Характеристика особенностей постмодернистской философии

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Введение

Постмодернизм (фр. postmodernisme -- после модернизма) -- термин, обозначающий структурно сходные явления в мировой общественной жизни и культуре второй половины XX века: он употребляется как для характеристики постнеклассического типа философствования, так и для комплекса стилей в художественном искусстве. Постмодерн -- состояние современной культуры, включающее в себя своеобразную философскую позицию, до-постмодернистское искусство, а также массовую культуру этой эпохи.

В философии постмодернизма отмечается сближение её не с наукой, а с искусством. Таким образом, философская мысль оказывается не только в зоне маргинальности по отношению к классической науке, но и в состоянии индивидуалистического хаоса концепций, подходов, типов рефлексии, какое наблюдается и в художественной культуре конца ХХ века. В философии, так же как и в культуре в целом, действуют механизмы деконструкции, ведущие к распаду философской системности, философские концепции сближаются с «литературными дискуссиями» и «лингвистическими играми», преобладает «нестрогое мышление».

Постмодернистская философия с ее дизьюнктивностью, отрицанием любого тотального дискурса и признанием относительности любых ценностей становится основой принципиально нового, неклассического этапа в развитии науки, который исследователи связывают с осознанием иллюзорности представлений о неограниченных возможностях науки, признанием неполноты любого дискурса, в том числе и научного, существенной роли неявного знания в функционировании науки, относительности и принципиальной неустранимости субъекта из результатов научного познания, ответственности ученых за принимаемые решения.

1. Человек без тела

При непосредственном, т.е. феноменологическом восприятии человек предстает как тело. Что у него есть душа, психика, сознание мы домысливаем, воображаем, а непосредственно ориентируемся на выражение лица, глаз, походку и поведение. На то, что он говорит. Языком, голосом. Этот «наивный бихевиоризм» господствовал тысячи лет, пока культура не расчленила мир на внешний и внутренний, а у человека не увидела «безвидную» идеальную сущность. Самые могущественные и таинственные мифические силы проявляли себя в зооантропоморфном облике. Даже в развитых монистических религиях трансцендентный Бог, дьявол и ангелы имеют тело. Умерщвляет человека старуха с косой, а его душу птицеобразные ангелы достают из груди, зацепляя крючьями, ибо она миниатюрная копия своего большого носителя. Зооантропоморфная картина мира казалась настолько естественной, что в форме тел воспринимались, ими называли все остальные, в том числе неорганические элементы сущего. Планеты и звезды - небесные тела, их сочетания это «стрелец», «дева», «козерог», время делят между собой драконы, собаки и обезьяны, тела бывают твердые, жидкие, газообразные, просто геометрические, есть тела-туловища - «корпуса» станков, кораблей, орудий и т.п.

С развитием хозяйства и познания живая картина мира изживалась, превращалась в метафору. От материального отделяется идеальное, от тела сознание, от души логос вплоть до их дуализации как противоположностей. Поскольку природа лишается зооантропоморфных характеристик, то какие в ней тела? Это «объекты», «вещи», «предметы», а идеальное либо трансцендентально, либо особая субстанция, и весь вопрос в том, как оно связано с материальным, как решается психофизическая проблема. Ею и была озабочена философия в качестве метафизики, да и вся традиционная культура до ХХ в. Точнее до лингво-семиотико-структурного поворота, на который, после возникновения информационной реальности, мы вправе смотреть как на ее предтечу. Отказ от вещей и субстратов, от онтологии и замена их языком, текстом и структурой есть, в сущности, начало трансформации предметной модели мира в информационную. Знаковые подходы, семиотизация артикулировали тень, которую информационная реальность отбрасывала из будущего. Становление постиндустриальной информационной цивилизации означает, что она стала настоящим, существуя рядом, вместе, а потом проникая внутрь вещно-событийного мира.

