Понятие виртуальной реальности

Но здесь есть еще один мотив. Всякое соприкосновение с подземным миром имеет своим первейшим и страшным следствием безумие, т. е. распад под действием хаотических сил структуры макро- и микрокосмоса. Энею открыто священное место, где он должен основать Город, но после посещения Елисейских полей герой становится хтоническим существом, безумие владеет им, он совершает убийства. Превращения также означают хтонизацию существ (смертных и бессмертных) в силу их недостаточной онтологической укорененности, что свидетельствует о продолжающемся давлении со стороны первобытного хаоса, который, проникая на поверхность мира, производит в нем необратимые опустошения!

Нельзя забывать, что описываемый тип виртуальной реальности -- ключ к хтоническому внутри нас. Здесь уместен вопрос: насколько активизация архаической психики может быть опасна для душевного здоровья личности?

Поскольку в виртуальной реальности образы внутреннего мира ничем не отличаются от образов внешнего, то при отсутствии специальных меток человеку легко запутаться -- во внешнем или внутреннем мире произошло событие. Иногда мы не можем разобраться, на самом ли деле было, или нам приснилось нечто. Часто путают реальности дети. Они искренне рассказывают о пережитом во сне, как о произошедшем в мире пробуждения. Даже Чжуан-цзы, знаменитому древнекитайскому мудрецу, однажды приснилось, что он весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он Чжуан-Чжоу. Но вдруг проснулся, удивился и не мог понять: снилось ли Чжоу, что он бабочка, или бабочке снится, что она Чжоу. Такое состояние Чжуан-цзы называл превращением вещей, будучи твердо убежден, что между ним, Чжоу, и бабочкой непременно существует различие.

Декарт также приходил в изумление от отсутствия верных признаков, посредством которых можно было бы отличить бодрствование от сна. Но все же, по мнению Декарта, существенная разница состоит в том, что наша память никогда не в состоянии так связать и соединить наши сны друг с другом, как она обыкновенно связывает все, переживаемое нами при бодрствовании. Если человек воспринимает вещи, относительно которых знает место и время их появления, и если в состоянии связать без всякого перерыва их восприятие с течением всей остальной жизни, то он должен быть окончательно уверен, что воспринимает их, бодрствуя, а не во сне. Это и есть знаменитый принцип когерентности.

Лейбниц считал, что наилучший признак реальности явлений, который один уже достаточен, есть успех в предсказании явлений будущих из прошлых и настоящих, покоится ли это предсказание на основании или гипотезе, приводивших до сих пор к успеху, или же на привычно наблюдаемых свойствах. Ведь даже если бы сказали, что вся эта жизнь не более, чем сон, а наблюдаемый мир не более чем фантазма, то можно было бы ответить, что этот сон или эта фантазма были бы достаточно реальны, если бы мы, хорошо пользуясь разумом, никогда не обманывались им; таким же образом из них мы распознали бы, какие явления должны рассматриваться как реальности и, напротив, какие противоречат тем, которые рассматриваются как реальные; таким же образом мы определяли бы то, ложность чего мы можем объяснить из его причин и то, что есть только кажущееся.

Лейбниц точно заметил, что признаки реальных явлений, даже вместе взятые, пусть даже они имеют максимальную вероятность или порождают моральную достоверность, не являются демонстративными, не дают метафизической достоверности такой, что противоположное ей заключает в себе противоречие. Но если мы предназначаемся вечности, и если вся эта жизнь, пусть даже она включала бы многие тысячи лет, под углом зрения вечности выглядит наподобие точки, то насколько же малым для такой значительной истины будет допустить кратковременный сон, отношение которого к вечности гораздо меньше, чем отношение сна к жизни. Ведь ни один здравомыслящий человек не назвал бы Бога обманщиком, если бы ему довелось кратковременно наблюдать в душе какое-нибудь весьма отчетливое и согласованное сновидение. Таков окончательный вывод Лейбница!

Сновидение как философская, психологическая и художественная проблема влилась в культурную среду нашего столетия. Одновременно стала понятна невозможность абсолютно достоверного (демонстративного) знания о реальности. Неполнота нашего знания о мире должна компенсироваться многообразием дополнительных языков описания.

Рассуждая о различии сна и яви, Н. Малкольм показал, что это вопрос о границе между ними. Человек может быть введен в заблуждение сновидением, когда он просыпается, но не когда спит. Просыпаясь с определенным ощущением и пребывая в сомнении относительно того, принадлежит ли он еще сновидению или уже реальности, человек действительно может рассуждать, согласуются ли его ощущения с тем, что он помнит и воспринимает в настоящий момент. Эта связь имеет осмысленное применение в вопросе: «Снился ли мне сон?», но никак не в вопросе: «Снится ли мне сон?».

То же относится к любому виртуальному состоянию. Причем процедура сомнения возможна либо при входе, либо при выходе из виртуала. В пьесе В.В. Набокова «Смерть» описан жестокий эксперимент некоего ученого, который внушает своему студенту мысль о том, что тот отравлен и находится в коматозном состоянии. Убежденный в своей кончине, ученик замечает с облегчением: «...Теперь хоть что-нибудь я знаю точно, знаю, что нет меня...». Но когда опыт завершен, главного героя не удается переубедить, что он все еще жив!

Характерно, что само сомнение здесь свидетельствует о том, что герой жив. После короткого обморока, вызванного действием мнимого яда, он приходит в себя, а здесь начинаются «проклятые вопросы». Кроме того, Набоков в художественной форме коснулся состояния выполненности сознания в посмертном опыте, когда вся лента воспоминаний внезапно актуализируется в короткой вспышке озарения. Впрочем, «наша смерть... быть может, удивленье, быть может -- ничего».

