Хосе Ортега-и-Гассет (9/V 1883 - 18/Х 1955) -первый испанский философ

Размещено на http://www.allbest.ru/

Хосе Ортега-и-Гассет (9/V 1883 - 18/Х 1955) -первый испанский философ

Испанский философ и публицист, представитель философии жизни и философии антропологии. Подлинную реальность, дающую смысл человеческому бытию, усматривал в истории, истолковывая ее в духе экзистенциализма как духовный опыт непосредственного переживания. Рождение в семье, где вопросы литературы, журналистики, политики обсуждались повседневно, конечно, сыграло свою роль в формировании воззрений будущего философа. Сам он говорил, что родился под печатным станком, а общение с родственниками - депутатами, министрами - подготовило его к естественному включению в мир политики. В 8 лет родители отдали его с братом в иезуитский колледж (в Мирафлорес-дель-Пало, под Малагой). В 15 лет Ортега поступил в университет, год учился на отделении права, философии и литературы в иезуитском университете в Бильбао, затем три года в Мадриде. Недостатки школьного и университетского образования восполнялись самостоятельным чтением. Защитив в 1904 году докторскую диссертацию "Ужасы тысячного года. Критика одной легенды", Ортега отправляется в 1905 году в Германию. Вначале Ортега симпатизировал социализму, видел в нем общественную силу, способную провести необходимые реформы. В социализме II Интернационала Ортегу привлекали стремление к социальной справедливости, почтительное отношение к науке, достаточно высокая культура вождей рабочего движения - в Пабло Иглесиасе он видел образец гражданских добродетелей, единственного национального лидера, ведущего борьбу не за власть как таковую, а во имя высоких общественных идеалов. Марксизм Ортега, впрочем, не принимал, полагая, что догматическое учение о классовой борьбе мешает национальной консолидации. Он был хорошо знаком с трудами Лассаля и Бернштейна, но главным источником для него оставался "этический социализм" неокантианцев.

В 1906-1907 годах он в течение одного семестра занимался в Берлине и около года - в Марбурге. В Берлине Ортега в основном работал в библиотеке, восполняя пробелы в познаниях, по 10-12 часов в сутки.

С 1908 года Ортега преподает философию, а в 1910 году получает кафедру метафизики в Мадридском университете, где и читает курсы лекций вплоть до 1936 года. Число учеников и последователей быстро растет: к началу 1930-х годов образуется "мадридская школа", просуществовавшая несколько десятилетий и сыгравшая огромную роль в развитии философской мысли в Испании и в странах Латинской Америки.

В 1932 году в предисловии к собранию собственных сочинений он сообщил, что для него наступает время "второго плавания" - отныне он намерен писать не только блестящие эссе, но и строго логичные трактаты, фундаментальные исследования. Однако написать задуманный трактат "Заря жизненного разума" ему не удалось, как не удалось завершить самое "техническое" свое исследование - "Идея принципа у Лейбница и эволюция дедуктивной теории". Лишь на треть, если судить по сохранившемуся плану, была написана главная работа по социологии - "Человек и люди". Помешали политические события, прервавшие труды за письменным столом и в университетской аудитории.

Ортега не был философом "не от мира сего", два тома собрания его сочинений представляют собой политическую публицистику. Некоторые его статьи имели необычайно широкий резонанс: например, статьи против военной диктатуры и монархии в 1929-1930 годах. Когда начался франкистский мятеж, Ортега, несмотря на антипатию к тогдашнему правительству, высказался в защиту законной власти, но затем, увидев воочию правый и левый террор в стране, он уехал из Испании. В 1945-м Ортега возвращается на родину. В 1950-е годы учение Ортеги пользовалось колоссальным авторитетом у читающей молодежи, его книги были чуть ли не единственным источником философского инакомыслия, свободной мысли как таковой.

