Социальные идеи христианской Европы

Концепция "общественного договора" Томаса Гоббса

Социальную философию Нового времени для нас будет представлять прежде всего Томас Гоббс, поскольку его концепция является ключевой. Все остальные есть в той или иной степени реакция на сформулированные им взгляды. Получилось так, что Гоббс почти на полтора столетия оказался в центре дискуссии об обществе, о социальном порядке.

Свою концепцию он изложил в книге "Левиафан", вышедшей в 1651 году. Левиафан - так называется всемогущее библейское чудовище, единственный недостаток которого в том, что оно смертно.

Гоббс сам был чуть ли не образцом долгожительства. Прожил более 90 лет, хотя должен был умереть в младенчестве, поскольку появился на свет недоношенным. Мать родила его с испугу перед нашествием Испанской армады на Британию. Он, тем не менее, продержался на земле долго и в полном здравии. В семьдесят еще играл в теннис, после восьмидесяти занимался профессионально переводами и сохранил ясность ума до самой смерти. религиозный мифологический античность возрождение

Теперь перейдем собственно к его размышлениям и ответам на вечные социальные вопросы:

-- Откуда берется общественный порядок?

-- Какой порядок правильный?

-- Как к нему нужно приходить?

-- И как его нужно сохранять, кто отвечает за порядок?

Концепция Гоббса получила название "концепции общественного договора", и мы попытаемся представить ее в виде общей схемы. Изначально существуют отдельные индивиды, стремящиеся к личному благу, выгоде и безопасности. Та "печка, откуда мы, вслед за Гоббсом, будем танцевать", - это эгоистический индивид, занятый стремлением к удовлетворению своих потребностей, желаний и к самосохранению, личной безопасности. Вот что мы имеем в качестве центра, первоначального элемента. Между этими индивидами изначально существует равенство, они равны по своей природе. Он формулирует это следующим образом: "Природа создала людей равными в отношении физических и умственных способностей".

Отсюда делает следующий шаг: поскольку люди равны по своей природе, то у них есть равное право на все. Что это значит? То, что этот эгоистический индивид, обуреваемый своими желаниями, имеет право на любой объект, окружающий его. Этим объектом может быть и жизнь другого человека. У меня есть право на владение твоим богатством, твоей семьей, твоей работой, твоей жизнью, но и у тебя есть точно такое же право на мое богатство, семью, работу, жизнь. Это состояние равенства прав людей на все существующее Гоббс называет "естественным состоянием".

Чем характеризуется это естественное состояние в первую очередь? Ввиду того, что каждый из нас имеет равные права на все, происходит взаимная вражда. К примеру, помните в одной детской сказке говорится: "Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная. Пришла весна, у лисы изба и растаяла. Она взяла да и выгнала зайца из его избушки и стала в ней жить". Согласно Гоббсу, имела полное право так поступить, потому что в естественном состоянии у нее такие же права на заячью избушку, как и у зайца. Да и на саму заячью жизнь у зайца прав не больше, чем у лисы. Могла бы съесть его на праздничном ужине в честь вселения в новое жилище. Но и сама она сможет хозяйничать в избушке, пока сумеет оборонять ее от посягательств прохожего петушка с косой или автоматом Калашникова.

Вражда эта в естественном состоянии распространяется на всех людей с неизбежностью. Так происходит, потому что мои желания, мой эгоизм могут выбрать себе любой объект, также и моя подозрительность, постоянно шепчущая мне, что у меня хотят отобрать принадлежащее мне, распространяется на любого человека. Вот она основная причина: с одной стороны, я могу захотеть все, что угодно, с другой - я подозреваю, что и любой другой может захотеть все, что угодно, то есть все мое и мою жизнь тоже, и я этого боюсь.

Таким образом, неограниченный эгоизм и подозрительность, страх делают естественное состояние неизбежной и неостановимой "войной всех против всех". Сам Гоббс в "Левиафане" не жалеет красок, чтобы подчеркнуть весь его кошмар и ужас: "В этом состоянии нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, нет судоходства, морской торговли, удобных зданий,… ремесла, литературы, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна"[7].

