Этика Канта

Размещено на http://www.allbest.ru/

Этика Канта

Содержание

• Введение
• 1. Основные философско-этические положения теории Канта
• 2. Понятие свободы в кантовской этике
• Заключение
• Литература

• Введение

Иммануил Кант (22 апреля 1724 - 12 февраля 1804) - немецкий философ, родоначальник немецкого классического идеализма, основатель так называемом критического, или "трансцендентального", идеализма. В "докритический" период (до 1770) выполнил ряд исследований, объединенных материалистической идеей естественного развития вселенной и Земли.

Переход Кантом к "критическому" периоду знаменуется попыткой указать принципиальные границы познавательных способностей человека. Исследуя вопрос об условиях возможности достоверного знания в математике и естествознании, И. Кант пришел к допущению особых "априорных" (доопытных) форм созерцания и рассудка. Установленные Кантом "антиномии" (противоречия) разума послужили для него основанием для различения "вещей самих по себе" и "явлений" или способов обнаружения этих вещей в опыте, а также для утверждения, что теоретическому познанию доступны только "явления". Учение Канта оказало огромное влияние на развитие научной и философской мысли, в частности, оно стало исходным пунктом и стимулом для разработки диалектики у Фихте, Шеллинга, Гегеля.

• 1. Основные философско - этические положения теории Канта
• У Канта есть одна очень странная фраза: "Душа (не речь), преисполненная чувств, - это высшее из возможных совершенств". Под преисполненностью чувств Кант, конечно, не имеет в виду чувствительную душу. Речь идет о состоянии человека, который максимально долго находится в возбуждении и напряжении всех своих душевных струн - восприятия, интенсивности и концентрации мышления и т. д. Кант был именно такой человек, который понимал, что явление души, полной чувств, есть в мире само по себе чудо и невероятное событие. Потому нередко мы тупо стоим перед вещами, которыми должны бы мыслить, а мы лишь смотрим на них; перед людьми, встреча с которыми должна бы нас взволновать, а в нашей душе пустыня, ничего не возникает.
• Философия у Канта как раз, очевидно, и состояла в размышлении о тех условиях содержания, которые не совпадают с самим содержанием, они незаметны или уходят на задний план, когда это содержание случилось. А мы, люди, случившееся содержание воспринимаем как само собой разумеющееся и выражаем его в предметных терминах, т. е. мыслим о нем в терминах самого же содержания; философы же понимают, что есть еще что-то другое.
• Мы должны помнить, что, имея дело с Кантом, мы имеем дело с людьми и временами классическими, т. е. С людьми простых и твердых убеждений, наивных и немногочисленных мыслей и наблюдений, но отличающихся пониманием. Я говорю о классической эпохе как эпохе простых мыслей и твердых верований в отличие, скажем, от социологических теорий XIX и XX веков, когда есть все: сеть буря слов, но нет того простого понимания, которое было, например, у Монтескье, было у Монтеня и которое было у Канта.
• Мысли - тоже реальные эмпирические явления, так же как и реальные явления или их совокупность, они подчиняются закону понятности, т. е. интеллигибельности; так и совокупность мыслей тоже подчиняется закону интеллигибельности, т. е. если я, не меняя ad hoc одного какого-нибудь принципа объяснения, могу понять, не вступая с собой в противоречие, и поставить на свое разумное место совершенно различные мысли Канта и они у меня не распадутся в кучу мусора, а останутся космосом, гармонией, то тогда понимание правильно. То есть если сами мысли являются эмпирическими фактами и если есть совокупность такого рода мыслей, то мы можем проверить свое понимание, измеряя его тем, насколько эти мысли приводятся в понятную связь, ставятся на свое место так, что не возникает противоречия, так, что мысли не распадаются и не превращаются в кучу мусора и могут держаться вместе, не требуя для каждого случая разнородных ad hoc гипотез или их смены.
• Обычно Канта называют критицистом. Кантовская философия - это критицизм, но критицизм не в том пошлом смысле, как мы склонны часто это понимать и как это установилось в учебниках. Кантовский критицизм есть критицизм в широком и очень странном смысле этого слова, трудно уловимом, но интуитивно легко понятном, если поставить это в понятную связь, следуя своему собственному, только что выведенному правилу.
• А именно, что Кант принадлежит к числу тех философов, у которых нет системы. Нет системы у Канта, нет какого-то выделенного им конкретного явления. Ну, скажем, у Гегеля было такое явление, обозначенное им понятием "мировой дух", или у Шеллинга - "художественный гений" или "гений". Такое явление, в свете которого объединяется, выводится все другое, подвергается в свете этого явления вторичной интерпретации и объединяется в то, что называется системой, т. е. в нечто, что выводимо из некоторого принципа, положенного в систему. Вспомните Канта и назовите такое явление, которым бы он пользовался как универсальным ключом для объяснения и одновременно для построения системы. Нет такого явления. Поэтому нет и системы.
