Концепт "советскости" в этнолого-антропологическом контексте

Размещено на http://www.allbest.ru/

КОНЦЕПТ «СОВЕТСКОСТИ» В ЭТНОЛОГОАНТРОПОЛОГИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ

Губогло Михаил Николаевич - доктор исторических наук,

профессор, зав. Центром межэтнических отношений

Института этнологии и антропологии РАН

Аннотация

советскость материальный ментальный атрибут

В статье анализируется феномен «советскости», совмещающего в себе концепты (смыслы): «советский образ жизни», «советский человек», «советское общество», и пронизывающего «мозг, душу и судьбы людей». История становления, расцвета и признаки увядания советскости дает возможность обосновать вывод о непотопляемости некоторых материальных и ментальных атрибутов советского прошлого. Советскость сохраняет свое реальное или виртуальное значение не только для взрослого населения, но и для части молодежи, озабоченной символами, лозунгами и брэндами постсоветской жизнедеятельности, а также прошлой историей своего народа и его культурным наследием. Это тем более важно проанализировать, что радикальные критики советскости и на Западе, и в СССР, по высказыванию А. Зиновьева, «метили в коммунизм, а убивали Россию».

Ключевые слова: «советскость», советское общество, «постсоветскость».

Annotation

M.N. Guboglo. The Concept of the «Sovietness» in the ethnological/anthropological Context.

The ethnography of the phenomenon «Sovietness» is analyzed, combining concepts (meanings): «Soviet way of life», «Soviet man», «Soviet Society», and piercing «the brain, soul and destinies ofpeople.» The history of the emergence, flowering and ghosts of the withering of Sovietness, as a symbiosis of optimism and tragedy, makes it possible to justify the conclusion that some of the material and mental attributes of the Soviet past are unsinkable. Sovietness retains its real or virtual significance not only for the adult population, but also for the part of the youth, concerned with the symbols, slogans and brands of post-Soviet life, as well as the past history of its people and its invaluable cultural heritage. Radical critics of Sovietness in the West and in the USSR «were labeled in communism, but they killed Russia» (A. Zinoviev).

О выяснении отношений с советским прошлым

Современное российское общество, особенно его научная, художественная и политическая элита «буриданит» по поводу своей гражданской идентичности, растерянно выстраивая ряд признаков советскости и этничности. Люди разных поколений, родившиеся до и после развала Советского Союза проявляют активный интерес к этническим, социальным, политическим, религиозным категориям, в том числе к различным аспектам культурной жизни. В основе мотивов нарастающей «ностальгии по советскости» легко угадываются воспоминания о молодости старшего поколения и закономерное любопытство молодежи, не приемлющей либеральное по духу изображение прошлой истории своего народа одной лишь черной краской (Сомов 2015).

В академическом дискурсе набирают обороты исследовательские проекты, нацеленные на изучение связи языка с сознанием, мышлением, ментальностью и традиционной культурой народа, когда язык индоктринируется как культурный код этнической общности или нации (Сокровенное 2004). В предметной области такого рода исследований центральное место занимает изучение концепта как своеобразного орудия познания и осмысления картины мира (Тань Аошуан 2004). Исходной базой смыслового наполнения концепта «советскости» на материалах словарных источников, включая толковые, этимологические, словообразовательные словари, тексты художественной и научной литературы, беллетристики, СМИ и публицистики, служит сопоставление его с социально-политическими однородными концептами «Советский Союз», «советское общество», «советский человек», «совок», «советский образ жизни» и др. (Тишков 2003; Флиер 2010; Чепкина 2009; Советский стиль 2011).

Выход в свет 8-томной «Антологии концептов» под редакцией профессоров В.И. Карасика и И.А. Стернина (2005-2011 гг.) знаменовал собой разворот междисциплинарных исследований, посвященных «концептам» или, иными словами, содержащихся в них смыслам. В аннотациях к томам указано, что издание «представляет собой словарь нового типа - концептуарий культурно значимых смыслов, закрепленных в языковом сознании и коммуникативном поведении» (Антология 2008: 2).

В каждом из томов содержится более двух десятков концептов без какой-либо систематической классификации и типологизации. Энтузиасты «концептологии» сочли возможным говорить о новом этапе развития отечественной лексикографии, назвав его «когнитивной лексикографией» или «лингвистической концептологией» (лингвоконцептология»), цель которой «описать концепты и концептосферы лингвистическими средствамий».

Особое впечатление в оценках сторонников этого направления вызывает уверенность в том, что в рамках лингвоконцептологии уже сложились Воронежская, Краснодарская, Волгоградская и Кемеровская научные школы, хотя по собственному признанию авторов и рецензентов многие итоги исследований и методических приемов находятся в процессе осмысления.

Сторонники более взвешенного подхода и более осторожной оценки нового направления указывают на то, что неправомерно считать 8 томов «Антологии» «словарем нового типа» по той простой причине, что в книгу «включены описания, выполненные на материале разных языков, разных эпох, частью посвященные одному языку, частью сопоставительные, исследования, выполненные в разных научных идеологий, на основе разных методик и с привлечением инструментария разных наук» (Антология 2008: 18).

Отражая в известной мере состояние и атмосферу постсоветской науки, «Антология концептов» чем-то по замыслу напоминает 6-томный «Свод этнографических понятий и терминов», подготовленный учеными Советского Союза и ГДР, под общим руководством академика Ю.В. Бромлея и Г. Штробаха и изданный на закате Советского Союза (Свод 1986-1995).