В своих первых социологических работах "Дегуманизация искусства" (1925) и "Восстание масс" (1929) он утверждал, что культура и цивилизация внутренне противоположны демократии. Современный век уникален в своем отвержении понятия элитарного общества. Вместо послушного получения ценностей, моделей и целей от аристократии, "суперчеловека" "массовый человек" в настоящее время позволяет навязывать себе конформизм, терпимость и невоспитанность как ведущие социальные принципы. В "Дегуманизации искусства" Ортега показывает, что современное искусство есть антиэгалитарное, недемократическое искусство. Он утверждает, что цель таких "трудных" художников, как Малларме, Стравинский, Пикассо, Джойс, Пиранделло, состоит в том, чтобы целенаправленно исключать массы из культурной жизни, которая во все времена является деятельностью элитарной.

Единственная область, где аристократическая модель Ортеги была раскрыта на конкретном материале, - это его эстетика: работа "Дегуманизация искусства" представляет собой скорее трактат по социологии, нежели эстетическую теорию в собственном смысле слова. Изложенная здесь концепция имела точки соприкосновения с авангардистскими поисками начала века и оказала известное влияние на творчество ряда испанских писателей и художников. Стоит сказать, что сам Ортега не является большим поклонником авангардизма и уж никак не был выразителем воззрений эстетствующей богемы.

В работе "Восстание масс" он выступает за европейское единение в защиту общей западной культуры против варварства масс. Под элитой он понимает тех, кто имеет определенное "превосходство" (не в деньгах), а "суперчеловек" - это тот, кто свободно выбирает свои цели, в то время как массы пассивно повинуются нормам, "установленным другими".

Новое учение - позднее Ортега назвал его рациовитализмом, чтобы подчеркнуть тесную связь между мышлением и жизнью, - вырастало на скудной почве. В книге "Испания без позвоночного столба" представлен анализ процесса разложения. Сепаратизм провинций Каталонии, Бискайи и партикуляризм классов - все это было концом долгого пути к упадку, на котором торжествуют массы, оставшиеся без руководства. Прогноз для Испании расширяется до прогноза для всей европейской культуры. Ортега признает свое единомыслие со Шпенглером, Сорокиным, Тойнби в том, что культуры созревают и гибнут.

В работах "Современная тема" (1923), "История как система" (1935) он пишет о необходимости "подчинять разум жизни". Для него характерен утопический рационализм - стремление развить критическую способность за счет "биологической" непрерывности жизни. Мы должны, считает Ортега, научиться рассуждать "исторически", то есть определять нашу умственную деятельность в границах, созданных временем и пространством, в котором мы живем: "Мы должны искать наши собственные обстоятельства... в их пределах и особенностях... Заново освоить обстоятельства есть реальная судьба человека... Я есть сам и мои обстоятельства". Это утверждение можно считать испанским вариантом экзистенциализма.

Несколько чрезмерно обобщая, он говорил до последних своих дней, что во всяком человеческом начинании есть нечто утопическое. Человек стремится к знанию, но ему никогда не удается действительно познать хоть нечто. Он стремится к справедливости и в конце концов непременно совершает мерзость. Он думает, что любит, и должен в конце концов убедиться, что любовные обеты так и остались обетами. Человеческие намерения никогда не осуществляются так, как они задуманы, судьба человека - быть лишь обещанием, живой утопией.

К трудности задачи свести богатое и сложное мировоззрение Ортеги и Гассета к нескольким страницам, следует добавить еще одну: характер его сочинений. Ортега и Гассет был настоящий эссеист, может быть, один из самых крупных эссеистов, писавших на нашем языке. Он был мастером жанра, который не выносит упрощений, свойственных обзорам. Эссеист должен быть разнообразным, проницательным, острым, занимательным, и еще: владеть труднейшим искусством многоточия. Он не исчерпывает темы, на которую пишет, не компилирует, не систематизирует - он исследует. И если он все же поддается искушению быть категоричным, что случалось и с Ортегой и Гассетом, - то вынужден потом добавлять несколько капель сомнения, на всякий случай. Повествование в эссе не мчится по прямой, а течет живо и свободно, лавируя между двух крайностей, подстерегающих его. Эти крайности, эти две застывшие формы - трактат и афоризм.