• Кант - это прежде всего элемент духовной жизни космополитической Европы, в которой только на волне Возрождения возникает цивилизованный светский слой, и Кант чувствует принадлежность к этому тоненькому цивилизованному слою. Отсюда и абсолютная обязанность просвещать юношество, давать образование тем, кто его хочет и кто с толком и для благого дела может им воспользоваться. И в этом образовании и возникла видимость наличия у Канта системы, потому что Кант, выполняя абсолютный долг вежливости, читал кроме своей философии другие бесконечные курсы. Он читал их по правилам школьной аргументации: с диспутальным подразделением аргументов, доказательств. И эта форма лежит и на написанных Кантом сочинениях. Но это не система. Это форма и способ аргументации, приспособленной к тем путям, какими шло образование и воспитание мыслящих людей.
• Сознание отлично от содержания представлений, от психики; абстрактно мы можем полагать содержание представлений, психические состояния. Но если человек не может осознать себя в качестве субъекта этих представлений и тем самым сами осознать эти представления, то он оказывается в мире некоторого зависимого существования, причем зависимого так, что в этом мире происходит игра, продолжающаяся бесконечно, так что субъект никогда и не узнает, что у него меняются состояния. Как пишет Кант в "Разрозненных листочках" (так называется его работа, состоящая из различных пометок, записок и изданная под таким названием), мы можем прийти к познанию вещей в себе, т. е. сверхчувственного, Бога и бессмертия, только через реальность понятия свободы и с учетом того, что в практическом отношении мы этого же достигаем в категорическом императиве, который есть синтетическое суждение априори или априорное синтетическое суждение, без которого мы даже нашей цели никогда априорно не узнали бы, а мы должны предполагать такую цель, которую мы априорно познаем (или я заменил бы слово "познаем" на "узнаем", априорно, а не эмпирически, подчеркивает Кант), ибо эти цели относятся к сверхчувственному или невидимому и эти понятия должны априори предшествовать всякому откровению и лежат в его основе. Это уже философский ход.
• Кант очень странную вещь вводит, вводит философски, в отличие от религиозного хода. Что именно? Философ, оказавшись в определенной ситуации, выполняет свою философскую миссию, сказав,- а кому открывается? Кому говорит откровение? И Кант в качестве истинного философа отвечает: тому, кому уже открылось. Чтобы принять откровение, нужно его уже знать, оно уже должно быть, иначе мы его даже не могли бы узнать.
• Здесь звучит кантовская проблема тавтологии, это фундаментальный философский ход, в котором обнаруживаются некоторые тавтологии существования и понимания. Кант говорит, что мы не могли бы вообще рассуждать о Боге и бессмертии, о вещах в себе или о сверхчувственном, если бы эти цели, т. е. цели, неограниченные и неразрешимые в терминах этого мира и называемые "призванием человеческого существа" (Кант так определяет призвание человеческого существа: призвание - это то, что не ограничено условиями и границами этой жизни, что можно перевернуть, то, что не ограничено и не исчерпывается или не разрешается условиями и границами, есть призвание или откровение), не были бы откровением откровенно призванному, т. е. откровение должно лежать в основе откровения; добрый человек добр, это тавтология. То, что мы несомненно знаем разумом, есть тавтология, и, не позволяя себе дальше заниматься религиозными рассуждениями или рассуждениями о предметах откровенной веры, Кант занимается тем, чем должен заниматься философ, а не теолог, а именно он показывает или исследует: ведь если откровение не может открыться тому, у кого этого откровения уже нет, то описание, в том числе исторических актов и случаев откровения, не ведет нас к пониманию. А что значит понимать в этом случае? Понимать в этом случае означает оглядеться в то принятое, на вопрос о возникновении которого нет никакой необходимости отвечать. Что это за принятое? Принятое - это сердце, скажет Кант, добро. Поэтому он говорит очень странную фразу о Руссо, которая совершенно непонятна, если ее не поставить в контекст некоторой от знания и мышления не зависимой достоверности, очевидности, и если мы этого не понимаем, то не поймем и следующего выражения Канта (у Канта оно встречается и в письмах, и в ранних работах), а именно, что истинным автором теодицеи, т. е. оправдания Бога в этом злом мире, или автором истинной действительной, настоящей приемлемой теодицеи, является Руссо, который, как вы знаете, теодицеей никакой не занимался. Почему Руссо? А потому что Руссо был для Канта конгениальным ему автором, который прекрасно понимал, что человеческое сердце содержит в себе нравственные побуждения, осуществляемые нами без постройки каких-либо приспособлений для проникновения в другой мир. Это последнее буквально цитата из Канта из "Грез духовидца, поясненных грезами метафизика". Кант пишет так: "Поэтому человеческой природе и чистоте нравов, по-видимому, более