Влияние общения Бердяева с Шестовым и Булгаковым на формирование его мифо-религиозной позиции

Размещено на http://www.allbest.ru/

ВЛИЯНИЕ ОБЩЕНИЯ БЕРДЯЕВА С ШЕСТОВЫМ И БУЛГАКОВЫМ НА ФОРМИРОВАНИЕ ЕГО МИФО-РЕЛИГИОЗНОЙ ПОЗИЦИИ

С.А. Титаренко

Наследие Бердяева уникальное явление, как уникальна подлинно оригинальная творческая мысль. Здесь особым образом выразились как индивидуально-личностные особенности, эволюция мысли, так и события личной судьбы автора, в том числе и жизненное общение с людьми. В работах двух самых известных биографов мыслителя Э. Порре [1] и Д. Лаури [2] обращено внимание на киевские контакты философа. Рассматривает влияние этих контактов на становление ранних взглядов мыслителя и А. Валлон [3]. Эти авторы обращают внимание на факты и их связь с идейным миром. Глубоко исследовал личные и идейные контакты Бердяева с Шестовым и Булгаковым в период их пребывания во Франции А. Аржаковский [4]. Тщательно проанализировал идейный конфликт между Булгаковым и Бердяевым в издательстве "Путь" отечественный исследователь Е. Голлербах [5]. Однако они раскрывают поставленную нами проблему лишь частично, что следует из заданных их темами задач. В прямо противоположном направлении развивается мысль канадского исследователя Д. Вернхама в его эссе о русских мыслителях Бердяеве и Шестове [6]. Автор исходит не из факта личных контактов, дискуссий и споров, а из общности увлечения наследием Достоевского и библейской тематикой, из чего выводится общность рассматриваемых ими тем. Глубоко вникая в специфику идейного наследия мыслителя, немецкий исследователь В. Дитрих посвящает два параграфа своего пятитомного исследования идейной перекличке Бердяева с Булгаковым и Шестовым [7]. Данные авторы тщательно анализируют тексты Бердяева, однако они весьма осторожно относятся к интерпретациям его мистико-религиозных установок и вытекающих отсюда глубинных постижений человеческого бытия. Поэтому они не пытаются именно здесь выявлять сходство и отличие его позиции с позициями общавшихся с ним мыслителей. Младший современник Бердяева С. Левицкий [8] и современный отечественный исследователь В. Визгин [9] прослеживают взаимосвязь идей Бердяева и Шестова в рамках принадлежности к особому дискурсу экзистенциализма. Однако собственно экзистенциалистским дискурсом эта связь не исчерпывается, что открывает горизонт для нашего исследования. Целью нашего исследования является выявление воздействий Шестова и Булгакова на формирование мифо-религиозной позиции Бердяева.