Будучи эссеистом, Ортега и Гассет возвращался из каждой своей экспедиции "в неизведанные страны" с диковинными трофеями, но без карты новых земель. Он не колонизировал, он открывал. Большая удача, что Ортега и Гассет не поддался искушению систематизировать и суммировать. Его дар не располагал ни определять, ни строить. Он не был по природе ни геометром, ни архитектором. Его творчество оно не как архитектурное сооружение, но как сеть дорог и судоходных рек. В его сочинениях лучше путешествовать, чем проживать. Он приглашает нас не пребывать, а двигаться.

Поражает разнообразие затронутых тем. При этом встречаются поистине чудесные находки. Многое из сказанного им и сегодня достойно пристального внимания и обсуждения. Читать Ортегу и Гассета - все равно, что идти хорошим шагом по трудной дороге к едва различимой цели; иногда добираешься до пункта назначения, иногда - лишь до его окрестностей. Неважно, дойдешь или нет, главное - открывать новые пути. Но читать Ортегу и Гассета -это еще и остановиться вдруг на какой-нибудь мысли, отложить книгу и отважиться думать дальше самостоятельно. Его проза ассоциируется с такими глаголами, как "побуждать", "толкать", "подгонять". Его часто упрекали в некоторой резкости и высокомерии. Многие порицали Ортегу и Гассета за то, что он не умел говорить тихим голосом. Это тоже правда.

Лучшие его тексты не столько пробуждают, сколько проясняют. Такое нечасто случалось по-испански: упражнения в ясности и одновременно в точности. Ортега и Гассет сделал большой подарок испанской словесности: он доказал на этом языке, что писать понятно значит быть интеллектуально опрятным.

Его эссе о том, - идеи и верования, революционное и традиционное, размышления о любви, о моде, о женственности и мужественности, о старости и молодости, о ритмах жизни и ритмах истории, - заставляют вспомнить скорее Монтеня, чем Канта, скорее Стендаля, чем Фрейда. Он был философ, обладавший даром проникать в глубины человеческой психики, но даром не психолога-профессионала, а романиста и историка, видящего человека не как обособленную сущность, не как частный случай, а как часть этого мира. Для романиста и историка каждый человек - уже народ. Его понимание себя было историческим. Не созерцательное "я", закрытое от окружающего мира, но человек в его взаимоотношениях, или, точнее, в борьбе - с вещами и другими людьми. Мир, как он многократно объяснял, неотделим от "я". Сущность, ядро человеческого существа, его "я" - нерасторжимая связь: между временем и пространством, между историей и действием. Неудивительно, что среди его лучших эссе есть затрагивающие исторические и политические вопросы, как, например, "Восстание масс", "Закат Революций" (эссе, полное удивительных прозрений того, что происходит сейчас, хотя и затуманенных циклическим пониманием истории, которое не позволило ему разглядеть уникальность революционного мифа),"Размышления о технике" и другие. Ортега и Гассет, как Токвиль, обладал даром провидеть будущее. Его прозрения особенно впечатляют по контрасту со слепотой многих наших пророков. Если сравнить его эссе о современной истории и политике с произведениями Сартра, сразу заметно, что Ортега и Гассет глубже французского философа. Он реже ошибается, оказывается более основательным, и удерживается от поправок и уточнений. Можно одобрять или не одобрять политические воззрения Ортеги и Гассета, но в несообразности и нелепости, как многих, его трудно обвинить.

