Популярная философия

Познаваем ли мир, в котором нет ничего устойчивого и общеобязательного, но все субъективно и относительно. Скорее всего - не познаваем. Заслуга философской софистики состоит в том, что она впервые в греческой философии попыталась разрешить гносеологическую проблему. Архаические философы от Фалеса до Демокрита не сомневались в познаваемости мира, поэтому их больше беспокоили вопросы о его устройстве (космологические) и происхождении (космогонические).

Софисты, в свою очередь, считали, что прежде чем рассуждать о мироздании, первоначально требуется выяснить - можем ли мы о нем вообще что-либо узнать или наш удел - оставаться в полном неведении и потому полагать истинным то, что кажется нам таковым. В ответе на данный вопрос они склонялись ко второму, и поэтому их учение является также агностицизмом (гносис - знание, а - отрицательная частица в греческом) - тезисом о непознаваемости мира или же скептицизмом (от греческого скептомай - сомневаюсь) - сомнением в возможности его познания. Например, софист Горгий Леонтийский сформулировал собственные взгляды в виде трех положений: во-первых, ничего нет; во-вторых, если что-то и существовало, то оно было бы непознаваемым; в-третьих, если кто-то и смог что-либо познать, то не мог бы передать полученное знание другому.

Софистам противостоит знаменитый греческий философ Сократ Афинский. В отличие от них он считал, что истина, так же, как Солнце в небе, всё освещающее и всех согревающее, может быть только одна. Она едина для всех, общеобязательна и объективна, то есть существует вне нас и независимо от наших желаний. Не мы ее придумали и не нам ее отменять. Данная истина существовала до нас и будет существовать всегда. Где бы ни жил и кем бы ни являлся человек, он не может не подчиняться ей, потому что она абсолютна.

Например, совершенно различных людей объединяет рождение и смерть, они радость и печаль, они дышат и ощущают биение собственного сердца. Так же и мы едины и нет между нами различий перед лицом одной истины, разлитой во всем, все освещающей и пульсирующей в каждой человеческой душе. Если кто-то и вздумает утверждать, что он не подчиняется и не признает ее, что у него существует индивидуальная истина, это будет являться самообманом, попыткой отвернуться от неизбежного. Невозможно никому из нас, считал Сократ, отказаться от общей для всех нас истины, как нельзя отказаться от того, например, что ты - человек, как нельзя отказаться от собственных глаз, рук и ног, сердца и разума.

Что же это за истина? Где она? Чем является? Отвечая на поставленные вопросы, Сократ говорит, что было бы слишком самонадеянно кому-либо из смертных полагать, что он наверняка знает эту истину и точно может сказать, что она из себя представляет. Единственное, что мы можем утверждать - подобная истина существует. Но говорить, что она есть нечто уже определенное, совсем известное, раз навсегда найденное и установленное - невозможно, поскольку речь идет об абсолютной истине, а человек как существо далеко несовершенное никогда не может достичь абсолюта.

Даже наоборот, единственное, что мы знаем точно - собственное незнание, трудности, которые встают перед нами при попытках что-либо познать. Поэтому одно из известнейших изречений Сократа гласит: «Я знаю, что ничего не знаю». Но наше неведение истины совершенно не означает, что ее нет. Мы просто не знаем, какая она, и насущной задачей каждого человека и является поиск реально существующей, единой для всех, но неизвестной вполне истины.

Причем искать ее любой из нас должен самостоятельно, потому что ни один авторитет, каким бы уважаемым он ни являлся, не может точно знать, какова истина и на данном основании вести за собой других. Самостоятельный поиск всегда чреват сомнениями, противоречиями и долгими размышлениями, но только подобным способом - тернистым и многотрудным - человек может если не обрести истину, но хотя бы приблизиться к ней. Данный метод получил название эвристического (от греч. эвриско - я нахожу).

Философ, говорит Сократ, должен содействовать ищущему в его начинаниях: не предлагая готовых ответов, он всего лишь помогает ему сориентироваться в необъятной стихии мыслей и идей, в которую вступает желающий найти что-либо истинное. Поэтому сократический метод также является майевтикой (от греч. майевтикос - повивальный): философ оказывает помощь рождению истины, но его участие в этом отнюдь не решающее, так как она все же должна рождаться сама в душе и разуме человека.

Однако будут ли люди заниматься поиском какой-то неведомой и далекой истины, если повседневная жизнь прекрасно понятна им и для нее совсем не требуется никаких особых раздумий? Допустим, человек зарабатывает достаточно денег для безбедного существования, имеет почет и уважение в обществе, у него привычные занятия и уверенность в завтрашнем дне. Он утром идет на работу и неплохо выполняет свое дело, получая от работы немало удовольствия, вечером возвращается к очагу, где ждет его кружка доброго вина и наслаждение отдыхом.

Чего же более? Зачем размышлять о каком-то не вполне понятном бессмертии, смысле жизни, собственном предназначении во Вселенной, о долге, добродетели и еще неизвестно о чем, если все достаточно хорошо? Обычный круг жизни уводит человека от подобных мыслей, заслоняет их собой, в то время как они, возможно, и являются главными, а все повседневное - суета и вздор, иллюзия жизни, неподлинность существования. Сократ считал необходимым постоянно напоминать людям, что помимо привычных дел существуют заботы высшего порядка, иначе мы окончательно погрязнем в земной рутине и напрочь забудем о настоящем, истинном и нетленном, потеряв право называться именем человека - существа разумного, и потому не способного не размышлять о глобальном и вечном.

Он сравнивал себя с оводом, который больно жалит спокойно пасущуюся на лугу лошадь, не давая ей стоять на месте, медленно тучнеть и жиреть. В беседах афинский мыслитель тонко подводил слушателей к пониманию того, что никто не может быть доволен собственной жизнью и собой, что не существует пределов вопросам, сомнениям и стремлению к более совершенному. При этом он использовал приемы и методы, к которым часто прибегали софисты: ставил человека в интеллектуальное затруднение, озадачивал его противоречиями, заставлял усомниться в очевиднейшем и предположить невозможное. Только софистика ставит целью смутить человеческий ум, сбить его с толку, чтобы показать относительность и субъективность всего, а Сократ делал подобное для того, чтобы через сомнения и мыслительные тупики подтолкнуть человека к поиску объективной и вечной истины.

