Конструирование образа России в современном российском визуальном искусстве и применение полученных данных в практике преподавания РКИ

Размещено на http://www.allbest.ru/

Конструирование образа России в современном российском визуальном искусстве и применение полученных данных в практике преподавания РКИ

Введение

Тому, что из себя представляет загадочная русская душа (и идентичность) посвящено немало исследований. Ученые из самых разных областей знания стремятся описать и объяснить особенности российской и русской идентичности, однако эта тема все еще представляет собой широкий простор для исследователей, как российских, так и зарубежных. В нашей работе мы решили обратиться к такой важной части российской культуры, как кинематограф, поскольку кино не только пассивно отражает современную российскую реальность, но и может активно ее конструировать. Так, настоящее исследование носит междисциплинарный характер и посвящено тому, как в современном российском кинематографе конструируется образ России и русских. С одной стороны, мы обращаемся к антропологическому анализу, но в то же время делаем акцент на языковых явлениях и их связи с социальными процессами, что является сферой изучения социолингвистики.

Актуальность работы заключается в том, что она соответствует основным тенденциям в подходе к изучению социальной идентичности, которые приняты в антропологии и социолингвистике, а также учитывает современные методики обучения иностранным языкам, и в частности, русскому как иностранному. В последние годы привлечение интерактивных материалов стало неотъемлемой частью учебного процесса по любой дисциплине, поэтому анализ того, как можно использовать кинематограф на занятиях по РКИ, является одним из важных компонентов современных методических исследований.

Цель исследования: установить, как в современном российском кинематографе конструируется образ русского человека и России, а также разработать инструменты применения полученных данных в практике работы со студентами РКИ.

Для достижения цели нами были поставлены следующие задачи:

1) изучить, как в современной науке определяется понятие социальной идентичности;

2) проанализировать взаимосвязь различных компонентов идентичности и языковых явлений;

3) выявить, какое влияние кинематограф оказывает на идентичность;

4) продумать варианты подходов к изучению современной российской идентичности на примере кинематографа со студентами РКИ;

5) сформулировать некоторые общие тенденции в конструировании образа России и русских в современном российском кинематографе;

6) разработать варианты заданий с целью включения их в процесс обучения студентов РКИ.

Объектом исследования является современная российская и русская социокультурная идентичность. Предметом исследования является конструирование образа России и русских в современном российском кинематографе.

Научная новизна исследования заключается в том, что при работе мы ориентировались на междисциплинарный подход как к изучению русской социальной идентичности, так и к возможности применения полученных данных на практике.

1.Социальная идентичность в антропологии и социолингвистике

студент социальный конструирование

Исследованием феномена идентичности занимаются разные отрасли науки, и, в том числе, антропология и социолингвистика. О том, как при помощи языка конструируется и маркируется принадлежность человека к той или иной группе, мы подробнее поговорим в практической части работы. Но сначала необходимо дать определение этому понятию и выделить основные моменты процесса идентификации как на уровне индивида, так и на уровне группы.

Идентичность, или самоопределение, -- это то, “кем человек себя считает, с кем отождествляет и от кого отделяет в социальном плане” (Вахтин, Головко 2004: 37). И лучше всего принадлежность человека к какой-либо группе проявляется при взаимодействии его с другими людьми. Так, например, особенно интересно наблюдать за тем, как мы и другие люди себя определяем на различных мероприятиях, когда при знакомстве у нас есть примерно 15 секунд, чтобы рассказать о себе всю основную информацию. Или, точнее, все то, что нам кажется наиболее существенным в данной ситуации. На международной конференции мы скорее всего назовем имя, скажем, откуда мы, обозначим профессиональную принадлежность, а также те области знаний, которые мы изучаем. На вечеринке едва ли мы будем говорить об академических интересах, поэтому назовем просто имя и, возможно, место учебы или работы. Иными словами, идентичность носит ситуативный характер. Она во многом зависит от того, с кем мы в данный момент говорим (Эриксен 2014: 560), поэтому и текст нашего представления себя другим, несомненно, будет видоизменяться в зависимости от ситуативного контекста.

Однако чтобы себя идентифицировать, человеку нужно не только и не столько обнаружить свои сходства с другими людьми (по национальности, возрасту, полу, уровню образования и так далее), сколько отделить себя от других, установив различия. То есть, для любой идентификации, как индивидуальной, так и групповой, необходим элемент противопоставления, в результате которого возникала бы граница между “нами” и “ими”. Причем, границы между группами уже не такие очевидны, как считалось раньше (Барт 1969), а многие различия становятся социально значимыми только в силу того, что люди их сознательно выделяют. С этой целью, например, активно поддерживаются различные стереотипы об образе жизни представителей других групп (Эриксен 2014: 556), и массовое искусство (в частности, кинематограф) как раз является очень мощным инструментом по созданию и поддержанию этих стереотипов, которые «не столько отражают некие наиболее существенные и типичные черты народа, сколько формируют их и в глазах других народов, и в собственных глазах» (Tep-Минасова 2000: 145).

Также стоит отметить, что выделяют (Эриксен 2014: 565) два основных типа идентичностей: императивную (этническая, гендерная и возрастная) и ситуативную (профессиональная, по уровню образования и так далее), В этой работе мы постараемся уделить внимание обеим, поэтому обратимся к особенностям выделенных компонентов.

1.1 Компоненты социальной идентичности

1.1.1 Этничность

Важным компонентом самосознания каждого является принадлежность к определенной этнической группе. Этническую идентичность принято считать императивной, так как полностью от нее “освободиться” практически невозможно (Эриксен 2014: 565), однако, в зависимости от ситуации, она бывает как навязана, так и выбрана.