Говоря о мышлении Ортеги и Гассета, лучше было бы употребить множественное число: не МЫШЛЕНИЕ, а МЫШЛЕНИЯ. Множественное число здесь оправдано не потому, что мыслям Ортеги и Гассета недостает стройности и единства, а потому, что речь идет о некоей упорядоченности , но не системе; о связи, которую нельзя установить с помощью аргументов и тезисов. Несмотря на разнообразие затронутых Ортегой и Гассетом тем, написанное им не производит впечатления чего-то разбросанного и беспорядочного. Наоборот. Однако, его талант чужд как теоретизирования в чистом виде, так и излишней иллюстративности.

Иногда Ортега и Гассет употребляет слово "размышления". Это верное, но слишком общее название того, чем он занимался. Есть более точное слово: "очерк". Вернее, "очерки", потому что этот жанр не любит единственного числа. Хотя очерки Ортеги и Гассета объединены МЫСЛЬЮ, корень их - в реальной жизни, в ее, отважусь сказать, эстетике. Это такой способ думать, присущий, может быть, только ему. В этом режиме мышления, сочетающем строгость и четкость со свободой эстетического самовыражения, и состоит его секрет. Он не просто думал об этом и о том: он с самого начала решил, что эти мысли, в том числе, и унаследованные от его учителей, впитанные с традициями, будут носить его личное клеймо. Для Ортеги и Гассета "думать" значило "выражать". В этом его отличие от Спинозы, например, который хотел, чтобы его высказывание было очищено от неправильностей и случайностей его "я" и представляло собой нечто математически точное, переплавленное в слова, то есть, носило универсальный характер. Ортега и Гассет, в этом отношении, не слишком отличался от родоначальника эссеистики, Монтеня. Многие идеи Монтеня идут от Античности, но его неоспоримая оригинальность - в том, как именно он, Монтень, передумал и пережил мысли Секста Эмпирика, как, вернувшись к ним и переосмыслив их, сделал их своими, а потом, нашими. Количество идей - того, что называется идеями - не бесконечно. Уже тысячу пятьсот лет философия перетасовывает такие понятия, как движение и тождество, субстанция и изменение, существование и существа, единичное и множественное, первопричины и ничто. Естественно, в таком в их комбинировании была логика и необходимость. Ортега и Гассет, переосмыслив философскую традицию и воззрения своей эпохи, cконцентрировался на вопросах: ДЛЯ ЧЕГО и КАК служат идеи. Он ввел идеи в простую человеческую жизнь и они изменили свою природу. Они перестали быть светилами, которые мы созерцаем на неподвижном небосклоне, и сделались инструментами, орудиями, ментальными объектами, которыми мы пользуемся. Вопросы "для чего" и "как" заставили его также исследовать, что же кроется за идеями и, возможно, их определяет: не разум, а неопределенная, расплывчатая вера, те элементарные психические структуры, что присутствуют как в языке, так и в представлениях человека о другом мире и о себе самом. Причина огромного влияния Ортеги и Гассета на интеллектуальную жизнь испаноязычных стран, несомненно, в таком его подходе к идеям и понятиям: ДЛЯ ЧЕГО и КАК. Они перестали быть чем-то вне нас и превратились в своего рода параметры существования. Он показал нам, для чего служат идеи и как мы можем их использовать: не для того, чтобы познать самих себя и не для того, чтобы познать истину, а чтобы найти дорогу в наших обстоятельствах, вести диалог с этим миром, с нашим прошлым , с нам подобными.

Высказывание Ортеги и Гассета - обычно монолог. Многие отмечают это, как недостаток, и не без оснований. Но этот монолог научил нас думать, хоть и не научил говорить: не с самими собой - с нашей испаноамериканской историей. Он научил нас, что пейзаж - не состояние души, и мы сами не являемся всего лишь подробностями пейзажа. Отношения между человеком и ландшафтом сложнее древних отношений субъекта и объекта. Пейзаж -это "здесь", увиденное "с моей точки зрения", и это увиденное "с моей точки зрения" - всегда увиденное "отсюда". Отношения между двумя полюсами - скорее взаимодействие, чем диалог. Идеи - это действия, реакции, акты. Такое спорное видение человеческой жизни, никуда дальше не ведет. Мысль, реализовавшись в действии, себя исчерпывает. И чтобы избежать полного угасания, надо все время начинать сначала. Человек - существо, беспрестанно создающее и переделывающее себя. Самое крупное изобретение человека - он сам.