Резонно ожидать, что информационная модель мира должна вести к умалению предметности, особенно ее живых форм. Идеологическая загадка постмодернизма в том, что в нем, напротив, провозглашается телоцентризм. Его внимание сосредоточивается на телесности. Телоцентризм противополагается логоцентризму и должен, по декларациям, заменить его. Девиз «от слова к телу», призывы к телесной парадигме культуры, к переходу от вербальности к зрительным образам, от мысли к плоти стали общим местом постмодернистского философствования. Непрерывная профилактика здоровья, порнографическая эксплуатация и косметизация тела, распространение фитнес-практик («мышечная косметика») как будто дает для этого основания. Однако не менее известен и лозунг «смерти человека», стоящий в одном ряду, вернее победно завершающий борьбу с лого-центризмом. А предшествовали ему как мы видели, отряды идей и аргументов против этно-фалло-фоноцентризма, свойств и органов, сопряженных с человеческой телесностью. Все мы пока «этно», т.е. представляем ту или иную культуру, «фоним», т.е. говорим на том или ином естественном языке и имеем субстратное или (и) функциональное отношение к фаллосу. Как совмещается телоцентризм с анти-этно-фоно-фалло-логоцентризмом? Если же в центре культуры и мира действительно оставляют тело, то оно какое-то странное: «без органов» и «без пространства». Воистину клубок парадоксов и противоречий. Как змей, обвивающих тело Лаокоона, чтобы задушить Героя.

Когда роль явления падает, его значение может возрастать. Чаще все-го так и бывает. Все объявляется телом. Душа - тело, письмо - тело, наряду с телами природы появились «тела мысли», дигитальные тела и т.д. «Тело может быть каким угодно; это может быть какое-то животное, тело звуков, души или идеи; оно может быть лингвистическим телом, социальным телом, некой коллективностью». Если все - тела, то особенного тела, живого тела в его специфической идентичности - нет. В отличие от феноменологической архаики, когда антропная парадигма рассматривала неживое по подобию живого, и метафизического метафоризма, когда тело, не теряя самости, служит про-образом описания окружающего мира, в постмодернизме оно отождествляется с любой, в том числе неживой реальностью. Это «нечто», единица, элемент множественного сущего, взятого, однако, не в разнообразии, а в одинаковости. Универсальное бескачественное тело является «образным аналогом» информации и количества, так называемый «симулякр». Он(о) их воплощает. Для собственно информационной реальности достаточно чисел и «пустых знаков», но если через эту призму смотреть на материальный мир, ее приходится наделять субстратностью - в виде тел. Почему не вещей? Потому что за пределами вещи остаются живые формы бытия. Телом же можно обозначить все. К человеку можно отнестись как к вещи, но вещь - не человек.

Отождествление человеческого тела с любыми другими телами следует считать экстенсивным этапом его информационной реконструкции. Этапом его превращения в «сому», в «плоть» как некий материал для дальнейшего использования при функционировании других систем. Прежде всего в современной медицине: одного тела для другого; мертвого для живого; живого для умирающего; молодого (младенцев) для старого; старого для экспериментов (муляжи) или «в искусстве» (выставки художественно обработанных трупов). Сначала для «лечения», а потом «улучшения», «совершенствования». Возникло тело без боли - но и без удовольствия, без запаха - но и без чуй(в)ств, без пота - но и без «мышечной радости». Охлажденная, нормализованная, пастеризованная плоть. Такое молоко хранится дольше. Если сравнивать продолжительность жизни современного цивилизованного человека с тем, сколько жили в традиционном обществе, то в 2-3 раза. Медицинские манипуляции телом являются своего рода подготовительным этапом, апробацией возможностей будущего более эф-фективного взаимодействия человека с машиной, их взаимопроникновения и сращивания, что позволит увеличить производительность труда, хотя чью и чьего - неясно. Распространение моды на пирсинг своего рода пробный шар внедрения чипов в человеческую плоть для «интуитивного», минующего органы чувств контакта с компьютером «от мозга к мозгу» и со-здания «церебрального открытого общества». Глядя на эти процессы, дополняемые искусственной имитацией все большего числа органов, можно сказать, что в эпоху постмодернизма тело в самом деле находится в центре внимания. Однако не ради его сохранения, укрепления и культивирования, а для демонтажа, разложения и трансформации. Ради реконструкции для чего-то иного (сбитый с ног и избиваемый толпой хулиганов человек находится в центре их внимания, но этот центр «не его»). Центризма собственно человеческого тела здесь нет. Постмодернизм - это антителоцентризм.

