Архитектура в утопиях и антиутопиях

Размещено на http://www.allbest.ru

Московский архитектурный институт

государственная академия

РЕФЕРАТ ПО ФИЛОСОФИИ

на тему:

Архитектура в утопиях и антиутопиях

Выполнила: ст. 3 курса 8 группы

Ким А. Е.

Руководитель:

Заволокина О. М.

Москва 2013

План

Утопия и антиутопия

Уильям Моррис и его утопия

Конструктивизм как архитектура утопии

Здания-трансформеры, или мультиплексы 20-х

Заключение

Список литературы

Утопия и антиутопия

Кто мы, зачем мы, куда мы идем? - вечные вопросы вновь и вновь встают перед человечеством "в его минуты роковые". Стоят они и перед нами, выбирающимися из-под руин "развитого социализма". Открылись незнакомые Горизонты. Чтобы ориентироваться, надо вспомнить, как мы зашли туда, где мы теперь. Шли к светлым далям, ради которых стоит пренебречь настоящим - дали оказались фантомом утопической мысли, заслонившим реальность. Но как образовались призрачные ориентиры, почему оказались им подчинены умы и судьбы в скептическом XX веке? Почему вера в утопию была сильнее трезвых оценок сущего? Чтобы понять, нужно размотать сложный клубок идей, устремлений, ожиданий.

По известной сентенции Маркса, и самого плохого архитектора от лучшей пчелы отличает способность прежде, чем строить нечто в физической реальности, создать это нечто в своей голове, в представлении, идеально. Архитектор не случайно олицетворяет здесь общечеловеческую способность - целеполагание, момент идеальный, в его работе не только обретает некое самостоятельное бытие (проект), но и зависит от многих взаимно накладывающихся полей влияния. Ибо проблемы архитектуры прежде всего проблемы человеческие, жизнеустроительные. Образ-цель, с создания которого начинает архитектор, связывает конкретную задачу с идеальной моделью жизнеустройства. В условиях благоденствия и общественной стабильности такой идеал создается осторожной экстраполяцией сущего, его совершенствованием. Но в периоды неустойчивости и социальных кризисов неизбежен разрыв между миром, каков он есть, и миром желаемым. Целеполагание устремляется к должному, отрываясь от сущего, что и происходит в непредсказуемо изменчивой жизни нашего столетия.

Социальное, при всех претензиях футурологов, не поддается научному прогнозированию. Идеальные меч-Дели жизнеустройства, противостоящие несовершенству действительности, создаются в сфере утопического мышления, ориентированного на. умозрительные конструкции, исходящие от факторов, которые не содержатся в сложившемся порядке вещей. Главный ствол дерева утопической мысли образуют социальные утопии - идеальные модели общественного устройства; одна из его ветвей - архитектурные утопии, переводящие общественный идеал в пространственные модели организации жизни.

История общественной мысли последних двух столетий в немалой части - история утопий и утопизма. И как развитие одной из форм утопического мышления можно описать историю идей "новой архитектуры" XX в. и ее "предтеч" в XIX в. Утопия почти неизменно направляла траекторию творческой мысли. На ней основывались как жизнеустроительные цели, так и ориентиры поиска языка новых форм и художественных ценностей. Погоня за фантомами утопического (или их косвенное воздействие через идеологию и политические императивы) определила драматические развороты развития архитектуры нашего века. Николай Бердяев заметил, что в XX веке "утопии оказались более осуществимы, чем казалось раньше. И теперь стоит другой вопрос: как избежать их окончательного осуществления"1. Трагический парадокс - попытки навязать жизни рассудочно сконструированные идеалы вели человечество к непредвиденным и ненамеренным следствиям, разраставшимся до катастроф и конфликтов планетарного масштаба. Не совпадала с ожиданиями и проекция утопий на архитектуру.

Утопия - рационально сконструированный произвольный образ, предложенный как парадигма изменения существующего состояния общества, - возникла как явление общественной мысли задолго до термина, которым мы ее обозначаем. Для нее несуществен критерий осуществимости; ее необходимый признак - радикальный разрыв с наличной ситуацией. Но сам механизм утопического мышления устойчив. Он определил родовые черты, внутренне связывающие утопии, возникавшие в различные времена, их повторявшиеся структурные схемы и образы-архетипы. Для европейской культуры неизменным основанием утопий стало присущее как античности, так и христианству убеждение в альтернативности мира, где несовершенству земного бытия противостоит небесное совершенство. Тем самым побуждались размышления о преобразованиях, хотя бы в идеале, хотя бы в намерении. В сознании закрепилась дихотомия "реальное -- идеальное".