Особое место занимают так называемые «просветленные сновидения», когда спящий отчетливо осознает, что он видит сновидение и даже может наблюдать его как бы со стороны. Во сне можно отступать от себя и созерцать свое чувство, замечает Я.С. Друскин, размышляя о сне и яви. «Просветленные сновидения» -- это, по-видимому, формы измененного дискретного состояния сознания, характеризуемые тем, что человек ощущает себя в среде, которую его разум оценивает как «нереальную» (или, во всяком случае, как необычную), причем в то же время свойства сознания приобретают ясность и просветленность, типичные для обычного дневного сознания. В.В. Налимов даже высказал мысль о том, что обыденные сновидческие состояния являются не более чем частным случаем просветленного сновидчества. Дневная составляющая психики, диктуемая стереотипами культуры (консуетал), и ночная составляющая, несущая черты архаического прошлого, вероятно, способны вступать в явный и осознанный диалог, щ и происходит в «просветленном сновидении». Ссылаясь на концепции Ч. Тарта и А. Адлера, Налимов подчеркивает связь и преемственность, существующие между дневным логически структурированным сознанием и свободно текущим ночным сознанием, что проявляется, в частности, в «просветленном сновидении».

Вместе с тем, при всей близости этих двух реальности остается значимым вопрос об их различии, о том, какой человек в виртуальной реальности сна. В частности, его представления об истинности, ложности, очевидности и доказанности того, что снится. Ф. Ницше обратил внимание на специфическую «логику сна», которая имеет корни в самой культуре. В сновидениях мы как бы спя; проходим урок прежнего человечества. Прежде всего, для спящего привычно легковерное отношение к гипотезе, что удовлетворяемся первой попавшейся для объяснения чувства и тотчас верим в ее истинность. Он полагает, что человек умозаключает во сне так, как он это делал много тысячелетий подряд: первая причина, которая приходила в голову, была достаточной для объяснения и принималась за истину. Во сне это первобытное свойство человечества возрождается, сон переносит нас к отдаленным эпохам человеческой культуры. Сонное мышление идет привычным путем простейших умозаключений и в этом| смысле сон и служит отдыхом для мозга, тогда как дневное мышление должно удовлетворять более строгим требованиям, которое ставит перед ним более высокая культура. Вот почему дух спящего так часто ошибается, принимает мнимые причины за истинные, отсутствующую одновременность событий или обратный их порядок как данность. Рассмотрение «логики сна» в контексте культуры приводит Ницше к выводу о том, что более зрелое логическое мышление, строгое отношение к причине и действию -- это совсем недавнее приобретение, ибо еще и теперь наш разум и рассудок непроизвольно 'возвращаются к примитивным формам умозаключений, и мы значительную часть своей жизни по-прежнему пребываем в этом состоянии. По-видимому, не во всем можно согласиться с философом, особенно в оценке логики первобытного мышления, достоинства которой уже отмечались исследователями, в частности, Леви-Брюлем, однако сама идея связать сновидения и культуру, рассматривать не столько их содержание, сколько логическую структуру, безусловно, заслуживает внимания и позволяет увидеть еще одну особенность сновидений как виртуальной реальности.

О своеобразии логики сна размышлял и Л. Шестов, рассматривая изменения «очевидности» в зависимости от состояний человека, что не учитывается, по сути дела, в гуссерлевской гносеологии. Спящий человек, сравнительно с человеком бодрствующим, может считаться как бы существом из другого мира, где вступают в свои права иная логика, представление об очевидности и a priori, не имеющие ничего общего с относительными истинами действительного мира. Если вдруг у спящего зародится сомнение в истинности того, что происходит в сновидении, т. е. если истина реального мира попытается вмешаться в реалии сна, то логика сновидений вступает в свои права и с «очевидностью», не терпящей и не допускающей никаких сомнений, властно направит мысль грезящего человека к «абсолютной» истине сна. Вырваться из этих представлений, избавиться от бессмысленной, кошмарной лжи сновидений можно только единственным путем -- проснуться!

Очевидно, что Шестов, в отличие от Ницше, не усматривает связи логики сна и культуры, но он стремиться понять, как преобразуются ведущие моменты познания в иной реальности мире сновидений, фиксируя сам факт изменений истинности и очевидности, хотя и не вскрывает их причины.

Для прояснения природы сна как виртуальной реальности несомненный интерес имеет соотнесение сна и еще одного вида реальности -- представления, театра, художественной и эстетической деятельности во всех ее видах. Привлекая идеи, нашедшие отражение в трудах многих авторов, о сне как представлении и «неумолимом подателе пьес» Хорхе Луис Борхес исходит из того, что душа освобождается от плоти, принимается играть, грезить, может легко вообразить то, чего обычно наяву с нею не случается, сочиняет мгновенно. Сны носят драматический характер, во сне человек превращается в театр, аудиторию, в актеров, в сюжет, слова; сам сон многосюжетен, фрагментарен, все может происходить одновременно и мгновенно. Но поскольку мы привыкли к линейности, повествованию, то и снам мы придаем нарративную форму. Сны это своего рода художественные произведения, возможно, наиболее архаичные из способов художественного выражения.

Борхес коснулся и традиционной темы: сон часть яви или, иначе, вся явь это сон, между ними нет особой разницы; мы можем бодрствовать, спать и видеть сны, но характер умственной деятельности не меняется. Эти идеи он блестяще выразил в форме притчи. Кудесник во сне вознамерился создать человека во всей филигранной полноте, чтобы потом приобщить его к действительности. Огромными усилиями мысли, чувства и воображения ему удалось это сделать, и беспокоило только одно: как бы сын не стал размышлять о своем необыкновенном отличии и ненароком не понял, что он существует лишь как сон отца. Переживания кудесника были прерваны внезапным пожаром, и он отдался огню -- пришла пора умереть. Но огонь не опалил, лишь приласкал его, и кудесник с покорностью и ужасом понял, что и сам -- лишь призрак, снящийся другому.

Итак, в самом деле нет «маркера», позволяющего различать два различных состояния -- бодрствующего и спящего -- внутри самого сознания, или это различение становится возможным лишь в экстремальных ситуациях? Вопрос по-прежнему остается открытым. Но сегодня предлагаются принципиально иные пути его решения, в частности, социологами.

