, преимущественно мужчины, девушки только зашли, да и вышли … хохот и шум на улице. Малевич делал доклад о нашей экспедиции, с большим трудом добились некоторых выступлений активистов. Вообще заседание прошло довольно вяло, к концу осталось несколько человек. По-видимому, здесь очень мало активных сил» .

Важно, что этнографы и другие сотрудники обсуждали планы экспедиции со своимиинформантами. В дневнике Дуйсбург сохранился примерный план отчета, который необходимо было сдать этнографу по возвращении из экспедиции.Помимо стандартной информации о составе бригады, об организации работы иметодах исследованияизучаемых объектов, в плане отчета присутствуют пункты, свидетельствующие о прикладном характере этнографических исследований,например,перечисление предварительных выводов и описание того, какие проблемы на основании собранных материалов можно решить: «какое практическое значение имеет проведеннаяработа делу социалистического строительства». Интересно, что одним из пунктов отчета является«отношение населения и местной организации к проводимой вами работе» . То есть этнографы рефлексировали на тему собственного полевого опыта, а также характера отношений, которые получилось установить с информантами во время работы.

К исследовательской рефлексии относятся такжепоявлявшиеся на разных стадиях работы с материалом критические замечания, чаще всего в отношении организации экспедиций. Например, Л. П. Потапов в статье о колхозах Ойротской автономной области пишет о том, что он поехал в экспедицию «в порядке аспирантской производственной практики» с целью собрать этнографический материал в колхозах. Однако «по приезде в Ойротию случилось так, что [ему] пришлось заняться работой не по специальности и произвести экономическое обследование», что «лишило возможности вести стационарную работу» по намеченному плану . Многие этнографы жаловались на то, что приезжали к колхозникам в неподходящее время: «экспедиции у нас только летом, это является большим лишением. Мы не захватываем целого ряда производственных моментов» .Также отмечалось, что нахождение в колхозе «в летнее время в разгар работ, когда вопросы снабжения хорошо поставлены» не дает возможности оценить общую картину . В своем дневнике Дуйсбург писала: «Все попытки собрать материал в сельсовете и колхозе не увенчались успехом. Началась отрадная пора, все силы и все интересы как сельсовета в целом, так и правления колхоза сосредоточены на уборке урожая» .

Итак, итогом экспедиции становился доклад, сделанный на заседании колхозной группы, далее принималось решение о том, будет ли работа допущена к публикации. Стоит отметить, что в результате работы колхозной группы были опубликованы только два тома сборника «Труд и быт в колхозах» под редакцией Н. М. Маторина . Это были статьи по результатам первых экспедиций в колхозы летом 1930 года; вообще же, после того, как в течение заседаний эти экспедиции были обсуждены, вопрос о публикации докладов по итогам экспедиций 1931 и 1932 года не поднимался. Заключительное слово по докладу произносил председатель заседания, именно такие «вердикты» могут дать представление о существующем стандарте публикации по докладу.

«Необходимо привлечь сравнительный материал. Вопросы идеологии анализировать не самостоятельно, а в связи с хозяйственно-экономическими. Заострить внимание на положительных сторонах перевоспитания людей колхозом. Новое отношение к труду и т. д. Дать динамику процесса. Политическое значение этих статей - давать анализ процессов с большевистским оптимизмом» .

Здесь интересно то, что Н. М. Маторин обозначил «политическое значение» работы, которую выполняли этнографы. Осуществляемые исследования могли и должны были стать красочной иллюстрации того, что «перевоспитание людей» действительно возможно, «на всех участках социалистического строительства». «Статьи для сборника должны быть не беллетристического характера, а чисто научного…В части политической должны отвечать директивам партии и правительства» - еще одно любопытное требование, сформулированное Н. М. Маториным. Важно подчеркнуть стремление сохранить научный подход к материалу, который отделяется от «политической» части публикуемых статей. Также, например, А. Г. Данилин отмечал, что печатать все материалы невозможно, «статьи должны быть сводкой знаний по этому вопросу, а конкретный материал должен служить только иллюстрацией» и рекомендовал этнографам сделать статьи«по общее» .В предисловии ко второму сборнику «Труда и быта в колхозах», Н. М. Маторин подчеркнул, что этнографы «обязаны были осветить, и в практически-политических целях и для истории социализма, свои материалы по колхозному строительству в национальных районах» . Выполненная этнографами работа «должна [была] занять свое место и принести свою пользу для социалистического строительства» .