Концептуальным продолжением отмеченных тенденций является знаменитая постмодернистская идея «тела без органов» (ТБО). К легитимации данного феномена привлекаются самые косвенные или противоположные по смыслу высказывания, когда-либо делавшиеся в истории культуры. Обосновать столь невероятный для до- и метафизического времени образ человека, не рисовавшийся даже в мифах (прежним чудовищам органов обычно добавляли) весьма трудно. Апеллируют прежде всего к Антонену Арто, который действительно выступал «против органов». Но здесь повто-ряется история с критикой метафизики Ф. Ницше и М. Хайдеггером. Они порицали ее «справа», за эрозию присутствия, а постмодернизм, прикрываясь их именами, «слева», за то, что оно в ней все еще наличествует. Так и с А. Арто. Как актер, художник, эстет он выступал за спонтанное, естествен-ное, одушевленное тело. За «тело чистой страсти», экстатическое и сомнамбулическое. Если танец, то в движении должны быть не ноги, а все те-ло, если секс, то любит цельный человек, а не орган (после виагры). «У настоящего человека нет полового органа», - утверждал А. Арто. Потому что он сам является полом. Органы сливаются с телом - вот эстетический идеал тела, действующего и созерцательного одновременно. В нем воплощается тотальность, характерная для истоков человеческой культуры, дошедшая до нас преимущественно в образцах восточных боевых искусств и духовных практик. Современный человек причастен ей разве что в сновидениях.

Постмодернистское «тело без органов» прямо противоположно этой интенции. Его органы отрываются от целого. Они умаляются, отрицаются, ликвидируются. О них больше не вспоминают. Тем самым тело становится «пустым», «без свойств». Это биосубстратное воплощение социального феномена «человека без свойств», в художественной форме предвосхищенного Р. Музилем. Сейчас «человек без свойств» интенсивно культивируется. Когда мы общаемся по интернету, не зная ни возраста, ни национальности, ни «про органы» (вместо пола - гендер), то мы выступаем как люди без свойств. Как «некто». В Сети циркулируют чистые мысли с минимальным личностным окрасом в виде стиля и формы выражения. Чистому мышлению соответствует, противополагаясь, чистое тело. Компьютерные программы состоят из сочетаний пустых знаков. Коррелятивно им возникают, противополагаясь, пустые тела. Целостный телесный человек, человек как живой организм превращается в часть человека - посторга-низм. В Corpus. (Корпус, если точно по-русски - вместилище, тулов(о)ище). В плоть. Обезличивание переходит в «обезорганивание».

Тело без органов - соматическое тело. Это бесформенное, бесструктурное образование, некое «расчищенное место» для нанесения знаков или вживления чипов. «Протоплазматическая субстанция», «среда интенсивностей», «кинестическая амеба» - вот его типичные определения в постмодернизме. И если не поддаваться на отвлекающие уловки и случайные аналогии, то мы действительно обнаружим перед собой или самого себя в виде тела, оставшегося «после духа», ушедшего побродить по Сети и виртуальным реальностям. В этом путешествии оно ему не нужно. Виртуально, в сознании человек может мчаться с заснеженных гор, а телесно догнивать на диване, когда никакие органы не функционируют. Он может толстеть или истощаться как компьютерные наркоманы, но в обоих случаях тело атрофируется до биосубстрата. Тело как организм нужно для жизни в естественном, природном или в искусственном, но по крайней мере, предмет-ном мире. Чтобы поглощать и преобразовывать его, сталкиваться и бороться с ним. Все живые тела, кроме простейших, имеют органы. Внутренние и внешние. Напротив, для восприятия и трансфера информации, для «жизни» в гиперискусственном, искусственном достаточно мозга, до-полненного, пока нет прямого церебрального контакта с машинным интеллектом, глазами и руками. Чтобы нажимать клавиши и шевелить мышкой. Не функционирующие органы рано или поздно отмирают. У современных интеллектуалов руки на глазах превращаются в ласты. Во что превращаются другие органы говорить не стоит. «Частичный человек», которого боялись классическая метафизика, марксисты и гуманисты, - вот он какой! Постмодернизм его не боится. Он его описывает, проектирует и приветствует. Для физиологического закрепления этого процесса нужно 2-3 поколения. ТБО (тело без органов) или НОТ (новое тело) появится как завершающий этап в реализации информационной реконструкции человека, предварительно осуществившейся на «главных» органах. Прежде всего - на внешних. А потом, когда, по-видимому, тело без органов будет совершенствоваться - на внутренних. Такова очевидная перспектива значительной части людей, с детства и много сидящих, а постепенно все больше лежащих перед экранами или в специальных шлемах.