Знакомство с Шестовым переросло в их как лично-психологическую, так и интеллектуальную дружбу. Французский исследователь Аржаковский тонко подмечает, что она носила грозовой характер [10]. В современной психологии выявлено, что наиболее успешным методом знакомства является достижение состояния удивления человека и возмущения нестандартным поведением в отношении него. Тогда восприятие обидчика закрепляется на подсознательном уровне, и затронутый человек стремится к повторным контактам, ощущая потребность во враждебной компенсации своей прежней негативной эмоции. Возникает дружбавражда. Это стихийно произошло у Бердяева с Шестовым. Шестов так описал их первую: "В эти годы, выпивши немного, я становился задирой. Мои друзья знали эту слабость и всегда находили способ меня подпоить. В этот вечер Бердяев сидел рядом со мной. Я дразнил его невероятно, вызывая взрывы общего хохота. Но когда мой хмель прошёл, я сообразил, что Бердяев, вероятно, обижен. Я извинился перед ним и попросил выпить на брудершафт. Кроме того, я просил его для доказательства, что он простил, зайти ко мне на следующий день. Он пришёл. Так началась наша дружба. Никогда мы не были согласны. Мы всегда сражались, кричали ..." [11]. Данное общение состоялось потому, что совпала изначальная настроенность философов. В это время Бердяев увлекается Ибсеном и Ницше, выискивая у них обоснование личностного активизма. Обостряется его интерес к Достоевскому, к его критике самодостаточности разума. В лице своего нового собеседника Шестова он находит более продвинутого в данном направлении мыслителя. Шестов ставит проблему трагизма личного существования, не желающего подчиняться власти общего. Бердяев видит в Шестове человека, пришедшего к духовной постановке проблемы трагедии как разрыва личного и универсального, и солидаризуется с ним в этом. Однако, и здесь возникает их первое разногласие, Бердяев начинает активный поиск выхода из этого состояния, Шестов же предлагает углубиться в него. Полемизируя с Шестовым, Бердяев настаивает, что поиск выхода не снижает остроты трагичности. В этом проявляются ницшеанские элементы мировоззрения философа свободы, настаивавшего на проявлении воли человека в ситуации трагизма его существования. Выход, вскоре найденный Бердяевым, почерпнут у Хомякова и Козлова в идее о познании не отвлечённым разумом, а целостным духом, в который, помимо разума, входит вся совокупность духовно-душевных сил. Это познание, по Бердяеву, осуществляется "большим разумом". Сам термин "большой разум" заимствуется у Ницше, который обозначает там разум, охваченный природными побуждениями человека. Бердяев же имеет в виду не только и не столько это, сколько единство разумного и психоэмоционального компонентов, позволяющих в духовном опыте вникнуть в духовную сущность мира и преодолеть свой разрыв с ней. И здесь возникает новая точка конфликта этих двух мыслителей. Бердяев отстаивает сверхрационализм, Шестов иррационализм. В своей критической рецензии "Похвала глупости" на книгу Бердяева "С точки зрения вечности" Шестов упрекает своего прежнего партнёра в непоследовательности. С одной стороны, тот отрицает разум в его абсолютных притязаниях, с другой возвращается к нему. Хотя оба мыслителя остаются на своих позициях, Бердяев в этот период, не без влияния друга, критично относится к научному знанию, считая, что разум, лежащий в его основе, подчиняет человека власти общего, что знание носит принудительный характер и этим отличается от свободной веры.

Эволюция обоих мыслителей в сторону религии порождает ряд новых столкновений. Бердяев утверждает динамику в развитии Божества, Шестов же настаивает на статике. Отсюда возникает их центральное разногласие, метко охарактеризованное Бердяевым как конфликт Ветхого и Нового Заветов. Оба мыслителя пытаются деонтологизировать сущность Бога и достичь тем самым обоснования возможности личной причастности. Однако Шестов стремится достичь близости Богу в самом его существе, Бердяев же в его явленности человеку, открытости ему. Поэтому столь значима для Бердяева фигура Иисуса Христа, не значимая для Шестова. Отсюда и бердяевский упрёк Шестову в иудаизме, не познавшем искупительной жертвы и шестовский ответый упрёк в антропологизации религиозной проблематики, смещении акцентов с Бога на человека.