После экспедиционного сезона этнографов просили не затягивать с аналитической работой, чтобы ускорить «практическое использование материалов». Этнографические данные «так стареют, что делаются никому не нужными», поэтому«по приезде экспедиций нужно сразу из материалов делать практические выводы» . Предполагалось также, что обработанные материалы будут доступны всем сотрудникам, которым они могут понадобиться, первоначально предлагалось создать архивный отдел в библиотеке ИПИНа, чтобы там могли храниться все материалы и документы по колхозному строительству.

«Практическое применение материала»означало, что этнограф должен был поделиться результатами своей работы с управлением колхоза с целью «изживания» недостатков в организационной или любой другой деятельности, «указать те недочеты, которые тянут назад» . Например, в процессе заседания у этнографа могли поинтересоваться, какие он сделал практические выводы «и довели ли их до колхоза» . Несколько раз этнографы обсуждали между собой необходимость вернуться в уже изученные колхозы, чтобы понаблюдать за улучшениями. Над некоторыми колхозами было установлено культшефство: белорусскому сектору даже предложили составить деловую смету на выписку книг для передачи в колхоз, обсуждалась ликвидация там неграмотности и положение подшефных колхозов в целом. В рамках обсуждения экспедиций белорусского сектора также было отмечено, что «предложения работников Белорусской экспедиции по помощи ряду колхозов и выявлению вредителей были реализованы» .Большинство докладчиков старались отмечать позитивные моменты «перевоспитания людей колхозом». Если сделать этого не получалось, в прениях могли заметить, что у этнографа, например, получился «отрицательный материал, который для характеристики колхозов совершенно недостаточен» . В ответ на выводы об отсутствие у колхозников, например, культурных сдвигов, докладчику советовали присмотреться: «на самом деле они есть, их просто нужно выявить» . Здесь можно вспомнить Т. Х. Эриксена и engaginganthropology: вполне вероятно, если бы он обращался к опыту советских этнографов 1930-х, их работы были бы упомянуты наряду с другими примерами существования антропологии «за рамкой дисциплины как таковой», в качестве прикладного знания .

Заключение

Как отмечает С. Алымов в своей работе о советском этнографе П. Кушнере, вновь к проблематике «изучения современности» этнографы вернулись в послевоенное время. В октябре 1948 года на заседании ученого совета Института этнографии руководством был поставлен вопрос: «Чем мы полезныдля нашего советского государства, для нашего советскогонарода?» , началось обсуждение сборника статей о культуре и быте колхозов. В своей статье «Об этнографическом изучении колхозного крестьянства», опубликованной в 1952 году, Кушнер упомянул работы предшественников вскользь - заявив об отсутствии методических разработок на первых порах изучения колхозов . Зато в обнаруженныхC. Алымов архивных материалах, можно увидеть более распространенный комментарий:

«Перед нами большая задача, найти общий метод, найти общий язык для такого нового для нас направления. И если товарищи говорят, что это не ново, что уже в 1935 и даже в 1928 г. изучали колхозы, то нам приходилось говорить больше об отрицательном опыте этнографов тех лет, чем о положительном. Посмотрите на любую программу изучения 1935 г. - там этнографии нет, там история колхоза, история классовой борьбы и экономический строй. Это было в то время вредительским направлением на уничтожение этнографии в начале 1930-х гг., и оно отразилось в большинстве этих программ» .

Однако несмотря на это, задачи, которые поставили перед собой этнографы в 1950-е годы, схожи с теми, которые преследовали этнографы в 1930-е. Здесь мы видим и наблюдение за «социалистической перестройкой быта в условиях различных по своей форме национальных культур» , и фиксацию изменений в быту, свидетельствующих о «проникновении в сознание колхозников социалистического правосознания и стремления к переустройству жизни» , а также поиск «помех» и «тормозов» на пути культурного развития . Можно наблюдать формулировку все тех же «прикладных задач», которые пытались разрешить своими исследованиями первопроходцы «колхозной этнографии» в 1930-е. Интересно, что хотя сборник в 1950-е подготовить удалось, напечатан он не был, в том числе по причине того, что ряд статей носили «характер поверхностных описаний», которые необходимо было сделать более теоретически сильными . Однако, несмотря на наличие определенных сходств в установках изучения колхозов, стоит отметить что, этнографы в 1930-е занимались изучением только нарождавшихся колхозов, «в послевоенный период этнографы описывали уже победивший колхозный строй и вызванные им перемены в жизни крестьянства» .