Таково естественное состояние человека, где он свободен абсолютно и равноправен. В нем нет различения справедливого и несправедливого, правильного и неправильного, нет собственности, нет даже разграничения между твоим и моим, что для Гоббса самый главный кошмар.

Говоря языком Ницше, в естественном состоянии человек пребывает "по ту сторону добра и зла". Поскольку оно есть состояние всеобщей войны, говорит Гоббс, то "на войне как на войне": вероломство, жестокость, обман - это превосходно, прекрасно, потому что приносит мне победу. Нет никакой несправедливости, если я, полагая, что ты хочешь меня ограбить, убить, предусмотрительно сделаю это раньше.

Возможность выхода из естественного состояния Гоббс видит отчасти в страстях, чувствах человека, отчасти в разуме. Он говорит следующее: "Страсти, делающие людей склонными к миру, суть страх смерти, желание вещей, необходимых для хорошей жизни, и надежда приобрести их своим трудолюбием. А разум подсказывает подходящие условия для мира, на основе которых люди могут прийти к соглашению"[7].

Итак, еще раз о том, что может вытолкнуть нас из кошмара естественного состояния. Во-первых, инстинкт самосохранения, страх смерти, которая отовсюду на меня смотрит. Как только человека я увидел, его сразу надо бояться, вдруг он что-нибудь замышляет ужасное. С другой стороны, некоторые условия, на которых, как подсказывает мне разум, я мог бы заключить соглашения с этими людьми, желающими у меня все отнять, а то и самого прикончить.

Условия эти мы находим в разуме как его естественные законы, то есть правила, по которым человеку надлежит делать все себе во благо, а не во вред. Этих естественных законов, от природы присущих человеку, Гоббс насчитывает и формулирует в "Левиафане" девятнадцать. Первые три из них определяют условия выхода из естественного состояния.

Первый закон состоит их двух частей: "следует искать мира, если возможно", а если нет, то "защищать себя всеми возможными средствами".

Второй гласит, если его коротко сформулировать: довольствоваться по отношению к другим той степенью свободы, которую человек допускает по отношению к себе.

И третий естественный закон, присущий разуму каждого человека: люди должны выполнять заключенные ими соглашения.

Гоббс говорит, что в естественном состоянии эти естественные законы разума невыполнимы. Следование им разоружает человека, и люди понимают пока нет некоей силы, принуждающей всех исполнять соглашения, они только благое пожелание. Тогда эта сила создается договором между людьми, совместным решением о передаче своих прав единому лицу. Новое единое лицо и есть государство, и теперь ему, говорит Гоббс, мы обязаны своим миром и своей защитой. То есть государство есть та самая сила, которая обладает возможностью принудить всех людей к миру. Мир между людьми - это принудительное, искусственное состояние. Естественное - это война, война эгоизмов.

Созданное государство обладает полным и непререкаемым суверенитетом по отношению к своим подданным, своим гражданам. Форма государства, по сути, не важна: демократия это, аристократия или монархия - для подданных лицо всегда одно. Любой служащий государства должен представлять все государство в целом и олицетворять его непререкаемый авторитет. Сам Гоббс лучшей формой считал монархию, но для его концепции это не принципиально. Главное, чтобы государство обладало полным суверенитетом, и этот суверенитет всегда могло продемонстрировать. То есть если государство решило, что некие подданные своими действиями угрожают порядку, оно с ними по установленному им закону тут же разобралось. Если перевести на язык наших теперешних политиков, то это такой главный бандюган "в законе", у которого сил больше, чем у кого-либо другого в обществе, и он потому любого может "замочить", где угодно.