Для современных антропологических исследований, последовательно разворачивающихся лицом к человеку и его ментальности, особого внимания концептологических и понятийно-терминологических исследований заслуживает сравнительно-сопоставительный анализ концептов (смыслов) выраженных лексическими средствами, с помощью которых в наибольшей степени отражаются общие и этноспецифические особенности традиционной культуры народа. В предметной области этнологии/антропологии, особенно в практике этносоциологических исследований, были успешные попытки выделения понятий-терминов, отражающих, с одной стороны, внешний и внутренний мир человека, с другой - интра-, интери экстраэтнические явления и факты, в совокупности характеризующие состояние (скажем концепт) этничности (Брагина 2013).

Среди более чем 170 словарных статей, посвященных концептам, в т.ч. порой двум в одной статье и, напротив, одному концепту в двух статьях, нет ни одного материала о советскости.

Таблица 1

Список слов-терминов (концептов) в «Антологии концепций»

Таблица 2

Список слов-терминов (концептов) в «Антологии концептов»

В завершающем серию «Свода этнографических понятий и терминов» 6-м томе «Этнические и этно-социальные категории» в алфавитном перечне словарных статей находим: государство, гражданство, двуязычие, диаспора, интеграция межэтническая, интернационализм, консолидация этническая, космополитизм, ксенофобия, культура этническая, мегаэтническая общность, миграция, национализм, национальная политика, нация, патриотизм, расизм, традиции этнические, самоопределение этническое, символика этническая, советский народ, цивилизация, шовинизм, этнографическая группа, этнократия, этноцентризм и ряд других, без которых трудно себе представить описание смысловой нагрузки концепта советскость, но тем не менее ни концепт «советскость», ни «этничность» в этот том, как и во все предыдущие тома, не попали. Возникают вопросы, почему и что сегодня означают «советскость» и придуманная ее критиками понятия «совок», «совковость», несущие в своей коннотации уничижительность, раздражительность и неприятие (Лысенкова 2011).

Полезным источником для изучения советскости в лоне повседневности служит «Энциклопедия банальностей. Советская повседневность: контуры, символы, знаки», созданная самоотверженным трудом доктора исторических наук Н.Б. Лебиной - автора и соавтора множества работ по истории советской повседневности. Наряду с предметами материальной культуры (жилье, одежда, мода, предметы обихода и средства передвижения) в паноптикуме (по словам рецензента, автора трехтомной истории повседневной жизни в России, профессора Цюрихского университета Карстена Герке), содержится масса слов - «тематических эссе» о формах поведения, обычаях и ритуалах, социалистических праздниках (Герке, интернет-ресурс). Без риска ошибиться назовем их языком новомодной концептологии - концептами, отражающими неологизмы и лексические новообразования западного происхождения (Герке 2009).

В неологизмах советского периода, особенно времен хрущевской оттепели и брежневского застоя, отражены сдвиги в стиле жизни советских граждан и изменения в их ценностных ориентациях. Трудно себе представить советскость как образ жизни без концептов, отражающих судьбу человека, основные контуры быта, дефицит, распределительные практики планового социалистического хозяйства, инновации, типа пижамы, считавшейся признаком мещанства, ставшей, однако, в послесталинский период парадной одеждой курортников, знаменитые трусы до колен, по которым советского человека идентифицировали на всех зарубежных пляжах (Понятие судьбы 1994; Память как объект 2016).

Через анализ и расшифровку смыслов вещей, явлений и бытовых практик появляется возможность понимать людей советской эпохи и советскость как определенное цивилизационное состояние. Каждая словарная статья (концепт) - по словам одного из рецензентов «как окошко, через которое видна часть интерьера советского общества» (Лярский 2016).

Вещный мир, как иллюстрированное описание (концепты) отражены в ряде изданий, в том числе в коллективном издании «Время и вещи». Изображение внешнего облика городов, портретов и костюмов представителей различных социально-профессиональных групп (купцов, духовенства, полиции и жандармерии, дворян и бюрократии, детей и учащихся, работников транспорта и обслуживающего персонала) позволяет видеть те исходящие позиции, от которых отказалась или унаследовала «советскость» (Советский стиль 2011).

Уникальная информация собрана и отрефлексирована в ряде статьей, в том числе в двух работах М.Ю. Тимофеева, о вещах, описаниях и названиях кафе, ресторанов и прочих питейных заведений, советскость которых интригует, удивляет, впечатляет своим «советским колоритом»: ленинградская «рюмочная», тбилисская «хинкальная», одесская «бодега», московские «пивные бары» и т.д. Реанимация советскости имеет место в незамысловатых прямолинейных названиях: ресторан-клуб «Советский», чебуречная «Советские времена», кафе «Пивная на Советской», «Советская ностальгия», бар «Серп и молот», ресторан «Ленин жив», в Астрахани, Воронеже и Липецке предикат «Советский» отсутствует, но постсоветский человек получает услуги в кафе «Ностальгия» (Тимофеев 2012: 2, 62).