Понятно, что подобные «приставания» Сократа далеко не всем являлись по душе. Как лошадь стремится прихлопнуть назойливого овода, так и афиняне решили избавиться от беспокойного философа, который своими вопросами «портил» людям беззаботную жизнь. Против Сократа организовали судебный процесс, обвинив его в бесчестии - словно он не почитает государственных богов, не уважает традиций и развращает юношество. Понятно, что он не делал ни того, ни другого, ни третьего, однако его осудили слишком жестоко: Сократ выпил чашу с ядом. После казни философа его сограждане сразу раскаялись и воздали ему почести, как, впрочем, всегда происходит в подобных случаях.

Сократ не оставил после себя никаких сочинений, поэтому узнаём о нем из трудов его современников, а также по свидетельствам многочисленных учеников и последователей. Афинский мыслитель принципиально ничего не записывал, заявляя, что книга - это ровно столько, сколько в ней есть, ее ни о чем не спросишь, не поспоришь, и никакой текст никогда не заменит живого человеческого общения, и излагал личные воззрения в устном виде. Жизнь Сократа уже являлась философией и можно сказать, что Сократ не записывал собственное учение, поскольку жизненный путь философа являлся наиболее ярким воплощением его взглядов, в силу чего он стал своего рода символом философии, ее пафосом на века.

Живи настоящим.

(Аристипп).

Влияние Сократа на греческую мысль оказалось столь значительным, что после его смерти возникло несколько философских школ, называемых сократическими, каждая из которых по-своему продолжала разрабатывать идеи афинского мыслителя.

Одной из наиболее известных школ являлась киренская, основанная философом Аристиппом, уроженцем города Кирены. Вслед за Сократом он спрашивает, что является общим для всех людей, в чем сходны друг с другом человеческие жизни, какими бы разными они ни были. Наверное, подобное стремление - к счастью или, как говорит Аристипп, к Благу. Кто из нас не хочет, чтобы ему было хорошо? Найдется ли на земле тот, кто сознательно выберет страдания? Даже если и найдется, значит, они для него являются чем-то положительным. Благо, следовательно, является основой, объединяющей всех нас, и потому вполне может быть предметом философского исследования.

Итак - что такое Благо? Чем является? Откуда берется и по каким законам устроено? Благо - это то, что открывается нам исключительно через ощущения. Когда человеку хорошо, ему не надо логическим путем обосновывать свое состояние, поскольку одного ощущения чего-то положительного достаточно для обоснования мнения, что Благо в данный момент существует.

Наоборот, если кому-то плохо, надо ли раздумывать ему - плохо сейчас или нет? Одного ощущения чего-то плохого достаточно для осознания того, что хорошего в настоящую минуту нет. Критерием Блага, следовательно, являются наши ощущения, точнее - положительные и отрицательные эмоции, которые мы в них испытываем. Значит, когда мы обладаем набором определенного удовольствия, можно говорить о наличии Блага, и напротив, если мы претерпеваем страдания, следует констатировать отсутствие оного.

Таким образом, вполне обоснованной и достойной целью человеческой жизни должно быть стремление к первым и избежание вторых. Философия киренской школы является поэтому гедонизмом (от греч. гедонэ - удовольствие), то есть культивацией удовольствий. Однако выбор их, говорит Аристипп, не должен быть безусловным или слепым. Если безрассудно гнаться за удовольствиями, можно впасть в зависимость от них, которая является страданием. Поэтому выбор одного и избежание другого должно быть прежде всего разумным: если за удовольствием последует большее страдание, от подобного удовольствия следует с легким сердцем отказаться и, наоборот, если за страданием последует большее удовольствие, подобное страдание следует безропотно претерпеть. Таким образом, гедонизм киренской школы не абсолютный, но ограниченный трезвым рассудком.

Кроме того, полагал Аристипп, природа удовольствия такова, что оно всегда ценно только настоящим моментом. Можно ли вполне насладиться прошлым удовольствием? Доставит ли нам воспоминание о нем, каким бы прекрасным оно ни было, столько же радости, сколько мгновение, которое было заполнено им? К тому же, осознание потерянного во времени чего-то хорошего, приводит нас к печали. Тем более невозможно в настоящий момент испытать удовольствие, которое только еще ждет нас, ибо будущее всегда неопределенно, во многом сомнительно и не вполне нам принадлежит. Надежда на предстоящее тоже всегда чревата разочарованием: если ожидаемое не произойдет, это доставит нам немало страдания.

Поэтому только то удовольствие является несомненным Благом, которое происходит именно сейчас. Каждую минуту нашей жизни следует наполнять всеми возможными положительными эмоциями, и не оглядываться на прошлое и не смотреть в будущее, поскольку подобные занятия - пустые и неблагодарные. Только настоящее имеет смысл. Поэтому нам следует не терять его, не пропускать мимо, а максимально пользоваться им, делая собственную жизнь насыщенной и содержательной. Иначе можно провести ее в бесполезных раскаяниях или сожалениях об уже ушедшем прошлом или в бессмысленных заботах о неизвестном и еще не наступившем будущем, при этом наша жизнь пройдет мимо нас - будто бы ее не существовало совсем.

Не преступно ли поступать подобным образом по отношению к себе? Как видим, известнейший и знаменитый призыв - «живи настоящим» - не просто наивная декларация, а философская позиция, являющейся довольно древней, вполне обоснованной, и достаточно точно и ярко сформулированной киренской сократической школой.

Назад к природе.

(Диоген).

Второй не менее известной сократической школой являлась киническая, основанная философом Антисфеном Афинским. Подобно Аристиппу, Антисфен полагал, что стремление к Благу является главной особенностью любой человеческой жизни и поэтому достойно философского рассмотрения. Только если Аристипп спрашивает, что необходимо достичь для Блага, Антисфен задает вопрос о препятствиях, мешающих его достижению - прежде всего требуется устранить то, что преграждает нам путь к счастью.