Договор по поводу государства однократен, он совершается один раз, и подданные не могут его отменить. Народ по договору обязуется подчиняться государству и не должен пытаться его свергнуть. Это не значит, что так не бывает. На самом деле в качестве примеров естественного состояния Гоббс как раз приводит состояния общественных беспорядков, гражданской войны после свержения государственной власти. Когда государственный порядок рушится, никто никому не доверяет, все друг против друга ощетинились, ничья жизнь не защищена, ничья собственность, ничье хозяйство и всякая мирная созидательная деятельность становится невозможной. Самый наглядный пример - его любимая Англия периода революции.

Две важнейшие функции государства - это защита от внешних врагов и создание гражданского мира внутри, который и есть пространство для удовлетворения людьми своих интересов и желаний посредством труда и общения с другими. Пространство осуществления человеческого эгоизма, введенного в рамки закона. Именно под сенью государства вырастает гражданское общество, гражданская жизнь из конкуренции интересов индивидов и соглашений, договоров между ними, происходящих из этой конкуренции. Как следует из всей логики рассуждений Гоббса, договоры возможны только потому, что государство смотрит за ними и способно принудить людей к их исполнению. Если нет, то конкуренция опять приведет к естественному состоянию, к разрушению гражданского порядка.

Отсюда в гражданском состоянии для человека возможна не естественная, а гражданская свобода, которая существует внутри искусственного тела государства, и состоит она в том, чтобы делать незапрещенное в законах и установлениях государства. Он говорит, что свобода гражданская проистекает из умолчания закона. Позднее эта формулировка отлилась в классическую либеральную формулу: "Что не запрещено, то разрешено!"

Гоббс перечисляет, в чем человек свободен в государстве: покупать и продавать, богатеть, выбирать место пребывания, образ жизни, пищу, воспитывать детей, проводить свободное время и т.д. Таким образом, гражданская свобода принципиально отличается от естественной. Естественная свобода - это свобода удовлетворения любых своих желаний, она существует только в естественном состоянии и приводит к "войне всех против всех". В обществе гражданском существует только гражданская свобода, ограниченная и обеспеченная гражданскими законами. Общий принцип гражданских законов, которые должны соответствовать естественным законам человеческого разума, следующий: "не делай другому того, чего ты не желал бы, чтобы было сделано по отношению к тебе". Эти законы, по сути, есть "искусственные цепи" для каждого индивида, ограничивающие его естественную свободу и тем самым делающие ее возможной.

На этом закончим изложение концепции Гоббса и перенесемся на столетие вперед, в середину XVIII века, во Францию эпохи Просвещения. Главным последователем и оппонентом, критиком концепции Гоббса был Жан-Жак Руссо. Анализу социального порядка были посвящены прежде всего его работы "Рассуждения о происхождении и основаниях неравенства между людьми" и "Об общественном договоре".

Трансформация концепции общественного договора у Руссо

Руссо радикально изменяет оценку естественного состояния людей. Он полагает, что в естественном состоянии люди равны и самодостаточны. Поскольку первоначально нет собственности, то там нет и не может быть несправедливости. Человек там свободен и невинен, в каком-то смысле он находится "по ту сторону добра и зла". Точка зрения Руссо скорее не аргументированное опровержение Гоббса, а иная оценка того же самого состояния, окрашенная в позитивные, романтизирующие тона.

Руссо проводит в естественном состоянии границу: до того, пока там не возникает собственность, естественное состояние производит цельного, невинного, свободного человека, богатого сильными, яркими чувствами. Это совершенство, цельность дикости разрушается самим человеком, первым, который огородил определенный клочок земли и заявил: "Это мое!" - а другие люди ему поверили. Именно это и является, по сути, началом гражданского общества, и именно отсюда начинается война. Но это не гоббсова "война всех против всех", а война между богатством и бедностью. И вот исходя из этого состояния люди заключают договор об основании государства как гаранта мира между бедными и богатыми. Однако, как он утверждает, на деле богатые захватывают власть и не выполняют договора. Возникает новое противоречие между властвующими и подданными, подвластными, и власть, государство становится инструментом дальнейшего обогащения. Ступенью, на которой власть полностью утрачивает свою легитимность, законность, становится деспотизм. Здесь все подданные "равны в своем бесправии".