Советское гастрономическое прошлое в пресс-релизах и рекламных текстах порой сочетает в себе советское и антисоветское. Гатчинский ресторан советской и постсоветской кухни «Будь готов!» предлагает «Обед кулака», суп «Антисоветский», салат «Тимуровский», одновременно напоминая, как проходили «сбор металлолома», «пионерская зарница» или «поход в лес и на картошку» (Тимофеев 2012: 2, 72).

Читателя порой завораживает ироническое сочетание советизмов и антисоветизмов в описании ингредиентов блюд. Так, например, в меню ресторана «Совок» гостиницы «Россия» в городе Советское Калининградской области в описание блюд имплантированы известные каждому советскому человеку советизмы¹.

Число определений советскости нарастает как снежный ком, однако отсутствие хотя бы двух совпадающих концепций свидетельствует о том, что ясности не достигнуто. Наиболее активно интернет заселен дефинициями, предложенными российскими философами. Как ни парадоксально, но нарастание общественного интереса к освоению советскости началось после того, как идейные реформаторы с самого начала 1990-х годов начали систематическую атаку (Сомов 2015).

Согласно текстам одного из наиболее активно представленных авторов в интернете, философа Максима Евгеньевича Попова понятие (скажем - концепт) советскости «раскрывает сущность проблемы формирования и социокультурной динамики надэтнической идентичности советского человека» (Попов 2004).

И хотя идентификационный аспект толкования советскости признается ключевым, не отрицается необходимость осмысления практик повседневной жизни, доктринальные аспекты идеологии и политики, он все же ограничивает смысловое содержание и реальное наполнение концепта советскость. Примечательна красноречивая реплика-признание одного из заметных лидеров перестроечного времени Ю.Н. Афанасьева о том, что «советскость» как качественная характеристика нашей истории ХХ века - скорее продолжение российской исторической традиции, чем ее отрицание и преодоление» (Афанасьев 2016).

Мысль об исторических корнях «советскости» в жизни Императорской России удивительным образом нашла продолжение в трудах бывшего комсомольского и партийного работника, ныне профессора Опольского университета (Польша) Бориса Михайловича Лепешко, в частности, в его сравнительно коротком эссэ-проекте «Царско-советско-русский крест», расшифрованном им самим как триединая, взаимосвязанная система концептов: «царскость», «советскость», «русскость». Широта его подхода к трем указанным концептам связана с пониманием и толкованием данных определений как несущих в себе ресурсное единство ментальных, мировоззренческих и метафорических характеристик, присущих обладателям этих концептов.

В последовательном изложении советской и постсоветской повседневности, формирующейся в качестве междисциплинарной исследовательской предметной области, центральное место занимает описание и характеристика советскости, проявляемой в растущем, как снежный ком, интересе к проблемам быта, вещей, семьи, частной жизни (Поляков 2000: 127).

«Изюминкой» и одновременно главным козырем «истории повседневности» выступает тщательное исследование повседневных практик рядовых людей в конкретных жизненных ситуациях, что вызвано стихийным или осознанным неприятием «институциональной истории», трактующей ход истории преимущественно на материале истории власти, институтов, доктрин и идей (Журавлев 2010: 19).

Опыты повседневной жизни характеризуют советскость не только с точки зрения правил и запретов советского времени, но и примерами девиантного поведения, в том числе способами уклонения и отступления от существующих нравственных и этических норм. Одной из наиболее впечатляющих характеристик советскости, особенно времен хрущевской оттепели и брежневского застоя, стало массовое пристрастие советских людей к чтению, закономерно принесшее гражданам СССР звание «самого читающего народа в мире» (Грачев 2017).

Те или иные аспекты советскости, например, тосты, анекдоты, пение хором, обычай наряжаться перед выходом на улицу, присесть перед дорогой, пожелание «с легким паром», не ходить в гости с пустыми руками, отмечать рождество, обращаться к подругам-пенсионеркам по школьной привычке «девочки» и ряд других коммуникативных акций проявляются до сих пор, наряду с ностальгическими чувствами по прошлой жизни.

«Сделано в СССР»

В книге «Сделано в СССР - 2013» содержатся 63 иллюстрированных очерка о забытых, полузабытых и сохранившихся до постсоветских дней вещах, интерпретируемых в качестве символов советской жизни, советизма и трендах советского образа жизни. В каждом очерке приведена краткая история создания вещи, о ее значении в быту, отношения к ним граждан. В конечном счете история вещи, ее предназначение и использование представляет особый способ исследования и репрезентации этнографии советскости на разных этапах истории советского общества.

Случайный подбор вещей-символов и тематически неупорядоченный порядок изложения собранных материалов, тем не менее, позволяет выделить и типологизировать предметы домашнего обихода, одежду, набор продовольственных товаров, детские игрушки и украшения для взрослых, парфюмерные изделия и, наконец, общегосударственные символы, которые вполне могут служить совокупным маркером советскости или брэндом советского государства. Популярные предметы домашней обстановки и обихода служили для удовлетворения повседневных материальных, духовных, этических и эстетических нужд.

Перечень и описание состава и обихода позволяет воспроизводить историческое пространство и опредмеченную индивидуализацию жизни обитателей советской цивилизации. У поколений россиян, вступивших во взрослую жизнь в советские времена, сегодня не могут не вызывать неподдельный интерес знаменитый граненый стакан и легендарная авоська, красный чайник в белый горох и треугольная упаковка молока, стенка и финский домик, часы «Победа», «Полет», «Слава» и радиоприемник «Маяк», телевизор «Темп-2» и пылесос «Ракета» или «Чайка». Перечислять предметы обихода можно до бесконечности...