Первой и самой главной помехой, по мнению Антисфена, является имущество или частная собственность. Кажется, что плохого в том, если кто-то чем-либо обладает? Напротив, имущество считается всеми несомненным Благом. В действительности, оно самое большое на свете несчастье из всех возможных. Тот, у которого ничего нет, во-первых, завидует тому, у кого есть, а зависть - чувство, несомненно, страдальческое; во-вторых, неимущий изо всех сил стремится что-то приобрести и при этом напрягается, проводит жизнь в вечной погоне и борьбе, следовательно - в страдании.

Тот, кто владеет каким-либо имуществом прежде всего боится его потерять, и жизнь его превращается в страх - чувство самое неприятное. Если ему и случится расстаться с богатством, он будет страдать еще сильнее, поскольку, привыкнув к одному, он вряд ли сможет приучить себя к обладанию меньшего. Неимущие завидуют, имущие боятся, первые готовы посягнуть на вторых, которые, в свою очередь, стремятся оградить себя от произвола первых. Зависть и страх порождают ненависть и вражду, и на земле постоянно происходят столкновения, и люди терпят всяческие бедствия. Имущество - корень всех человеческих зол.

Какое преступление от маленького до самого великого - не было порождено корыстными мотивами? «Проклятая жажда золота» все пять тысяч лет человеческой истории толкала людей на кровопролитие и насилие, подлость и бесчинства. Инстинкт частной собственности заставлял их совершать самые низкие и гнусные поступки и забывать, подчас, о своей человеческой природе.

Вторым препятствием к достижению Блага является зависимость каждого из нас от стереотипов, правил, норм и условностей, навязанных нам обществом. Все мы с детства прекрасно знаем, что одно считается хорошим, а другое - дурным, что-то обязательно поощряется, а иное непременно осуждается, и даже наказуемо. Каждый должен постоянно подавлять личные желания и делать не то, что хочется, но то, что предписано и надлежит. Ограничение себя искусственными и условными общественными установлениями, подчас совершенно глупыми и бессмысленными, доставляет нам, несомненно, отрицательные эмоции.

Чтобы ощущать себя счастливым, человеку необходимо освободиться оттого, что мешает этому. Прежде всего, следует сделать себя свободным от любого имущества, во-вторых, обрести свободу от общественных стереотипов и норм, поступать всегда так, как хочется, пребывать в гармонии с собой. Кто выполнит поставленные требования, станет существом, живущим совершенно естественно, то есть в полном согласии с природой, а также - предельно свободно, и именно поэтому - счастливо.

Однако подобная жизнь подобна существованию животных, чего Антисфен нисколько не отрицает. Напротив, он подчеркивает, что животные, находясь в единстве с окружающим миром, живут необычайно просто, ничего не имея и никогда не стыдясь, не раскаиваясь, не надеясь, не отчаиваясь, они не ведают наших страстей и свободны от наших страданий и потому всегда безмятежны и беззаботны. За призыв уподобиться животным современники прозвали Антисфена и его последователей собаками (в греч. - кюон), поэтому школа и получила название кинической, а ее представители являлись киниками («собачествующими» философами). В латинском языке они стали называться циниками. Сейчас мы понимаем под этим словом наглеца, пренебрегающего нормами морали, но, как видим, современный смысл данного понятия слишком далек от его первоначального содержания.

Кинизм - это философия, говорящая о совершенстве и гармонии природы и губительном несовершенстве цивилизации, призывающая вернуться к естественному состоянию и проповедующая аскетизм - ограничение потребностей и анархизм - безусловную личную свободу человека от всего навязанного ему извне.

Самым выдающимся представителем кинической философии является ученик Антисфена Диоген Синопский, наиболее последовательно воплотившего в жизнь основные принципы кинизма. Замечательный сюжет об этом философе, прекрасно иллюстрирующий его учение, содержится в романе В.Ф. Тендрякова «Покушение на миражи».

«… в переполненном Коринфе все, все спешили хоть одним глазом, хоть издалека, хоть из толпы, через головы других увидеть похожего на молодого бога господина Эллады. Спесивые аристократы и рабы, мужественные воины и суетные женщины, дряхлые старцы и дети, коренные жители и приезжие - все, все сгорали от любопытства.

Только один человек в городе не пошевелился, чтоб взглянуть на Александра, царя македонского. Он и сам был известен и в Коринфе и далеко за его пределами - Диоген из Синопа, странный мудрец. Он угрюмо презирал богатство, ел что придется, облекал немытое тело в рваные тряпки, жил в бочке. Его побаивались, к нему испытывали жгучее любопытство, охотно слушали его гневные обличения, но, выслушав, шли, однако, домой, подходящую бочку для жилья искать еще никто не пытался…

Александр не мог не слышать о Диогене, ему еще не доводилось видеть человека, который оставался бы к нему равнодушен. Такого следовало завоевать. И предводитель эллинов в сопровождении торжественной свиты и теснящейся толпы горожан направился к бочке.

Диоген лежал на мусорной земле, грелся на солнце - сивая от пыли борода, копотно-черное, пропаханное морщинами лицо, костляво-крючковатые руки, усохшее тело, укрытое бурым от грязи, ветхим гиматием, из-под которого торчали босые, узловато-старческие ноги с обломанными ногтями. Он не пошевелился, лишь приподнял мятое веко, глянул дремотно темным глазом на юного властелина, на остолбенело-величественных вельмож, на толпу, сдерживаемую воинами в начищенных латах. На поклон и вежливое приветствие царя он небрежно кивнул нечесаной головой.

У Александра персиковый румянец на щеках, влажные глаза, в смелом разбросе густые брови, плечи широки, певучими складками с них стекает легкий, из заморской «древесной шерсти» хитон, перехваченный золотым поясом. В кроткие минуты он обычно клонил голову влево, глядел сейчас с серьезным - почти детским - любопытством на лежащего во прахе прославленного философа.

А свита позади, полыхающая пурпуром, сверкающая серебром и золотом, недоуменно взирала на встречу людей, схожих друг с другом ровно столько же, как солнце в небе с придорожным булыжником. Один равен богам, а в другом нет человеческого, даже не раб, почти животное. Но на этот раз господином держится не богоподобный - царь почтительно стоит перед возлежащим нищим.

И Александр почувствовал: победить не в силах, любая победа тут окажется смешной в глазах всех. Но в его силах осчастливить.

- Что могу для тебя сделать? Проси! - произнес он в порыве.

Диоген повел темным взглядом и смежил мятые веки.