Существует множество определений этничности и подходов к ее изучению, но в современной науке принято выделять три основных: примордиализм, ситуационизм и конструктивизм. Последние два подхода нам особенно интересны в рамках исследования, так как они рассматривают феномен этнической идентичности не как нечто неизменное, исконно заложенное в природе человека и зависящее от конкретной территории, а как что-то, что создают отдельные индивиды (конструктивизм) или группы людей (ситуационизм) (Винер 1998: 6).

Согласно подходу Ф.Барта (ситуационизм), этническая идентичность носит конвенциональный характер и порождается в процессе взаимодействия между этнической группой и ее окружением. С одной стороны, группа самостоятельно приписывает себе какие-то характеристики, а с другой, учитывает те характеристики, которые ей приписывают другие. То есть, по Барту, этничность группы - это результат диалога, и не существует какого-то изначального, установленного набора признаков, которым обладает конкретная этническая группа (Барт 1969).

В отличие от ситуационизма, в конструктивистском подходе (Б. Андерсон) принято считать, что в формировании представлений об этничности участвуют не разные группы, а только определенная элита. В своих целях она конструирует “традиции”, которые якобы существовали с давних времен, и использует их в своих собственных целях. Например, для того чтобы объединить в одну нацию большое количество людей, у которых в противном случае не так много оснований для сплоченности. В результате этого процесса появляется “воображаемое сообщество”, которое есть “представляемое общее, нечто более интенсивное, чем любого рода «общество», нечто более глубоко укорененное, нежели исторически во многом случайные границы «нации-государства»” (Баньковская 2016: 12)

Кроме того, внутренняя сплоченность этнической группы во многом зависит от степени внешнего и внутреннего давления (Эриксен 2014: 575). В первом случае, чем сильнее угроза, исходящая извне, тем больше мотивации у группы совместными усилиями ее членов поддерживать и защищать свои границы. Но, как пишет Т. Эриксен, одной только внешней угрозы недостаточно для того, чтобы сплотить группу: «нечто в самом устройстве группы должно пробуждать лояльность и преданность; должно быть нечто, ради чего члены группы готовы идти на жертвы, нечто, формирующее у них чувство солидарности и преданности группе.» (Эриксен 2014: 579).

Таким образом, если этничность -- это конструкт, а не что-то, возникающее естественным путем, то должны существовать механизмы, внешние и внутренние, которые позволяли бы объединить большие группы людей в единое общественное целое. Изучению этих механизмов посвящено большое количество исследований из самых разных областей знания, и, в том числе, из философии. Так, например, М.К. Мамардашвили писал, что в XX веке, когда в результате Первой мировой войны рухнули все существовавшие раньше связующие принципы, единственным способом объединить несвязанных между собой людей можно было только посредством идеологии, которая “есть как бы клей социальных структур, способ гомогенизации, или делания однородными, социальных структур” (Мамардашвили 2012: 63). Так в XX веке была сконструирована некая “совокупность представлений, которая служила для того, чтобы соединять людей вместе в те или иные социальные структуры” (Мамардашвили: там же) или, иными словами, чтобы привести разнородные по своей структуре группы людей к некоему общему знаменателю.

В нашем веке с этой же целью конструируются национальные мифы, которые постоянно поддерживаются в социальной, коллективной памяти напоминаниями о знаковых моменты истории этнической группы, когда “народ был свободен, независим, устраивал славные военные походы против врагов, имел значительные самостоятельные культурные достижения (изобретение металлургии, письменности, создание богатой фольклорной традиции, возведение величественных архитектурных сооружений и т.д.) и, в оптимальном варианте, свою достаточно древнюю государственность” (Шнирельман 2003). Такие мифы “подчеркивают этническую границу, отличают "нас" от "них"”, а также заставляют группы людей “особенно остро ощущать свою уникальность” (Шнирельман: там же)

Следовательно, если русская этническая идентичность точно так же создается и воссоздается, то на конкретных примерах из кинематографа мы можем отследить и проанализировать какие-то из задействованных при этом процессе механизмов и тактик.

1.1.2 Гендер

В современном обществе социальные различия между мужским и женским постепенно переосмысливаются, но, как и этническую, гендерную идентичность все же принято относить к императивной. В российском культурном пространстве эти изменения происходят в своем темпе, но тем не менее происходят, поэтому изменения в гендерных ролях можно подробно разбирать как на тенденциях, уже заметных в кинематографе, так и на примерах из жизни.

Исследования, посвященные вопросу о том, говорят ли мужчины и женщины по-разному, стали появляться еще в прошлом веке. Классической считается работа Р.Лакофф “Язык и место женщины” (1975), в которой автор, на примере английского, выделяет такие отличия между речью мужчин и женщин, как:

“Женщины используют слова, кото­рые мужчины не используют (mauve 'розовато-лиловатый' ); используют больше «пустых» оценочных прилагатель­ных (sweet, divine, cute); используют вопросительные формы (в том числе tag questions) там, где мужчины ис­пользуют утвердительные; чаще используют вежливые формы; женщины чаще используют формы, выража­ющие неуверенность (well, you know, I guess, I wonder, I think); чаще используют усилители (so nice, vеrу nice, really charming); используют гиперкорректную грамма­тику” (Цит. по: Вахтин, Головко 2004).

Эти отличия не всегда подтверждались экспериментами в дальнейшем, но работа послужила началом к активному обсуждению того, как гендер влияет на язык и наоборот.

На сегодняшний момент принято выделять четыре подхода, или традиции, к изучению “взаимоотношений” гендера и языка: deficit, dominance, difference, dynamic (Coates 2015: 5-7). Согласно первому (deficit), “женский язык” (о котором писала Р.Лакофф в ранних работах) считался несколько ущербным по отношению к стандартному, мужскому языку. Во втором (dominance), лингвистическая разница в речи мужчин и женщин интерпретировалась с точки зрения принадлежности мужчин к доминирующей группе, а женщин - к угнетенной. В третьем (difference) подчеркивается, что мужчины и женщины принадлежат к разным субкультурам (subcultures) и, соответственно, используют разные языковые стратегии, особенно в диалоге друг с другом (Tannen 1997). Согласно четвертому подходу (dynamic), который является наиболее современным, гендер - это не что-то статичное и неизменное (West, Zimmerman 1987). Гендер “достигается” (is accomplished) в каждый момент речи и должен восприниматься скорее как глагол (doing gender), нежели чем как существительное (being a particular gender).

