Сравнительный анализ идейного наследия Н.А. Бердяева и М. Бубера

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Целью данной работы является сравнительный анализ философских идей Н.А. Бердяева и М. Бубера, в частности сравнение таких аспектов их философского творчества, которые обнаруживают присутствие русской философии в европейской культуре ХХ века.

Обращение Н.А. Бердяева к религиозной теме во многом было сопряжено с вопросами о «подлинности» и «реальности» этого мира. Удаленный от Бога, этот мир, в глазах мыслителя, утрачивал свое качество реальности - той высшей реальности, которая может быть найдена только в имманентном духовном опыте. «Историческое откровение есть лишь символизация мистерии духа, и оно всегда ограничено состоянием сознания людей и социальной средой»¹.

Модели социально обусловленного мышления, опутанного рациональными связями, не могут стать нисколько подобным прообразом истинного отношения Бога к человеку и человека к Богу. Категории зависимости, подчиненности, главенствования, какого-либо иного неравноценного по своей сути выражения этих отношения - еще более, по мнению Н.А. Бердяева, искажают высший замысел Творения, они не применимы к Богу. И даже справедливость не применима, если она «родом» из социального сознания. Социальные влияния более всего виделись Бердяеву преломляющими христианское откровение: «.ничто так не искажало и не затемняло чистоту христианского откровения, как социальные влияния, как перенесение социальных категорий властвования и рабства на религиозную жизнь и даже на самые догма - ты»². Признание тайны, не допускающей рационализации, в итоге приводит философа к выводу о том, что и проблема существования добра и зла также не может быть осмыслена человечеством, исходя из рационального и социального опыта. Ведь то, что выносится на суд сознания, теряет всякий истинный смысл.

Вместе с тем ощущение зла в мире было присуще философу не в меньшей степени, чем другим, возможно, в большей. Однако способность видеть зло и эмоционально-рационально его воспринимать («В мировой жизни есть глубокая неправда, есть безвинное страдание») стала для Н.А. Бердяева лишь отправной точкой в стремлении описать духовный путь к познанию тайны человеческой жизни. Рассмотрим более подробно данные положения его философской системы.

Существование этого мира было для философа знаком существования иного. Неправда этого мира - всего лишь символ правды иного. «Все, что во времени и пространстве, было для меня лишь символом, знаком иного, иной жизни, движения к трансцендентному»³. Символ стал для Бердяева средством приближения к тайне⁴.

В этой связи следует особо отметить и то, что историческое откровение было также вторичным для Бердяева («Мне всегда казались малозначительными и не очень важными сами по себе события на поверхности истории, я вижу в них лишь знаки иного»). И даже реальный культурный результат творчества, будь то книга или картина, это лишь символическое творчество, как бы подающее знаки реального преображения. Это путь человека в его цивилизации. При этом западный мир виделся философу только лишь рассматривающим все вопросы в отражении в культуре и истории. Такой мир человеческой мысли, по мнению Н.А. Бердяева, более всего напоминает психологию чужих переживаний, некое отражение, в котором нет творчества.

Принципиальная сосредоточенность русского мыслителя на вопросе истинного творчества человека прежде всего связывается с обращенностью его философской системы к проблеме личности. «Духовное откровение, внутреннее откровение духа реально. Историческое откровение символично, есть символика духа»⁵, - так выражается суть этого основополагающего противопоставления, которое впоследствии станет основой концепции «несотворенной свободы».

Подобно тому, как Евангелие помогает раскрывать внутренний духовный опыт, внешний мир реальностей становится проводником в мир трансцендентный. Именно духовный опыт человека, а не богословское умозрение способно приблизить человека к откровению: «.об этом невозможно мыслить в рациональных понятиях, на этом нельзя построить рациональной онтологии, мыслить можно лишь символически и символическое мышление может означать лишь приближение к Тайне. <…>.я не верю в возможность рациональной отнологии, я верю лишь в возможность феноменологии духовного опыта, символически описываемого». Подобные идеи были описаны философом в связи с вопросом о двойственности человеческой природы, обусловленной наличием «божественного элемента в человеке»: «Что человек несет в себе образ Бога и через это делается человеком, - это есть символ, понятия об этом нельзя выработать, богочеловечность есть противоречие для мысли, которая склоняется к монизму или дуализму»⁶.

Постановка вопроса о наличии зла в мире связывалась также с глубинным противоречием православному учению о наличии греха человека. Н.А. Бердяев, по сути, предлагал пересмотреть учение о Промысле. «Думаю, я сильнее чувствую зло, чем грех. Я поражен глубоким несчастьем человека, чем его грехом. <…> Но с особенной силой я чувствую страдание и несчастье. В мировой жизни есть глубокая неправда, есть безвинное страдание. Это с трудом может признать учение о греховности, которое считается наиболее ортодоксальным»⁷.

Вместе с тем, христианство виделось философу вершиной универсальной религии «не христианского происхождения». По мнению Н.А. Бердяева, в нем реализовались некие универсальные идеи: «Миф об искуплении носит универсальный характер, и в христианстве он лишь реализуется. Миф для меня не противоположен реальности, в нем есть реальный элемент. Все это не есть возражение против христианства, а его защита. Самое главное в христианстве не объяснимо исторически, оно не исторического, а метаисторического происхождения»⁸.