Архетипом утопии на все времена стал идеальный город; его классическое описание дал Платон в диалоге "Государство" (374 г. до н.э.). Хаосу разваливавшегося античного греческого полиса с его обессиленной раздорами демократией он противопоставил идеал всепроникающего порядка. Пространственно-временные очертания он придал ему в диалоге "Критий", где описал государство, якобы существовавшее на острове Атлантида. Устройство его спроецировано в геометрический абсолют формы столичного города - модели космоса в представлении Платона (план, в котором доминировало концентрическое чередование правильных колец воды и суши; его величины несли скрытые значения, отсылающие к пифагорейской магии чисел). Воображение философа выстроило образ живой машины, в которой индивид - не более чем деталь, среди тысяч других, занимающая отведенное ей место в осуществлении высшей воли. Отдельный человек с его "особостью" принесен в жертву гармонии полиса. Платон не мог представить себе совершенство без такой жертвы. Его привлекал идеальный порядок, недвижный - ибо случайности развития не сохранили бы абсолюта, основанного на мифе о "золотом веке" (Платон связывал этот век с прошлым, удаленным от него на девять тысяч лет).

Антиутомпия (англ. dystopia) -- направление в художественной литературе и кино, в узком смысле описание тоталитарного государства, в широком смысле -- любого общества, в котором возобладали негативные тенденции развития. Впервые слово «антиутопист» (dystopian) как противоположность «утописта» (utopian) употребил английский философ и экономист Джон Стюарт Милль в 1868 году. Сам же термин «антиутопия» (англ. dystopia) как название литературного жанра ввели Гленн Негли и Макс Патрик в составленной ими антологии утопий «В поисках утопии» (The Quest for Utopia, 1952).

Антиутопия является логическим развитием утопии и формально также может быть отнесена к этому направлению. Однако если классическая утопия концентрируется на демонстрации позитивных черт описанного в произведении общественного устройства, то антиутопия стремится выявить его негативные черты. Важной особенностью утопии является её статичность, в то время как для антиутопии характерны попытки рассмотреть возможности развития описанных социальных устройств (как правило -- в сторону нарастания негативных тенденций, что нередко приводит к кризису и обвалу). Таким образом, антиутопия работает обычно с более сложными социальными моделями.

Советским литературоведением антиутопия воспринималась в целом отрицательно. Например, в «Философском словаре» (4-е изд., 1981) в статье «Утопия и антиутопия» было сказано: «В антиутопии, как правило, выражается кризис исторической надежды, объявляется бессмысленной революционная борьба, подчёркивается неустранимость социального зла; наука и техника рассматриваются не как сила, способствующая решению глобальных проблем, построению справедливого социального порядка, а как враждебное культуре средство порабощения человека». Такой подход был во многом продиктован тем, что советская философия воспринимала социальную реальность СССР если не как реализовавшуюся утопию, то как общество, владеющее теорией создания идеального строя (теория построения коммунизма). Поэтому любая антиутопия неизбежно воспринималась как сомнение в правильности этой теории, что в то время считалось неприемлемой точкой зрения. Антиутопии, которые исследовали негативные возможности развития капиталистического общества, напротив, всячески приветствовались, однако антиутопиями их называть избегали, взамен давая условное жанровое определение «роман-предупреждение» или «социальная фантастика». Именно на таком крайне идеологизированном мнении основано определение антиутопии, данное Константином Мзареуловым в его книге «Фантастика. Общий курс»: «…утопия и антиутопия: идеальный коммунизм и погибающий капитализм в первом случае сменяется на коммунистический ад и буржуазное процветание во втором».

Уильям Моррис и его утопия

В создании города-утопии не столько научные занятия, сколько воображение руководило Моррисом. Он особенно охотно объективирует свои теории в форме художественных видений. Вот, например, начало "Сна Джона Болла", коммунистического пастыря XIV века:

"Нередко внезапный и весьма приятный сон вознаграждает меня за утомление, причиняемое погружением в действительность. Во сне я вижу пред собою архитектурную панораму. Вижу прекрасное, благородное здание, как бы только что отстроенное по этому случаю. Я вижу его так ясно, как бы наяву; в нем нет ничего смутного и нелепого, как то часто бывает в сновидениях, отчетливо выделяются все гармонические и соразмерные детали".