Социологи исходят из того, что вся жизнь индивида должна быть субъективно осмысленной, а различные ее социальные формы должны получить объяснение и оправдания, или легитимацию. Именно легитимация определяет, почему индивид должен вести себя определенным образом, осуществлять то или иное действие и почему вещи и события являются такими, каковы они есть. Среди различных уровней легитимации значимым для решения рассматриваемой нами проблемы является уровень символических универсумов. Это своего рода система отсчета, смысловая матрица для реальностей иного, чем повседневность, типа. Любой человеческий опыт, маргинальные, т. е. не включенные в реальность повседневного существования, ситуации индивидуальной жизни могут получить легитимацию в пределах данного смыслового универсума.

Сон как раз и является ситуацией, отличающейся от повседневной жизни и наделенной своей особой реальностью. Сновидения интегрируются, наряду с другими реальностями, в смысловую целостность и получают различного рода объяснения и оправдания с помощью тех или иных теорий данного символического универсума. Значения снов определяются в рамках реальности повседневной жизни, имеющей верховный статус «самой реальной», тем самым ослабляется шок, возникающий при переходе от одной реальности к другой. Повседневность -- это привычное существование, - как бы «дневная сторона» человеческой жизни, тогда как маргинальные ситуации, в том числе сновидения, составляют ее «ночную сторону», таящую угрозу не только кошмаров, но безумной мысли о том, что реальность повседневной жизни не что иное, как иллюзия. Это безумие можно снять именно в рамках смыслового универсума, который упорядочивает все мысли и представления сознания таким образом, что реальность повседневной жизни остается верховной и все «расставляет по своим местам». Итак, из любых сновидений существующий в обществе смысловой (символический) универсум позволяет «вернуться к реальности» повседневной жизни, а также, несмотря на «сюрреалистические» метаморфозы сновидений, - вернутся к «нормальному» восприятию самого себя как обладателя стабильной и социально принятой идентичности.

Рассмотренные проблемы сна как виртуальной реальности имеют прямое отношение и к другим ее версиям, в частности, к фантазии, ситуации «между» в диалоге и тем более в компьютерной реальности. В футурологическом трактате «Сумма технологии» Станислав Лем назвал искусство имитации реальности фантоматикой. По существу, вопрос о том, не находится ли человек в фиктивной реальности фантоматической природы, эквивалентен вопросу: «Не сон ли это?». Убеждение, что лицо X находится в реальном, а не в искусственном мире, всегда может быть лишь весьма вероятным, но никогда вполне достоверным. Основную трудность при любой попытке установить подлинное состояние Лем видел в том, что человек, подозревающий «нереальность» мира, вынужден действовать в одиночку. Ведь любое обращение за помощью к другим лицам может привести к передаче такой информации, которая стратегически важна в этой игре.

Подобно сну, виртуальные реальности погружают нас не в отдельные зрительные, словесные, музыкальные и прочие пространства, а в их событие и слитность. Это «нереальные реальности». Сон также является сообщением со скрытым образом источника. Сновидение, как чистая форма, становится пространством, готовым для заполнения. Сон -- семиотическое окно, каждый видит в нем особенности своего языка. «Нулевое пространство» заполняется различными носителями сообщений в зависимости от типа истолковывающей культуры. Метафора сновидения позволяет рассмотреть виртуальную реальность именно как «нулевое пространство».

Здесь просматривается аналогия с учением стоиков об адиафоре как области, лишенной какой бы то ни было положительной или отрицательной оценки, как «безразличное», о котором нельзя сказать ни того, что оно существует, ни того, что оно не существует; ни того, что оно истинно или ложно, полезно или бесполезно. Оно нейтрально. Стоики настойчиво проповедывали самодовлеющий характер адиафоры, ничему не подражающей, кроме самой себя. Адиафора - это чистый смысл, лектон. Полным лектон становится, будучи высказанным (а не просто произнесенным как звук), т. е. осмысленным, ценностно насыщенным высказыванием.

Можно сказать, что виртуальная реальность существует через наделение смыслом. Виртуальная реальность как адиафора допускает как монологическое, так и диалогическое истолкование. Во втором случае необходимо иметь в виду смысл-синергийность в качестве свойства процесса синергийного пересоздания индивидов в личности в процессе диалога. На наш взгляд, феномен «между» в философии М. Бубера -- это диалогически понятая виртуальная реальность, где «здесь и теперь» Я воссоздает себя и Другого. Бубер размышлял о власти исключительности, захватывающей человека в мгновение безумной глубины, когда мировой порядок открывается как полнота настоящего. Тогда можно слышать «музыку самого его струения». В одном только настоящем жить невозможно, оно истощило бы человека вконец, если бы не было предусмотрено, что оно быстро и основательно преодолевается.

Если виртуальную реальность рассматривать как вместилище монологического субъекта, то проявится его «затребованность техникой», отражаемая, в частности, в компьютерной реальности. Складывается глубоко интравертированный психологический тип. Телефонные звонки по всему миру в финале известного фильма «Газонокосильщик» знаменуют не появление бога компьютерного мира, а триумф атомизированного сознания, финал тоффлеровской демассификации. Это триумф «я-для-себя», которое полагает, что даже в своем теле не нуждается для существования. И весь окружающий мир ему не нужен, ибо отныне предполагается, что сам человек своей волей в состоянии творить дружественные и удобные миры. Только существа, обитающие в таких мирах, не будут людьми. Компьютер дает нам лишь новое средство в диалоге, к счастью, пока никак не связанное с нашей сущностью. Сегодня даже энтузиасты информационного общества заговорили о синергизме как социальном принципе, призванном заменить современный принцип свободной конкуренции. Синергизм предполагает совместные усилия людей, их сотрудничество и имеет, по-видимому, истоки в теологическом синергизме.