Это очень трагическое представление о мире: если мы постоянно воссоздаем себя, то обречены на вечное начало. Покоя нет: начало и конец - одно и то же. Нет и так называемой человеческой природы: человек - не нечто заданное, а то, что делается, изобретается. Изначально изгнанный из себя самого, из собственной природы и природы окружающей, человек находится "в подвешенном состоянии" - все, что мы называем историей и культурой, - лишь приспособления для того, чтобы висеть в воздухе, ухищрения, чтобы не опуститься до животной инерции, той, что была до начала начал. Но ведь есть История - способ нашего существования и наша свобода. В ней мы пребываем и ее делаем. И История, в итоге, не сводится к висению в воздухе, без корней, вне природы. История - непрерывное производство руин, вечное падение и разрушение. Философии Ортеги и Гассета недоставало силы тяжести, притяжения к смерти. В его трудах отсутсвуют следы двух великих: Эпиктета и Блаженного Августина.

Его деятельность разделилась на три составляющие: книги, кафедра и "Ревиста де Оксиденте"*. Его влиянием отмечена вся культурная жизнь Испании и испаноязычной Америки. Впервые, после двухвековой глухоты, испанская мысль была услышана и обсуждалась в Америке. Не только наша информированность и наш образ мыслей обновились, - во всей нашей литературе, искусстве, мироощущении - следы Ортеги и Гассета и его окружения. Между 1920 и 1935 годами в просвещенных кругах, как говорили в XIX веке, господствовал СТИЛЬ "Ревиста де Оксиденте". Мысли Ортеги и Гассета очень скоро откроют для себя новые поколения испанцев. Это, конечно, будет не тот Ортега и Гассет, которого знали и читали: каждое поколение заново придумывает писателей. Традиция, к которой принадлежал Ортега и Гассет,больше подойдет современной Испании, потому что эта традиция всегда ориентировалась на Европу. Но европейская культура переживает трудные времена и больше не может быть тем источником вдохновения, каким являлась в начале столетия. Кроме того,на Испанию влияет Латинская Америка, и это не почувствовали Ортега и Гассет. И поэты поколения 1927 года, несмотря на то, что открыли Неруду, не поняли испаноязычной Америки. Вернуть Ортегу и Гассета - не значит повторить его, а значит, продолжить его.

В том огромном, богатом и разнообразном наследии, которое он нам оставил, я вижу три упущения. Первое упущение - интроспекция, которая не может не разрешиться самоиронией. Он не видел себя и потому не умел улыбаться своему отражению в зеркале. Второе упущение - смерть, распад, сопровождающий всякое созидание. Человек Ортеги и Гассета - существо бесстрашное, его знак Зодиака - Стрелец; он способен смотреть в упор на Солнце, но смерти он не видит. Третье упущение - звезды. С небосклона Ортеги и Гассета исчезли светила, живые и разумные; числа, теплые и излучающие свет; пылающие духи, которые захватывали и восхищали Плотина и Порфирия. Философия Ортеги и Гассета - философия мысли, как действия; думать - значит, делать, двигаться, прокладывать себе путь, сосуществовать с миром, а не созерцать его. Его проза - страстное ДУМАНИЕ об этом мире. Другие миры, такие как смерть и ничто - изнанка жизни, внутренний мир - запретная зона, открытая стоиками и исследованная раньше всех христианскими мистиками,- отсутствуют. Нет и созерцания сущностей, или созерцания невидимого, как писала Сестра Хуана Инес де ла Крус в единственной на нашем языке философской поэме "Первый сон":

"no solo ya de todas las criaturas

sublunares, mas aun tambien de aquellas

que intelectuales claras son Estrellas..."