Однако говорить о гендерных различиях с точки зрения речевых стилей все еще довольно сложно. Всегда есть риск обсуждать не реальную ситуацию, а существующие в обществе стереотипы. Но так как большинство этих стереотипов до сих пор активно транслируется в кино, особенно массовом, то процесс их формирования обсуждать также можно. Например, в фильме “О чем говорят мужчины” (2010) есть целый эпизод, когда герои пародируют женскую манеру говорить (и фонетику, и лексический выбор):

- Она утром уходит на работу, целует тебя и говорит: “Ты мой небритыш!”. Или даже так: “Ты мой заспанный чебурашка!”. Не-не: “Чебурафка!”

- [...] Это натяжка!

- Не-е, Леш, это “натяяфка”.

- Или вот это *c характерной интонацией*: “Ну все, до вечера, чмоки!”. Ну какие, *то же, что “к черту”*, чмоки?

Как-либо обижаться на такую пародию точно не стоит, но это классический пример того, как в кино поддерживается стереотип о “женской” манере речи, с которым активно борются все те, кто никогда не разговаривает подобным образом.

“Когда социальные роли или общественные стереотипы приходят в противоречие с языковыми нормами, люди начинают сознательно ломать языковые формулы, ориентирующие человека на стереотипы, основанные на гендерной дифференциации и дискриминации по признаку пола” (Вахтин, Головко 2004: 75). В русском языке одним из примеров такого рода явлений может считаться появление феминитивов и их активное использование, правда, пока только в определенных кругах. И это непростой вопрос, стоит ли иностранным студентам, даже и высокого уровня, о них рассказывать. Но я бы рассказывала.

Во-первых, феминитивов все равно не станет меньше, и очень вероятно, что скоро они появятся в художественных фильмах, пусть даже поначалу и в специфических контекстах. Поэтому предупрежден - значит вооружен. Во-вторых, использование феминитивов - это очень яркий маркер идентичности. Если женщина говорит о себе (или о ком-то, здесь неважно), что она авторка, то окружающие просто не могут не воспринимать эту женщину как феминистку. Поэтому говорить о них со студентами нужно, но объясняя при этом, что значительная часть общества относится к феминитивам и к тем, кто их использует, с огромным предубеждением. О том, как в современной российской культуре феминитивы используются в пренебрежительном контексте, и как это связано с гендерной идентичностью, МодульБанк снял рекламу (“Кто ты теперь - предпринимателька?”), которую интересно посмотреть со студентами как с лингвистической, так и с антропологической точки зрения.

Говоря о конструировании гендерной идентичности на примере кинематографа, также возможно исследовать разницу в организации речевого поведения у мужчин и женщин. Здесь можно столкнуться с господствующими мифами о том, что в диалоге женщины стандартно задают больше вопросов, поддерживают беседу, дают советы и часто “пилят” мужчин, когда видят, что те не справляются с каким-то заданием (Gray 1993). Поэтому важно обращаться к более позднему исследованию Д.Кэмерон, которое показало, что “и мужчины, и женщины используют широкий спектр речевых стилей. Есть мужчины, которые в общении предпочитают командный и поддерживающий коммуникативные стили; и есть женщины, которые все говорят прямо и довольно резко” (Cameron 2009: 133)

Таким образом, гендерные различия в организации речевого поведения возможны, но разговор о них требует особой аккуратности из-за существующих в обществе мифов и стереотипов.

1.1.3 Возраст

Мы далеко не всегда говорим о себе как о части какого-либо поколения напрямую: “Я из поколения X/Y/...”, но возраст, тем не менее, является важным компонентом социальной идентичности каждого. На уровне языка принадлежность к определенному поколению часто обозначается и сигнализируется посредством таких фраз, как: “А современные школьники теперь совсем не читают”; “А вот миллениалы не хотят работать в офисе, они хотят быть фрилансерами” и так далее. Все это не напрямую, но выражает желание говорящего провести границу между “нами” и “ими”, а также отделить себя от тех принадлежит к другой возрастной и, часто, социокультурной категории.

Это характерно для представителей всех поколений и выражается также в возрастных различиях в речи (Вахтин, Головко 2004: 79). С одной стороны, это связано с тем, что владение языковыми компетенциями напрямую зависит от возраста и, у пожилых людей, как правило, эти компетенции значительно ниже, чем у людей среднего возраста (Coupland et al. 1991). С другой стороны, язык старших поколений содержит больше консервативных элементов, и в речи пожилых людей мы можем встретить намного больше слов и конструкций, выходящих из употребления, чем в молодежной речи, которая, наоборот, насыщена неологизмами и заимствованиями. Поэтому младшее поколение, заказывая кофе при помощи: “Можно, пожалуйста, двойной эспрессо” скорее всего не почувствует, что с этой фразой что-то не так, в то время как многих родителей, вероятно, передернет. И наоборот, такие фразы, как: “Я ору с его нового клипа, это просто зашквар” ясно дают понять родителям, что чтобы найти “общий язык” со своими подростками как в буквальном, так и в метафорическом смысле, им явно потребуется особый разговорник.