Целью моей работы было представить советский эксперимент этнографических экспедиций в колхозы как естественную для своего времени попытку создать прикладную науку.Я старалась акцентировать внимание,с одной стороны, на желании этнографов быть полезными, с другой стороны - стремлении оставаться в границах аналитической научной работы. Это видно, в частности, в моменты обсужденияпринципов работы с материалом, на этапе критической проработки статей перед публикацией. Сами этнографы, вероятно, не могли разрешить политические и идеологические проблемы, которые мешали устроению коллективных хозяйств. Их практическая помощь заключалась в возможности выявить «старые этно-пережитки» национальных районов и зафиксировать то, что они теряют свое прежнее значение в условиях строительства социализма.

Рассмотренный в работе хронологический период обычно связывается с процессом марксизации этнографии и формулировкой методологии диалектического материализма. Вместе с тем мне хотелось подчеркнуть, что дискуссии колхозных этнографов не всегда были насыщены обсуждениями теоретических аспектов своей работы; напротив, для них было важно ответить для себя на конкретные вопросы о структуре и принципах этнографической работы в поле. Возможно, их исследования делались марксистскими тогда, когда увиденное в поле они описывали в терминах классовой борьбы между кулаками и бедняками, или когда они ссылались на труды Маркса, Ленина и Сталина. Однако их объединяло понимание, что наука не может существовать ради самой науки - она должна приносить пользу государству.

Cписок использованных источников

1. Санкт-Петербургский филиал архива Российской Академии наук (СПФ АРАН). Ф. 135. Институт по изучению народов СССР Академии наук СССР (ИПИН). Оп. 1. Д. 79. По реорганизации КИПС и МАЭ и проверке личного состава (протоколы, записки, распоряжения).

2. СПФ АРАН. Ф. 135. Оп. 1. Д. 95. Приказы по ИПИН, анкетные сведения.

3. СПФ АРАН. Ф. 135. Оп. 1. Д. 117. По группе изучения коллективизации и индустриализации национальных районов: планы, отчеты, дневник работы.

4. СПФ АРАН. Ф. 135. Оп. 1. Д. 120. Отчеты ИПИН и его секторов и сотрудников за 1931-32 гг. с приложением материалов к отчетам.

5. СПФ АРАН. Ф. 135. Оп. 1. Д. 122. Протоколы Президиума ИПИН, собраний сотрудников, комиссий и бригад.

6. СПФ АРАН. Ф. 135. Оп. 1. Д. 228. Материалы собранные Данилиным по изучению деятельности и быта колхозов Боровичского округа.

7. СПФ АРАН. Ф. 135. Оп. 1. Д. 329. Протоколы заседаний колхозной группы ИПИН с приложением планов работы группы.

8. СПФ АРАН. Ф. 135. Оп. 2. Д. 91. Гайнетдинов Ф. Материалы экспедиции по обследованию Узбекских колхозов.

9. СПФ АРАН. Ф. 142, оп. 1 (1934 г.), д. Краткий обзор деятельности ИАЭ за 1931-1935 гг.

10. Архив Российского этнографического музея (АРЭМ). Ф. 2, Оп. 2, Д. 123. А. Я. Дуйсбург. Белорусская женщина в колхозном строительстве.

11. АРЭМ Ф. 2. Оп. 1. Д. 418, А. Я. Дуйсбург. Дневник №1 экспедиции в БССР, в Полесье (1932 г.).

12. АРЭМ Ф. 2. Оп. 1. Д. 419, А. Я. Дуйсбург. Дневник №2 экспедиции в БССР, в Полесье (1932 г.).

13. Научный архив Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера). Ф. 15. Документы Данилина А. Г. Оп. 1. Д. 59. Протокол общего собрания сотрудников ИПИН.

14. Русский журнальный фонд РНБ. Советская этнография. 1930-1934 гг.

15. Русский книжный фондРНБ. Труд и быт в колхозах: из опыта изуч. колхозов. Т. 1., Т. 2. / Ред. Н.М. Маторин. Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1931.

16. Административный вестник (орган Народного комиссариата внутренних дел). Москва: Изд-во НКВД, 1930 №7 (июль). С. 57. URL: https://www.prlib.ru/item/316693(Дата обращения: 08.04.20).

17. Потапов. Л. П. Поездка в колхозы Чемальского аймака Ойротской автономной области. Л.: Издательство АН СССР, 1932. 48 с.