Капиталистическая индустрия обезображивает все: и людей и предметы. Человеческая раса истощается в мастерских и в городах. Дым фабрик и заводов затемняет небо, грохот станков нарушает сельскую тишину. Страсть к наживе истребляет леса и загрязняет реки; механическое производство убивает искусство; крайняя бедность и чрезмерное богатство одинаково смертельны для вкуса. Чем хуже современности были средневековые времена, когда жили среди полей, когда не существовали Бирмингем и Манчестер, когда городские жители строили соборы, вместо того чтобы изнурять себя прядением хлопчатой бумаги? Карлейль поставил вопрос; Моррис неоднократно повторял его, но он не остановился на этом, потому что если и создавал свой идеал из казавшегося ему прекрасным и симпатичным всех времен, он, однако, никогда не ставил этого идеала в прошлое. Моррис желал будущего общества, в котором сочетались бы красота, благосостояние и свобода.

Так как сухая теория не была во вкусе Морриса, он набросал яркую картину Лондона после 2000 года: это "Вести ниоткуда", утопический роман. И здесь он взял форму сна. Книга появилась в Лондоне в 1891 г. Рассказчик передает, что в своем пророческом сне он видел город, превратившийся в деревню; дома изолировались один от другого и прятались в зелени, их соединяли новые и удобные пути сообщения. Улицы заменены были аллеями. Трафальгар-сквер превратился в фруктовый сад.

"Я чуть не спросил: "Да Темза ли это?", но удержался и, скрыв свое удивление, обратил остолбенелые взоры к востоку, чтобы еще раз увидеть мост, и оттуда стал смотреть на берега лондонской реки. И было чему удивляться, потому что хотя и существовал на реке мост, а на набережных стояли дома, но как все изменилось с прошлой ночи! Мыловаренные заводы с их извергающими дым трубами исчезли. Исчезли мастерские и машины! Исчезло свинцовое производство! Западный ветер не приносил ни единого звука наковален и молотов... А мост! Может быть, я и мечтал о таком прекрасном мосте, но никогда не видел такого, разве на раскрашенном плане; даже Понте Веккьо во Флоренции имел с ним отдаленное сходство".

Вместе с современными зданиями были уничтожены и рестораны, портившие красивые прежние здания.

"С тех пор, как мы живем в этом мире кирпича и цемента, - утверждал Моррис в своих "Надеждах и опасениях за искусство", - у нас остались лишь немногие памятники, если исключить призрак большой Вестминстерской церкви, испорченной снаружи тупоумием реставрировавшего ее архитектора и оскорбленной внутри лицемерием предпринимателей похоронных процессий, тщеславием и невежеством двух последних веков и половины нынешнего".

Очевидец 2000 года передает, что нашел все эти ошибки исправленными. "С правой стороны я увидел величественное здание, внешний вид которого показался мне знакомым. Я воскликнул: "Вестминстерское аббатство!". "Да, - ответил Дик, - это Вестминстерское аббатство! То, что от него осталось!". "Как! Что же вы с ним сделали?" - спросил я с ужасом. "Что сделали? Да немногое, разве только почистили. Вы ведь знаете, что снаружи оно было испорчено уже несколько веков тому назад; что касается внутренности здания, оно вернуло свою красоту после того, как его очистили сто лет тому назад от дрянных памятников, воздвигнутых в честь глупцов и негодяев, некогда блокировавших его, как выражался мой прадед"".

"Мы прошли далее и снова, взглянув вправо, я сказал не совсем уверенным тоном: "Кажется, это здание парламента? Служит ли оно вам теперь?". Он разразился громким смехом и довольно долго не мог успокоиться; затем, хлопнув меня по плечу, сказал: "Я вас, сосед, понял; вы действительно можете удивляться тому, что мы не разрушили этого здания, и я кое-что знаю о нем, потому что один старик-родственник давал мне книги, из которых видно, какие странные там разыгрывались комедии. Вы спрашиваете, служит ли оно нам? О, конечно. Оно служит дополнительным рынком и магазином искусственного удобрения и очень пригодно для такого употребления, так как стоит на берегу реки"".

Новый Лондон доставляет удовольствие не одним антикварам и художникам; он создан на радость для всех. Каждый живет там счастливо, трудясь согласно своим вкусам и силам, пользуясь всем необходимым для жизни, не имея ни центрального правительства, ни полиции, ни судов, ни тюрем, не различая людей по сословию и достатку. Нет более приказов и запретов; не существует даже мелких стеснений фаланстера (т.е. самоуправляющегося коллектива -- прим.ред.).