1.1.4 Ситуативная идентичность

Помимо императивных идентичностей, существует целый ряд свободных, или ситуативных, которые не так жестко детерминированы, но все же очень важны для самоопределения каждого. Это может быть место проживания, политические взгляды, принадлежность к профессии, учебному заведению и так далее. У разных людей набор идентичностей разный, и для кого-то профессиональная идентичность может оказаться более значимой чем, скажем, этническая. В современном российском кинематографе этот прием часто используется при конструировании образа главного героя: в “Аритмии” (2017) Олег, в первую очередь, врач, а уже потом русский человек, муж и так далее; в фильме “Легенда №17” (2017) Валерий Харламов - хоккеист, и только после этого советский хоккеист.

Каждая из идентичностей “создается как изнутри, так и извне, когда наши собственные представления о себе встречаются с восприятием нас другими людьми” (Эриксен 2014: 564). И анализировать, как в кинематографе конструируются свободные (такие ли свободные?) идентичности бывает даже интереснее, особенно если в фильме смысло- и сюжетообразующим принципом является конфликт между героями, которые хоть и принадлежат к одной этнической группе, но обладают совершенно разным культурным опытом. Так, например, в “Кококо” (2012) обе героини русские, у них совпадают гендерная и даже возрастная идентичности. Но то, что одна из них - представительница петербургской интеллигенции, а вторая - “народа” из глубинки, практически во всех ситуациях сводит на нет всякую возможность продуктивной коммуникации между ними (Гамперц 1982).

1.2 Влияние кинематографа на идентичность

Таким образом, мы ознакомились с современными представлениями о том, что такое социальная идентичность, и как она может изменяться под воздействием различных факторов и социальных контекстов. В этом разделе мы кратко обозначим, какую роль в конструировании идентичности играет кинематограф.

Стоит начать с того, что в современном мире даже такие идентичности, как гендерная и возрастная, которые считались императивными, уже переходят в разряд более свободных и ситуативных, в том числе и в России. Не говоря уже о том, что существуют темы, которые до недавнего времени на экранах обсуждались только в рамках заданной традиции, а теперь они поднимаются в контекстах, ранее совершенно немыслимых. Например, в прошлом веке никому бы и в голову не пришло снимать комедию про блокаду Ленинграда, а в 2019 году выходит фильм А. Красовского “Праздник”. То есть, говоря в терминах Бурдье, некоторые доксы (что-то, что не подвергается сомнениям и принимается на веру в рамках конкретной культуры) в современной России переходят в разряд мнений, то есть начинают активно обсуждаться и вызывать споры. И немаловажную роль в этом процессе играют визуальные искусства, в том числе и кинематограф.

Особенно значительной эта роль выглядит с точки зрения формирования этнической идентичности. Если открыть список российских фильмов, вышедших за последние 15-20 лет, то мы увидим, что большая их часть обращается к каким-то ключевым событиям, связанным с российской или советской историей: Великая Отечественная Война, полет в космос, победа в спортивных соревнованиях и так далее. По данным Кинопоиска, только за последние десять лет было снято порядка трехсот фильмов с военной тематикой. Эти фильмы по определению основываются на противопоставлении “нас” и “них”, поэтому мы можем говорить об активном формировании в российском кинематографе представлений о четкой этнической дифференциации. Другими словами, в современном российском кинематографе активно порождаются и поддерживаются национальные мифы, которые во многом отвечают цели “породить у членов группы чувство своей особости и нередко превосходства над другими группами” (Шнирельман 2003).

Особенно это видно на примере массового искусства, в котором этический компонент выражен намного сильнее эстетического (Тимофеев 1998: 26). Так, например, у создателей зрительского кино изначально нет задачи заниматься искусством ради искусства, усложнять киноязык и разрабатывать приемы (Кузнецов 2019). Цель зрительского кинематографа - поддерживать работу индустрии, а привлечь массового зрителя можно только если предложить ему набор злободневных ситуаций и проблем, знакомых каждому, формульность, а также усредненных персонажей, с которыми легко можно было бы отождествиться.

Последний пункт нам особенно важен в связи с тем определением социальной идентичности, о котором мы говорили в самом начале: “Социальная идентичность -- это то, кем человек себя осознает, с чем он себя отождествляет и от кого отделяет” (Вахтин, Головко 2004: 37). Исходя из этого, кинематограф, особенно массовый, -- это очень мощный инструмент по конструированию идентичности, ведь в нем предлагается уже готовая модель поведения, которую осталось только применить к себе, причем, без какой-либо необходимости думать самостоятельно.

То, какими методами кинематограф пользуется, чтобы эффективнее воздействовать на зрителя с чисто технической стороны, также активно исследуется специалистами самых разных областей. Например, ученые Корнеллского университета, США на примере 160 фильмов проанализировали, как эволюционировали голливудские фильмы на протяжении 75 лет (Cutting et al. 2011). Они пришли к выводу, что создатели фильма подстраивают измерения кино (колебания, длину волн) под когнитивные и физиологические процессы человека. В результате, воздействие на зрителя приближается к естественному (звук, цвет, смена кадров, 3D), и создателям фильмов удается получать все больший контроль над зрителями. Эта эволюция выражается в формуле: “Quicker, faster, darker”. Подобных исследований еще не проводилось на материале российского кинематографа, но можно предположить, что тенденция будет наблюдаться такая же.

Говоря о влиянии кинематографа на способности человека думать, нельзя не обратиться к когнитивной стороне вопроса. В своем интервью нейробиолог Джакомо Ризолатти, ученый, открывший зеркальные нейроны, объясняет, как при помощи кинематографа возможно оказывать воздействие на состояние людей, а также подтверждает предположение журналиста о том, что: “мы подсознательно воспринимаем эмоции других людей [и] при просмотре фильмов ужасов или трагических репортажей по телевизору мы автоматически получаем те же эмоции” (Ризолатти 2019). Иными словами, кино формирует мышление и самосознание зрителей не только в том смысле, что после просмотра “Джеймса Бонда” кому-то пришлось купить костюм от Тома Форда и часы «Submariner», чтобы соответствовать образу своего кумира. Кино также затрагивает глубинные структуры в мозгу, и мы далеко не всегда можем полностью контролировать этот процесс.