2.6 Диалог и виртуальная реальность

Еще в исихазме была выстроена синергийная онтологическая динамика. Здешнее бытие рассматривалось как причастное Абсолютному энергиями, выступлениями, интенциями. В Боге различалась сущность или, в собственном смысле, природа -- неприступная, непознаваемая, несообщаемая, и энергии или божественные действия, в которых Бог изливается вовне. Энергии не обусловлены существованием тварного, хотя Бог творит и действует через свои энергии, пронизывающие все существующее. Парча, по своему духовному значению, особенно парча древняя, затканная рассеянными золотыми нитями, есть материальный образ проникновения божественным светом очищенной плоти мира. Онтологическая динамика здешнего бытия -- динамика энергийного соединения мира с божественной энергией. Исихия -- собирание сил, духовных и физических, с целью осуществления прорыва из своей самости, прорыва к Богу и людям.

В энергийной онтологии задается подлинно диалогическое общение человека и Абсолюта, несмотря на их бытийную дистанцию. Чтобы показать последнюю, Св. Григорий Палама использовал метафоры Солнца и некой умозрительной луны или меньшего света, могущего вместить разумный луч божественного и высочайшего света. В таком диалоге нет не только внешней принудительности, но и внутренней предопределенности. Согласованное действие обеих сторон диалога и называют синергией. Процесс этот является пульсирующим, подобно гераклитовскому огню, принципиально непредсказуемым, заведомо не управляемым извне, несущим возможность задержек.

В философском плане сущее имеет внутреннюю сторону, обращенную к самой себе в своей неслиянности со всем, что не оно, и сторону внешнюю, направленную к другому. Эти две стороны называются сущностью и деятельностью (или энергией). Бытия могут, оставаясь по сущности своей неслиянными, не растворимыми друг в друге, быть подлинно объединены между собой своими энергиями. Это мыслимо в виде «взаимопрорастаний» энергий, содействия их, синергии, в которой нет уже врозь ни той, ни другой энергии, а есть нечто новое. Связь бытия, их взаимоотношение и взаимооткровение, сама представляет собой нечто реальное и, не отрываясь от центров, ею связуемых, она не сводится к ним. Как синергия, со-деятельность бытия, она непременно раскрывает оба бытия. В этой идее П.А. Флоренского содержится не только представление о единстве мира и духа, но, по-видимому, и мысль о том, что мы участвуем в бытии друг друга, реализуя синергию, со-деятельность бытии в диалогической форме.

Диалог может быть при этом понят как в общем смысле общения и взаимодействия, так и в собственно языковом значении. У Флоренского в «Имеславии как философской предпосылки» дано описание акта диалогической активности, по сути дела, как перехода в виртуальную реальность диалога. Феномен слова он описывал в категориях диалогической активности человека. Образование синергетического акта познания нарастает очень длительно, томит как нечто начатое, но не осуществленное. Такой процесс не есть еще осознанное прикосновение к познаваемой реальности, не есть достигнутое познание, но лишь подготовка к нему. Две энергии близки друг к другу, вероятно, «смешаны», но флюктуирующая смесь еще не образует единства, и не объединенной борьбой своих стихий вызывает во всем нашем организме томительное ожидание равновесия. Напряжение усиливается, противоположность двух сторон, ищущих диалога, осознается острее. Это как перед грозою. Диалогическое слово есть та молния, которая раздирает небо с востока до запада, являя воплощенный смысл. Слово -- молния. Оно уже есть ни та, ни другая энергия порознь, ни обе вместе, а новое двуединое энергетическое явление, новая реальность в мире.

Далее Флоренский использует геометрические интуиции. В его интерпретации, каково бы ни было расстояние между двумя точками в пространстве по кратчайшей между ними, всегда может быть осуществлен путь, по которому расстояние равно нулю. Линия этого пути, так называемая изотропная или минимальная кривая (кривая, дифференциал длины дуги которой равен нулю). Устанавливая между точками изотропное сообщение, мы непосредственно соприкасаем друг с другом любые две точки. Синергическое познание можно сравнить с прикасанием по изотропе, где оба бытия оказываются неразделимо-разделяемыми. Диалогическое слово есть онтологическая изотропа. Виртуал диалога выступает как реальность, все точки которой являются центральными.

Если виртуальную реальность диалога рассматривать как синергию, то возникает аналогия с онтологией символа. Символ -- онтологическое место встречи сущности и вещи (факта), которая функционирует не изолированно, не дискретно, а всегда как указатель на нечто иное, чем она сама. Если всякий символ вещи ее смысл, то обратное неверно. Чтобы стать символом, смысл должен быть еще определенным образом разработан и организован. В символе смысл некоего предмета переносится на совсем другой предмет, и только в таком случае этот последний может оказаться символом первичного предмета. В символе обязательно присутствует тождество, взаимопронизанность означаемой вещи и означающей ее идейной образности. Означаемое и означающее смыкаются в одной точке, как бы различны они ни были сами по себе. По своему субстрату они разные, а по смыслу одно и то же. Во всяком символе есть как идейная, так и образная сторона, тем не менее, всякий символ представляет собой нечто целое и неделимое. Его идейность и его образность тоже сливаются в единое и нераздельное.

Если символ, как целесообразный, достигает своей цели, то он реально не отделим от цели, от высшей реальности, им являемой. Так окно есть окно, поскольку за ним простирается область света, и тогда окно, дающее нам свет, есть самый свет в его онтологическом самотождестве, тот самый свет, неделимый в себе и неотделимый от Солнца, что светит во внешнем пространстве. Отвлеченное от света, окно не есть окно, а лишь дерево и стекло.