Это перед экранами. В натуре. Но тела есть и на экранах, которых становится больше, чем живых, с органами или без органов. Для их обо-значения тоже нужны соответствующие понятия. Ключевое среди них - «тело без пространства» (ТБП). Близкие к нему - «картография тел», «ну-левое тело», «детерриториализованная телесность». Введение данных понятий было бы невозможно без огромной предварительной работы по раз-рушению метафизической картины мира, в которой тела существуют как вещи, только живые. Они имеют массу, объем, высоту, глубину. Тело без пространства не вещно. Оно «не весит» (не вещит) и существует как кон-фигурация поверхностей. Теоретическая победа над высотой и глубиной тоже стала возможной после победы знаков и структур над вещами и суб-стратами. Но обоснование приоритета поверхностей и придания им миро-воззренческой всеобщности происходит в рамках постмодернизма. Решающий вклад здесь внес опять-таки Ж. Делез. Как всякий идеолог он апел-лирует к процессам, протекающим не в производстве, универсуме техники или социуме, а к внутренней филиации идей. В борьбе с «вещностью» метафизической философии он ищет аргументы в самой философии, максимум, в личной жизни. Ссылается на стоиков, на Пифагора, вспоминает о ленте Мебиуса и т.д., лишь бы не выделять, не акцентировать подлинную движущую причину: возникла техническая реальность экранов и поверхностей, на которые сканируются, куда «уходят» вещи и живые тела; возник double world, (второй мир), что конечно важнее искусства поверхностей, необходимого для гомосексуальных отношений, опытом которых он, бравируя, делится. Тело без пространства вместе с текстом становятся заме-стителями реальности вещей и заслоняют тысячелетия другого способа бытия людей. «Все что происходит и все, что высказывается происходит на поверхности. Поверхность столь же мало исследована и познана, как глубина и высота, выступающие в качестве нонсенса… Двойной смысл поверхности, неразрывность изнанки и лицевой стороны сменяют высоту и глубину. За занавесом ничего нет, кроме безымянных смесей… Поверхность подобна запотевшему стеклу, на котором можно писать пальцем… Философ теперь не пещерное существо и не платоновская душа-птица, а плоское животное поверхностей - клещ или блоха. Как назвать это новое философское свершение?.. Может быть извращением, которое, по крайней мере, согласуется с системой провокаций этого нового типа философа, если верно, что извращение предполагает особое искусство поверхностей».

Как видим, Ж. Делез идет ощупью: вместо мониторов «запотевшие стекла», вместо компьютерных плат с напылением сверхчистых веществ «безымянные смеси», по экранам под воздействием мыши прыгает не курсор - это главное орудие мышления «сетевого философа», а «клещи и блохи». Таким же образом, описывая как будто с натуры тело без высоты и глубины - на телеэкране, он упорно избегает его соответствующей квалификации. «Всегда говорит именно рот; но теперь звуки уже не шумы тела, которое ест - это чистая формальность; они становятся манифестацией выражающего себя субъекта» . Итак, еда для тела без пространства чистая формальность. Шумит, фонит тоже не тело, а что-то другое, благодаря которому «звук становится независимым». Действительно, звук производят аппараты, которые потребляют электрохимическую энергию, а не хлеб с мясом, про которые как бы уже и стыдно вспоминать в серьезном научном разговоре о человеке. Все это правда, кроме… правды. Фактически речь идет не о теле, не о живом теле и не о человеческом теле, а о теле без тела. Нет главного признака тела, который в философии подчеркивается со времени Декарта - массы, объема и протяженности, т.е. пространства. Нет обмена веществ, без которого живое не существует. Информационизм - это антивитализм. Тело без пространства - тело на экране, экранное тело. Это - антитело. Антитела вокруг нас.