соответствует обосновывать ожидание будущего мира (оправдание мира или Бога в мире) на чувствах благородной души, чем поддерживать ее доброе поведение надеждами на другой мир". Надежда абсолютна. А раз она абсолютна, то нечего вплетать Бога и надежду на него в свои повседневные дела.) Значит, уже в том, что называется нравственным чувством, речь идет о некоторой умозрительной интуиции, а не о натуральном предмете. Когда я говорю, что откровение предполагается, то я могу его узнать. Если же я его узнаю, оно уже есть. Кант говорит это. Что это? Это - умное зрение. У него нет предмета, потому мы о предметах и не говорим, предметное множество пусто, когда мы говорим, что добрый человек добр. Добрый человек добр - а это уже Декарт. Но Кант говорит то же самое. Так почему Руссо, почему именно он? Для этого немного продолжим цитату: "...чувство благородной души в отличие от поддерживания доброго поведения надеждами на другой мир" - такова нравственная вера, простота которой отлична от умствований или пристроек. А что мы пристраиваем к простоте? К простоте мы пристраиваем всякие допущения и фантазии о том, как устроен сверхчувственный мир. У Канта здесь звучит потрясающая интуиция и чувство, которое можно назвать чувством размерностей. Когда человек пытается описать чувственный мир, то все термины понятия внутри него несоразмерны с ситуацией в употреблении этих терминов и понятий, несоразмерны с возможностями наблюдения, с возможностями восприятия и несоразмерны с задачами человеческими. Допустим, мы попитаемся описать сверхчувственный мир, а именно его мы опишем, если расскажем о том, что есть эоны, каждая единица эона насчитывает 300 миллионов лет, и расскажем, как они сменяют один другой. И Кант на это скажет: простите, время эона несоизмеримо, несоразмерно времени моего действия. Поступать я должен сейчас, и как мне перейти от терминов эонного описания к терминам, соразмерным с шагами конечными моего действия, с шагами конечными моего мышления? Как я могу из эонов вывести то, что сказать мне сейчас: ложь или правду? Несоразмерно, размерность нарушена.
• Поэтому, заключает Кант, предоставим все шумные учения о таких отдаленных предметах умозрения праздным головам. Вот тому, кому нечего делать, тот пусть и рассказывает, как построено на самом деле эоновое царство. На самом деле, говорит Кант, они не имеют никакого значения, и минутное влияние оснований за или против того или иного учения, т. е., скажем, за исчисление эоной в миллионах лет или против законов, в которых описывается миграция душ, за или против не имеет никакого знания. "И минутное влияние этих споров, может быть, сможет в снискании одобрения школ, но не скажется а будущей судьбе честных людей".
• А честность в этом смысле и есть то, что называл Руссо нравственным чувством или человеческим сердцем: т.е. фактически, а не по словам Руссо: эта фактическая, а не словесная часть у Канта яснее. У Pуcco - слова, а смысл яснее у Канта. Слова Руссо совпали с гением Канта, и Кант выявил вневременной, т. е. независимый от смены состояний, от прогресса и от знания, внемыслительный характер самой бытийной основы человеческого существования или нравственности, поскольку нравственность есть обобщенная или выделяющая характеристика существования человеческого феномена как такового.
• Мы всегда внутри тавтологии нравственности. Мы ее не можем расчленить, если захотим узнать, откуда она. Так же как мы не можем расчленить тавтологию разума, если мы захотим узнать, откуда и как образовались у нас те формы чувственности и рассудка, которые у нас есть. Это означает независимость нравственности от знания, автономию нравственности по отношению к знанию, и когда Кант говорит о том, чтобы снять знание, он говорит как раз о том, что в мире причинных связей есть - и причинным связям не противоречит - автономная сфера нравственности и понимание ее избавляет нас от необходимости отвечать на вопросы, на которые нет ответов уже по логическим причинам.
• Нравственность вне времени - это тавтология, внутри которой мы всегда. Ну, к чему не имеет никакого отношения прогресс цивилизации, прогресс науки, прогресс техники? К узнаванию. К узнаванию себя в качестве человеческого существа, которое тавтологично. Оно не меняется. Мы узнаем себя вне времени в том смысле, что узнавание относится к тому, внутри чего нет смены состояний и последовательности их. Мы не оперируем никаким расчленением на сменяющие одно другим состояния.
• Одновременно такая формулировка тавтологии есть формулировка проблемы существования как чего-то, что не может быть выведено из мысли. Я напомню вам, что декартовское "когито эрго сум" или "эго когито эрго сум" и есть одна из самых грамотных и первых теоретических формулировок чего-то, в чем нет смены состояний. Между "я" и "существую" нет интервала. Сказав "я", сказал "существую". Сказав "существую", сказал "я". И мы не можем внутри них ничего поместить, не можем их расчленить. Мы не можем вообразить никакой смены и последовательности между "эго когито" и "эго сум".