Связь между синергией как онтологическим местом и онтологией символа Флоренский раскрывал с помощью физических аналогий. Резонанс есть синергия, несущая с собой бытия, его порождающие. Он больше самого себя и, будучи резонансом, есть вместе с тем и его причина. Бытие, которое больше самого себя, -- таково основное определение символа. Символ выступает как такая сущность, энергия которой сращена с энергией некоторой другой, более ценной в данном отношении сущности, несет в себе эту последнюю. Но, неся сущность в занимающем нас отношении более ценнную, символ, хотя и имеет свое собственное наименование, может также именоваться именем той, высшей ценности, а в занимающем отношении и должен именоваться этим последним! В синергировании человека как реализации его фундаментального стремления с необходимостью возникает определенное отношение к Другому, способность и готовность понять и принять Другого, разделить с ним его проблемы и труды. С.С. Хоружий называет такую установку агапической. Следующая установка -- филия -- приводит к вступлению людей в диалог. Здесь они открывают свое тождество и различие.

Отношение тождества и различия напоминает то, которое в каждом символе связывает две его стороны. Здесь также является мысль рассматривать двуединство как род символа, где каждая из индивидуальностей совершенным образом символизирует другого, т. е. выражает, воображает ее в ином ей. Тождество синергитирующих личностей следует понимать динамически: оно представляет собой тождество внутренних установок и процессов, тождество живых, действующих, изменяющихся людей, творимое самими участниками диалога. Главное тут не сознание тождества, а его создание. Синергия как динамическое двуединство, онтологическое место встречи меня и Другого, как виртуальная реальность диалога, не может поэтому рассматриваться как символ в полном смысле. Исключение составляет диалог между человеком и Богом, где синергия может быть понята как символ неприступного и непознаваемого Божественного Существа, являемого в его энергиях.

Итак, в контексте богословских и философских идей русских философов о синергии и взаимопроникновении различных форм бытия познание предстает как «плод общения познающего духа и познаваемого мира», как динамический результат, творимый в диалоге с Другим, т. е., по существу, как процесс, порождающий виртуальную реальность. В современном осмыслении этот вывод означает, что само знание предстает как своеобразный виртуальный феномен, возникающий в диалоге.

Для исследования проблемы виртуальности знания обратимся к идее «третьего мира» К. Поппера. Обитателями «третьего мира», как известно, являются теоретические системы, проблемы и проблемные ситуации. Однако наиболее важными его объектами выступают критические рассуждения и споры, а также содержание журналов, книг и библиотек. Именно возможность или потенциальность некоторой вещи, представленной как текст, быть понятой и интерпретированной делает ее книгой. И эта потенциальная возможность или диспозиция книг могут существовать, не будучи когда-либо актуализированными или реализованными. Для превращения некоторой вещи в книгу не существенно ни ее составление мыслящими животными, ни тот факт, что она в действительности не была прочитана или понята; достаточно лишь то, что она может быть дешифрована. Чтобы принадлежать «третьему миру» объективного знания, книга должна в принципе обладать способностью быть постигнутой кем-то. Хотя «третий мир» не идентичен миру лингвистических форм, он возникает вместе с аргументативной функцией языка, является его побочным продуктом. Идея «мира» внушает представление о связности, онтологическом единстве, упорядоченности, хотя сам Поппер этого не акцентировал. Напротив, он призывал не принимать слова «миры» или «вселенные» всерьез. Нигде не сказано, что объекты третьего мира составляют какую-то четкую совокупность.

У Поппера в описании «третьего мира» говорится о трех разнородных вещах: механизмах самоорганизации «объективного знания», о самом «теле третьего мира» (что видно из его идеи книги), о пересечении «второго» и «третьего миров. «Третий мир» в своей существенной части состоит из информационных структур, из знаковых моделей знания. Поэтому исследователи указывают на необходимость уделить внимание попперовскому истолкованию «третьего мира» как возможности «второго». Естественно понимать «третий мир» как область возможностей некоторых систем знаков вызывать те или иные ментальные состояния, решающим образом влиять на их возникновение. Все обитатели «третьего мира» предполагают наличие речи (устной или письменной), возможности порождения речи. Автономность «третьего мира» есть автономность возможности по отношению к сфере действительности. Ментальные состояния характеризуются не только чувствами и интуициями, но и речевым выражением (выражением во внутренней речи) тех или иных характеристик объекта, интеллектуальными интуициями (например, относительно логических связей, доказательности) и способностью выражения в речи взглядов субъекта на эти логические связи, а также актуальным их выражением.

Поппер использовал выражение «человеческое сознание», чтобы обозначить взаимодействие между «вторым» и «третьим» мирами. Сюда входит та часть «второго мира», где обнаруживается интенция к пониманию универсума, интенция вобрать в себя нечто, являющееся логичным и объективным. Это область вложения «второго мира» в «третий». Именно эта часть «второго мира» существует виртуально, представляя динамический процесс реконструкции знания из информационных структур. Знание своеобразный «протуберанец» на поверхности «третьего мира», возникающий в момент понимания текста человеком.

По словам О. Розенштока-Хюсси, только потому, что мы говорим, мы в состоянии установить некоторый момент между прошлым и будущим. В диалоге создается место общения и совпадения во времени, в котором два «разновременника» встречаются, чтобы иметь возможность стать современниками. Даже родина физика - не электрон или позитрон. Они могут только довести его до отчаяния. Родина физика - это Эйнштейн, Ньютон, Бор, Резерфорд и подобные им имена. Физик погиб бы без этих имен. И какой бы, пусть слабый свет ни падал от этих имен узкой специальности, без них физик пребывал бы в непроглядной тьме. Лишь тот, чья родина находится в области имен, способен обладать миром с помощью чисел. Диалог -- победа над природными различиями, навязывающими порядок следования людей во времени. Тексты в широком смысле (как знаковые системы) принадлежат прошлому. В виртуальной реальности диалога прошлое и будущее снимаются. Человек устанавливает момент синхронии даже с весьма отстоящими во времени культурными текстами. «Второй мир» как мир человеческих сознаний составляет некую целостность во временном аспекте, как момент совпадения во времени. Пространство, место только фон, декорация протекания нашего времени.