18. Стенограмма совещания этнографов Москвы и Ленинграда 5-11 апреля 1929 г.: От классиков к марксизму: совещание этнографов Москвы и Ленинграда (5-11 апреля 1929 г.) / под ред. Д. В. Арзютова, С. С. Алымова, Д. Дж. Андерсона. СПб.: МАЭ РАН, 2014.

19. Устав Академии наук СССР. 1930 год. С. 2. Доступ: http://arran.ru/data/pdf/ustav1930.pdf(Дата обращения: 05.05.20)

Список использованной литературы

1. Аброськина Е. В. «Вместо этнографии приходится заниматься исключительно этим ...»: послевоенные экспедиции Государственного музея этнографии сквозь призму писем к А.Я. Дуйсбург // Музей-Памятник-Наследие. 2019. С. 102-114;

2. Алпатов В. М. История одного мифа: Марр и марризм. М.: URSS Editorial, 2004. 288 с.

3. Алымов С. С. П. И. Кушнер и развитие советской этнографии в 1920-1950-е годы. М.: ИЭА РАН, 2006. 265 с.

4. Алымов С. С. Неслучайное село: советские этнографы и колхозники на пути «от старого к новому» и обратно // Новое литературное обозрение. 2010. № 101 (1). С. 109-129.

5. Арутюнов С. А. Преодоление какого кризиса? // Этнографическое обозрение. 1993. №1. С.8-14.

6. Басилов B.Н. Этнография: есть ли у нее будущее? // Этнографическое обозрение. 1992. №4 С. 3-17;

7. Вахтин Н. Б. Тихоокеанская экспедиция Джесупа и ее русские участники. // Антропологический форум. 2005. №2. С. 241-274;

8. Вахтин Н. Б. "Проект Богораза": борьба за огонь // Антропологический форум. 2016. № 29. С. 125-141.

9. Верняев И.И. Локальные монографические исследования деревни 1920-1930-х годов: цели, методики, результаты // Историческое регионоведение / Под ред. Ю. В. Кривошеева. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского государственного университета, 2005. С. 29-64.

10. Волков В. В. Концепция культурности, 1935-1938 годы: советская цивилизация и повседневность сталинского времени. // Социологический журнал. 1996. №. 1-2. С. 194-213.

11. Геллнер Э. Марксистская книга бытия // Этнографическое обозрение. 1992, №2. С. 35-51.

12. Головко Е. В. Петербургская школа лингвистов-североведов // Труды объединенного научного совета по гуманитарным проблемам и историко-культурному наследию. СПб.: Санкт-Петербургский научный центр РАН, 2005 (1). С. 3-15.

13. Дэвид-Фокс, М. Пересекая границы: модерность, идеология и культура в России и Советском Союзе. М.: Новое литературное обозрение, 2020. 464 с.

14. Интервью с ИгаломХалфиным и Йоханом Хелльбеком // AbImperio. 2002. №3. C. 217-260.

15. Кан С. «Мой друг в тупике эмпиризма и скепсиса»: Владимир Богораз, Франц Боас и политический контекст советской этнологии в конце 1920-x -- начале 1930-х гг. // Антропологический форум. 2007. № 7. С. 191-230;

16. Козлов В. И. Между этнографией, этнологией и жизнью // Этнографическое обозрение. 1992. №3 С. 3-14;

17. Кон И.С. Несвоевременные размышления на актуальные темы. // Этнографическое обозрение. 1993. №1. С. 3-8;

18. Кушнер П. И. Об этнографическом изучении колхозного крестьянства. // Советская этнография. 1952. № 1. С. 135-141.

19. Лопуленко Н. А. «Исследования по прикладной и неотложной этнологии» 1990-2011: Аналитический обзор / Исследования по прикладной и неотложной этнологии. М.: ИЭА РАН, 2012. Вып.228.170 с.

20. Лоскутова М. В. «Академия наук и деятельность Центрального бюро краеведения, 1921-1927 гг.» // Комиссии Академии наук в XVIII - XX веках: Исторические очерки. СПб.: Издательство Нестор-История, 2013.С. 665-703.

21. Марков Г. Е. О бедной науке замолвим слово. // Этнографическое обозрение. 1992. №5 С. 3-7;

22. Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923-1939. М: РОССПЭН, 2011. 664 с.

23. Могильнер М. Homo imperii. История физической антропологии в России. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 512 с.