• Кант пишет (кстати, такие же рассуждения есть и в его письмах к Фихте): "Если бы мы даже хотели ответить на вопрос, на который отвечать нет никакой необходимости, то мы, хотя подобное исследование лежит полностью за пределами человеческого разума, не могли бы указать никакой другой причины, кроме действия божественного творца. Хотя мы вполне могли бы объяснить свое право, раз оно нам уж дано, судить об этом априори "квид-юрис" посредством разума" (т. е. не посредством рассуждений о действиях божественного творца, а посредством разума)
• "Можно ли побудить разум достигнуть этого понятия теизма только посредством того, чему учит история, или только посредством непостижимого для нас сверхъестественного внутреннего воздействия?". Философы выбрали последнее, т. е. точку зрения не понятия теизма, развиваемого теологией, а точку зрения непостижимого (в смысле до конца неразложимого, но принимаемого) сверхъестественного внутреннего воздействия. Что это такое и почему сверхъестественное внутренние воздействие? Например, сверхъестественностью внутреннего воздействия, и при этом для нас несомненного, обладает феномен совести, голос совести внутри нас. Он действует на нас, но действие его сверхъестественно, потому что ответить на вопрос "почему?" нельзя, будет тавтология. Если по совести, то в ответ на вопрос "почему?" мы говорим: да не почему, по совести. Не потому не потому, а по совести, т. е. нипочему.
• Вот что Кант называет сверхъестественным внутренним воздействием. Он не имеет в виду какое-либо сверхфизинеское действие, которое имел в виду Лейбниц в своей теории предустановленной гармонии. Он имеет в виду очень простую вещь. Это несомненное внутреннее воздействие, но оно для нас непостижимо и в этом смысле сверхъестественно.
• Значит, можно ли побудить разум достигнуть этого понятия теизма только посредством того, чему учит история, т. е. как бы "квид-факто" (под историей здесь имеется в виду Евангелие), или только посредством непостижимого для нас сверхъестественного внутреннего воздействия? Этот вопрос касается совершенно второстепенного, а именно возникновения и развития этой идеи, или нашего разума. Это совершенно второстепенно. Поэтому, рассуждает Кант далее, разумеется, можно согласиться с тем, что если бы Евангелие до сих пор не научило всеобщим нравственным законам в их совершенной чистоте, то разум до сих пор не мог бы их постигнуть с такой , полнотой. Однако теперь, когда они уже есть, каждого можно отныне убедить в их правильности и значительности с помощью одного только разума.
• То есть незнаемое нами в словах "свобода", "сверхъестественное внутреннее воздействие" и т. д., которые лишь исторически предполагают соответствующие события и предметы веры, нужно просто принять.
• Что такое принимаемое? Принимаемое не есть просто факт, потому что оно содержит в себе незнаемое. В слове "свобода" мы принимаем нечто, чего мы не знаем в смысле знания. Свобода непосредственно достоверна и, будучи непосредственно достоверной, не есть при этом достоверность предмета, факта, эмпирии.
• Так вот, независимое в словах "свобода", "сверхъестественное внутреннее воздействие" и т. д. нужно просто принять, принять факт, на вопрос о возникновении которого нет никакой необходимости отвечать. Что и есть, конечно, принятие откровения. Но принять его философским, а не религиозным способом. Мы не рассматриваем, откуда и что как получилось, если приняли, т. е. усматриваем из разума априори, а не из фактов, независимо от фактов. Например. феномен совести мы усматриваем априорно, независимо от фактов; это видно хотя бы из того. что все. что мы можем принять, ссылаясь на факты, не есть совесть, а совесть есть то, где мы ссылаемся на ее саму, а не на какие-то факты. Мы не можем никакого факта привести там, где совесть.
• Там, где все остальное - польза, выгода, целесообразность и т.д., - можно привести факты. А здесь мы не можем привести факты. Это есть априори, т. е. то, что Кант называет "квид-юрис". "Квид-юрис" есть "квид-факто", поскольку это дано, только особым образом надо понимать факт. И здесь суждения нравственности ничем не отличаются по своей структуре от познавательного суждения. Какого суждения?
• Например, в издании "Трактаты и письма", где бьется "первус пробанди" всей кантовской мысли, часто встречается рассуждение о месте души. Где место души? А место души везде там, где человеческое тело, весь человек. Вот это есть суждение или, вернее, умозаключение разума. Этот вывод несомненен, но он не есть опытное суждение. Вся совокупность опыта относительно души, взятая в целом, говорит нам, что мы и мыслить иначе не можем, чем мысля, что сознание везде, где тело, весь человек, не внутри тела где-нибудь в локализованной части, а там, где я в качестве телесного субъекта, там и сознание, там душа.