Трудно сказать, является ли подобная двусмысленность постмодернистского описания тела без пространства сознательным обманом с целью представления любого бытия информацией или это самообман, связанный с неразвитостью экранной среды времени становления данной философии. Ведь в 60-е гг. эпоха постмодерна только начиналась. Удивительно другое. Сейчас, когда информационная цивилизация входит в пике, а о деконструкции всего и вся написаны монбланы книг, эта неясность не просто сохраняется, она продолжает культивироваться. «Тело без пространства» всерьез обсуждается как тело человека. В то время как эти антитела начинают заслонять протяженные и живые, все больше составляя наше окружение. Среди них полно давно умерших (так осуществляется утопия Н. Федорова) или никогда не существовавших. Они энергичнее, красивее, совершеннее живых, кажущихся на их фоне неуклюжими и устаревшими. Копия стала лучше оригинала! (Вот причина, почему «повторение предшествует факту»). И без его примитивных проявлений. Поэтому восхваляется «желание без соблазна», т.е. без соблазнения, т.е. без телесного. Другого. Сексуальность адресуется «напрямую, к образам без тел». Достаточно контакта с «телами без пространства». По старому это называлось онанизмом, тем, что возможно, но находится за пределами нормы. В нем как «любви без другого» находит свое техническое воплощение идеал свободы (никто ни в ком не нуждается) и атомизация либерального общества, перерастающие в аутизм его членов. Для человека с «телом и органами» это плохо, печально, но …прогрессивно. Значит - хорошо. Сказать «плохо», решиться на критику экспансии тел без органов и пространства страшнее, чем отрицать собственное существование. Ведь это значит вступить в противоречие с Техникой, прогневать наше новое божество. Быть «атехнистом» при идейном господстве техницизма и информационизма тоже самое как быть атеистом в Средние века. Это значит претендовать на то, что наше мышление должно быть не рефлексом событий, не «отражением бытия», а рефлексией над ним(и) и на то, чтобы остаться субъектом происходящих процессов - состояние, сохранить или достичь которого возможно не удастся вообще. Не успеем, ибо параллельно информационной реконструкции человека как тела развертывается деконструкция и «пересоздание» его духовно-личностной сущности.

2. Элиминация субъекта

В ХХ в. всегда присущая человеческой истории трагическая сторона перестала быть локальной. Она глобализовалась в буквальном и перенос-ном смысле слова. Достаточно вспомнить две унесшие миллионы жизней мировые войны. Меньше обращают внимания на то, что идейно, в символическом универсуме разыгралась своя кровавая драма: исчез, погиб, про-пал без вести, умер - человек. Вообще! И не просто сам по себе. Его пре-следовали и убивали везде и как скоро обнаружат: как автора, читателя, субъекта, личность, сверхчеловека, творца. В философии удар направлялся прежде всего против субъекта. Субъект - это «теоретический человек». Он носитель сознания, языка, активности и свободы. Без него нет объекта (как верно и наоборот). В совокупности субъект и объект ис-черпывают наше бытие. Борьба, таким образом, велась с моделью мира, существовавшей в течение 2,5 тыс. лет, с «осевого времени» как эпохи возникновения культуры и философии. Этот мир подрывается, деконструируется, продолжая разрушаться посредством и в результате все той же лингво-семиотической, а если говорить принципиальнее, информационной революции. Становление информационного общества - время, когда «сломалась ось времен» и «кончилась история», история как предметно-культурная, субъектная деятельность людей. По своим апокалипсическим тенденциям оно, по-видимому, значимее всех предшествующих исторических поворотов.

В отличие от косметического ремонта реконструкция предполагает предварительную деконструкцию: прекращение функционирования, разборку на элементы и части, если не деструкцию - разрушение до субстрата. На прекращении функционирования, объявив об изгнании субъекта из теории, остановился структурализм. Остановился на вытеснении, «не сотрудничестве» с ним, на методологическом приеме. В отличие от него постмодернизм (постструктурализм) не игнорирует, а проводит действительную деконструкцию субъекта, дискредитируя его по всем философски важным параметрам. В ясной до вульгарности форме делает это Г.П. Щедровицкий. «И одиннадцатый (оппозиция не только Марксу, но прежнему себе - В.К.) тезис - идея бессубъектности. Я уже говорил, что эта идея со-стоит в том, чтобы развивать мышление и деятельность как субстанции особого рода и описывать их без человека, или, иначе, без субъекта действия. И, продолжая эту линию, я бы сказал, что главное мошенничество - это идея человека с его психикой, а второе мошенничество - это идея субъекта, оппозиция “субъект-объект”. И пока эта категориальная схема не преодолена и вы продолжаете мыслить в ней - вы ничего не сможете сделать. Поэтому я бы сказал, что эта схема есть величайшее мошенничество последних 800 лет европейской культуры» . Следуя линии автора на ясность и бескомпромиссность мысли, мы можем сказать, что «мошенничеством» здесь предстает вся культура как таковая да и традиционный человек. Смерть субъекта есть теоретическое выражение отрицания права на существование не только человека целостного, «с его психикой», но и сциентизированного, рационализированного, редуцированного к чистому мышлению. Его он тоже не производит. Оказывается, что мысли, как «функция места», возникают везде, кроме голов. Бедные наши головы!