24. Мельникова Е. А. «Сближались народы края, представителем которого являюсь я»: краеведческое движение 1920-30-х годов и советская национальная политика» // AbImperio, 2012, 1. С. 209-240.

25. Никишенков А. А. История британской социальной антропологии. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2008. 496 с.

26. Новожилов А. Г. Этнографическое изучение колхозного крестьянства в 1930-1950-х годах. Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. 2012. Вып. 2. С. 90-101.

27. От классиков к марксизму: совещание этнографов Москвы и Ленинграда (5-11 апреля 1929 г.) / под ред. Д. В. Арзютова, С. С. Алымова, Д. Дж. Андерсона. СПб.: МАЭ РАН, 2014. 511 с.

28. Першиц А.И., Чебоксаров Н.Н. 50 лет журнала «Советская этнография» // Советская этнография. 1976. №. 4. С.3-26.

29. Петряшин С. Соцреализм и этнография: изучение и репрезентация советской современности в этнографическом музее 1930-х гг. // Антропологический форум. 2018. №39. С. 143-175.

30. Прищепова В.А. Этнографическая работа А. Н. Кондаурова в Таджикистане / Кунсткамера: коллекции и хранители. Памяти Зои Леонидовны Пугач / Отв. ред. и сост. В. Н. Семенова. СПб.: МАЭ РАН, 2016. С. 151-164.

31. Репрессированные этнографы. Вып. 2. Сост. Д. Д. Тумаркин. М.: Вост. лит., 2003. 495 c.

32. Слёзкин Ю. Советская этнография в нокдауне. 1928--1938 // Этнографическое обозрение. 1993. № 2. С. 113-125.

33. Слёзкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 512 с.

34. Соколовский С. Российская антропология и проблемы ее историографии. // Антропологический форум. 2008. №9. С. 123-153.

35. Соловей Т. Д. От «буржуазной» этнологии к «марксистской» этнографии: стратегии продвижения марксистской ортодоксии в раннесоветский период // Исторические исследования (МГУ). 2018. №11.С. 160-178.

36. Струве В. В. Советская этнография и ее перспективы // Советская этнография. 1939. № 2. С. 3-10.

37. Тишков В. А. Советская этнография: преодоление кризиса // Этнографическое обозрение. 1992. №1. С. 5-19.

38. Тишков В. А. Разговоры с этнографами. СПб: Алетейя, 2008. 176 с.

39. Токарев С. А. Основные этапы развития русской дореволюционной и советской этнографии // Советская этнография. 1951. № 2. С. 160-178.

40. Филиппова Е. И., Филиппов В. Р. Камо грядеши? // Этнографическое обозрение. 1992. №6. С. 3-17.

41. Хоффманн Д. Л. Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм. 1914-1939. М.: Новое литературное обозрение, 2018. 424 с.

42. Чистов K.B. Из истории советской этнографии 30-80 годов ХХ века. К 50-летию Института этнографии АН СССР // Советская этнография.1983. №3. С.3-18.

43. Шнирельман В. А. Наука в условиях тоталитаризма. // Этнографическое обозрение. 1992. №5. С. 7-18;

44. Anderson D. G., Arzyutov D. V., Alymov S. S. Life histories of etnos theory in Russia and beyond. Open Book Publishers, 2019.448pp.

45. Eriksen T. H. Engaging anthropology: the case for a public presence. Oxford: Berg, 2006. 148 pp.

46. Hirsch F. Empire of Nations Ethnographic Knowledge & the Making of the Soviet Union. Ithaca London: Cornell University Press, 2005.392 pp.

47. Hirsch M. The generation of postmemory: writing and visual culture after the Holocaust. Columbia University Press, 2012. 320 pp.

48. Kuper. A. Anthropology and Anthropologists: The Modern British School. Third edition, London: Routledge, 1996. 246 pp.

49. Russian Cultural Anthropology after the Collapse of Communism (ed. by Albert Baiburin, Catriona Kelly, and Nikolai Vakhtin). London: Routledge, 2012, 283 pp.

50. Stocking G. W. Race, culture, and evolution: Essays in the history of anthropology. Chicago: University of Chicago Press, 1982. 408 pp.

51. Stocking G. W. Victorian Anthropology. New York: Free Press, 1987. 448 pp.

52. Stocking G. W. The ethnographer's magic and other essays in the history of anthropology. Madison: University of Wisconsin Press, 1992. 448 pp.

Размещено на Allbest.ru