Но все, же центральным пунктом столкновений, их общности и отличия оказалась проблема значимости разума. Столкнувшись в своих подходах в дорелигиозный период, они уточняют свои разногласия и общность, используя новые аргументы. Шестов полагает, что грех произошел от вкушения человеком плодов от древа познания добра и зла. Разум и есть грех, и, отказавшись от разума во имя веры, человек вкушает с другого дерева, заповеданного человеку Богом в качестве истинного источника питания, древа жизни. Бердяев же считает грехопадение результатом неверного волевого акта, в силу которого человек неадекватно подлинной сути своей реальности избрал направление своей свободы, и, вместо единения и освобождения, начал продуцировать разделение и вражду. Последствием данной ситуации стало появление разума. Однако данное событие было неизбежным в силу внутренней диалектики событий свободы. Поэтому прохождение через разум необходимый путь к новому состоянию. Бердяев упрекает Шестова в том, что он не допускает возможности разнокачественного состояния разума, того, что разум может вести к сверхразумности, к духовности. Шестов же, напротив, настаивает на том, что духовность и есть падший разум. Это разногласие вместе с тем не помешало этим мыслителям в заграничный период объединиться в критике рационалистической онтологии томизма. Пытаясь найти контакт, философы осознавали, что их противоречия отчасти возникали не из различия их подходов, а из различия используемых ими терминов. Поэтому Бердяев стремился установить терминологический контакт, переопределив свою позицию не просто как философию свободного духа, но как экзистенциализм. Это произошло в период между 33-34 гг., когда Шестов завершал свою книгу "Кьеркегор и экзистенциальная философия", отчётливо причисляя себя к экзистенциалистам. Солидаризируясь с Шестовым в критике разума, Бердяев в книге "Я и мир объектов." критикует представителей современного экзистенциального направления Хайдеггера и Ясперса за то, что, следуя академической традиции, они мыслят в понятиях, пригодных лишь для мира объектов, а не в фантазии, символе и мифе, отражающих внутреннее существование, как должна подлинно философствовать экзистенциальная традиция [12]. Любопытно, что именно Шестов натолкнул Бердяева на эту мысль. Лев Исаакович под влиянием Гуссерля понял, что опыт Хайдеггера есть попытка осмысления опыта Кьеркегора понятиями гуссерлевской феноменологии. Вместе с тем, несмотря на то, что данное методологическое углубление было сделано под непосредственным влиянием Шестова, это не спасло Бердяева от критики с его стороны. Шестов почувствовал отличие экзистенциальной ориентации Бердяева от классического варианта экзистенциализма, выдвинутого Кьеркегором. Кьеркегор исходил из чистого существования, Бердяев же из гнозиса. Гнозис Бердяева, по его мнению, содержит рационалистический компонент, заимствованный в немецком идеализме. В свою очередь, Бердяев упрекает Шестова в том, что он ведёт борьбу с разумом рациональными средствами, что тот рационалист. И всё-таки в их позициях было много общего. И это общее, если попытаться высветить онтологическую перспективу в их неонтологичной философии, заключалось в оценке разума как зла, произошедшего от человеческой свободы. Можно даже утверждать, что разум у Шестова был онтологично менее зол. Ведь древо познания добра и зла сотворил Бог. Для Бердяева же разум есть продукт свободы, которую он осознавал хотя и как неонтологическое, но как самостоятельное внебожественное начало. И в том и другом случае призывалось к переходу от разума в некое новое состояние. И это состояние было обоими найдено в мифе. Поэтому их общение можно охарактеризовать в согласии с А. Аржаковским, как общность мифологического способа философствования. Однако эта мифологичность задавала антиномичность их отношения к Богу. Ощущая человеческую чуждость осознаваемому благодаря древу познания творению, Шестов неизбежно переносил эту чуждость на Творца, реализовавшего себя в этом творении. Вместе с тем Бердяев в поиске близости Творца творению ощущал чуждость ему в дотварном состоянии в качестве самодостаточного Абсолюта. Шестов стремился возвысить творца, принижая его творение, а Бердяев возвышая творение, принижал Творца с тем, чтобы сделать их соотносимыми и взаимозависимыми. Эта взаимопротиворечивость порождала взаимодополнимость данных мыслителей.

Но их общение не было самодостаточным, был не диалог, а разговор троих. В их кругу был мыслитель, воззрения которого позволяли осуществлять соотносимость данных крайностей. Речь идёт о Булгакове. Он попытался путём выявления особого посредствующего между Богом и человеком элемента Софии установить прямо пропорциональное отношение между величием Бога и значимостью человека. Хотя однозначно говорить о логическом единстве их круга общения, значит, схематизировать живой процесс, который богаче любых интерпретативных моделей.

Значимость диалога между Бердяевым и Булгаковым обоими мыслителями воспринималась по-разному. Если Булгаков считал себя другом Бердяева и Шестова до конца жизни, то Бердяев после их конфликта в московском "Пути" полагал полезным для себя держаться от Булгакова на определённой дистанции. И вместе с тем даже после этого разрыва дружеского сотрудничества они продолжают видеться, общаться, спорить и находить общие точки соприкосновения, что приводит к взаимовлиянию идейных миров друг друга. В то время как Бердяев под воздействием конфликта осознаёт, что, несмотря на внешнюю идейную близость, их психология и жизненный опыт отличны, Булгаков в 1933 году пишет Бердяеву, что их духовные миры подобны двум параллельным линиям, не пересекающимся в эвклидовом пространстве, но соединяющимся за его пределами. Вместе с тем и Бердяев относил своего оппонента ко второму магистральному направлению русской философии космизму, которое дополнительно его направлению антропологизму. Как полагает Бердяев, причиной конфликта было неприятие Булгаковым уникальности чужого духовного опыта, стремление привести всех к единой духовной основе. Источником данной настроенности, по его мнению, было воспитание в семье священников, которое сформировало данный психологический тип. Булгаков в своих письмах единомышленникам свидетельствует о том, что он стремился заботиться о правильности духовной настроенности оппонента, а в своём письме Бердяеву после очередного конфликта в "Братстве святой Софии" извиняется перед ним за "пастырскую заботу о нём" [13]. Бердяев жаждал в их общении духовного сотрудничества, Булгаков же стремился осуществлять роль духовного наставничества, что было неприемлемо для первого в силу сложившихся психологических особенностей.