- Посторонись немного. Ты закрываешь мне солнце.

Свита замерла, а толпа пришла в движение. Не все слышали ответ, но все хотели его знать.

- Клянусь Зевсом! - воскликнул царь с молодой запальчивостью. - Если б я не был Александром, то стал бы Диогеном!

Он кинул последний взгляд на дремлющего черноногого философа, и свита почтительно расступилась перед ним…

Все схлынули, остался один - невысок, худощав, на скуластом лице в подстриженной бородке прячется насмешливая улыбочка. Он подошел и, осторожно подвернув белую хламиду, опустился на землю.

- Ты узнаешь меня, Диоген?

Сумрачный глаз блеснул настороженно и недоброжелательно. Диоген не ответил.

- Не притворяйся, что не помнишь меня, - с усмешкой продолжал подсевший.

- Хорошо помню, - сипло объявил хозяин. - Этот ребенок возит тебя с собой, Аристотель Стагирит, как дорогую игрушку.

- Он перестал играть в логику и этику, Диоген. Он теперь собирается играть народами и царствами. Я больше ему не нужен.

- Однако ты все еще с ним.

- В последний раз. Возвращаюсь в Афины, там ждут меня ученики попроще.

Диоген сердито фыркнул:

- Будешь снова учить - принимайте этот гнусный мир, и он примет с объятиями вас.

Аристотель по-прежнему таил в бороде усмешечку.

- Из твоей бочки мир действительно выглядит непривлекательно.

- Я спрятался от него в бочку потому, что досыта нагляделся, как люди испакостили его. Больше не хочу видеть.

- Испортили мир? Значит, он когда-то был хорош?

- Он и сейчас еще хорош там, куда люди не могут добраться.

- А как ты мог видеть такие места, Диоген, куда люди не добрались?

- Подыми голову, Аристотель, - сердито сказал хозяин бочки. - И делай это почаще. Видишь небо? Оно чисто, не затоптано и не заплевано. Сравни его с грязной землей. А ласточек видишь?.. Они свободны и счастливы. Такой чистой когда-то была и земля. И на ней жили свободные люди, которые, как ласточки, не желали себе много.

- Их наказали боги?.. Ох, это старая сказка, Диоген.

- Не лукавь со мной, Аристотель. Я же знаю - ты не из тех, кто кивает на богов. И я не глупей тебя. Люди сами наказали себя.

- Кто и когда это сделал?

- Не все ли равно - когда. Давно! Стерлось из памяти… А кто первый начал портить жизнь - догадаться можно.

- И кто же? - поинтересовался Аристотель. - Наверное, такой же жадный до власти, как Александр Македонский, почтивший тебя сейчас?

Диоген презрительно хмыкнул:

- Плоды созревают после того, как из семени вырастет дерево. Александры появились потом.

- Кто же тот злодей, бросивший дурное семя?

- Усердный земледелец! - своим сиплым голосом возвестил Диоген.

Аристотель с прищуром уставился на него - пыльная борода, хмурый лоб, мятые веки, под ними беспокойные глаза. Прячась в бочке, этот старый почитатель Сократа, похоже, слышит все, о чем говорят его собратья. Совсем недавно Аристотель высказал мнение, что наилучший из всех людских слоев - земледельцы, бесхитростно делающие свое дело, всех кормящие, ни во что не сующиеся, не стремящиеся править другими людьми. Они никому не приносят вреда - только пользу. Воистину соль земли. Диоген делает выпад.

Аристотель посерьезнел и спросил наивежливейше:

- Объясни мне, чем земледелец, да еще усердный, мог испортить счастливый мир.

- Он понял, что мотыга плохо кормит его, догадался построить себе соху, запряг в нее вола…

- Разве это преступление, о Диоген?!

- Самое большое. Такого преступления никогда не сделает твой Александр, как бы он своими войсками ни старался убивать, разрушать, сжигать. Александр - кроткий агнец, если сравнить его с первым погоняльщиком вола на поле… Я не кляну этого земледельца, Аристотель, нет! Он и не знал, что открывает злую дверь в мир. Он хотел только больше обработать земли, больше получить хлеба, чтоб не голодать с детьми. И получил… Да, да, соха не только накормила его досыта, но дала лишний хлеб. Лишний, Аристотель! Тогда-то все и случилось. Тогда слабого уже можно заставить - ходи за сохой, добывай мне, сильному, хлеб, а я стану кормить тебя, как кормлю вола. Кормить и погонять, чтоб держать новых волов, новых рабов и еще больше, больше получить себе с них. Не насытиться уже никогда! В мире родилась жадность, Аристотель. От жадности - жестокость. От жестокости - ненависть! Мир испортился…

- И все началось с сохи… - Прежняя усмешка вернулась к Аристотелю. - Заставим земледельцев разбить свои сохи. Возьмем снова в руки мотыги. Ты этого хочешь, Диоген?

- Теперь уже надо разбивать не только соху, а все, что она нажила, - дворцы и богатые дома, театры и ристалища, даже храмы… Пусть даже боги не смущают нас богатством! Надо собрать все золото какое есть и утопить его в море. Надо заставить скинуть богатые одежды и сжечь их на площадях. Тех, кто посмеет противиться, предавать смерти. Человек должен вернуться к самому себе!

- То есть должен походить на тебя, Диоген?

- Я показываю как можно быть счастливым, когда ничего не хочешь… Не лучше ли всем вести себя так, как веду себя я! Не рваться ни к славе, ни к богатству, не завидовать другим, не надрываться на работе, чтоб получить лишнюю гроздь винограда. Кому тогда придет в голову замахнуться на тебя, обидеть, отнять твою жизнь?

- Все, как ты, Диоген?

- Все, как я! И это так просто!

- А позволь тебя спросить: почему ты не завел в своей бочке семью, не вырастил детей?.. Не надо, не отвечай, без того ясно. Тот, кто довольствуется бочкой, не хочет себе лучшего, вряд ли сумеет хорошо заботиться о детях. Им возле бочки придется не доедать, зарастать грязью, мерзнуть от холода. И если они не умрут, то вырастут слабыми и болезненными, дадут хилое потомство. Все, как ты, готовые иметь самое малое, лишь бы не осложнять жизнь. Да люди выродятся тогда, Диоген! На земле будут выть волки в одичавших виноградниках.