Во втором десятилетии нового тысячелетия россияне далеко неоднозначно относятся к опыту советскости. Старшее поколение вспоминают о ней с сожалением, либералы оценивают отрицательно. В качестве брэндов советскости на передний план выдвигаются роль СССР в разгроме фашизма, первый полет в космос, бесплатные медицина и образование, пропаганда коллективизма, дружбы, русского языка как «второго родного языка» нерусских народов, готовность жертвовать собой ради общего блага (Попова 2017: 195-196).

Немаловажным показателем советскости, как и советского образа жизни, служат продовольственные товары, входящие в ассортимент меню советских граждан. В книге «Сделано в СССР» специальные очерки посвящены цистернам с квасом и советскому мороженому, баночкам икры и салату оливье, банкам сгущенки и плавленым сыркам «Дружба», автоматам с газированной водой, конфетам «Мишка косолапый» и шоколаду «Аленка».

Ни одно монографическое исследование по этнографии того или иного народа не обходится без обстоятельного описания одежды, обуви и украшений. В качестве символов советской одежды указаны буденовка и кирзовые сапоги, сатиновые (до колен) трусы и байковые панталоны, школьная форма и спецодежда. Особое внимание уделено изготовлению тканей с промышленной графикой, с рисунками в виде простых геометрических форм, шестеренок, тракторов, самолетов, «лампочек Ильича».

Так это было...

Серьезное внимание строительству советскости уделялось в сфере воспитания подрастающих поколений. По рекомендациям психологов, подхваченных коммунистическими идеологами, в больших количествах изготовлялась и широко распространялась немудреная игрушка-погремушка кукла-неваляшка. Любовь к ней объяснялась не только тем, что это забавная игрушка. «Мужественно выстоять в любой самой сложной ситуации, не пасть духом, подняться после неудачи - вот эти черты русского характера символизировала маленькая куколка». «Мой характер не сломить, меня никак не положить. Хоть старайся-расстарайся. Никогда тому не быть».

Популярными среди советских детей и взрослых были скромные и непритязательные куклы советского производства «пупсы» (из немецкого Puppe - «кукла») - любимая продукция советской кукольной промышленности. При этом бесполость куклы полностью соответствовала педагогическим установкам советскости, так как в Советском Союзе «секса не было», и вся нескромная тематика была затабуирована.

После официального разрешения праздновать Новый год, в 1935 году началось широкое производство игрушек для елочных украшений. Позднее было организовано производство видеоигры «Электроника».

Если исходить из посыла о том, что советская парфюмерия была связана со всеми аспектами советскости - экономическим, политическим, культурным, - то нельзя не признать, что парфюмерная продукция была не менее важна, чем продовольственные товары. Чрезвычайно популярными среди советских женщин, наряду с французскими духами, были духи «Красная Москва», среди мужчин - «Тройной одеколон», «Шипр». Советские кремы, отличающиеся в целом в составе декоративной косметики довольно высоким качеством. Большим спросом пользовался крем «Огни Москвы», тушь для ресниц «Бархатная», с 1970-х годов - «Нева» для бровей и ресниц, лак для волос «Прелесть», пудра, румяна, советский блеск для губ и гигиеническая помада.

Едва ли не каноническими и эффективными факторами воспитания советскости были пионерские лагеря, рабочие клубы, система школьного образования, в том числе наличие в каждой школе влиятельного заместителя директора школы по воспитательной работе. Стратегия отдыха и социализации детей, воспитание патриотизма, как основы советскости во многом зависела от начальства. В одних лагерях делали упор на отдых и оздоровление детей, в других на трудовое или патриотическое воспитание.

Наряду с локальными, личностными и групповыми показателями и маркерами советскости на территории всей страны осознавались в качестве общегосударственных символов флаг СССР, герб, серп и молот, общие денежные знаки, Кремль, Красная площадь, гордость советских людей за первый в мире спутник, за первого космонавта, скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница», пионерский галстук, горн, барабан.

Брэндом советскости сталинского разлива можно, пожалуй, считать высотки, «составляющие особый замысел Сталина, реализованный зданием МГУ, домом на площади Восстания, на Котельнической набережной и гостиницей “Ленинградская” у трех вокзалов, и... оставшийся нереализованным, который судя по проекту» должен был начисто подавить образ Кремля своими размерами (Козлов 2017: 169-170).

Чрезвычайно популярными были коллективные поездки на «картошку», на «уборку винограда», турпоходы, телепередачи «Клуб путешественников», «С добрым утром», «Репортажи с футбольных матчей», демонстрации 7 ноября и 1 мая, военные парады, интерес к Олимпийским играм и лекциям о международном положении.

Советскость - это набор вербальных и невербальных привычек, убеждений и поступков, от которых в немалой мере зависит карьера, жизненный стиль, счастье и психологический настрой.

Барды и авторские песни, проникающие, по словам Владимира Высоцкого «не в уши, а прямо в души». Эти песни обладали невероятной магией и вместе с тем обладали флером оппозиции профессиональной эстрадной песне и более того, несли в себе потенциальный заряд социального протеста.

Общепризнанными лидерами авторской песни были Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Александр Галич, Юрий Визбор, Юрий Кукин, Вероника Долина, и ряд других менее популярных, но не менее любимых публикой. Советское правительство вынуждено было прекратить гонение и признать творчество авторов самодеятельной песни.