Наглядевшись на прекрасные вещив своем сне, рассказчик проснулся и имел огорчение снова очутиться среди туманов нынешнего Лондона. Весь этот рассказ - сон; но в нем следует видеть более, чем фантазию романиста, так как видение будущего было для Уильяма Морриса не простою идиллией, также как его пристрастие к средним векам не было реакцией.

Можно спросить, не слишком ли узка социальная реформа, основанная исключительно на интересах искусства. Устранить употребление машин, крупную индустрию, затем отменить систему свободной конкуренции старых экономистов, - действительно ли это единственное средство устранения нищеты?

По-видимому, Моррис, в "Вестях Ниоткуда", - останавливается именно на таком способе. Мы имеем по этому поводу веское свидетельство Уолтера Крэйна в биографической заметке, посвященной им памяти друга. Крэйн передает, что "Вести Ниоткуда" были написаны с целью служить противоположением и даже почти противоядием другому утопическому роману - "Оглядываясь назад, или 2000 год" американца Беллами. "Оглядываясь назад" - воображаемое осуществление своего рода государственного социализма во вкусе Луи Блана. Все виды индустрии и обмена организованы в виде общественных учреждений. Развитие машинизма доведено до высочайшей степени: все производится электричеством и паром. Жители скучены в городах гигантских размеров.

Напротив, "Вести Ниоткуда" рассыпают людей по селениям, устраняют машины, разрушают промышленную и политическую централизацию и предоставляют автономию каждой группе.

Конструктивизм как архитектура утопии

Здания, фасады которых не прятались за декором, как это было прежде, а, наоборот, обнажали свою конструктивную основу (откуда и название стиля), отвечали духу советских 20-х с их прямотой и энергией. В этих зданиях новым было все. Во-первых, форма: дома собирались из разных объемов, фасады опоясывали ленточные и «лежачие» окна, в отделке использовалось стекло. Во-вторых, идеология: конструктивистские рабочие клубы, фабрики-кухни, дома-коммуны предназначались для новой и лучшей жизни. Лидерами стиля были братья Веснины, Константин Мельников, Илья Голосов, Моисей Гинзбург; даже «классик» Алексей Щусев отметился парой конструктивистских построек.

В мире советский конструктивизм сразу вызвал всеобщее восхищение и признание, однако в СССР в 30-е годы он был объявлен «формалистическим и буржуазным явлением», и здания этого стиля стали срочно «улучшать». Так, конструктивистскую коробку гостиницы «Москва» облепили классическими деталями: лепниной и карнизами. Реабилитировали конструктивизм только в 80-е, когда несколько зданий конца 20-х годов получили статус памятников архитектуры и были поставлены на государственную охрану. А в 90-е пришла новая мода: известные московские архитекторы в своих постройках принялись щедро цитировать знаменитый советский стиль. Но, несмотря на признание, большинство конструктивистских зданий так и не дождались внимания инвесторов: многие из них никогда не реставрировались. В результате главные шедевры конструктивизма, вошедшие во все учебники мировой архитектуры, - жилой «дом-корабль» на Новинском бульваре и Дом культуры имени Русакова на Стромынке -- фактически разваливаются.

В 20-е годы среди архитекторов-конструктивистов были популярны теории «обобществления быта» -- предполагалось, что все свободное время жильцы будут проводить вместе, а квартирам отводилась роль «спальной ячейки». Каждый из архитекторов по-своему представлял, как должен выглядеть такой коллективный дом. Например, в конце 30-х на улице Орджоникидзе был построен восьмиэтажный дом-коммуна с тысячью комнат-кабин - в каждой из них было место лишь для двух кроватей и двух табуреток. По мысли архитектора Ивана Николаева по ночам в комнаты должен был подаваться озонированный воздух, а днем вход в них был запрещен. Даже для того радикального времени это было утопией, и дом приспособили под общежитие. Сегодня в несостоявшемся доме-коммуне, доведенном до аварийного состояния, живут студенты.

Совсем по-другому обобществленный быт видел Борис Иофан: в построенном им в 1928 - 1931 годах «доме на набережной», предназначенном для сотрудников Совнаркома, он создал «развитую инфраструктуру» -- магазин, клуб, библиотеку, кинотеатр. При этом традиционные квартиры не просто остались, но и стали вполне буржуазными - многокомнатными, с просторными кухнями и холлами. Идея «элитного дома с насыщенной инфраструктурой» оказалась весьма удачной - здание популярно и по сей день, и цены на квартиры в нем растут.