Таким образом, кинематограф влияет на формирование идентичности сразу на нескольких уровнях. С одной стороны, транслируемые посредством кинематографа идеи активно обсуждаются в обществе, и это может привести к ряду общественных изменений. С другой стороны, образы, создаваемые кинематографом, активно перенимаются людьми в реальной жизни, что является предметом исследований, посвященных когнитивной стороне вопроса.

2. Подход к изучению современной российской идентичности со студентами РКИ

Таким образом, мы пришли к выводу о том, что идентичность каждого отдельного человека складывается из множества компонентов, а также меняется в зависимости от ситуативного контекста, в котором человек оказывается. Тогда возникает вопрос: возможно ли анализировать современную российскую идентичность в принципе, и если да, то как это эффективнее всего делать на занятиях с иностранными студентами.

2.1 Возможные методы работы

В нашем случае, вместо того, чтобы пытаться сразу ответить на вопрос, какой образ России и русского конструируется в современном российском кинематографе, мы можем начать с анализа небольших, отдельных дискурсов и их составляющих. Сразу стоит отметить, что существует большое количество определений понятия “дискурс”, но мы ориентировались следующее: дискурс - это множество факторов, а именно, “язык плюс все остальные невербальные составляющие - действия, взаимодействия, способы мыслить, давать оценки, использовать символические системы и т.д.” во всей их сложной взаимосвязи (Вахтин, Головко 2004: 265). И конструировать идентичность в дискурсе значит использовать все эти средства таким образом, чтобы другие “узнавали в нас определенный персонаж, занятый определенной деятельностью здесь и сейчас” (Там же): бабушку на лавочке у подъезда, депутата Государственной Думы, коренного москвича, водителя грузовика, преподавателя, и так далее. И в этом смысле кино является прекрасным “полигоном” для иностранных студентов не только потому, что фильм можно поставить на паузу, а диалог переслушать. В кинематографе очень концентрированно, и порой гипертрофированно, представлены самые разные дискурсы, относящиеся к современной русской идентичности. И если анализировать их по отдельности, то говорить об идентичности современного русского человека станет если не легче, то, во всяком случае, возможно.

Такой подход немного напоминает работу археологов и физических антропологов, которые по одной кости из сустава какой-нибудь доисторической рептилии восстанавливают целый ее облик. Или исследователей, которые определяют авторство портрета по характерно написанным мочкам ушей (Гинзбург 1994). Но в нашем распоряжении “костей” значительно больше, поэтому, говоря о российской идентичности, мы можем привлекать исследования из самых разных областей, таких как политология, социология, экономика, культурная антропология, лингвистика и так далее, в зависимости от наших целей и нашей аудитории. Но если мы все же хотим начать с небольших дискурсов, которые носят более индивидуальный и личностный характер, нежели национальный, то мы можем обсудить, как при простом ежедневном взаимодействии люди используют различные коммуникативные стратегии, чтобы другие увидели в них, к примеру, вежливого человека.

2.2 Русская идентичность на микроуровне

При общении с людьми, даже и кратковременном, мы выстраиваем face `социальное лицо', которое есть “позитивная социальная ценность, которую каждый утверждает в процессе коммуникации с другими и которая принимается остальными” (Гоффман 1999: 306). Одной из главных стратегий по ненанесению вреда face другого человека является стратегия вежливости - универсальный механизм, при помощи которого мы поддерживаем отношения с другими людьми и избегаем конфликтов (Brown, Levinson 1987).

Сразу отметим, что один из самых укоренившихся стереотипов о русских заключается в том, что русские грубые. И, наверное, нельзя осуждать иностранцев, у которых сформировалось такое представление по объективным причинам (а их легко можно представить), но ведь есть ситуации, когда русская грубость таковой только кажется наблюдателю из другой культурной парадигмы. Причем, как это показано в исследовании Е.Рудневой, представления о вежливости и невежливости могут кардинальным образом отличаться внутри одной культуры, и даже русский человек, перейдя на работу в другую фирму, может столкнуться с трудностями и не сразу приспособится к локальным нормам вежливости и взаимодействия (Руднева 2016). А иностранцам, в этом смысле, приходится еще тяжелее.

Например, существует много историй о том, как фразу преподавателя: “Закройте окно, пожалуйста”, студент воспринимал как что-то очень грубое, как приказ и угрозу своему negative face `негативному социальному лицу'. Эта фраза представляет собой прямой речевой акт, хотя и смягченный наличием этикетного междометия и формой глагола, которая подразумевает обращение на “Вы”. С точки зрения русского языка, этих “смягчающих обстоятельств” было бы вполне достаточно для вежливой просьбы, если бы она также сопровождалась соответствующей интонацией и улыбкой. Но возникало непонимание и крайне неловкая ситуация, поэтому на занятиях стоит специально останавливаться на том, что в России мы далеко не всегда используем стратегии негативной вежливости в тех случаях, когда это принято в других культурах (Ларина 2009). И если единственное, что они слышат на кассе в супермаркете, это: “Пакет?”, то не нужно спешить жаловаться на кассира менеджеру, так как “по советским порядкам продавец зачастую обладал значительными властными полномочиями, что выражалось в речи”, и западный стиль рабочего взаимодействия еще не до конца прижился в новых условиях (Руднева 2016: 226). (“Behind every uncomfortable syllabus clause lies an even more uncomfortable teaching experience”).