Более того. В отличие от деконструкции человека как телесного существа, которая сразу реконструирует его в «тело перед экраном и на экране», приспосабливая тем самым к жизни в новой информационной среде, деконструкция человека как субъекта ведется без приспособления, прямо с «нуля», вернее до нуля. Его «растворяют» и доводят до смерти, по крайней мере клинической, и только после, увидев, что делать с ним больше нечего, да и сами остались без работы, а главное огорчение, что люди, субъекты, не подозревая о своем небытии, продолжают суетиться, эти «проблемные поля» пришлось восстанавливать. Заговорили о «воскрешении субъекта», но… «после человека», в русле afterpostmodernism-а и трансгрессии. Дело долгое, непоследовательное, с превратным результатом. Мы же пока должны рассмотреть основные аргументы против присутствия субъекта в мире, его центрального положения в нем, его статуса носителя мышления и свободы. Какими силами и во имя чего отрицается человек-субъект?

Вопросы кажутся сложными, однако если помнить об определяющей смысл всего деконструктивистского философствования борьбе с философией как метафизикой, то ответ не требует отдельных изысканий. Он вытекает из общего отрицания признаваемой в ней реальности (присутствия), не суть важно материальной или идеальной, из его борьбы с онтологией и теологией, отказа от различения означаемого и означающего. Это, говоря устаревшими словами, означает, что в нем нет ни объекта, ни субъекта. Постмодернизм, не признавая деления бытия на внутреннее и внешнее, стремится преодолеть бинаризм в подходе к нему, не суть важно дуалистический или диалектико-монистический. Можно бы утверждать, что «для него оно едино и единственно по самой своей природе, если бы слово «природа» в нем не было табуировано. «Бытие» едино и единственно в языке, тексте, письме как некоем самодействующем (автоматическом) и саморазвивающемся множестве знаков. В том, что стало на место природы - в информации. Этапность постметафизического преодоления метафизической двойственности мира в том, что если в структурализме субъект снимается, «растворяется», как бы походя, наряду с предметной сущностью, то для постмодернизма смерть субъекта - credo или, говоря его языком - брэнд.

Общая незавидная судьба объекта и субъекта проистекает также из ориентации постметафизического философствования на переход от парадигмы бытия к парадигме становления. Переход «From being to becoming» означает потерю субстанциональности мира и его трансформацию в модальное состояние. «Становленческая методология» - синергетика. Если и когда ее из инструментальной категории превращают в мировоззрение, она ведет к потенциализму и нигитологии. Когда все - процесс и поток, если вещи и тела нам только кажутся в силу медленности восприятия, то такая же иллюзия наше «Я», сознающий себя человек. Скорость естествен-ной эволюции не поспевает за скоростью искусственных технических перемен и естественно сущее представляется все более искусственным, феноменологическим. Научная картина мира становится энергийной, «энергетической», в ней начинает превалировать идеология процессуальности. Хотя становленческая линия борьбы с человекоразмерным бытием не собственно семиотическая, по ней постмодернизм отрывается от статики структурализма, предполагающего сохранение вещей в качестве самих себя. Отрывается все активнее, резче и по мере приближения синергетики к противостоянию с системностью вступает в стадию трансмодернизма как «философии иного». Претендуя на мировоззрение, синергетика подрывает базу идентичности человека-субъекта, делая его из действительного воз-можным, из телесного виртуальным, из индивида «дивидом» и «мультивидом». Синергетическое мировоззрение коррелятивно или, можно сказать, создает условия для того, чтобы субъект трактовался как рефлекс тотально технологизированного общества и информационизма. Так, каким он в этих условиях становится - функцией, модусом, сингулярностью, складкой.