По существу это неизбежный этап развития всемогущего государства-Левиафана Гоббса. Но для Руссо это совсем еще не конец. В противоположность Гоббсу полным суверенитетом он наделяет народ, а не власть, и потому народ может свои общие интересы сформулировать в новом общественном договоре как общую пользу и в результате создать новое соглашение, договор между равными гражданами о полном отчуждении каждым всех своих прав в пользу всего сообщества.

Перед нами образ совершенно иного, не похожего на гоббсово общества. Общество Гоббса - это множество индивидов, ищущих своей выгоды, но под контролем всемогущего государства, задающего гражданскими законами общие правила поисков этой выгоды. Для Руссо вот это общество, которое проповедует Гоббс, с неизбежностью приводит к тому, что государство становится инструментом угнетения всего народа. Значит, власть имущие нарушили договор, и народ как суверен может создать его заново.

Проблема в том, как сделать, чтобы больше такого не произошло, чтобы власть имущие не использовали государство в своих интересах, как инструмент угнетения. Руссо восклицает: "Человек рожден свободным, а, посмотрите, он везде в цепях!" Значит, нужно создать общество, в котором все люди отчуждают свои права в пользу всего общества. В этом новом целостном обществе при такой общей воле, направленной на общее благополучие, человек может думать о себе, только думая обо всех остальных, добиваться благополучия для себя, но не использовать других как орудие, а ставить их благо как свою собственную цель. Таким же образом должны поступать и все остальные члены общества, к этому людей принудят законы, одинаковые для всех и выражающие общую волю.

Руссо говорит, что история привела общество к тому, что вместо цельного, свободного, самодостаточного человека получили человека частичного, лживого, вероломного, с тусклой убогой чувственностью. В этом виновата старая история, и нужно создать новую историю, новое общество, в котором подобное невозможно. В этом новом обществе каждый человек будет думать обо всех и будет поступать, только принимая во внимание интересы всех людей. Таким образом, совершенный порядок Руссо опирается на тотальную социализацию человека, когда человек всегда думает о себе как о части целого и поступает всегда в интересах целого. Перед нами совершенно неэгоистический человек, полная альтернатива неизбывно эгоистическому индивиду Гоббса.

По сути своей мы имеем дело с утопической программой, и эта программа выражает принципиально иной взгляд на социальную реальность по сравнению с получившей начало у Гоббса индивидуалистической концепцией общества. Здесь человек рассматривается как часть социального целого. Эти две точки зрения на общество, на поведение человека сформировали в дальнейшем два полюса социологии, известные под именами "социального атомизма" и "холизма", две крайние точки отсчета, по отношению к которым ориентирована любая социологическая теория. С одной стороны, общество рассматривается как собрание независимых, первоначально "атомарных" индивидов, как результат их взаимодействия, с другой - как некая социальная целостность, всегда онтологически предшествующая индивиду и обуславливающая его поведение. "Атомарный подход" характерен скорее для англо-американской социологии, "холистский" - в общем, для европейской континентальной социологии.

Теперь коротко о концепции Шарля Луи де Монтескье, старшего современника Руссо, который в стороне от споров об общественном договоре и который вообще как-то сам по себе. Во Франции его иногда называют истинным родоначальником науки социологии, что едва ли вполне справедливо, но.… Но он действительно первый из социальных мыслителей, у кого так естественно получалось мыслить социологически.