Так как вежливость или невежливость высказывания напрямую зависит от контекста и от интонации, с которой оно было произнесено (Руднева 2016: 232), на примерах из кинематографа очень удобно анализировать причины, по которым в различных ситуациях что-то было воспринято как нарушение норм вежливости. Например, в Аритмии (2017) есть эпизод, когда новый глава отделения скорой помощи использует весь арсенал стратегий позитивной вежливости, чтобы выстроить отношения с сотрудниками: он оптимистичен, использует специальные маркеры внутригрупповой солидарности, шутит, активно включает подчиненных в совместную деятельность. Но в контексте этого конкретного коллектива не принято, чтобы человек со статусом выше так открыто демонстрировал свою солидарность с подчиненными, так как в их отношениях априори существует жесткая иерархия (дистанцированность, по Хофстеде). В результате, коммуникация не удается, хотя избери начальник стратегию негативной вежливости, его отношения с сотрудниками могли бы сложиться иначе.

Таким образом, дискурс “вежливого русского человека” уже достаточно сложно организован, но он в какой-то степени может являться переходом к формированию образа русского человека в целом.

2.3 Русская идентичность на макроуровне

Еще раз отметим, что при конструировании любого дискурса существуют вербальные и невербальные практики, “направленные на узнавание других и обеспечение собственной узнаваемости” (Вахтин, Головко 2004: 264). Так, например, в работе (Wieder, Pratt 1990) описывается, при помощи каких инструментов конструируется дискурс, или идентичность, “настоящего индейца” в одном из североамериканских племен. Такой индеец должен быть молчаливым, уважительно относиться к наставникам, не выражать эмоций и соблюдать целый свод правил, чтобы не только он сам, но и его общество признало в нем “настоящего индейца”.

Конечно, набор характеристик “настоящего русского” будет несколько иным, о чем свидетельствуют исследования, посвященные русскому коммуникативному стилю. И интересен тот факт, что представления о самих себе у русских могут в значительной мере отличаться от того, что думают о нас представители других культур. Так, например, Т.В. Ларина в работе “Англичане и русские: Язык, культура, коммуникация” пишет, что “среди важнейших ценностей русской культуры исследователи прежде всего называют соборность, коллективность, общительность, гостеприимство, искренность, эмоциональность, духовность (непрагматизм), скромность” (Ларина 2013: 71), в то время как англичане характеризуют нас как людей, которые “излишне эмоциональные, любопытные, навязчивые, бесцеремонные, агрессивные и невежливые” (Ларина 2013: 15). Автор подробно исследует, откуда берутся такие представления о русских, и приходит к выводу, что этот не слишком привлекательный набор “настоящего русского” объясняется культурно-обусловленными различиями, когда нормы поведения и речи, принятые в одной культуре, могут вызвать негативный отклик в другой. Например, то, что русские воспринимают как стремление помочь, с точки зрения англичан может быть воспринято как крайнее неуважение к личному пространству и privacy `приватности' другого человека (Там же: 54). Или наличие таких конструкций в русском языке, как: “мне удалось”, “авось повезет” создает представление о русских как о людях, которые склонны перекладывать ответственность за все случившееся, хорошее и плохое, на стечение обстоятельств (Там же: 43).

Различия культур находят свое отражение в языке, и в современной антропологии появляется такое понятие, как “культурный перевод” (Эриксен 2014: 124), когда значение какого-либо иностранного слова не просто переводится, но и включается в парадигму всей культуры, с объяснением смысла и особенностей употребления.

Так в одном из своих дневников С. Довлатов очень четко описал ситуацию, знакомую всем преподавателям иностранных языков:

«Владимир Набоков, годами читая лекции в Корнельском университете юным американским славистам, бился в попытках объяснить им „своими словами“ суть непереводимых русских понятий - „интеллигенция“, „пошлость“, „мещанство“ и „хамство“. Говорят, с „интеллигенцией“, „пошлостью“ и „мещанством“ он в конце концов справился, а вот растолковать, что означает слово „хамство“, так и не смог»

Но к абстрактным понятиям действительно трудно не столько подобрать точный перевод, сколько объяснить, что значит само понятие. В идеальной ситуации, когда наши студенты серьезно настроены и готовы изучать работы по лингвистике, они могут обратиться к исследованиям А. Вежбицкой и прочитать ее книгу “Понимание культур посредством ключевых слов” (1977), целиком посвященную этой теме. Или более позднюю работу: “Русские культурные скрипты и их отражение в языке” (2002). Но, в качестве бонуса, некоторые фильмы и ситуации в них могут послужить хорошим иллюстративным материалом для объяснения культурно-специфичных русских понятий. Так, посмотрев практически любой фильм, действие в котором происходи в Петербурге, студенты смогут лучше понять смысл некоторых “непереводимых” слов, например, таких как:

1. “Интеллигенция”, “интеллигентность”

Обычно при объяснении понятия “интеллигенция” и “интеллигентность”, делается акцент на наличии у человека высшего образования. Однако Д.Лихачев писал о том, что “интеллигентность -- это способность к пониманию, к восприятию, это терпимое отношение к миру и к людям”, а вовсе не наличие университетского диплома. И антонимом к этому понятию служит, как раз, “хамство”, которое перевести не менее трудно. Здесь подойдет фильм А.Смирновой “Кококо” (2012), в котором эти понятия являются лейтмотивом.

2. “Коммуналка”

Мало кто из иностранных студентов сталкивался с реалиями совместного быта в таком крайнем его проявлении, как жизнь в коммунальной квартире, хотя для многих русских, и петербуржцев в частности, это повседневность, и часто сопряженная с трудностями. Для более детального анализа можно смотреть лекции Ильи Утехина (ЕУСПб) из цикла, который так и называется, “Антропология коммуналки", а также прочитать классическую работу автора “Очерки коммунального быта” (2004). Автор во всех подробностях рассказывает о том, что это за явление, а также проводит анализ самых разных аспектов жизни в таких условиях. Но и “Довлатов” (2018), и “Восток-Запад” (1999) также многое объяснят. И, в качестве бонуса, на примере сцен из жизни в коммунальных квартирах “хамство”, вероятно, также удастся проиллюстрировать.