• И это известно независимо от фактов. Вот как надо понимать априорное суждение разума или априорное умозаключение разума, когда Кант об этом говорит. Ведь мы не фактами доказали и не можем доказать, не можем понять, где место души? Разум нам говорит, где место души, а не факты.
• Мы не можем мыслить иначе, во-первых и во-вторых, если мы помыслим иначе, то все целое опыта развалится. В этом смысле необходимое понятие разума есть вот это утверждение. Утверждение, что душа везде, где тело; если вы ищете, где место души, то оно там. где мыслящее тело.
• Это умозаключение, во-первых, явно построено как тавтология, потому что в действительности оно говорит лишь следующее: сознание есть сознание в отличие от тела.
• Когда мы хотим его локализовать, мы пользуемся телесными терминами, следовательно, мы не можем его локализовать, поэтому мы должны согласиться с тем, что оно везде, где есть тело, везде, где есть человек. Вот что такое разумное априори у Канта.
• 
• 2. Понятие свободы в кантовской этике
• Опыт принятия мира есть опыт свободы, опыт сверхъестественного внутреннего воздействия и т. д., и есть, следовательно, опыт независимого мира, который мы лишь принимаем не зная. Вот почему для нас была важна область, условно названная нами областью откровенного. Этот опыт независимого мира, который мы несомненно имеем, имеем в феномене свободы, нравственности, где нет смены состояний, или опыт вещи в себе, опыт независимого мира (что одно и то же), который просвечивает в нас через тавтологию или умозаключения разума, или через то, что мы знаем априорно, независимо от факта.
• Это знание (или это знаемое) содержит в себе элемент незнаемого, которое мы принимаем как данность, оно содержит в себе метафизический элемент, если понимать метафизику в буквальном значении, т. е. как нечто, что следует за физикой, в смысле такого элемента, который неразрешим в терминах этого мира и в котором мы определились в зависимости от нашего пространства, а не какого-либо другого, инородного ему.
• Мы определились в этом мире, и самим фактом или актом определимости возникли вопросы, на которые мы ответить не можем, но осознать их можем.
• Это осознание, так же как осознание свободы и совести, есть фиксация опыта, опыта независимого мира в отличие от опыта зависимого. Весь опыт последующий, эмпирический, есть опыт зависимого мира. А тот опыт есть опыт независимого мира. И Кант таким образом, вернее, в ключе этой ноты, этого аккорда понимает всю тему
• Просвещения, понимает ее отличным от других образом. Понимает ее точно, грамотно. Просвещение для Канта - и он все время предупреждает об этом - есть понятие отрицательное. Отрицательным понятием для Канта является, например, понятие вещи в себе, не понятие, отрицающее что-то, а понятие, нами принимаемое, но пустое по предметному содержанию, такое, которым мы не можем определить предметно. Вот что такое отрицательное понятие. И в этом смысле Просвещение есть отрицательное понятие. Почему? Потому что Кант говорит: "Просвещение не есть знание. Просвещение есть принцип: "Только Я сам". Мыслить самому - вот принцип просвещения. Это только установка, а не система знания. Просвещаться - значит мыслить самому и ставить на место всего другого, на место всех других возможностей, всех других возможных опытов свой опыт.
• Дело состоит в том, что Кант соединяет, ведет вместе два принципа, и в этом смысле он является как бы завершающей фигурой эпохи, называемой Возрождением. С одной стороны, для Канта несомненен просветительный принцип. Он чисто отрицательный Кант не говорит, что вот усвойте это знание и вы просветитесь. Он не выбирает никакого определенного знания в качестве источника просвещения, что вот, мол, мир устроен так-то или так-то, что мы развеиваем наши суеверия и заблуждения, чтобы увидеть истину, и когда мы это говорим, то показываем, какова она в отличие от заблуждения. Да нет, говорит Кант, не нужно показывать, какова истина, не об этом идет речь. Речь идет лишь о просвещении в отрицательном смысле, т. е. принятии лишь того, что прошло через тебя, через автономию твоего опыта, твоего мышления. Но, с другой стороны, мы ведь знаем, что то, что откровенно, отличается от всего остального именно тем, что откровенное не несет на себе признака исследования по определению, этим откровение и отличается от того, что мы получаем в результате исследования, в результате действий собственных мысленных сил. И Кант держит эти вещи вместе, только держит их своеобразным способом. Он показывает, что в том, что мы назвали просвещением в отрицательном смысле слова, содержится запрет принимать в состав своего сознания что-либо, автономным источником чего ты сам не являешься; тем самым обрубается нечто принимаемое по традиции из внешних источников и т.д. Но ведь откровение явно не ты сам. Ты лишь его принимаешь. Но что принимаешь? - спрашивает Кант. Независимый опыт. Что такое независимый опыт?