Монтескье о природе законов общества

Его первая анонимно опубликованная книга "Персидские письма" - почти социологический очерк о нравах и общественных порядках, стилизованный под письма путешествующих в Европе персиян. Этот прием оказался успешным для демонстрации социологического ракурса, угла зрения на действительность. Во-первых, восточные маски позволили Монтескье подсунуть под нос европейскому читателю как нечто вполне обычное, как просто другую жизнь картинки нравов таинственных мусульманских гаремов. Во-вторых, и это главное, отстранить от него и "остраннить", сделать необычными обычные для него правила, нормы, порядки, которых не замечают именно в силу их естественности, всегдашности. Чтобы он мог посмотреть на них со стороны. Если говорить словами классика будущей науки социологии Эмиля Дюркгейма, чтобы рассматривать их объективно, как "вещи". И, наконец, на их примере показать, как превзошли эти персияне даже образованных парижан в своем понимании устройства жизни европейцев, просто потому что правильно подходят к изучению его: они прежде всего внимательно наблюдают, затем сопоставляют, сравнивают наблюдения, размышляют над ними, оценивая с точки зрения разума, и, наконец, обсуждают выводы, к которым пришли, с другими разумными людьми, и все это терпеливо делают в течение многих лет.

Сам Монтескье в жизни следовал примеру своих персонажей и не торопясь, последовательно и основательно двадцать лет создавал главный свой труд "О духе законов", опубликованный впервые в 1748 году в Женеве. Здесь уже не просто демонстрация энциклопедической образованности, сведенной в единую классификацию, как это было принято в эпоху Просвещения, но попытка определения общей основы, детерминанты, из которой происходят общественные порядки естественным образом. То есть по своему замыслу, "по замаху", пусть и воплощенному лишь частично, труд Монтескье из века следующего, девятнадцатого - века позитивных наук и причинных обоснований.

Он поставил себе в заслугу установление общих принципов, из которых все разнообразие нравов и порядков общества проистекает как следствие. Утверждал при этом, что "принципы свои он вывел не из своих предрассудков, а из самой природы вещей". Во-первых, в самой природе человека наличествуют изначально естественные законы, которые и определяют его жизнь - это первоначальное состояние мира между людьми, которое опирается на осознание человеком собственной слабости, стремление добывать себе пищу, взаимная склонность к общению с другими людьми и, наконец, желание жить в обществе. Эти законы обеспечивают возникновение общества, а жизнь в обществе позволяет ощутить свою силу, и из этого ощущения превосходства силы начать войну как с другими индивидами, так и с другими обществами. Состояние войны (вернее, двух видов войны) вынуждает людей к созданию "позитивных законов", то есть разнообразных правовых норм, позволяющих выходить из войны в мирное состояние. Далее, как и полагается мыслителю эпохи Просвещения, он определяет устанавливаемые людьми законы следующим образом: "Закон, говоря вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли; а политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума"[27].

До этого места он рассуждает вполне в русле идей XVIII или даже XVII века, причем не так интересно, как Руссо или его английские предшественники Гоббс и Локк. Однако у Монтескье разум вовсе не суверен в создании законов - это, во-вторых и в главных, потому что отсюда начинается совершенно непохожее и самое интересное. В своей законодательной деятельности разум ограничен и ограничен существенно. Монтескье пишет: "Они (законы) должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату - холодному, жаркому или умеренному, - качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов - земледельцев, охотников или пастухов, - степени свободы, допускаемой устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на котором они утверждаются"[27].

Разумности в законах совсем непросто пробиться наверх через такое количество условий и ограничений. Непросто, но возможно, если бы вдобавок анализ разнообразия общественных порядков не привел Монтескье к радикальному и немыслимому для классика Просвещения выводу: "Человеческие соображения всегда подчиняются той высшей причине, которая делает все, что хочет, и пользуется всем, что ей нужно"[27]. И что же это за такая высшая причина, которая сильнее человеческих соображений, сильнее разума, которым она среди прочего пользуется? Монтескье вполне четко ее определяет: "Власть климата сильнее всех иных властей"[27].

Сказано-сказано, теперь требуется обосновать, доказать. И Монтескье между климатом и общественными порядками помещает характер народа, его чувственную организацию: "Если справедливо, что характер ума и страсти сердца чрезвычайно различны в различных климатах, то законы должны соответствовать и различию этих страстей, и различию этих характеров"[27]. Вторая часть постулата обосновывается традиционным способом, то есть вереницей подтверждающих примеров из жизни разных народов. Чтобы доказать его первую часть, например, что в странах с холодным климатом чувствительность людей к наслаждениям, боли, любви чрезвычайно мала, а в странах с жарким климатом напротив чрезвычайно сильна, Монтескье, помимо случаев из истории и обращения к общеизвестным для европейца истинам (скажем, к таким: "Чтобы пробудить в московите (то есть в нас с вами) чувствительность, надо с него содрать кожу"[27]), приводит эксперимент почти из области нейрофизиологии.