Незапланированность и непредсказуемость являются критериями подлинного общения. Если же взаимного усилия нет, возникает ритуальная имитация диалога, но не виртуальная реальность подлинного общения. Х.Т. Гадамер показал это на примере «экзаменационного вопроса», когда спрашивают вовсе не из желания узнать что-либо. Ведь экзаменатору известно то, о чем он ставит свой вопрос. Зачастую известно и экзаменуемому, что от него хотят услышать. Герменевтика требует назвать такой вопрос «непедагогичным». Он может иметь оправдание тогда, когда по ходу дела экзаменационная беседа преодолевает противоестественность подобного расспрашивания, подводя, в конечном счете, к «открытым» вопросам. Только они дают возможность раскрыться способностям человека. В разговоре вырабатывается общий язык, не являющийся внешним процессом подгонки инструментов. Неверно будет сказать, что собеседники приспосабливаются друг к другу. Скорее, в получающемся разговоре они оказываются во власти самой истины обсуждаемого ими дела, которое и объединяет их в новую общность. Взаимоотношение преображает собеседников так, что истина перестает быть «само-по-себе-сущим». Она требует своего подтверждения. Понятие подтверждения истины основополагающее понятие новой теории познания, заступающей место прежних теорий непротиворечивого познания предмета. Так вводится диалогическое понятие объективности.

Одним из открытий сократической майевтики является утверждение того, что вопрос сложнее ответа. Собеседники Сократа особенно несостоятельны именно в спрашивании. Чтобы быть в состоянии спрашивать, следует хотеть знать, т. е. знать о своем незнании. Всякое знание проходит через вопрос. Первенство вопроса над ответом лежит в основе самого понятия знания. Решение вопроса есть путь к знанию. Ведь «знать» всегда означает: одновременно познать противоположное. Знание может быть лишь у того, у кого есть вопросы. Вопросы же всегда охватывают противоположности между «да» и «нет», между «так» и «иначе». Не существует метода, который позволил бы научиться спрашивать, научиться видеть проблематичное. Всякое спрашивание и стремление к знанию предполагает знание о незнании. К определенному вопросу приводит определенное незнание. Искусством спрашивания обладает тот, кто способен противостоять господствующему мнению, стремящемуся уйти от вопроса. Мнение (докса) подавляет спрашивание. Ему присуща особая тенденция к распространению. Оно всегда хотело бы быть всеобщим мнением. Понимание сомнительности, проблематичности чего-либо всегда уже есть спрашивание. Спрашивая, понимание раскрывает смысловые возможности и то, что осмысление превращается в наше собственное разумение.

Познание -- это своего рода колебание между обладанием «живым» знанием в диалоге и объективацией результатов диалога в информации. Но подобно тому, как проснувшись, мы желаем рассказать близким содержание своего сновидения и сразу обнаруживаем, что в рассказе нечто важное утрачивается, так и виртуальная реальность диалога не может быть полностью объективирована в знаковых оболочках. То же происходит при считывании знаков, в которых Другой являет себя в этом мире. Есть разница между брезгливым любопытством монологического разума, полагающего Другого в качестве объекта, стремящегося «вырвать» результат, выведать его тайну и чудом открытия Другого во взаимном усилии диалогического общения. Диалог как общение, подразумевающее духовно-семейную связь между учителем и учеником, может быть понят как способ трансляции неявного знания. Важнейшим результатом диалога можно считать «перемену ума», возникающую у его участников. В процессе диалога может транслироваться ядро познавательной традиции. Это схемы, нормы, идеалы познания, находящиеся всегда на периферии сознания. Схема синтезирует индивидуальное познание как личный способ использования средств познания с коллективными средствами и орудиями их применения. Норма фиксирует ограниченность знания на каждом этапе его развития. Такой ограниченности норма приписывает самодостаточность. Нормы -- императивы, передаваемые путем наставления и примера, усиливаемые санкциями. Нормы усваиваются учеными, обретая форму их научной совести. Схема, норма, идеал в контексте, познавательной традиции символизирует соответственно приобщение к научному сообществу, сотрудничество с его членами, выход из него, хотя это не единственные социокультурные коннотации.

Здесь возникает аналогия с трансляцией бесписьменной культуры. Суть ее составляло воспроизведение в ученике бессмертной личности учителя. В этом ключе можно понять знаменитый фрагмент из платоновского «Федра», где Аммон отвергает предложенные Тотом письмена. Прорицание Аммона сводилось к тому, что ученики будут знать многое понаслышке, будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения, станут мнимомудрыми вместо мудрых, окажутся лишенными «повивального» искусства учителя. Но ведь действительно, никто еще не стал профессионалом «по учебникам», а только общаясь с профессионалами. У этой проблемы есть еще один аспект. С. Кьеркегор ввел понятие прямой коммуникации. Примером прямой коммуникации служили ему «коммуникация знания», т. е. прямая, «объективная» речь. Она целиком ориентирована на предмет и рефлексия говорящего направлена на объект высказывания, устраняя само высказывание, говорящего и слушателя. В сфере познавательного дискурса отвлечение говорящего от самого себя и адресата оправдано, но объективное познание далеко не исчерпывает все виды познания. Для прямой коммуникации характерно авторитарное слово. Адресат в этой форме коммуникации превращается в пустой сосуд, который надо заполнить знанием. Но как это сделать, когда говорящий и слушающий экзистенциально отсутствуют?

Для сообщения этических, экзистенциальных, религиозных истин эффективнее непрямая коммуникация. Акт понимания таких истин иногда называют постижением. Постижение на высшем уровне уже не схватывание идеи через текст, но проникновение с помощью текста в виртуальную реальность. В момент постижения человек сказывается нераздельным и неслиянным с постигаемой реальностью, тогда текст содействует человеку в ассимиляции новой реальности. В результате непрямой коммуникации воспроизводится не предлагаемый автором текст, но сам автор как сторона в диалоге. Здесь можно вспомнить один из афоризмов Ницше: «Наиболее вразумительным в языке является не слово, а тон, сила, модуляция, темп, с которыми проговаривается ряд слов короче, музыка за словами, страсть за этой музыкой, личность за этой страстью: стало быть все то, что не может быть написано ...