• Это опыт свободы. Он содержит в себе метафизический, далее не проясняемый элемент, хотя и поддающийся представлению в виде чистой ясности или несомненной ясности тавтологии. Мы даже помыслить иначе не можем - ну конечно же, место души там, где человек, это как бы на кончике пера открытая истина. Она - истина, но она на кончике пера, а не по движению фактов.
• Значит, соединение этих, казалось бы, двух различных вещей у Канта совершается очень простым образом. Он говорит: его наука и знание, их прогресс и развитие не могут разрушать некоторых вещей. Они, например, не могут разрушать непосредственных очевидностей веры или нравственности (это одно и то же в данном случае). Обычно считается, что прогресс просвещения неумолимо вел к распаду с эпохи Возрождения, к разложению непосредственных, так называемых абсолютных достоверностей, или абсолютных верований, или абсолютных ценностей и пр. Кант же предупреждал: просвещение - негативное понятие, негативный принцип. Нужно научиться мыслить обо всем этом так, чтобы видеть, что достоверности эти неразложимы, абсолютны по одной причине. Прежде всего, потому, что они сами являются основой знания, а знание не может, как бы оно ни прогрессировало, разложить то, без чего оно само не могло бы построиться.
• Элемент свободы или феномен свободы и достоверности ее места в мире в том, что человек может поступить определенным образом, повинуясь сверхъестественному внутреннему воздействию. Этот феномен свободы и есть, в качестве принятого, основа построения научных методов познания, потому что оказывается, что проблемы основания, причины, все онтологические проблемы корнями уходят в тот пункт, где есть разница между двумя вещами: между тем, когда мы чего-то еще не приняли, т. е. еще не имеем опыта независимого мира. и тем, когда мы уже что-то приняли и сказали "уже есть" и нет никакой необходимости отвечать на вопрос. Мы не можем познать, считает Кант, если не поймем определенной вещи. Какой именно? Что есть нечто, что мы берем из опыта принимаемых фактов, которые фактичны лишь потому, что даны, но не потому, что наглядны и предметны. Этот особый опыт - опыт свободы, опыт сверхчувственного, метафизический опыт - мы берем из действительности, в которой оказались, когда приняли невыводимо возможность этой истины, потому что выводимость возможности была бы нарушением принципа определения своего места, т. е. была бы нарушением принципа, указующего на не заместимую никем призванность твоего акта, который только ты можешь совершить, или акта, который я иначе назвал актом индивидуации или конкретизации. Дело в том, что все, о чем пойдет речь далее, основано на одной большой интуиции Канта, которую я выражу так: существенно и важно и необходимо принять, что "уже дано", и тогда мы кое-что можем, но кое-что и не можем. Например, скажет Кант, в познании, в действии из этого принятого ничего не вытекает. Можно понимать совесть, когда она есть, но понятие совести не содержит определения совестливого поступка. Сознание должно быть каждый раз заново.
• Кант утверждает, что мы свободны лишь потому, что виноваты, лишь полная вина делает нас свободными. Как это понять? Не было бы ответственности и свободы, если бы не было вины. Почему? И что значит здесь полная вина? Или упование на Бога, полное, абсолютное? А оно только может быть абсолютным, и, будучи абсолютным, оно означает, что мы последние кретины и язычники, если пытаемся вовлечь Бога в наши собственные дела. "Не там Бог!" - говорит Кант. Именно потому, что мы не можем быть богами, мы можем быть нравственными, именно потому, что есть полнота вины, мы можем быть ответственными, т.е. свободными. Как это понять? содержание кантовский сверхъестественный смысл
• Есть что-то, чего мы можем достичь, лишь отказываясь от человеческой природы, и в то же время мы от человеческой природы отказываться не можем. Кант считает, что он, может быть, еще этого не знает, не может выразить в словах, но он таков, таким родила его мать, таким он воспитан дома и таким впервые себя осознал. Он как бы пытается всю свою жизнь свести к минимуму несчастья быть рожденным и, как я говорил вам, уже будучи больным и еле стоящим на ногах, иронически замечает, что легкое тело не может слишком тяжело упасть. А с другой стороны, в этом же внутреннем облике или во внутреннем образе, который как бы запечатлен в душе, есть другая сторона, которую мы должны осмыслить вместе с первой. Значит, то, чего мы можем достичь, - это то, что мы можем достичь, лишь отказываясь от человеческой природы, от себялюбия, от предрассудка, который вызывается этим себялюбием и беспечностью или страхом и леностью. Но предрассудок никогда не исчезнет, человеческая природа всегда останется, понимает Кант, к минимуму можно свести несчастье быть рожденным, но и гримасы, вызванные пониманием несчастья быть рожденным, тоже неприемлемы.