Отдавая себя служению Отечеству и пытаясь внести свой вклад в позитивный имидж Отечества, композиторы и поэты с риском для своей карьеры выступали порой с весьма едкими пародиями и откровенной критикой существующего режима и советскости. Во время одной из своих лекций Ю.А. Левада вспомнил пародийное четверостишье Никиты Богословского: «Над страной холодный ветер веет. Не хотим веселых песен петь. И никто на свете не умеет лучше нас смиряться и терпеть». Многие факты, этапы истории и личности отечественной культуры отчетливо выражены в привычках.

Привычки, ассоциированные с суевериями или устаревшими этическими нормами

С течением времени артефакты и ментифакты советского прошлого приобретают важное значение, в том числе и для современной молодежи (Сомов 2015: 13). Важная в концептуальном плане эскизная характеристика советскости как «советской жизни» на исходе ХХ века была дана академиком В.А. Тишковым. В ней, по его словам, «что-то было задавлено, как например, гражданские свободы и уважение человеческой жизни. Что-то, наоборот, спонсировалось, как, например, социальный коллективизм, профессиональная культура и образование. Что-то было просто недостижимо в силу неэффективного хозяйствования и плохого управления, как, например, личное богатство, обустроенная среда обитания, достойная бытовая культура и пространственная мобильность» (Тишков 1999: 13).

Советскость - доктрина эпохи сталинизма: от становления и расцвета до агонии саморазрушения

Этнография советскости как крупная научно-исследовательская задача и как важная зона в предметной области этнологии/антропологии впервые отчетливо была выдвинута на III Конгрессе этнографов и антропологов России (1999 г.) в завершающем году прошлого столетия. К сожалению, за истекшие почти два десятилетия нового, XXI века, мало, что удалось сделать в этом направлении. По крайней мере, лоскутная историография этой проблемы убеждает, что философы и историки продвинулись больше, чем этнографы/этнологи/антропологи по той простой причине, что цена этнологического/антропологического исследования «в поле», в постсоветский период возросла неизмеримо больше, чем кабинетная работа общетеоретического плана.

По М.Е. Попову «Советскость - это совокупность культурных стереотипов социального и культурного поведения, которые, в свою очередь, формируются и управляются соответствующими социальными, идеологическими и культурными институтами. Социокультурный смысл советскости состоит в приобщении к надэтнической общности сограждан страны “реального социализма”. В зависимости от места этнических идентичностей в социокультурном пространстве советской принадлежности, человек располагал разными возможностями доступа к жизненным ресурсам. Во многих случаях этническая идентичность означала на практике разные стартовые возможности и разные ресурсы делания карьеры в советском обществе (при официально декларируемом этническом паритете и гражданском интернационализме в соответствии с советскими демократическими принципами)» (Попов 2012).

Этнографический подход к осмыслению советскости и этапов ее развития в истории советского общества необходим в связи с появлением в широкой печати весьма нелепых утверждений. Так, например, в газете «Московский комсомолец», одной из самых популярных на заре нового тысячелетия автор, хирург по профессии, в статье с вызывающе эпатажным названием «Ржавые социальные лифты совка» (Пятов 2017), пытается огульно, без каких-либо фактов, отрицать роль образования в вертикальной и горизонтальной мобильности советских народов. Он, в частности, утверждает: «Принцип отбора “по социальному отбору” крайне жестко действовал примерно первые сорок лет существования “совка”» (Пятов 2017).

Чуть ниже, саморазоблачая ошибочность своего тезиса, он поясняет: «Во времена хрущевской «оттепели» наступило некоторое послабление, но полностью этот принцип не был отменен до самого развала СССР» (Пятов 2017). Следовательно получается, что «совок», как продукт и как носитель советскости, существовал 40 лет - выходит, с 1917 по 1957 год, что не подтверждено никакими фактами и никакими исследованиями. Между тем, за реальное и форсированное «изготовление» совка И. Сталин целеустремленно приступил в первой половине 1930-х годов, разочаровавшись в идеалах интернационализма 1920-х годов и совершив переход на позиции государственника. При подготовке знаменитого Постановления СНК СССР и ЦК ВКП (б) «О преподавании гражданской истории в школах СССР» от 15 мая 1934 года, И. Сталин, по словам тогдашнего наркома просвещения А.С. Бубнова «взял инициативу на себя и сам непосредственно строчку за строчкой, букву за буквой, запятую за запятой отредактировал это решение» (Цит. по: Сталинизм 2017).

В соответствии с этим документом усиливался контроль над школьной системой образования и одновременно расширялись масштабы репрессий 1936-1938 гг. Преподавание истории становилось мощным рычагом и фактором воспитания патриотизма, как неотъемлемой составной части советскости и одновременно возвышения личности вождя.

Подлинной доктринальной энциклопедией культа личности и одновременно теоретико-методологической основой советскости как показательной составной части сталинизма стала книга «История ВКП (б). Краткий курс», отредактированная И. Сталиным и увидевшая свет в 1938 году. Важную роль в воспитании советскости играл «стабильный» школьный учебник по истории СССР для 10 класса, подготовленный на основе «Краткого курса», в котором И. Сталин изображался выдающимся организатором и руководителем Советского Союза, вдохновителем и организатором индустриализации и колхозного строя, обеспечившим успех «культурной революции» и условия счастливой жизни (Ахиезер 1997).