Для эксперимента ему понадобился овечий язык и микроскоп. В микроскоп он увидел на языке бугорки с волосками и между ними "пирамидки с кисточками", которые, по его мнению, и составляют орган вкуса. Затем он полязыка заморозил, и на этой части языка бугорки почти разгладились, а пирамидки с кисточками пропали совсем, но по мере оттаивания языка бугорки постепенно стали вырастать, а вместе с ними вновь появлялись и пирамидки с кисточками. Отсюда уже со всей определенностью стало ясно, что в холодном климате "чувствительные кисточки" спрятаны внутрь, что "понижает живость ощущений". Ту самую "живость ощущений", которая является отличительной чертой южных народов.

Вот она, доказанная очевидная зависимость чувственной организации, а отсюда и характера людей, от климата и формулировка новой цели перед науками о человеке и обществе: "Подобно тому, как различают климаты по градусам широты, их можно было бы различать и по степеням чувствительности людей"[27]. Для чего это надо? Чтобы объяснить происхождение общественных нравов и порядков. Роль разума принципиально меняется: при таком подходе разум больше не верховный законодатель, порождающий нормы и законы, а лишь инструмент установления порождающей причины этих норм и законов. Разум XIX, а не XVII - XVIII веков, разум позитивный, полезный, а не самодовлеющий.

Монтескье не настоял на такой функции разума, не провел ее через весь свой труд. Разум у него был и то и другое: и верховный законодатель, и просто лучший инструмент установления причины, от него не зависящей. Чаще первое, чем второе, потому Монтескье все-таки классик Просвещения и социальный философ, хотя и дальше других своих современников шагнувший из своего века в следующий, из века разума и всезнающей метафизики, в век позитивной и практически полезной науки - социологии.

Теперь коротко итоги. Социальная философия Нового времени ответила на вопросы, касающиеся природы социального порядка. Во-первых, откуда взялся такой социальный порядок, что он из себя представляет? И этот теперешний социальный порядок определен как гражданское состояние общества. Он произошел из естественного, или природного состояния общества, которое характеризуется изначально природным человеческим эгоизмом (у Гоббса, например), природным равенством прав людей и, исходя из этого, "войной всех против всех". В этой войне человек не способен обеспечить ни своей собственности, ни своей жизни, и для того, чтобы сохранить это он заключает договор со всеми другими людьми, отказываясь от части своих прав в пользу некоего третьего лица - государства, и вследствие этого возникает гражданское общество. Государство становится гарантом прав каждого человека и, в первую очередь, его права на собственность.

Такая природа происхождения гражданского общества была фактически общепринятым взглядом, спор возник по проблеме суверенитета. Гоббс утверждал, что суверенитетом наделено только государство. Его последователи и критики Джон Локк и в особенности Руссо полагали, что суверенитет остается у народа, а государство - это объект договора народа, и как объект, оно может быть заменено другим государством.

Руссо формулирует определение правильного порядка. Это такой государственный и общественный порядок, когда люди добровольно превращают свою свободную волю в общую волю всех и, таким образом, становятся частью целого, не утрачивая, как ему представляется, своей свободы. И у Гоббса, и у Локка и у Руссо пока нет различения общества и государства. Эти термины используются как синонимы, и в этом они следуют традиции средневековой и античной мысли. Но в философии Руссо впервые возникает пространство для различения общества и государство. У него общество, пусть под именем "народ", "нация", имеет суверенитет и приоритет над государством. Власть, государство тогда становятся чем-то вроде комитета по управлению делами всего народа. Отсюда его склонность к республиканскому правлению как к наилучшему способу воплощения общей воли народа.