- А не получится ли иначе, Аристотель: люди, соперничая в жадности, так ожесточатся, что перегрызут друг друга? И тогда волки в одичавших виноградниках все равно будут выть.

- Оглянись, Диоген, кругом. Оглянись повнимательней. Лев в пустыне грызет газель, коршун в небе хватает ласточку, лисица жрет мышь, а все живое, однако, не оскудевает. Так повелевают боги. Или кто-то свыше богов. И не тебе, Диоген, сокрушать это.

Напряженно скособоченный Диоген устало обмяк, отвел глаза, долго угрюмо молчал.

- Ты прав, всезнающий Аристотель, - глухо согласился он. - Боги жестоки… Вот потому-то я и прячусь от них в бочке. Ничего не прошу у богов себе, но и помогать им не хочу. Иди, угодный богам Аристотель из Стагира, иди, тебя ждут новые ученики. Одного ты уже вырастил для мира, кажется, он щедро напоит его кровью. Готовь других, говори им, чтоб не стеснялись душить друг друга и не стонали, если кто-то станет душить их. Так уж заведено в нашем мире. Иди, Аристотель, я хочу спать.

И Диоген полез в свою бочку…»

Критика киническим философом цивилизации слишком актуально звучит именно сегодня, в конце XX века, когда совершенно очевидно, что пресловутый прогресс человечества оборачивается не процветанием, а гибелью мира.

Вещество без Идеи - ничто.

(Платон и Аристотель).

Знаменитым учеником Сократа являлся философ Платон Афинский. Настоящее имя его - Аристокл, а Платон - это прозвище, которое переводится с греческого как «Широкий». Он получил его либо за крепость телосложения, либо за широкий лоб, либо за широту мысли. Если Сократ ничего не писал, Платон оставил много сочинений, которые в современном издании занимают четыре больших тома. Его произведения написаны, в основном, в форме диалогов, главным действующим лицом которых является Сократ, беседующий с философами на различные темы.

Одной из основных мыслей Платона является известное утверждение о том, что видимое не есть реальное: если мы что-то видим, это совсем не означает, что оно существует именно так, как нами воспринимается. Подобная идея является одной из вечных в философии. Вспомним, элейские философы говорят - мы видим вокруг себя движение и изменение, но в действительности ничто не движется и не меняется; Гераклит утверждал, что если нечто наблюдается нами неизменным, это не означает, что оно действительно таково, просто никто не замечает всеобщее и непрекращающееся движение; вы думаете, говорит нам милетский философ Анаксимен, что вокруг нас - разные вещи, ничего подобного - все, кажущееся различным, существует одно и то же вещество - воздух, только в разных состояниях; мы видим горы и деревья, луга и озера, звезды и планеты, утверждает Демокрит, и совсем не понимаем, что нет ни того, ни другого, ни третьего, а существует только набор невидимых нами атомов, движущихся в пустоте. Итак, возможно, что видим мы одно, а в реальности существует совсем другое.

Стараясь лучше понять теорию Платона, представим следующую картину. Допустим, перед нами лежат три предмета - яблоко, груша и слива. Эти вещи совершенно различные и не похожие друг на друга (яблоко - это не груша, груша - не слива и т.д.). Но в них присутствует нечто общее, сходное, делающее их отличными от других вещей, объединяющее их в одну группу предметов. Это общее мы называем словом «фрукт». Теперь спросим - существует ли фрукт в реальности, то есть в качестве вещи, в которой были бы собраны всевозможные фрукты земли, в качестве предмета, который можно было бы посмотреть или потрогать? Нет, не существует, говорим мы. «Фрукт» - только понятие, термин, имя, название, которым мы обозначаем группу сходных между собой вещей.

Реально существуют только данные предметы, а их названия реально в мире не существуют, поскольку они находятся в качестве понятий или идей только в нашем сознании. Так считаем мы. Но ведь вполне можно предположить, что все обстоит совсем наоборот. Реально и сначала существуют идеи или понятия вещей, и не в нашем уме, а сами по себе, вне нас, только в особом, высшем, недоступном нам мире, а вещи, которые нас окружают - только порождения данных первичных сущностей - идей и являются их отражениями или тенями, и поэтому реально не существуют.

Подобная мысль - главная в учении Платона. Нам кажется, говорит он, что мир один - тот, который мы видим вокруг себя, в действительности существует два мира: один - высший и невидимый мир идей, другой - низший и воспринимаемый нами мир вещей. Первый порождает второй. Существует, например, в высшем мире идея лошади, она и обуславливает каждую конкретную лошадь, которая находится на земле. Идеи вечны и неизменны, а вещи преходящи и изменчивы. Но наш мир не вполне низший, потому что ниже его находится материя. Идеальный мир Платон называет Бытием, материю - Небытием. Она - ничто с его точки зрения, но она есть.

Как это понимать? Мысленно перемешаем разнообразные вещи нашего мира до состояния однородной массы. Получится некое мировое месиво, в котором не будет ни конкретных предметов, ни их свойств. Что можно будет сказать об этой массе? Ничего. Какая она? Единственно возможный ответ - никакая. И в данном смысле она ничто, Небытие. Наш мир возникает как раз на стыке материи и мира идеального: какая-либо высшая сущность - идея из бесформенной частицы материи творит нормальную, воспринимаемую нами вещь. Поэтому предметы физического или чувственного мира более совершенны по сравнению с никакой материей, поскольку в их появлении решающую роль играют вечные и неизменные, действительно сущие идеи.

Вещи телесного мира являются их проекциями, контурами, бледными подобиями или, лучше всего - тенями. Для иллюстрации своего воззрения Платон предлагает следующую аллегорию. Представьте себе, говорит он, что мы сидим в пещере спиной к входу и смотрим на ее стену. За нами в солнечных лучах проходят какие-то животные, пролетают птицы, растут цветы. Мы же видим на стене пещеры тени данных предметов, но поскольку сидим спиной к выходу, не знаем об их существовании - нам кажется, что наблюдаемые тени и есть предметы и представляют собой единственно возможную реальность.