После смерти И. Сталина в учебнике, изданном в 1954 году, и далее в середине 1950-х годов, продолжилось изложение сталинской схемы истории страны в ХХ веке, хотя она и была подправлена неосталинской трактовкой. Следовательно, вопреки периодизации в 40 лет, приведенной в «Московском комсомольце», нижние границы становления советскости очерчены серединой 1930-х годов, а не 1917 годом, а верхние - развалом Советского Союза и далее в постсоветский период сохранились в отдельных предметах «вещного» мира и в духовной жизни россиян.

Советскость: становление, расцвет и увядание

Если подходить к описанию советскости не из «мышиной норы», а масштабно, с «высоты птичьего полета», и циклично с учетом рождения, расцвета и упадка (но не гибели), то можно выделить в качестве предтечи плоды новой экономической политики (НЭП) как ранний период индоктринации идеала всеобщего согласия, а также одновременно провозглашения новой этнической политики на Х съезде ВКП (б), с целью помочь отсталым народам в успешной модернизации ускоренными темпами. В основу экономической политики была заложена соблазнительная идея об «американской мечте», т.е. «мечта об обществе» процветания и благополучия, в основу этнической - стратегия affirmative action, т.е. создание условий для оказания искусственной помощи отсталым народам. В совокупности обе политики - экономическая и этническая - заложили основу «раннего идеала всеобщего согласия» и одновременно предтечу советскости. Несостоятельность этнического аспекта НЭПа выявилась, когда политические элиты некоторых отсталых в прошлом народов, не только догнали по некоторым показателям ушедших вперед, но и перегнали по уровню претензий и по стремлению сохранить и приумножить социально-экономические и этнокультурные льготы, предоставляемые государством в соответствии с изживающей себя политикой affirmative action.

Решительный шаг в становлении советскости материально-вещного и духовного становления советского человека, был сделан в 1930-е годы в период сталинизма, олицетворявший собой торжество крайнего авторитаризма и разгул массовых репрессий. Однако именно в этот период «единство народа и власти достигло высшей точки». Загадка, абсурдность этой исторической реальности заключается в причастности к истреблению граждан в громадных масштабах и еще в том, что реализацию курса на доносительство и террор поддерживала едва ли не вся страна, ввергнутая в состояние самоистребления и саморазрушения. Трагическая противоречивость формирования (социализации) советского человека, превращение его в совка, состояла в том, что он оказался в смертельной схватке между ценностями коллективизма и индивидуализма, втянутым в борьбу, в которой он становился то жертвой, то палачом. Одновременно сильнейший по разрушительной силе удар сталинизм нанес по нравственности людей, морально освобождая их от стыда и совести во имя высших целей. Индоктринация сталинизма означала реанимацию такой древней ментальности, в основе которой лежала не собственная активность советских граждан, а инициатива и влияние внешней среды. Народы Советского Союза, в том числе воспитываемые политикой affirmative action, превращались в «винтиков системы», в иждивенцев, не способных сохранять собственное достоинство и этнокультурную самобытность.

Советскость как принцип организации жизнедеятельности еще не успел закрепиться в повседневной жизни, как стали видны ее разрушительные интенции. Самоотрицание уравнительности первыми осознали крестьяне, ответив уже на рубеже 1929-1930-х годов вспышками возмущения, волнениями и бунтами. Главный трагический результат коллективизации и связанного с ним раскулачивания, состоял не только в ударе по производительности труда, но и в девальвации трудовой этики, а также по реанимации архаических форм труда, в создании идеологически извращенных произведений культуры. Отрицание рыночного хозяйства вело к его натурализации. Серьезный удар авторитаризма по свободе и закрепощенности советских граждан нанесло постановление ЦИКа и СНК СССР от 27 декабря 1932 года «Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописки паспортов».

Историки и философы до сих пор не могут разгадать загадку «великого террора», сыгравшего трагическую роль в формировании страха, апатии и уныния у значительной части населения. В основе террора лежал внедряемый большевистской пропагандой концепт преобладания мирового зла над добром, отрицание принципов нравственности, игнорирование совести и морали, как не способствующих борьбе с нарастающей межклассовой напряженностью. Тотальная атеизация вела к возрождению язычества, оказывающего разрушительное влияние на этнополитическую ситуацию в стране, на распространение страха и страхов в массовом масштабе, как особого типа социальных отношений.

Смерть И. Сталина означала формальное завершение самого парадоксального этапа в истории страны. «... И началась другая русская история ХХ столетия, - как пишет один из авторов книги “Москва: место встречи”, поясняя, - с той же вечной ласковой гнильцой, но уже без кровавых потоков» (Архангельский 2016: 488). Парадокс сталинской советскости заключался в попытках истреблять одну часть общества силами другой ее части. Массовая реакция на смерть вождя является важным антропологическим, до сих пор аналитически не освоенным феноменом. Как себе объяснить, почему на общешкольной линейке я, ученик 6-го класса, рыдал от страха и отчаяния вместе со всей школой, оплакивая конец правды. Однако, когда вернулся из школы домой, в окружение спецпереселенцев, депортированных в 1949 году из Молдавии, услышал, как кто-то неосмотрительно, но мстительно произнес: (на гагаузском языке - «Allah Verdi geberdi») «Слава, Богу, сдох». Между тем дело обстояло таким образом, что завершение абсурдности реальности превратила даже смерть «вождя народов» в абсурд.