Ортега и Гассет освобождает нас от почтения к звездам, то есть, от пут метафизики; мысли не пребывают изначально на ментальном небосклоне: мы создаем их сами своими размышлениями. Они - не знаки мирового порядка, не образ космической гармонии: они - тот неверный свет, что ведет нас в темноте, они - сигналы, которые мы подаем друг другу, мосты, которые наводим, чтобы перейти с одного берега на другой. Но вот этого-то другого берега, другого края мне и не хватает в писаниях Ортеги и Гассета. Рациональный витализм - это соллипсизм, переулок, ведущий в тупик. Есть точка, в которой сходятся западная и восточная традиции, Плотин и Нагарджуна, Чжуан-Цзы и Шопенгауэр: конечная цель, высшее благо - это созерцание. Но Ортега и Гассет утверждает, что думать - значит, жить, и мысль, отделенная от жизни, скоро перестает быть мыслью и превращается в идола. Он прав, но этой правдой отсекает нам как половину жизни, так и половину мышления. Жить - это также, и прежде всего, различать в тумане ДРУГОЙ берег, подозревать, что всему сущему есть порядок, счет, соразмерность. Как писал Эдмунд Спенсер, само движение - аллегория покоя:

"That time when no more Change shall be,/ But stedfast rest of all things firmly stayed/Upon the pillours of Eternity" (Mutability Cantos).

Размышления Ортеги и Гассета об истории, политике, познании, идеях, любви - суть знание, а не мудрость.

Несмотря на свое пристрастие к немецкому миру с его некоторой туманностью, Ортега и Гассет, физически и духовно, был человеком Средиземноморья. Нет, не волк и сосна - бык и олива. Ортега был похож - ростом, осанкой, жестами, цветом волос и глаз - на Пикассо. И даже с большим правом, чем Рубен Дарио, мог бы сказать:

"Здесь, рядом с Латинским Морем, говорю я свою правду..."

Он был открытым, способен был интересоваться ближним.

Обучаясь в колледже отцов-иезуитов Miroflores del Palo (Малага), Ортега овладевает в совершенстве латынью и древнегреческим. В 1904 г. оканчивает Центральный университет зашитой своих докторских тезисов 'El Milenario' ('Тысячелетний'). Затем семь лет проводит в университетах Германии, с предпочтением Марбургского, где в то время блистал Г.Коген. По возвращении в Испанию получает назначение в Мадридский университет, где и преподает до 1936 г., когда разражается гражданская война.

В 1923 г. Ортега основывает 'Reviste de Occidente' ("Западный журнал"), который служит Делу 'сравнивания Пиренеев' - европеизированная Испании, тогда изолированной от современного культурного процесса. Будучи политически ангажированным мыслителем, он ведет интеллектуальную оппозицию в годы диктатуры Примо де Риверы (1923-1930), играет немаловажную роль в свержении короля Альфонсо XIII, избирается гражданским губернатором Мадрида, почему и оказывается вынужденным покинуть страну с началом гражданской войны. По возвращении в 1948 г. в Мадрид совместно с Хуаном Мариасом создает гуманитарный институт, где преподает и сам.

Международная известность приходит к Ортеге в 1930-х годах, когда появляется Rebellion de las Masas' ('Восстание масс'; см. 'Вопр, философии, 1989, N 3-4). Метафизика Ортеги, называемая им самим рацио-витализмом, обретает очерченность уже в труде 'Meditaciones del Ouijole') 'Кихотовские размышленкя') Мадрид, 1914, где он объявляет единственной реальностью человеческое бытие-с-вещами: 'Я есть я и мое окружение'. Сам Ортега убежден, что своей метафизикой он на пятнадцатилетие предвосхитил 'Бытие и время' Хайдеггера. В целом Ортега относится к последнему холодно, называя его даже 'гельдерлиновским чревовещателем'. Преломление рацио-витализма в теории познания порождает гносеологию 'преспективизма', которая утверждает, что 'жизнь каждого есть точка зрения на универсум' и что 'единственно ложная - перспектива - это та, которая полагает себя единственной'.