• В каком-то широком смысле норма для Канта - это гримаса, хождение в церковь - гримаса, креститься - гримаса. Это основной пафос у Канта. Причем одно и то же отвращение к гримасам или к тому, что он называет гримасой, есть очень странная вещь. Наружное стояние в позе или держание какой-либо позы, по Канту,- это гримасы тела или гримасы мысли, духа. Скажем, гримасы духа - это излишние пристройки, как он выражался, для общения с тем миром. Зачем?! Когда есть нравственное чувство, говорит Кант. А оно ясно и самодостоверно. И оно не нуждается ни в чем лишнем, что Кант называет гримасами.
• По Канту, не может быть склонности к добру, т. е. к чему-то, что само собой будет действовать так, как будто оно уже у нас есть и действует, и мы уже можем специально о нем и не помнить. Ибо добро, по глубокому ощущению Канта, должно специально делаться с имением силы на это или внутреннего состояния. А внутреннее состояние есть то, что Кант в своих естественнонаучных занятиях вытаскивает и превращает в проблему формы.
• Давайте известную нам оппозицию, парную категорию форма - содержание выразим так: разбив слово "содержать" или "содержание" дефисом, чтобы почувствовать, что такое в действительности форма. Форма - это то, что содержит. Так же как хорошо скованный обруч содержит. Форма есть некоторое сопряжение или напряжение такое, что оно может держать. То, что держится, - то и будет содержанием. Так вот, добро, оказывается, есть такое содержание, которое должно содержать. Ибо мы ясно понимаем тогда, что такое зло в метафизическом смысле слова, в философском смысле того, что мы можем понять нашим духовным ощущением. Зло - это просто предоставление себя стихийному ходу дела, потоку. Распущенность. И для Канта важно преодоление этой склонности, потому что предоставление чего-то стихийному ходу есть склонность или изначально злое, присущее человеческой природе. Если мы начинаем говорить в этой связи о форме и о духовном ощущении, которое форму схватывает, и о том, что форма должна держать, то мы явно не имеем в виду просто психологические качества человека, которые, как картофелины в мешке, лежали бы в его душе и были бы, таким образом, ей свойственны. Но поскольку у нас тот язык, который есть, мы только так можем говорить. То же самое выражает Кант, и лишь из конкретного текста рассуждением мы можем восстановить иное, что есть нечто изначально злое в человеке. А что такое изначально злое в человеке? Конечно, не злоба в психологическом смысле слова, не агрессия, как мы могли бы понять из науки этиологии о человеке, перенеся на него то понимание, которое достигается путем наблюдения за животными. Таким образом, есть эта наша наклонность ко злу, хотя бы потому, что человек слаб и не выдерживает духовного ощущения, или чувствования идей, или философствования, что одно и то же. Вот когда мы что-то содержим, это предполагает духовное ощущение и тем самым предполагает, что мы проделали, знаем мы об этом или не знаем, акт философствования.)
• Так вот, преодолеть склонность, которая, например, просто вызывается усталостью, нашей человеческой и природной невозможностью неопределенно долго пребывать в состоянии большого напряжения, - мы естественным образом сделать это не можем. А то, как мы это делаем, и описывается понятием формы, т. е. здесь понятие формы определяется как нечто отличное от естественного. Итак, для преодоления нашей наклонности к злу недостаточно ни собственных сил человека как природного существа в смысле его психологических побуждений, порывов, намерений, ни усовершенствования социального строя. Кантовская мысль движется по острию ножа между двумя вещами, которые она одинаково отвергает, с одной стороны, это то, что мы в себе сознаем, и то, чего мы не можем не любить, сами себе угождая, а именно наши возвышение состояния души, прекрасные намерения, добрые порывы и их психологический знак (т. е. "добрый" - я же чувствую, сознаю, что он добрый! - и этого достаточно, чтобы считать себя добрым). Но это все пустое, считает Кант, если нет формы. Только на форме все может держаться, а не на наших намерениях, порывах (намерения в смысле порывов быть храбрым, быть добрым). Так этого всего недостаточно. И то, что коррегирует это, то, что не может держаться на психологии, а может держаться на чем-то другом, вот то другое, на чем это держится, есть то, что Кант будет всегда называть формой. А пока мы имеем дело с кантовской интуицией формы. Он понял, что только нечто, "как таковое", "само по себе", нечто содержащее, и может называться формой, в том числе и в теоретических проблемах. Это и форма мира или мир как форма, как связанность, внутри которой мы находимся (а мы находимся внутри), потому что о чем, как не о мире, мы можем говорить, если случилось соединение. Следовательно, мы всегда внутри.