Перед руководителями Советского Союза возникла задача по пересмотру системы ценностей, на которых держалась советскость при сталинизме, в том числе повышать образовательный уровень правящей элиты и бюрократии и подрывать слепую веру населения в мифы.

Обновление правящей элиты, особенно после знаменитого ХХ съезда КПСС в 1956 году, сопровождалось изменениями в системе советскости и порождало надежды на оптимизацию социально-экономической, этнополитической и культурной жизни. Важнейшей из надежд была вера в то, что наступает пора для реального воплощения правды социализма на основе всеобщего согласия. Поставленная, как оказалось утопическая, задача по ускорению экономического развития общества порождала растущий утилитаризм, основанный на культивировании гедонистических устремлений и на желании удовлетворения потребностей в благах. Реформы, наспех проведенные Н.С. Хрущевым по политической децентрализации, привели к административному локализму, разрушающему авторитаризм, но не внедряющему демократию. Волюнтаризм, как новая особенность советскости периода оттепели, привел к тактике саботажа или стихийному протесту руководителей среднего и низшего звена. Руководители хозяйств, в том числе председатели колхозов, «овладели» тактикой разрушительных интерпретаций директив и установок, идущих сверху, или имитацией выполнения установочных циркуляров. Вместо реального продукта научились составлять комфортные отчеты о нем (Ахиезер 1977). Предпринятое Хрущевым наступление на частные инициативы, в том числе ограничение приусадебных участков и личного хозяйства, означало новое издание авторитаризма, и как ответ, последовало накопление социальной энергии, выразившееся в падении доверия к власти, к росту неслыханного цинизма и насмешек над политической элитой и самим Хрущевым.

Не обладая достаточным политическим чутьем и профессиональным авторитетом, необходимым для харизматического вождя, Н.С. Хрущев попытался лозунгами утилитаризма сменить курс аскетизма на гедонизм. Однако консервативный характер общества, толкавший его на стратегию принудительной модернизации, не обеспечил рост материальных благ и подорвал основы «всеобщего доверия». Таким было начало конца сталинской советскости (Ондар 2016).

Еще одним разрушительным импульсом и одновременно роковой ошибкой партийного руководства страны стал Всемирный фестиваль молодежи, состоявшийся с 28 июля по 11 августа в Москве. Во-первых, он манифестировал миру новый облик страны и внес в идеологему советскости открытость, миролюбивость и демократичность, во-вторых, стал стартовой точкой начала краха советскости «сталинского разлива», в-третьих, породил поколение диссидентов различной степени радикализированности от так называемых стиляг до патриотов «с фигой в кармане» и «внутренне эмигрировавших» представителей творческой элиты, в-четвертых, способствовал зарождению нового поколения партийно-комсомольских активистов, все понимавших изнутри, но внешне преданных советскости.

Именно из их состава в первые постсоветские годы рекрутировались активные сторонники гайдаровских реформ и чубайсовской приватизации. Многие из них прошли школу перевоспитания советскости от лозунга «мы рождены, чтоб сказку сделать былью» до «модернизационных художеств» Н. Хрущева, таких как кукурузная кампания, попытки игры «в перегонки» с Америкой, обещание построения коммунизма в 1980 году, Берлинский, Карибский кризисы, очереди за хлебом, разрыв с Китаем из-за разоблачения культа личности И. Сталина, гонения на Б.Л. Пастернака, В.С. Гроссмана, А.Т. Твардовского и А.И. Солженицина, скандал в Москве и встречи Хрущева с художественной интеллигенцией (подробнее см.: Аксютин 2004: 243-404; Ондар 2016, 29-35).

Этап советского застоя

В годы правления Л.И. Брежнева (1964-1982), получившие название «развитого социализма», или по простонародному - «застоя», «советскость» характеризовалась попытками официальных властей сместить мифологию романтической мечты о процветании в грядущем к идеалу спокойной жизни, выражающемуся в неудовлетворительности достигнутым. Одним из красноречивых примеров этой стратегии было стремление к формированию новых ритуалов, характерных для советского человека периода развитого социализма (Попова 2017).

В формировании облика советскости известную роль на рубеже оттепели и застоя сыграли так называемые лимитчики, получавшие работу и временную прописку в крупных городах. Наряду с категорией лимитчиков немаловажным показателем советскости в ее поздней редакции накануне перестройки и последующего развала Советского Союза сыграла монополия дефицита - социальное явление, охватившее широкие массы людей, от продавца овощного магазина до первых лиц государства. Определяя образ жизни советского человека, дефицит консервировал советскость и служил средством для руководства страны, укрепляя коммуникационные связи ее частей.

Еще одной знаменательной гранью в период развитого социализма стало разномыслие, ставшее катализатором и возбудителем нравственного беспокойства в обществе. Пробивая цензурные рогатки, художественная литература в ее лучших произведениях, пыталась раскрыть бездну нравственного падения людей, искушенных дефицитом, охваченных жаждой вещизма, имплицитно отвергающих лживость официальной пропаганды.