Знакомство Бердяева с Булгаковым происходит в Киеве в период одного из его отпусков из ссылки. Мыслителей сближает общность перехода от марксизма к идеализму. С этого периода на целых 8 лет пути духовной эволюции Бердяева и Булгакова совпадают, с некоторым опережением по времени у Булгакова. О близости их союза говорит закрепившаяся в то время за ними кличка "Булдяев и Бергаков". Оба обращаются к христианской религии, но, не довольствуясь её современным состоянием, пытаются внести новации. Эти новации идут из желания совместить традиционное христианство с запросами современности. Их прежний киевский собеседник и московский партнёр по издательству "Путь", не вошедший в круг их близкого общения вследствие своего разномыслия, Е. Трубецкой в своей книге о Соловьёве наиболее чётко высветил ортодоксальную позицию Божественное несводимо к земному, трансцендентно ему. Новаторов не устраивает религия трансцендентного, так как жизнь, по их мнению, требует имманентной причастности. Поэтому они занимаются богоискательством.

Булгаков, не без влияния своего московского друга Флоренского и под явным обаянием исихазма, а так же следуя учению Соловьёва, находит новую духовную реальность Софию, позволяющую осуществить синтез трансцендентного и имманентного. Бердяев же, получив в период пребывания в Петербурге некоторую закваску от религии Мережковского, воспринимает всё в эротических тонах. Для него София женское начало, а значит пассивное. Сам же он ориентирован на мужское, активное. Поэтому синтез он ищет в человеке, его нетленном образе. Он выявляет две Софии Софию как идеальную душу мира, которая восприемлет воздействие Бога, Логоса, и реальную душу мира как Природу, которая восприемлет человеческую активность. Софиологов он начинает предостерегать от смешения, которое, по его мнению, произошло у Соловьёва, Софии небесной и Софии земной, вследствие чего космическим энергиям может быть отведена власть над людьми. Так он дистанцирует свой антропоцентрический подход от софиоцентричности. Поскольку София Душа мира, сотворённая Творцом, то для того чтобы обосновать независимость человека от этого начала, он вводит новый элемент в природу человека дотварное небытие или свободу. Булгаков обличает данное нововведение в люциферианстве. В свою очередь, Бердяев заявляет об отсутствии свободы у Булгакова. Действительно, свобода у Булгакова должна полагаться в Софии. Но если так, то возникает проблема относительно возникновения зла. Если зло есть последствие свободы, а свобода божественна по своему происхождению, то и зло божественно, богоданно. Но с данным следствием из исключительной богоданности свободы не может согласиться Бердяев. Кардинально разделяют мыслителей и разные характеристики творчества. Если для Бердяева творчество есть проявление свободы, активности человека, а значит, в нём есть элемент из ничто, то для Булгакова образцы и идеалы творения предзаданы в Небесной Софии и человек лишь обязан воплощать их в мире. Эти разногласия привели их к отдалению друг от друга в период конфликта в московском издательстве "Путь". Но в их способе мышления было много общего. Это общее заключалось в общности мифологического мышления ивоспроизводимых ими мифах. Действительно, миф о Софии воспроизводился обоими мыслителями, только интерпретировался по-разному.