Любопытными представляются попытки Ортеги по развитию так называемой 'аристократической логики' (см. 'Ideas у creencias' (Obras completas), Madrid, 1953, 3 ed, t.5), а также фундаментальную для Ортеги, но оставшуюся незаконченной ('La idea del principio in Leibniz у la evolucion de la teoria deduktiva' (Buenos Aires, 1958)), которая представляется Ортеге 'логикой изобретения': 'Современная философия не начинает более с бытия, но с мысли.' (La idea... p. 163).

Однако, что касается становления в Испании философской школы, большое значение для такового имела преподавательская деятельность Ортеги. Так, в основу книги 'Что такое философия' лег курс лекций, читанных Ортегой в 1929 г. в университете Мадрида.

В чем состоит сущность жизни, по мнению Ортеги?

Жить - это находиться в мире. Мир, в котором мы, живя, находимся, состоит из вещей приятных и неприятных, жестоких и благоприятных, угрожающих и отрадных: важно не то, являются ли вещи телами, а то, что они впечатляют нас, интересуют, радуют нас, пугают или заставляют нас страдать. Мир - это sensu stricto* то, что нас интересует. И жить - это каждому находиться среди вопросов и проблем, которые его интересуют. То есть, не зная как, жизнь оказывается для себя самой тем, что открывает мир. Нельзя жить, если не находишься в мире, наполненном другими вещами, будь то предметы или существа; это значит видеть вещи и события, любить или ненавидеть их, желать или бояться. Жить - это быть занятым другим, что не является самим тобой, жить означает сосуществовать с окружающим. Мы живем здесь, сейчас, т.е. мы находимся в каком-то месте мира и нам кажется, что мы пришли туда по своей воле. Жизнь в самом деле оставляет поле возможностей внутри мира, но мы не свободны - быть или не быть в этом сегодняшнем мире. Можно отказаться от жизни, но если живешь, нельзя выбрать для этого мир. Это придает жизни трагичность. Жить - это не выбирать по вкусу предварительно понравившееся место, как выбирают, в какой театр пойти вечером, - это значит оказаться, вдруг и не зная как, ввергнутым, попавшим, заброшенным в мир сегодняшний. Наша жизнь начинается постоянным удивлением по поводу нашего существования - без нашего предварительного согласия, в непредсказуемом мире, подобно потерпевшим кораблекрушение. Не мы сами даем себе жизнь, но обнаруживаем ее как раз тогда, когда обнаруживаем сами себя. Подобное же происходит, если некто спящим перенесен за кулисы театра и, разбуженный внезапным толчком, выпущен на сцену перед публикой. Оказавшись там, что обнаруживает этот персонаж? Ведь он в сложном положении, не зная, ни зачем, ни как оказался на сцене; сложность в том, что нужно разрешить каким-нибудь достойным образом эту демонстрацию себя публике, чего он не добивался, не предвидел, к чему не был готов. В основных чертах жизнь всегда непредвиденна. Нас не предупреждают перед появлением в ней - на ее сцене, всегда определенной и конкретной, - мы не бываем подготовлены. Этот внезапный, непредсказуемый характер и составляет сущность жизни. Совсем другое дело, если бы мы могли подготовиться к ней, прежде чем войдем в нее. Но жизнь в целом и в каждый момент похожа на выстрел в упор.