Но вот, допустим, кому-либо удалось оглянуться и увидеть предмет, который, конечно же, в тысячу крат совершеннее по сравнению со своей тенью. Увидевший поймет, что все время принимал тень за вещь, сравнит одно с другим и удивлению его не будет предела. Он осознает, что настоящий мир совсем не такой, каким он его раньше видел, восхитится, и уже никогда более не будет смотреть на жалкие тени, но все силы направит на созерцание самих предметов; более того, он выйдет из пещеры, желая увидеть, что помимо ее низкого свода, серых, мрачных стен, гнилого воздуха существуют широкие зеленые равнины, прекрасные луга, свежий простор, бесконечное лазурное небо, на котором сияет великое Солнце.

Также и в нашей жизни: мы видим вокруг себя различные вещи и полагаем их реально и единственно существующими, не понимая, что они - всего лишь ничтожные отражения, несовершенные подобия или бледные тени идей - сущностей мира действительного и в высшей степени подлинного, но недоступного и невидимого. Если бы кому-то из нас удалось увидеть за физическими вещами их настоящее начало - идеи, сколь бесконечно он презрел бы материальный, телесный мир, нам близкий, понятный и привычный, в котором мы живем, считая его единственно возможным.

Поэтому задача каждого из нас - за неподлинным увидеть подлинное, за нереальным - действительное, за материальным - идеальное, за контуром - настоящие очертания, за фантомом сущего - истинное Бытие. Как это сделать? Человек не полностью принадлежит миру вещей. У него существует душа - сущность вечная и идеальная, связывающая его с невидимым миром. После смерти тела душа отправляется именно туда, пребывает там определенное время и при этом созерцает идеи, приобщаясь к высшему знанию. Потом она спускается в материальный мир и, вселяясь в какое-нибудь тело, забывает о своем знании.

Однако забыть не означает не знать совсем, ибо в данном случае остается возможность вспомнить. Получается, что рождающийся человек уже все знает, но только потенциально. Ему не следует познавать с нуля и шаг за шагом приобретать знания. Он должен всего лишь обнаружить их в себе, проявить, вспомнить забытое. Поэтому познание по Платону - это припоминания души.

Позже данное воззрение получило название «теории врожденных идей». Однако, несмотря ни на какие усилия, мы не способны постичь идеальный мир; хорошо если нам откроется хотя бы его маленький элемент или фрагмент. Мы - хотим того или нет - находимся по преимуществу в мире телесном, который зол и несовершенен. Но коль скоро известно нам о Бытии прекраснейшем, почему бы не попытаться облагородить и возвысить земную жизнь по его образцу, сделать ее более гармоничной, добродетельной и счастливой?

Душа человека состоит, говорит Платон, из трех частей: разумной, аффективной (или эмоциональной) и вожделеющей. Данное сочетание в каждом случае не равномерное. Если преобладает разумная часть души, человек - философ, если эмоциональная, он - воин, если вожделеющая, он - земледелец или ремесленник. Следовательно, род человеческий естественным образом распадается на три сословия, каждое из которых должно заниматься тем, к чему предопределено своей природой: философы как люди всеведущие и мудрые должны управлять государством; храбрые, сильные и мужественные воины - его защищать; кто прекрасно умеет обрабатывать землю, добывать урожай и изготавливать ремесленные изделия - трудиться и кормить государство.

Каждый, занимающийся собственным делом, будет приносить максимальную пользу обществу, и в данном случае нас ждет процветание. Если каждый будет делать то, что не умеет, пользы не будет никакой, а общественная жизнь станет беспорядком. Первый принцип, на котором должно строиться идеальное государство - разделение труда между сословиями, из которого вытекает полное отрицание демократии. Ведь она - это выборность руководящих государством людей. Как можно выбирать руководителя, недоумевает Платон. Ведь управлять должен тот, кто умеет это делать, а не тот, кто симпатичен нам и которого мы поэтому выбираем. Не выбираем же мы кормчего на корабль - судном правит умеющий это делать, а если мы посадим на корму просто нам симпатичного или даже уважаемого человека, но совершенно не смыслящего в навигации, он потопит наш корабль после первых же минут плавания.

Вторым принципом идеального общественного устройства должно быть отсутствие частной собственности, поскольку она - источник всех бедствий. Если все равны, кому придет в голову позавидовать ближнему оттого, что у него чего-то больше, и кому надо будет бояться соседа, который может что-либо отнять. Равенство исключает и зависть, и страх, и вражду. Из-за чего людям ссориться и обижаться друг на друга, если все одинаковые по своему имущественному положению? Общество и государство, построенные на естественном разделении труда и отсутствии частной собственности, будут процветающими и счастливыми.

Так должно быть, но в действительности происходит иначе: каждый делает не свое дело; руководители не умеют управлять, ввергая народ в пучину страданий, воины скверно защищают его, а земледельцы не трудятся; любой преследует личный интерес, раскалывая общественное единство; все враждуют со всеми, а в результате на земле множатся бедствия и несчастья. Нарисованная Платоном картина - идеал, к которому следует стремиться и по которому должно преобразовывать нашу жизнь. Но поскольку - данное мнение только образец и мечта, его учение о совершенном обществе называется утопией (в переводе с греческого - несуществующее место: у - не + топос - место).

В священной роще близ Афин, в которой, по преданию был похоронен мифический герой Академ, Платон основал собственную философскую школу, получившей название Академии. Платоновскую школу закончил знаменитый впоследствии его ученик Аристотель Стагирит, являющийся последним представителем классического периода греческой философии.

Аристотель несколько видоизменил теорию Платона. Каким образом, спрашивает он, вещи могут существовать отдельно от их порождающих идей? Как тени и предметы, которые их отбрасывают, могут находиться в совершенно разных местах? Платон, говорит Аристотель, слишком противопоставил друг другу мир идей и мир вещей, между ними в его учении - пропасть. Поэтому необходимо предположить, что предмет и его идея существуют вместе, в единстве. Вместо платоновского понятия «идея» Аристотель употребляет термин «форма», обозначающий идеальную сущность, вечную и неизменную. «Форма» Аристотеля - почти то же самое, что «идея» Платона. Помимо форм существует также материя, которая, будучи напрочь лишенной свойств, качеств или признаков, является никакой, представляет собой ничто. Во взгляде на материю как на Небытие Аристотель вполне сходится с Платоном. И вот какая-либо высшая сущность - форма вселяется в бессмысленный кусок материи, и получается нормальная, чувственно воспринимаемая вещь физического мира, обладающая размером, цветом, запахом и прочими качествами.