Средством непрямой коммуникации служит притча. Непосредственное содержание притчи не имеет значения, но служит для передачи глубинного содержания, не допускающего знакового выражения. По Буберу, притча есть помещение абсолютного в мир вещей. Понимание притчи никогда не завершается во времени, сохраняя непогашенную интенциональность. «Живое знание» всегда не завершено, оно не передается адресату, но удваивается, как новый возгорающийся от свечи огонь, как пробуждение в латентном сознании направленности на понимание. Притча как способ коммуникации противостоит созданию замкнутых идеологических схем, пробивает брешь в системе господствующих мнений. В незавершимом усилии понимания сообщаемой притчи человек воспроизводит в себе бессмертную личность учителя, становится свидетелем уникальных экзистенциональных состояний. Притча указывает путь в виртуальную реальность.

«Нераздельную неслиянность» сознаний в диалогической виртуальной реальности показал Ж. Батай в его концепции сильного общения. Обычная деятельность людей отделяет их от счастливых мгновений сильного общения, которые сопровождают чувственность и ощущение праздника, драму и любовь, разлуку и смерть. Подобные мгновения неравнозначны, мы зачастую стремимся к ним ради них самих (тогда они имеют смысл только в определенный момент, и было бы неразумно надеяться на их повторение); мы можем добиться их с помощью весьма простых способов. Но невозможно обойтись без нового возникновения того момента (даже если оно болезненно и мучительно), когда объединяющимся и бесконечно взаимопроникающим сознаниям открывается их непроницаемость' воспользовавшись фразой А. Бретона, можно сказать, что речь идет о моменте, где жизнь и смерть, реальное и воображаемое, прошлое и будущее, изъяснимое и неизъяснимое перестают восприниматься как противоположности. Мгновения снятия таких противоположностей и есть виртуальная реальность.

«Живое знание» всегда не завершено, оно не передается адресату, но удваивается, как новый возгорающийся от свечи огонь, как пробуждение в латентном сознании направленности на понимание. Притча как способ коммуникации противостоит созданию замкнутых идеологических схем, пробивает брешь в системе господствующих мнений. В незавершимом усилии понимания сообщаемой притчи человек воспроизводит в себе бессмертную личность учителя, становится свидетелем уникальных экзистенциональных состояний. Притча указывает путь в виртуальную реальность.

2.7 Виртуальная реальность как элемент повседневности

Что собой представляет виртуальная реальность как таковая?

“В соответствии с компьютерной мифологией термин ''виртуальная реальность'' придумал примерно в 1984 году инженер Жарон Ланье - глава небольшой фирмы, первой начавшей выпускать интерактивные компьютеры с головными шлемами, которые он и назвал ''виртуальной реальностью''” Виртуалистика - наука, изучающая виртуальные реальности и всё, что с ними связано. Сразу нужно сказать, что пафосом этой науки стал выход за пределы реальности компьютерной и поиск виртуального во всех сферах бытия. Это означает, что любая форма социальной локализации, взятая в определённом ракурсе, представляет собой элемент виртуальной реальности и, наряду с интересующим нас феноменом, входит в предметное поле виртуалистики.

В отечественной психологии виртуалистика появилась не так давно, однако достаточно быстро захватила интерес специалистов различного направления: физиков, инженеров, психологов, философов, культурологов и т.п. При этом единообразного понимания ее предмета пока достигнуть не удалось, поэтому в данном вопросе нам предлагается основываться на том понимании виртуальности, которого придерживаются в лаборатории виртуалистики Института Человека РАН, в частности в работах доктора психологических наук, профессора Н.А. Носова.

“Напомним, что латинское слово "virtus" означает "доблесть, необычное качество" и в античной литературе употребляется для обозначения боевой доблести. В средневековой литературе - для обозначения актуальной силы, мощи. Корень "vrt" имеет, по всей видимости, древнее происхождение. Как и в латинском, в санскрите глагол "vrtti" означает мгновенную беспрепятственную актуализацию психического акта в психике йогина. И в старославянском глагол "верьти" означает "кипеть, бурлить", имея в виду, в частности, кипение родника. Корень "vrt" обозначает событие творимое, порождаемое сейчас, в данный момент чьей-то активностью: воина ли, йогина ли, воды ли”.

Впервые в естественнонаучную картину мира виртуальность вошла через физику высоких энергий, которая ввела в качестве теоретического объекта частицы, существующие только во время акта взаимодействия других частиц. Эти частицы были названы виртуальными. От английского virtual - актуально, фактически, реально существующий. Эти частицы не существуют до взаимодействия и исчезают после него. Именно поэтому они являются принципиально не регистрируемыми. Факт взаимодействия виртуальной частицы с прибором означает, что это была не виртуальная частица.

Их единственное свойство - актуальность, существование только "здесь и сейчас", в данном однократном событии. У них нет иной формы бытия кроме актуальной: ни потенциальной (они не являются составной частью взаимодействующих "обычных" частиц), ни превращенной (какого-либо следа от них не содержится в частицах, родившихся в результате взаимодействия). Появление виртуальных частиц существенно исказило устоявшуюся картину мира и, как впоследствии выяснилось, нашло отражение и в других областях знания и человеческой деятельности.

Виртуальная философия предполагает рассмотрение бытия человека как совокупности онтологически разнородных, не сводимых друг к другу реальностей. Согласно концепции виртуалистики, развиваемой профессором Носовым, есть лишь две равноправные реальности - виртуальная и константная (исходная, порождающая). Виртуальной можно назвать только такую реальность, которая отвечает четырем условиям: порождаемость, актуальность, интерактивность, автономность. Реально человек осуществляет свою жизнь на одном из возможных уровней психических реальностей, относительно которой все остальные, в которых он может существовать, имеют статус виртуального существования. Любая из них в любой момент может развернуться в самостоятельную реальность или, наоборот, свернуться в элемент другой, константной реальности.