3. “Духовность”

Об этом качестве особенно много говорится, когда речь заходит о Петербурге. Во многом это обусловлено богатой литературной традицией, и современный российский кинематограф активно использует образ города, в котором становится возможным духовное возрождение. Например, в эпизоде фильма “Духless” (2012), когда главный герой приезжает в Петербург, слово “духовность” произносится шесть раз в течение нескольких минут. И именно этот момент является переломным, после которого герой решает идти по новому жизненному пути.

Таким образом, список русских слов, которые культурно-специфичны, довольно внушительный, и такие понятия, как “тоска”, “пошлость”, “тыкать” и так далее, всегда будут вызывать трудности. Однако с использованием кинематографа предоставить студентам культурный перевод этих понятий может оказаться значительно проще.

Кроме того, продолжая тему о культурных особенностях, на занятиях также стоит обращаться к работам, посвященным кросс-культурной коммуникации и дидактики, таким как:

Lewis R. Cross Cultural Communication: A Visual Approach. London : Transcreen Publications, 2008

В этой работе автор анализирует, как различаются культуры по специфике (характеру) деятельности. Согласно его классификации, западная культура (например, американская) - это культура моноактивного типа, для которой характерна линейность, последовательность и ориентированность на выполнение задач. А русская культура - это культура полиактивного типа, и мы больше ориентированы на получение информации в ходе личного общения, а также пренебрежительно относимся к инструкциям, расписаниям и дедлайнам. Возможно, после прочтения этой работы студентам станет понятнее, почему русские часто опаздывают.

Kluckhohn F. R., Strodtbeck F. L. Variations in Value Orientations. N. Y. : Row and Peterson, 1960.

Эти авторы придерживаются теории, что в жизни каждого человека есть система ценностных ориентаций. Эта система зависит от культуры и состоит из следующих «Проблем-вопросов»: 1) в чем сущность природы человека? 2) каковы отношения между человеком и окружающей средой? 3) что значит время в жизни человека? 4) какова направленность человеческой деятельности? 5) какие отношения связывают людей между собой? Из этой работы следует, что для западной культуры характерен индивидуализм, когда человек работает на личностный результат, а для российской - что-то между коллективизмом и индивидуализмом, потому что для нас все еще очень важно мнение коллектива.

Hofstede G. Culture's Consequences, International Differences in Work Related Values. Beverly Hills CA : Sage Publications, 1980.

Г. Хофстеде также занимался изучением различных коммуникативных стратегий, которые разные у представителей каждой культуры. Например, он отмечал, что в западных странах низкая иерархическая дистанцированность, и это значит, что преподаватель и студент находятся практически в одной плоскости. В России же этот индекс выше, поэтому у нас во всех учебных заведениях сохраняется определенная иерархия, даже в самых либеральных.

В этих выделенных работах учитываются особенности русского коммуникативного стиля, а также подчеркиваются следующие черты национального характера: сильный элемент зависимости от мнения коллектива, когда желания окружающих важнее собственных; свободное отношение к требованиям, правилам и дедлайнам, а также ориентированность на “особый подход”; высокий уровень дистанции власти, когда в отношениях сохраняется четкая иерархия; а также стремление устанавливать межличностные связи даже в тех ситуациях, когда обстоятельства того не требуют. С большей частью трудно не согласиться, но все же, говоря как о русском национальном характере, так и о любом другом, стоит помнить о сильном влиянии стереотипов, которые во многом формируют наше представление о других культурах.

Так, профессор С.Г. Тер-Минасова в своей работе “Язык и межкультурная коммуникация” выделяет четыре основных источника сведений, из которых складываются представления характерном для того или иного народа наборе черт (Тер-Минасова 2000: 145-147):

1) международные анекдоты, которые представляют собой набор стереотипов (“типичный русский -- мужик с ведром водки в морозильной камере”);

2) национальная классическая литература, которая является продуктом индивидуального творчества автора, но, тем не менее, конструирует образ русского человека для всех, кто эту литературу читает («Основной фон всей иностранной информации о России дала русская литература: вот вам, пожалуйста, Обломовы, Маниловы, лишние люди, бедные люди, идиоты и босяки»);

3) фольклор, как наиболее надежный источник информации о национальном характере, так как он является результатом коллективного творчества народа, а не одного конкретного автора (“В центре эпических произведений народного творчества стоит герой, настоящий Герой: богатырь, могучий красавец, в современной терминологии -- супермен”);

4) национальный язык, в котором “грубость жизни отразилась не только богатым запасом бранных выражений, но, как это ни парадоксально, также любовью к ласкательно-уменьшительным словам, диминутивам, активным использованием языковых средств выражения подчеркнутой вежливости”.

Кинематограф, родившийся на стыке литературы, театра, фотографии и живописи (Кузнецов 2019), может объединять в себе все четыре. А его массовая доступность значительно упрощает процесс конструирования образа типичного представителя той или иной культуры как в его стране, так и за рубежом. Например, в зарубежном кинематографе сложилась целая традиция изображения русских персонажей, во многом основанная на поддержании существующих стереотипов. В голливудских фильмах русским чаще всего отводится роль плохо одетых “плохих парней”, а сама Россия представляется как бескрайний зимний пейзаж (Щербакова 2004). В каждом стереотипе, конечно, есть доля правды, и у США были причины создавать этот не слишком приятный образ, особенно в XX веке. Но голливудские фильмы смотрит огромное количество людей по всему миру, поэтому “типичный русский” в представлении многих иностранцев будет именно таким: грубым, пьющим, не вызывающим доверия. Однако для русского же зрителя создается образ полностью противоположный, о чем мы подробнее поговорим в следующей части работы.