• Другая сторона прохождения по острию ножа - это внешняя сторона. Значит, психология - это внутреннее, этого нам недостаточно, чтобы быть добрым. А есть еще объективные или видимые опоры. Это, например, устройство общественной и социальной жизни вокруг меня или устройство вовне в виде некоторого усовершенствованного социального строя. Буквально с первых шагов Канта можно видеть, что его мысль оформляется как нечто увиденное им в противоположность этому расхожему и до сих пор господствующему представлению.
• Этот феномен Кант вводит парадоксальным образом. Кант не может принять, что для того, чтобы быть человечным, должны быть человечны обстоятельства существования. Это неприемлемо. Стоит принять это, и разрушается для Канта весь человеческий мир, и как мир жизни, и как мир, в котором что-то можно высказывать и вообще о чем-то говорить на человеческом языке. Сфера морали открывается только в области чего-то такого полного, которое есть и в сфере которого мы есть. если нет никакой пользы, никакого "для чего", никакой внешней опоры в виде хорошо устроенного дела или хорошо устроенного общества. Если мы о добре, о благе будем рассуждать в терминах награды или выгодности быть благими, считая, что благо оправдывает себя и способствует выживанию человеческого рода, т. е. если мы пользуемся возможностью вносить какие-то объяснительные термины в феномен понимания морали, мы будем вне этого феномена, вне морали. По определению, мы в области морали только там, где есть лишь форма или полнота.
• Есть особая реальность формы. Кант приводит такой пример: можно построить ряд, в котором по отношению к человеку, который солгал, можно показать, что он воспитывался дурно в семье, потому что у него были такие-то родители. Более того, в жизни, в реальной биографии у него сложились такие обстоятельства, что единственным спасительным выходом для него была вот эта его способность прибегнуть ко лжи. Иными словами, мы выстраиваем предметный ряд оснований, который должен иметь конечное звено - поступок человека. Человек солгал. Объясняя этот поступок, мы проходим ряд: одно основание, основание этого основания и т. д. Так мы можем объяснить уголовное преступление - описать социальные причины, причины плохого воспитания и т. д. И, казалось бы, поступок должен быть конечным звеном самого этого ряда. И Кант говорит неожиданную вещь: все это так: он плохо воспитан, жизнь сложилась так - весь этот предметный ряд, - но в момент, когда он лгал, он полностью сам являлся источником своего поступка и несет поэтому за него полную ответственность, которая неразделима по всем звеньям, перечисленным в этих рядах. "В момент, когда". Смыслы в мире Канта случаются так. "В момент, когда..." смысл прежде всего дискретен, в том смысле, что он неразделим по звеньям никакого ряда обоснования.

• Заключение
• Для того чтобы в мире было добро, недостаточно никакого внешнего устройства. Внешнее устройство всегда существует неформальным образом. Это предмет так или иначе структурированный или организованный. Нет, скажет Кант, здесь главное не предметы, как бы они ни были организованы, а форма, проходящая через предметы в чистом своем виде. Так вот об этой форме и нужно заботиться.
• Например, есть форма судопроизводства.
• Но если мы полагаемся на то, что мы будем воспитывать судей порядочных и честных, не берущих взятки бриллиантами и живностью, то мы никогда суда праведного и справедливого иметь не будем, потому что, пока мы будем к этому стремиться, будет действовать форма, формальный элемент.
• И беда, если он не развит - формальный элемент, а именно суд, в котором нет разделения власти, суд, который не отделен от государства в виде независимого института судей, суд, который не имеет, в свою очередь, независимой прокуратуры, где прокурор, жертва и адвокат слиты все в одном лице (а это лицо - всегда наше побуждение, порыв и, как выражались русские мыслители еще в прошлом веке и твердили это и в начале нынешнего века, инстинкт правды).
• Так вот, по Канту, если есть инстинкт правды, то инстинкт правды будет у вас в головах, но действовать будет форма.
• И лишь она своей содержательностью может нейтрализовать неизбежные человеческие пути и их коррегировать. Поэтому нужны не честные судьи, а прежде всего независимые судьи. И только это скоррегирует неизбежную случайность того, честен человек или бесчестен, глуп или умен.
• Вся проблема, по Канту, не в том, чтобы хорошо устроить жизнь, а чтобы была форма, во-первых, и, во-вторых, чтобы она не содержала в себе оснований для зла, уродства и извращения. И все это не мы сами и не в нас, как случайных, эмпирических индивидах, а в форме.
• Литература

Кант И. О характере как образе мыслей // Психология личности. Тексты/ Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, А.А. Пузырея. М.: Изд-во МГУ, 1982.

Мамардашвили М.К. Кантианские вариации // Фрагменты лекций, прочитанных М.К. Мамардашвили в 1982 году в Москве.

Радугин А.А. Философия. Курс лекций. - М., 1996.

Философский словарь. - М., 1991.

Размещено на Allbest.ru