Например, форма лошади (или идея лошади - как сказал бы Платон) вселяется в никакой, то есть бесформенный, кусок материи и появляется телесная, конкретная лошадь, которую мы перед собой видим; а форма, допустим, цветка встраивается в другую ничего из себя не представляющую частицу материи, и делает из нее вполне материальный цветок, имеющий определенное строение, цвет, аромат и другие свойства. Здесь можно привести следующую аллегорию. Допустим, перед нами лежит бесформенный кусок пластилина, но в нашем сознании есть представление или образ, например, дерева. Если мы данный умственный образ перенесем в кусок пластилина или наделим его данным образом, то есть вылепим из данного материала дерево, бесформенный кусок пластилина превратится в нормальный предмет, у которого существуют ствол, ветви, корни и так далее. Пока материал являлся бесформенным, мы ничего не могли о нем сказать, и он был ничем, но наделенный с помощью наших рук и сознания некой формой, он превратился в вещь, о которой теперь можно что-то говорить, то есть - стал чем-то.

Так и в окружающем нас мире: все вещи - это материя, преобразованная идеальными сущностями - формами. Все мироздание - оформленное вещество. В любой вещи есть и материя и форма, а их нерасторжимое единство и является этой вещью. Таким образом, если в учении Платона мир идей и мир вещей существуют отдельно друг от друга, по воззрению Аристотеля мир форм и мир материи образуют одно целое, которым и является окружающий нас мир. Однако решающая роль в существующем принадлежит именно формам. Без них материя - ничто, и они приводят ее к состоянию упорядоченности, правильности и мировой гармонии. Материя, говорит Аристотель, есть всего лишь возможность Бытия, форма же из этой потенции создает действительность. Низменная материя - строительный материал, сущность вещей, форма из данной основы создает подлинное существование.

За видимым материальным строит невидимое идеальное, за чувственным - бестелесное, за несовершенным и изменчивым - совершенное и неизменное. Только одно нельзя отделить от другого, поскольку они совпадают в рамках того мира, в котором мы живем, составляют неизбывное единство. Нет материи вне и помимо формы, считал Аристотель, как нет и формы без материи. И только одна-единственная форма существует совершенно сама по себе, ни от чего не зависит и является предельно автономной. Это Ум - «перводвигатель» - причина и начало всего.

Иной взгляд на взаимодействие материального и идеального в учении Аристотеля обусловил и несколько отличное от платоновского понимание познания. Платон полагал бессмысленным изучение вещей окружающего мира, так как они - всего лишь тени, а познавательной задачей он считал выведение знания из человеческого ума, в котором оно изначально содержится. Аристотель говорит о том, что любая форма находится обязательно в единстве с материей, внутри каждого конкретного предмета, и поэтому не изучать последние невозможно - только через исследование отдельных вещей мы можем прийти к постижению формы, их определяющей, следовательно, познание должно состоять в исследовании внешнего мира, в накоплении фактов, обогащении нашего опыта; знание, таким образом, выводится не из ума, а из окружающей действительности.

Из всех античных мыслителей средневековая теистическая философия (христианская - на Западе и мусульманская - на Востоке) признала только Аристотеля. Причем, не только признала - Стагирит стал непререкаемым, почти священным авторитетом в духовной жизни Средних веков. В это время утвердилось знаменитая фраза: «Сам сказал!» («Ipse dixit!»). Если кому-то из спорящих удавалось доказать, что отстаиваемые им положения высказывал Аристотель, он произносил эти заветные слова, и спор считался законченным. Спорить дальше означало вести полемику с самым выдающимся философом всех предыдущих эпох, учение которого считалось в средневековье совокупностью истин безусловных и неизменных.

Как быть счастливым?

(Эпикурейцы, стоики, скептики).

В 334 г. до н.э. греческое войско под предводительством Александра Македонского начало поход на Восток, который продолжался девять лет. На греческом языке Греция - это Эллада, греки - эллины. Они завоевали Восток или эллинизировали его. Эпоха, которая началась с этого времени, называется эллинистической или эллинизмом. Основной ее чертой являлась крайняя нестабильность и непредсказуемость. Весь старый, привычный и веками незыблемый уклад жизни рухнул, все менялось стремительно и безусловно.

Действительность стала для человека жестокой и враждебной, в силу чего у него пропала уверенность в завтрашнем дне. Ощущение, типичное для данной эпохи - чувство потерянности и ненадежности. Когда утрачиваются внешние гарантии, у людей возникает стремление обрести их внутри себя. Как выжить и сохранить самообладание в мире, где каждый брошен на произвол судьбы? Как оставаться спокойным и невозмутимо взирать на происходящие вокруг катаклизмы? Как оставаться самим собой, несмотря на разрушающуюся действительность?

В эллинистической философии на первый план выходит антропологическая проблематика, а вопросы онтологические и гносеологические занимают подчиненное по отношению к ней положение. Главный вопрос философской мысли данного времени - как быть счастливым, как обрести внутри себя уверенность и благо, когда во внешнем мире ничего подобного найти уже невозможно. Счастье по-гречески звучит как эвдемония, поэтому философия эллинизма может быть названа эвдемонистической (ищущей счастье). В ней оформились три основные школы, сходные между собой в стремлении обосновать и разработать эвдемонизм, но различающиеся способами или путями, которыми они предлагали человеку быть счастливым.

Основателем одной из школ являлся Эпикур с острова Самос. Прежде чем выяснять, считал он, каким образом можно достичь счастья, требуется устранить препятствия к нему. Что мешает обрести благо? Прежде всего - страх, являющийся вечным спутником человеческого рода и постоянно отравляющий его существование. Из всех страхов существуют три главных, от которых следует избавиться в первую очередь. Во-первых, страх перед Богами - существами высшими и могущественными, способными не только помочь, но и навредить нам; во-вторых, страх перед смертью - печальным, и совершенно непостижимом финалом любой человеческой жизни; в-третьих, страх перед судьбой - предопределением, от нас не зависящим, которое может быть как добрым, так и злым.