3.К разработке практического пособия

Если бы однажды нам нужно было написать настоящий силлабус к полностью продуманному курсу, посвященному современному российскому кинематографу, то мы бы не спешила начинать его с фразы: “В этом курсе вы узнаете о том, кто такие настоящие современные русские”, потому как говорить о “настоящих русских” на основе ограниченного количества фильмов было бы неправильно. Но исследовать, какие компоненты современной российской идентичности в кинематографе создаются и активно подчеркиваются, представляется возможным. Поэтому на занятиях с иностранными студентами мы можем говорить, во-первых, об образе России и русских, существующем за пределами страны, и, во-вторых, о том сконструированном образе русского в современном кинематографе, в котором нам, русским же зрителям, предлагается узнать самих себя. Такой подход позволит нам говорить о современной российской идентичности (в частности, этнической идентичности) как о диалоге между “ними” и “нами”, в результате которого она формируется.

С целью перенесения теоретических данных в область непосредственной работы с иностранными студентами, было принято решение провести практическое занятие в таком формате, как если бы оно было вводным на курсе, посвященном конструированию идентичности в современном российском кинематографе. Группа студентов, которым мы преподаем русский язык на подготовительном факультете НИУ ВШЭ, состоит из 13 человек с совершенно разным культурным опытом, так как они приехали из восьми разных стран. Но поскольку студенты живут в России уже практически год, у них имеется сложившееся впечатление об особенностях российской культуры, основанное не только на стереотипах, но и на собственном опыте.

Таким образом, на занятии стояла цель выявить следующее:

? как студенты определяют собственную идентичность;

? какие компоненты социальной идентичности они считают самыми важными;

? с какими существующими стереотипами о своих странах они согласны и не согласны;

? в результате чего, по их мнению, появились эти стереотипы;

? какой образ России и русских существует в их странах;

? согласны ли они с этим образом теперь, когда имеют непосредственный опыт жизни в России.

На занятии были задействованы такие форматы работы, как мозговой штурм, свободное письмо, индивидуальная работа, дискуссии в парах, а также общая дискуссия, и в результате были получены следующие наблюдения.

Идентичность студенты определили двумя способами: “Это то, что мы говорим людям о себе, когда знакомимся”, и “Это то, что я отвечаю себе, когда думаю о том, кто я”. С нашей стороны была высказана просьба сконцентрироваться на втором определении, в результате чего получился следующий список основных компонентов идентичности, которые они называли по отношению к себе: имя, национальность (я китаец; я грек), родственные отношения (я сестра; я дочь), “профессия” (я математик, я экономист), сфера деятельности (я студент), язык (я испаноговорящая), место жительства (я живу в Москве), навыки (я хороший баскетболист), качества характера (я трудолюбивая, я дружелюбный человек). Интересно, что только одна студентка назвала гендерную идентичность (я женщина), все остальные этот пункт опустили.

Практически все студенты посчитали самыми важными три компонента их идентичности: имя, национальность и сферу деятельности (“я студент/ка”), что, конечно, объяснимо в рамках ситуации, когда они иностранные студенты на занятии по РКИ. Помимо этого, все обратили внимание, что каждый присутствующий выделил этническую идентичность в качестве основной. Это вызвало дискуссию о том, было бы так важно подчеркивать свою принадлежность к конкретной нации, если бы занятие проходило не в России, а, например, в их стране. Выяснилось, что скорее всего нет, и что только находясь в другой стране становится особенно важно донести остальным, откуда мы.

Во время обсуждения стереотипов, существующих о странах, из которых приехали студенты, студентка из Албании произнесла такую фразу: “В Европе и во всем мире люди думают, что в Албании опасно и много оружия, потому что все посмотрели фильм “Парни со стволами” (“War dogs”, 2016), а там показывают албанскую мафию. Но это не так, мы очень гостеприимные и дружелюбные”. К этому присоединились другие студенты с историями о том, как какие-то фильмы создали образ страны и людей, мало соответствующий действительности, но активно транслирующийся во всем мире. Таким образом, на конкретных примерах мы обсудили, что кинематограф влияет на восприятие нас другими людьми и, в частности, людьми из других стран.

Набор ассоциаций со словами “Россия” и “русские”, который существовал у них до приезда на учебу, получился ожидаемым, и на доску были выписаны: “водка”, “холодно”, “всегда зима”, “закрытые и серьезные люди”, “матрешка”, “мафия”, “красивые девушки”, “армия”, “трудный язык”, “Путин”, “плохой характер”, “нет вкусной еды”, “любят читать в метро”, “любят семью”, “русые волосы”, “высокий рост”, “Красная площадь”.

Особенно интересно было то, что один из студентов сказал “враги”. На вопрос, откуда появился этот стереотип, он ответил, что во всех американских фильмах русские показаны врагами (“Джеймс Бонд”, “Терминатор”), а так как люди смотрят в основном фильмы, снятые в Голливуде, то и русский человек воспринимается ими соответствующим образом. Однако после года жизни в России у студентов такого мнения о русских не сложилось, что не может не радовать.

На следующем этапе работы мы бы обратилась к обратной ситуации: формирует ли кинематограф наше представление о самих себе? И если да, то какой образ, к примеру, нации или национального характера выстраивается в отечественном кинематографе, в котором нам предлагается увидеть и узнать себя?

Из исследований (Ларина 2009, Tep-Минасова 2000, Щербакова 2004), а также из практического занятия со студентами мы видим, что образ русского человека, который формируется у представителей других стран под воздействием кинематографа, скорее отрицательный, чем положительный. Русских изображают как много пьющих, всегда серьезных и хмурых людей, которые скорее враги, чем друзья. Но если мы посмотрим на современный российский кинематограф, особенно массовый, то увидим, что для русского зрителя образ русского же человека также конструируется, но другой. А именно, создается образ героя, или, иначе, “современного русского богатыря”. Для анализа мы выбрали пять фильмов (два мультфильма и три фильма), на примере которых постараемся проследить, как происходит процесс конструирования этого образа, и, возможно, нам удастся подумать о цели его создания.