Этот образ довольно точно передает сущность жизни. Жизнь дана нам, лучше сказать, брошена нам, или мы брошены в нее на то, что дано нам; жить - это проблема, которую должны решать мы. Ее не только в особо трудных случаях, которые мы определяем как конфликты или трудные ситуации, а всегда. Жизнь никогда нельзя предопределить. Даже будучи совершенно уверен в том, что произойдет с нами завтра, мы всегда рассматриваем это как возможность. Это другой сущностный и драматический атрибут, который нужно поставить рядом с предыдущим. Огромной важности явление, с которым мы ознакомимся, уже было нами определено: жить - это постоянно решать, чем мы будем. Чувствуется парадокс, скрытый в этом определении. Бытие, которое состоит не столько в том, что есть, сколько в том, что будет, стало быть, в том, чего еще нет! Ведь это основной, нескончаемый парадокс нашей жизни.

Согласно Ортеги, если наша жизнь состоит в том, чтобы решать, что мы будем, хочется сказать, что в самих корнях нашей жизни кроется временной признак: решать, что мы будем, - стало быть, речь идет о будущем. И немедленно мы снимаем один за другим все щедрые плоды нашего исследования. Во-первых: наша жизнь - это прежде всего столкновение с будущим. Это другой парадокс.

Имя Хосе Ортеги-и-Гассета вместе с именем Мигеля де Унамуно составляет славу и гордость современной испанской философской мысли. Им принадлежит заслуга выведения ее из того застоя, в котором она пребывала с конца XVIII века. Несущие в себе сильный заряд стремления к национальному возрождению учения обоих мыслителей стали крупным вкладом и в сокровищницу мировой философии. Оба ученых были современниками, но, если старший. Унамуно, с его сомнениями и почти мистическим романтизмом оставался сыном европейского XIX века, то Ортега, целиком отдавшись потоку уносящей его в новое столетие жизни, символизирует новую Испанию и новую Европу. Впрочем, Ортега все-таки сохранил переданный ему старшим его современником романтический импульс, вошедший в его творчество прежде всего через язык, яркий и красочный, словно обволакивающий его размышления изящной словесной вуалью. Но иррациональным элементам философии прошлого Ортега противопоставил классическую ясность форм и хладнокровие рассудка. С молодых лет он занял место слева от центра политического спектра, постоянно и последовательно защищал либерально-демократические ценности. Философский интерес Ортеги - строительство моста между историческим укладом жизни и современным ее обустройством. Материалом для этого является культура, а инструментом -знание. Важно лишь. чтобы человек созидающий понимал дух своего времени и видел, что из накопленного культурой может быть сдано в музей или архив и что из рождающегося нового достойно включения в возводящееся здание. Опасно лишь голое отрицание, ничего с собой не несущее опасно невежество, отвергающее прежнюю культуру и мораль, провозглашающее вседозволенность, утверждающее нравственный нигилизм и насилие. Ортега активно выступает с республиканской политической программой, становится депутатом парламента, отстаивая эти идеи. Триумф республиканизма, однако, был недолгим, и начало гражданской войны обрекает Ортегу на изгнание. В 1948 году он возвращается на родину, где проводит последние свои годы. публицист философ мировоззрение

Два слова об «аристократизме» Ортеги, который ему порой ставили в упрек левые его критики. «Духовная аристократия», по Ортеге, - это как раз носители культуры, строители моста между эпохами и людьми: «народ - это нация, организованная аристократией». Вспомним проблематику интеллигенции, поднятую в свое время в России авторами «Вех». Правда, есть как будто разница: богоискатели-веховцы и вполне светский вольнодумец Ортега. Но и испанец, и русские мыслители выступают против нигилизма, невежества и обскурантизма, откуда бы они ни исходили...

Использованная литература

1.Октавио Пас Хосе Ортега и Гассет «КАК И ДЛЯ ЧЕГО».

2.Хосе Ортега-и-Гассет. Что такое философия? М.: Наука, 1991.

Размещено на Allbest.ru