Существует, однако, и другое мнение, высказанное Хоружеим: виртуальная реальность характеризуется “недостатком или отсутствием тех или иных сущностных черт явлений обычной эмпирической реальности”. Виртуальным явлениям “присуще неполное, умалённое наличествование, не достигающее устойчивого и пребывающего самопридерживающегося наличия и присутствия”.

В связи с этим нам важно определить, что есть виртуальная реальность как таковая. Вот как анализирует этот феномен Николай Карпицкий: во-первых, он представляет виртуальную реальность не как реальность телесную или умопостигаемую, но как реальность чувственно-образную. Виртуальное пространство - это не пространство тел, но пространство образов. Во-вторых, виртуальная реальность предполагает человеческую деятельность внутри себя. Это есть не просто образное воспроизведение человека, но и действие в этом образе его воли. Если в виртуальной реальности не проявляются действия носителя свободной воли, то перед нами вовсе не виртуальная реальность, а лишь образное, картинное воспроизведение действительности.

В-третьих, полагает автор, воплощение воли в образе виртуальной реальности не есть телесное воплощение. Оно не может быть телесным воплощением по двум причинам. Первая причина заключается в том, что в виртуальной реальности воля воплощается лишь в одном или в нескольких своих аспектах: в зрительном, в звуковом и т.д. Конечно, хотя воплощение допустимо сразу в нескольких аспектах, тем не менее, оно не составляет единой телесной целостности. Вторая причина несколько иного плана - воля, воплощенная в виртуальной реальности, подчинена определенным правилам и ограничениям, наложенным на нее той сущностью, которая выступает в качестве носителя этого образа (например, компьютерная программа, телефонная трубка и т.п.). “Если же развитие виртуальной реальности когда-либо дойдет до такой ступени, когда эти две причины будут устранены, то тогда вполне можно ставить вопрос о слиянии виртуальной реальности с исходной телесной реальностью нашего мира”.

Поскольку мы, во-первых, отличаем виртуальное бытие от бытия вещей, и, во-вторых, признаем, что виртуальное бытие есть бытие образное, то исходными понятиями нашего анализа будут понятия “вещи” и “образа”. Историко-философская традиция их различает. Конкретизируем это различие:

“Вещь предполагает сущность, которая раскрывается в ее чувственном образе. Сущность умопостигаема, а ее чувственный образ видим органами ощущений. При этом мы отличаем сущность от образа (сущность яблока нетождественна красноте или кислости яблока). Сущность обладает следующими характеристиками:

- объединяет разные образы, выражаясь в них, но не сводясь к ним;

- обладает способностью (потенцией) выражаться в других образах.

То есть сущность автономна от своих образов, превосходит их по содержанию, и в то же время выражается в них. Сущность содержательна и это содержание мы называем предметным содержанием вещи.

Другое дело образ: вся его сущность полностью растворяется в нем. Иными словами, смысл образа полностью и окончательно выражен в самом этом образе и не существует автономно от него, не обладает потенцией выражаться в других образах. (В качестве примера автор приводит различие реального и мультипликационного волка. Первый существует сам по себе, второй сводится к своему изображению).

Вещь способна выражаться в образах, иных, нежели собственный ее чувственный образ (фотография, телевизор, зеркало). Но поскольку образы эти чувственные, они все равно должны иметь в качестве носителя вещь, хотя и иную (например, зеркало).

“Если одна вещь выражается в образе, воплощенном в другой вещи, то она действует на нее. Действие - это энергия сущности. Но если она породила образ в иной вещи, то значит, в данной иной вещи начало существовать образное пространство, которого раньше не было. Условие возможности этого образного пространства является присутствующий в другой вещи гилетический меон. (Гилетический, потому что не умопостигаемый - см. различие умопостигаемой и чувственной материи или меона у Плотина; меон (не сущее) - потому что до возникновения образного пространства образа как сущности не было)”.

Исходя из сказанного, автор выстраивает следующую конструкцию: энергия сущности вещи оформляет “гилетический меон” другой вещи в виде образного бытия (например, человек, действуя на зеркало, порождает в нем свой образ).

Понятие виртуальности можно получить через спецификацию понятия энергии. Так, понятие энергии включает все ее виды - и осознанное действие и неосознанное. Когда мы сужаем это понятие только до понятия в аспекте сознательного действия, то получаем категорию воли.

Иными словами, если энергия, порождающая образ, будет осознанной, управляющей своим образным воплощением в образном пространстве, то в этом случае мы получаем представление о виртуальной реальности.

Итак, мы видим, что виртуальность не есть самозамкнутый мир-в-себе, она проникает в бытие наличиствующих вещей, незаметно растекается по нашей обыденной действительности, пропитывая её собой.

Заключение

И так, виртуальная реальность является одной из наиболее перспективных направлений для изучения современной философии, так как, моноонтичная парадигма мира, явно исчерпала себя на сегодняшней день, не только в философии, но и в других науках, как физика, психология, педагогика, и другие. В процессе исследования виртуальной реальности учеными, был разработан новый метод - виртуалистика, базирующийся на признание множественности реальностей - полионтичности. Этот метод, сложившийся, прежде всего, на базе психологии, как научный подход имеет достаточно разработанную философскую парадигму, соответствующие научные теоретические модели и схемы экспериментального исследования, а также основанный на научном подходе специфический вид практики - аретею. В частности, в аретеи выявлены причины определенных ошибок летчика, более пятидесяти лет ускользающих от психологического анализа и предложены конструктивные технические предложения по предупреждению ошибок такого рода, разработаны и внедрены в практику принципиально новые и весьма эффективные способы лечения алкоголизма, коррекции психического развития ребенка, лечения бронхиальной астмы.