Перестройка

Трагедия последовавшего после брежневского застоя дозревания, или точнее сказать, перезревания советскости, состояла в том, что любые попытки М.С. Горбачева преодолеть скрытый раскол между консервативно-коллективистскими и либерально-индивидуалистскими ценностями оканчивались неудачей.

В конечном счете, маргинальное состояние, в котором оказались носители советского образа жизни, в годы горбачевской перестройки привела к развалу Советского Союза но, как и следовало ожидать, к частичному сохранению советскости. Своим отрицанием всего предшествующего опыта советской истории либеральная доктрина нанесла разрушительный, хотя и не сокрушительный удар не только по советскости, но и по самой себе. Специфика противоречивости и маргинального состояния советскости заключается в том, что различные ее компоненты могут до поры до времени двигаться в противоположных направлениях, до тех пор пока не произойдет полное отмирание или адаптация к вызовам модернизации. Нарастание влияния либерализма в ходе вялотекущих гайдаровских реформ имело место при одновременном усилении ностальгических настроений и при активизации консервативных сил и убеждений.

Трагический развал, если не сказать саморазвал Советского Союза, во-первых, не вызвал гражданскую войну, как это случилось в 1917 году, во-вторых, не привел к уничтожению почвенных корней классической отечественной культуры, унаследованной Советским Союзом от Императорской России, в-третьих, радикально-либеральная попытка полного низвержения советскости как социокультурного феномена оказалась несостоятельной по причине корневой устойчивости культурных интеграторов, как глубинных ценностей, сохранившихся в недрах исторически сложившейся надэтнической общности советского народа, без каких-либо усилий доктринально переименованной в российскую нацию.

Обращение к историческому опыту, какой бы краской он ни был окрашен, позволяет рельефно представить заложенные в многовековой традиционной культуре народа мироохранительные и миротворческие интенции и ресурсы (Губогло 2016), которые подпитывают постсоветскую советскость оживляющей энергией. Вместе с тем, исторический опыт может служить весомым аргументом в деле выявления и анализа культурогенных корней советскости, феномен которой некоторые сторонники либеральных убеждений предвзято истолковывают исключительно в качестве «продукта» Сталина и сталинизма.

Нарастание ностальгических настроений по поводу стабильной и спокойной жизни брежневских времен, начавшееся в первом десятилетии XXI века, совокупно с продолжающейся изощренной пропагандой потребительства как основы демократического образа жизни и подражания американской мечте оказало сильное влияние на пересмотр ценностей бывших советских граждан и детей, родившихся после развала Советского Союза. Бомбой замедленного действия оказалась внедряемая доктрина гедонизма, укоренившаяся у неискушенной части молодежи, быстро перенявшей потребительские привычки и навыки из репертуара американской мечты, но не усвоившая основную заповедь американизма - культ труда как основу рациональной американскости вместе с эмоциональным осознанием труда, как добродетели и высокой нравственной нормы.

К чему это привело, хорошо видно на примере подготовки и проведения выпускных вечеров в Москве после завершения средней школы в 2017 году. Они превратились в соревнование тщеславия родителей, а дети оказались жертвами социального неравенства родителей. Наряды для выпускниц состоят не из одного, а трех платьев - строгого коктейльного, которое надевается на вручении аттестата, второе - вечернее, более изысканное, как правило в пол, необходимое для вечернего бала и, наконец, третье - для утренних прогулок после банкета. При этом средняя цена приличного платья колеблется от 30 до 50 тысяч рублей, а возможности родителей, разделенных прогрессирующим социальным неравенством, колеблются от 20 до 100 тысяч рублей. Подготовка к выпускному вечеру становится, во-первых, испытанием не для слабонервных, особенно для родителей и детей, не имеющих возможности заплатить за стоимость «вечера» в несколько сот тысяч рублей.

Во-вторых, родители, не имеющие таких денег, ставят своих детей в дискомфортное положение, которое травмирует их на всю жизнь. У малообеспеченных подростков формируется обостренное чувство несправедливости, болезненное самолюбие, ведущее к стрессу и мотивам девиантного поведения. В-третьих, сами родители берут кредит, чтобы покрыть расходы на выпускной вечер, а потом расплачиваются годами. Это одна из неприятных тенденций второго десятилетия XXI века, в ходе которой недобросовестные кредитные организации выдают деньги не только родителям, но и самим выпускникам под огромные проценты. Материалы, заимствованные из статьи в «МК» (23 июня 2017), метафорически названной «Деньги на вечер», хотя точнее было бы назвать «Деньги во вред», а не ассоциативно «Деньги на ветер», потому что за дань гедонизму, общество рискует потерять целые поколения иждивенцев, готовых к безумным тратам и роскошеству, не заработав своими силами ни копейки (Боброва 2017: 5).

Значительная часть молодежи, опьяненная свободой и потребительством, упоенная возможностью лучше развлекаться, чем упорно трудиться, бросает мрачную тень на будущее страны, в которой русская идея вряд ли когда-либо сравняется с американской мечтой. Даже беглое сравнение ряда случайно избранных ценностей российской и американской доктрины, советскости и ее маргинального продукта - совковости с американскостью, показывает серьезные цивилизационные различия между ними. По одну сторону - паритет и культ труда, протестанская бережливость и накопительство, по другую - ориентация на полиактивность, надежда не на себя, а на государство или на трудовой коллектив, по одну - рациональность и устремление на мобильность, по другую - на эмоциональность и безответственность (Лепешко 2012).