Персоналистическим здесь становится не само христианство, а имманентный опыт переживания этого мифа. Здесь объективация уходит на второй план, исключая всякую социальное постижение тайны. А миф становится лишь символическим выражением пути к тайне⁹. «Ложно и ограничено то сознание, которое символы принимает за реальность. Символическое сознание выше этого наивно-реалистического сознания, и именно оно открывает путь к подлинным реальностям. Наивно-реалистическое сознание заковано в условно-символическом мире»¹⁰. Значения понятия `миф', по мнению исследователей творчества русского философа, имеет огромное значение для всей его философской системы. Именно миф воспринят философом как единственный способ постижения «исторической памяти». И постижение Бога также может приобретать только лишь символические формы¹¹.

«Мысль, не взятая в целостность духа, - говорит Н.А. Бердяев, - имеет тенденцию объективировать и экстериоризировать, и это и порождает противоречие, создает пара - докс»¹². Отметим, что целостность духа здесь следует понимать как откровение, которое «в плане объективированной природы и истории лишь символизируется»¹³.

Парадокс можно увидеть и в личном духовном пути Н.А. Бердяева: «Я никогда не мог идти путем имманентного изживания жизни, всегда стремился выйти за грань всякой имманентной данности жизни, то есть к трансцендентному. Но переживание трансцендентного есть имманентный духовный опыт, трансцендентное не есть авторитет. Отношения имманентного относительны и парадоксальны»¹⁴.

Столь же невозможным виделось Н.А. Бердяеву рациональное осмысление вопроса о существовании зла в мире. Эти идеи были озвучены им и в дискуссиях с другими философами-экзситенциалистами. Более того, именно русский философ задал определенное направление понимания проблемы зла в философии XX века.

Так, например, М. Бубер в книге «Образы добра и зла» ссылается на Н.А. Бердяева, пишет следующее: «.в ходе дискуссии об аскезе была затронута проблема зла. Эта проблема занимала меня с юности, но только через год после первой мировой войны я занялся ею самостоятельно; <…> интенсивный обмен мнениями, в первую очередь с Николаем Бердяевым <…> побудил меня вернуться к мыслям об этой, по выражению Бердяева, «парадоксальной» проблеме. <…> «Ее не только невозможно решить, но невозможно даже рационально поставить, потому что тогда она исчезает», - сказал Бердяев Н.А. об этой проблеме»¹⁵.

Так что же стало итогом «возвращения» М. Бубера к проблемам «добра и зла»? Этим вопросом не раз задавались исследователи творчества философов на протяжении полувека. И лишь немногие услышали в его работе «Образы добра и зла» признание идей русского философа.

«Ответ на слова Бердяева о «невозможности решения» последовал, по собственному признанию Мартина Бубера, лишь через десятилетия. Чтобы кратко представить то, что развивается им в ряде философских и богословских сочинений, воспользуемся его интерпретацией истории о Гоге в земле Магога. Ученик спросил учителя: «Может быть, Гог снаружи только потому, что он есть внутри?» И он показал на свою грудь: «Мрак, из которой он получен, следует искать лишь в нашем слабом или коварном сердце. Гога вскормила наша измена Богу». Постепенно мне открылось, заключает М. Бубер, что суть библейских историй о добре и зле, а также авестийских и поставестийских, может быть сообщена только в виде мифа: «Все понятийное при этом - лишь вспомогательное средство, служащее достижению цели, мост между мифом и действительностью». И разве не показывает этот вывод Бубера, что уроки русского персоналиста были им вполне усвоены?!» - пишет С.В. Корнилов¹⁶.

Действительно, значение мифа - прежде всего в его парадоксальной возможности быть обращенным к частному и общему, к имманентному и трансцендентному. Это его парадоксальная возможность не может быть рационально изложена. Всякая же попытка объективации этих вопросов лишает их способности быть знаками иного¹⁷.

Стремление Мартина Бубера показать добро и зло в их антропологической действительности в работе «Образы добра и зла» реализовалось в идеях, которые самым прямым образом соотносимы с идеями русского философа-экзистенциалиста. То, что в реальности человеческой жизни видится рационально обоснованным, в рассмотренной проблематике зла теперь было воспринято философом лишь в качестве некоего пути в мир истинной реальности: «Человеческая действительность означает для нашего предмета то, что специфически происходит в душе и в жизни человека, предавшегося «злу», и особенно человека, который готов подпасть под его власть»¹⁸. Очевидно, что для философа теперь именно «знаки иного» оказываются проводником в мир имманентного опыта, который в свою очередь парадоксален в отношении мифического изначального созерцания. «Мифическое введено в сферу нашего внимания ради истины, кроющейся в мифах»¹⁸, - заключает Бубер.

Таким образом, проведенный сопоставительный анализ идей Н.А. Бердяева и М. Бубера позволяет проследить непосредственное влияние русского мыслителя на Бубера в понимании природы и происхождения зла. Философы приходят к одинаковому выводу, что данная проблема не имеет решения в рамках рационального дискурса, поскольку объективация этих идей лишает их возможности быть хоть сколько-то символическими, а значит, выводит их за рамки постижения имманентного опыта.

О влиянии идей Н.А. Бердяева на западное философское сознание говорили уже его современники, пристальное внимание уделяя его острому ощущению настоящего и восхищаясь профетической ценностью его философской системы: «For Berdyaev believes himself to be the herald of the fall of the humanistic civilization, as Augustine heralded the fall of a pagan one» (».Бердяев осознает себя предвестником падения гуманистической цивилизации, подобно Августину, предвестившему падение языческой»)¹⁹. О творческой новизне своих идей русский философ писал в работе «Самопознание» так: «.я принес с собой сознание кризиса исторического христианства. Принес сознание конфликта личности и мировой гармонии, индивидуального и общего, неразрешимого в пределах истории»²⁰, - пишет Н.А. Бердяев, заключая, в конечном счете, что символическое никогда не может быть абсолютным, но лишь относительным.