Компромиссный вариант с «полуобобществленным» бытом попытался реализовать архитектор Моисей Гинзбург, построив для сотрудников Наркомфина в 1928 - 1930 годах дом-корабль -- «опытный дом переходного периода» на Новинском бульваре. В длинном жилом корпусе, похожем на корабль, он разместил квартиры, которые благодаря рациональному решению кажутся светлыми и просторными. На крыше находился солярий, а первый этаж был застроен колоннами, чтобы дом не «перегораживал» собой сквер. В кубическом «коммунальном» корпусе для счастливых наркомфиновцев с семьями были библиотека, чтобы читать книги, спорткомплекс, чтобы развиваться физически, а также столовая для совместного питания. Правда, работала в ней только кухня, где жильцы могли взять еду домой, да и ее вскоре закрыли из-за нерентабельности. Позднее коммунальный корпус приспособили под типографию, а затем под конструкторское бюро. Вид здания, как это часто бывало с конструктивистскими постройками, был изменен.

Сегодня здание выглядит как декорация к фильму о техногенной катастрофе: оно буквально разваливается на части, поскольку за 70 лет ни разу не ремонтировалось. Конструктивизм дома Гинзбурга теперь доведен до предела: стало видно не только, как он построен, но и из чего: в стенах появились трещины, а от фасадов отваливаются целые куски.

Как показало время, Гинзбург просчитался лишь в одном - инфраструктуру дома, которую он называл «коммунальным» корпусом, надо было создавать не за счет уменьшения квартир, а в добавление к ним. Именно по этому пути идут сейчас дорогие «клубные» дома с собственными фитнес-центрами и ресторанами. Так что если реставрировать здание, потребуется полная внутренняя перепланировка: в квартирах нет полноценных ванн, во многих вместо кухни - «кухонная ниша» размером 1,4 кв. м. Отдельные квартиры можно оставить и в первозданном виде - как напоминание об утопическом эксперименте. Есть идея создать в доме-корабле научно-культурный центр изучения авангарда или гостиницу-коммуну. Но кто за это возьмется, пока неясно.

Здания-трансформеры, или мультиплексы 20-х

Еще одна утопия того времени - это рабочие клубы. Построенные в конце 20-х по заказу профсоюзов крупных московских предприятий, они должны были стать центрами досуга рабочих. Пять из них построил Константин Мельников: клуб химиков «Каучук», коммунальщиков им. Русакова, кожевенников «Буревестник», химиков им. Фрунзе и клуб фабрики «Свобода». Чуть позже появились еще два заметных здания - ДК коммунальщиков им. Зуева по проекту Ильи Голосова и ДК Пролетарского района Москвы (ныне ДК ЗИЛ) по проекту братьев Весниных.

Эти клубы были самыми передовыми инженерными сооружениями своего времени. Например, одной из главных идей Мельникова были двигающиеся стены: с их помощью зрительный зал увеличивался, как бы поглощая смежные помещения, которые могли существовать и автономно. Сначала «живые стены» долго не могли сконструировать, когда же наконец это было сделано, оказалось, что пазы, куда должны были вставлять «стены-щиты», заложены кирпичом. Другие же мельниковские идеи обогнали время. Так, после первой же зимы пришлось заложить стеклянные окна-стены в зрительном зале ДК Русакова: деревянные рамы не держали тепло, и в зале было невозможно находиться. Вместе с оригинальной архитектурой исчезала и первоначальная идея клуба - из «места всеобщей радости» он трансформировался в официозный ДК.

Заключение

Ради красного словца можно было бы заметить, что архитектурные утопии последних двух веков объединяет то, что ни одна из них не была воплощена в жизнь в полной мере. Зачастую бумага - единственный материал, на котором фантазия архитекторов могла реализовать себя в неограниченном реальностью формате. Но, с другой стороны, почти все основные идеи архитекторов-утопистов рано или поздно "становились жизнью".?

Список литературы

архитектура утопия архетип моррис

А. Буцко «Ангажированная архитектура: судьба городов-утопий», статья от 02.11.2012 в журнале «Deutche welle»

Хан-Магомедов С.О. - «Архитектура советского авангарда. Кн. 1 (из 2х). Проблемы формообразования. Мастера и течения», М-1996

Уильям Моррис - «Вести ниоткуда», М-1962

William Morris - «Hopes and fears for art», 1882

Размещено на Allbest.ru