О первом страхе Эпикур говорит следующе: Боги - бессмертные существа, следовательно, и совершенно блаженные (то есть обладают полным благом, абсолютно счастливые). Представьте себе того, кто имеет все возможное благо, кому предельно хорошо: будет ли он к чему-то стремиться, чего-то избегать, ставить перед собой цели и задачи и вообще - что-либо делать? Не будет. Следовательно, Боги как совершенно блаженные являются и полностью бездеятельными и поэтому никак не могут повлиять на нашу жизнь. Поэтому, хотя они и существуют, их не следует бояться.

Что касается смерти, говорит Эпикур, мы прекрасно знаем, что все хорошее и дурное заключается в ощущениях, а смерть - это лишение всех ощущений, поэтому после нее нет ни хорошего, ни дурного. Напрасно мы думаем, что она имеет к нам какое-либо отношение, как раз наоборот - пока мы есть, смерти нет, когда смерть есть, нас нет, то есть она и мы - совершенно разные вещи, никак не соприкасающиеся, и поэтому смерти не следует бояться.

Относительно страха перед судьбой. Если предопределение существует, существуют и высшие силы, которые его назначают. Но только что мы видели, что Боги совершенно бездеятельны и не влияют на нас. Кому же тогда предопределять наш путь, в чьих руках наша жизнь? Остается только один ответ - в наших собственных. Каждый - хозяин собственной судьбы и кузнец собственного счастья. На нас никто не влияет, кроме нас самих. Судьба - это результат действий, поступков и усилий каждой индивидуальности, и бояться ее, означает бояться себя.

Освободившись от страхов, необходимо выяснить, что следует или не следует делать для обладания счастьем. Требуется, говорит Эпикур, выбирать удовольствия и избегать страданий. Данный пункт его учения, кажется, совпадает с философией киренской школы и является, на первый взгляд, гедонистическим утверждением. Но при более детальном ознакомлении с эпикурейской теорией выбора и избегания видно, что охарактеризовать ее как гедонизм невозможно.

Во-первых, стремление к удовольствиям, полагал Эпикур, должно быть разумным: надо уметь и отказаться иной раз от чего-то соблазнительного и претерпеть, если требуется, какое-нибудь страдание. Во-вторых, удовольствия делятся по Эпикуру на три вида: 1) естественные и необходимые; 2) естественные, но не необходимые и 3) неестественные и не необходимые Из трех групп необходимо выбирать только первую, удовольствия же второго и третьего вида следует отбросить как совершенно пустые и бессмысленные. В-третьих, самое отсутствие страданий, по мнению Эпикура, уже есть удовольствие. В-четвертых - и это главное - счастье заключается не в том, что вне нас, а в нас самих. Ни для кого не секрет, что одно и то же событие различные люди могут воспринять по-разному в зависимости от их установок, оценок и мнений. Один обрадуется чему-либо, другой расстроится из-за этого, третий останется равнодушным по тому же самому поводу.

Счастье - не в вещах, а в нашем отношении к ним. Следовательно, если мы произвольно поменяем собственные оценки происходящего, происходящее вокруг может (для нас) радикально измениться. Если мы иначе отнесемся к событиям собственной жизни, естественно, что наше восприятие станет совершенно другим, сможет превратиться из отрицательного в положительное, и поэтому от нас зависит, чтобы печали стали радостями, а напряжение сменилось спокойствием.

Следовательно, если кто-то желает быть счастливым, то он запросто может им быть, требуется только открыть источник счастья в себе. Как правило, мы ищем его вовне и, разумеется, не находим. Из сказанного видим, что Эпикур не призывает к максимальному удовлетворению возможных желаний. Напротив, он предлагает человеку довольствоваться малым, и при этом испытывать не страдание от недостатка, а удовольствие от самого наличия. Зачем, спрашивает он, нам богатый стол и роскошные кушанья, когда и грубая еда может доставить столько же удовольствия. Не случайно говорят, что голод - лучшая приправа к пище. Голодному человеку и простой черный хлеб покажется очень вкусным и доставит ему немало положительных эмоций, в то время как того, кто постоянно переедает не удовлетворят даже изысканные яства. Зачем человеку, продолжает Эпикур, мягкая перина и десяток подушек, когда можно прекрасно выспаться даже на жестких досках, достаточно иметь возможность поспать в течение ночи, а не бодрствовать, борясь со сном, охраняя, например, какой-нибудь объект.

Получать удовольствие от немногого - действительное жизненное искусство, говорит Эпикур. Поэтому назвать его учение гедонизмом совершенно невозможно. Как это ни странно, философ, призывающий стремиться к удовольствиям, будет являться представителем противоположной модели - аскетизма. Но если буддистские аскеты готовы претерпеть страдания лишений, для Эпикура сознательное ограничение собственных желаний есть средство удовольствия.

В центре философии самосского мыслителя стоит человек, устройство мира, его законы и способы познания не являются для Эпикура столь же существенными вопросами, как проблема человеческого счастья. В онтологической и гносеологической частях собственной философской системы он повторил, несколько видоизменив, атомистическую теорию Демокрита.

Второй эллинистической школой являлась стоическая. В Древней Греции распространенным архитектурным сооружением являлись портики - открытые с нескольких или со всех сторон беседки с колоннами, защищенные от солнца и продуваемы ветром. В одном из подобных портиков философ Зенон из города Китион основал философскую школу. Портик на греческом языке - стоя, потому школа получила название стоической, а ее представителей называют стоиками.

Человек, полагал Зенон, является частицей мироздания. Что больше: часть или целое? Конечно - целое. А что чему подчиняется: часть - целому или же целое - части? Конечно, часть подчиняется целому. Каждый из нас, поэтому, подчиняется мирозданию, малым элементом которого он является. Смешно подумать, говорит Зенон, будто отдельный человек оказался могущественнее мирового целого и делал бы с ним что угодно по собственному произволу. Как раз наоборот: никто не может заставить мир подчиняться чьим-либо желаниям, однако мировое целое постоянно диктует нам свою волю, определяет нашу жизнь, формирует наш путь. Оно является судьбой или роком, не зависящим от нас. Оно представляет силу, которой мы не можем не подчиняться, ибо она и ведет нас неизвестными никому путями.