В зарубежный период судьба вновь сводит двух мыслителей в "Братстве святой Софии". И здесь Бердяев жаждет встретить дух идейного сотрудничества и расстаётся с кругом по причине протеста против политики духовного единомыслия, проводившейся при непосредственном участии Булгакова. Однако на этом их контакты не прекращаются. Бердяев активно вовлекает своего друга в интерконфессиональные христианские собрания, где они представляют русскую мысль. Параллельно проходит деятельность заседаний лиги Христианской культуры, возглавляемой Бердяевым, и богословского семинара, организованного Булгаковым. Они имеют один и тот же круг единомышленников и последователей, стремящихся синтезировать их взгляды. И вместе с тем у них возникает конфликт дискурсов. Булгаков упрекает Бердяева в том, что, говоря о Боге, он вторгается в область богословия, где используемые методы философского дискурса неприемлемы. Бердяев же в ответ, наоборот, подчеркивает элементы философского дискурса в богословии оппонента, отстаивая плодотворность философского обсуждения богословских вопросов. В данном конфликте дискурсов проявился конфликт мировоззрений. Оба мыслителя отталкиваются от соловьёвских определений философии как человеческого поиска истины и богословия как осмысления наития от Бога. Бердяев полагал, что решающую роль в познании духовных проблем играет человек, Булгаков же отводил решающую роль Богу. Однако познание и того и другого базировалось на признаваемом ими духовном наитии, что и сближало их дискурсы, разногласия возникали лишь в его оценках. В 30-е годы оба мыслителя в своём мировоззрении переходят к пневматологии, что окончательно сближает их дискурс. С одной стороны, Булгаков начинает интерпретировать Софию как Дух, а духовное начало видеть центральным в человеке, тем самым приближаясь к бердяевскому подходу, с другой стороны, Бердяев всё большее внимание концентрирует на вхождении божественной энергии в мир, демонстрируя софиологическую направленность понимания. Оба мыслителя классифицируют свою религиозную позицию как панентеизм, то есть нахождение мира в Боге, пронизанность его божественной энергией. Возникшие в этот период нападки на софиологию Булгакова со стороны Православных иерархов вызывают гневную отповедь Бердяева, хотя он и тогда не забывает своих разногласий с ним по поводу концепции своей первородной свободы. Вместе с тем и Булгаков относится к этой идее толерантнее. Говоря в целом об этом духовном сотрудничестве, нужно сказать, что мыслители получали друг от друга побуждающие толчки, базирующиеся на близком мифологическом опыте, и оттачивали свою идейную позицию в полемике друг с другом.

Сравнивая их общение между собой с общением с Шестовым, нужно отметить, что в идейном плане здесь было больше общего, поскольку, помимо общности мифологического мировосприятия, оба осмысливали его с позиций сверхрационализма. Однако психологически они были менее совместимы, поскольку Булгаков в своём общении стремился главенствовать над другими, навязывать свою точку зрения, Бердяев же никогда и никому не любил подчиняться и слышал только себя, воспринимая другого только через призму своих проблем и запросов. Несмотря на разномыслие, благодаря общности судеб, на длительное время сведших мыслителей вместе, близости ритмов духовных поисков и вниманию к философскому развитию друг друга, этот круг сформировал некоторое общее течение русский мифо-религиозный экзистенциализм.

Литература

булгаков шестов разум дискурс

1. Porret Eugene. BerdiBeff. Prophete des temps nouveauv. NeuchatelParis 1951. 180p.; 2. Lowrie Donald A. Rebellious prophet: A Life of Nicolai Berdyaev. New York: Harper & Brothers 1960. 310 p.

2. Vallon M.A. An apostle of freedom: Life and teachings of Nicolas Berdyaev. New York: Philosophical Library 1960. 370 p.

3. Аржаковский А.А. Журнал "Путь" (1925-1940). К., 2000. 656с.

4. Голлербах Е.А. К незримому граду: Религиозно-философская группа "Путь" (1910-1919) в поисках новой русской идентичности. СПб., 2000. 560 с.

5. Wernham J.C. Two Russian thinkers: An essay in Berdyaev and Shestov. Toronto: Univ. of Toronto Press 1968. 118 p.

6. Dietrich W. Provokation der Person: Nikolai Berdjajew in den Impulsen seines Denkens. Berlin/Gelnhausen: Burckhardthaus-Verlag 1975.

7. Левицкий С.А. Экзистeнциальный диалог; Н.Бердяев и Л. Шестов // Новый журнал. Нью-Йорк, 1964. Кн.75. С.218-227.

8. Визгин В.П. Бердяев и Шестов: спор об экзистенциальной философии // Историко-философский ежегодник-2001. М., 2003. С.303-324.

9. Arjakovsky А. Leon Chestow et Nicolas Berdiaev, une amitie orageuse // Cahiers de !'emigration russe.

10. Николай Бердяев и Лев Шестов. Переписка и воспоминания. Публ. Натальи Барановой-Шестовой // Континент. №30 (1981г., IV). С.293-313.

11. Бердяев Н.А. Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения // Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М., 1994. С.230-317.

12. Братство Святой Софии: материалы и документы 1923-1939. М.; Париж: YmCA Press 2000. 336 с.

Размещено на Allbest.ru