«Итак, на вопрос: «Кто говорит?» - мы отвечаем, - пишет Ж. Делез, анализируя традиционные метафизические ответы, - в одних случаях, это индивидуальное, в других, что личное, в третьих - что само основание, сводящее на нет первые два». Очевидно речь идет о «нововременном» активистско-персоналистском воззрении на субъект, но также в нововременных рамках и противоположном ему, рассматривающем субъект как голос Бога или «просвет» Бытия. Они оба не удовлетворяют Ж. Делеза. «Остается еще один, последний ответ, бросающий вызов как недифференцированному первозданному основанию, так и формам индивидуальности личности, - ответ, отвергающий и их противостояние, и их дополнительность. Нет, сингулярности отнюдь не заточены безысходно в индивидуальностях и личностях; не проваливаются они и в недифференцированное основание, в бездонную глубину, когда распадаются индивидуальность и личность. Безличное и доиндивидуальное - это свободные номадические сингулярности. Глубже всякого дна - поверхность и кожа. Здесь формируется новый тип эзотерического языка, который сам по себе модель и реальность».

Итак, человек-субъект превращается в сингулярность, некую доинди-видуальную, хотя выделяемую из тотальности бытия единицу. Она без-лична, но не пропадает в его «бездне». Это артикулированное, свободно перемещающееся в (по) «языковой реальности» образование - номада. Не обремененное субстратностью, оно (она) кочует, где хочет, не подчиняясь «власти». Власти не узко политической, как думают, представляя постмодернистов какими-то борцами за права человека, а необходимости и обстоятельствам жизни, ее содержанию, «глубине» - не подчиняясь власти присутствия. Данная сингулярность и является тем, что когда-то было человеком, субъектом, индивидом, личностью, экзистенцией, вот-бытием.

Элиминация субъекта становится окончательно обоснованной, если помнить, что фактически речь здесь идет о Сети. Из ее «нутри», вернее поверхности, легче понять всю неуместность присутствия в ней субъекта. Уже не в плане его телесности как совместной с любым объектом неуместности присутствия в семиосфере, а с точки зрения его собственной теоретической специфики. Субъект несет в себе Центр - по определению. Он, в отличие от объектного, страдательного залога - залог действительный. У Канта он стал солнцем, вокруг которого вращается Земля, у Фихте дело дошло до креативного солипсизма: Я порождает не-Я, не говоря о библейском Всевышнем Субъекте как создателе Вселенной. Центризм - атрибут субъекта. Поэтому деконструкция Центра - центральный момент в «растворении» субъекта. Но поскольку субъект все же не тождествен Центру, то после уничтожения последнего, от него остается «субъективное» или «субъектность». Фактически это означает низведение субъекта до статуса объекта, только особого рода и состояния. В контексте «территориальной» системно-структурной методологии субъект как субъектность предстает функцией системы, модусом или складкой структуры. О «складке», складывании и складчатости, о «сгибах и карманах» как о том, что остается после субъекта, больше всего писал М. Фуко. У Ж. Делеза вместо субъекта сингулярность, у Ж. Деррида подпись, у М. Фуко складка. Они, однако, не противостоят друг другу. За небольшими различиями эти понятия открывают дорогу топологическому описанию явлений информационной реальности, их графическому выражению. Субъектное, наконец, становится гомогенным природе Сети, ее топологической конфигурации. Теперь «Бытие» действительно Едино. Оно стало количеством и информацией.

Что касается свободы и самости, других неотъемлемых от субъекта атрибутов, то после его информационной реконструкции говорить о них не имеет смысла. Вопрос решается автоматически. Свободу всегда ограничивала власть «материи» или «Бога». Сеть - это артикулированный, но детерриториализованный хаос, потенция, ничто, т.е. абсолютная свобода. Абсолютная, но «беспредметная». Абсолютная, но «в сетях»: субъектная, складчатая, сингулярная, номадическая. Без имени собственного. Постчеловеческая. В отношении традиционных представлений о субъекте как воплощении свободы в мире мы ограничимся мифо-лого-поэзоцентристским воспоминанием:

Основано от века.

По воле Бога самого.

Самостояние человека,

Залог величия его.

Вряд ли такие строки А.С. Пушкин мог посвятить человеческому фак-тору и субъектности, воспевать любовь к телу без органов и телу без пространства, заботиться о судьбе сингулярности и складки. Самостоятельный человек, человек как цель, а не средство - наследие допотопной, доинформационно-новационной эры. Пока она не завершилась, есть возможность заняться рассмотрением того, «что день грядущий нам готовит». Как, предполагается, де(ре)конструированный человек будет жить дальше? Или «кто» в-место него?

3. Постчеловек

Как бы, однако, человека не деконструкструировали, он не равен субъекту, «теоретическому человеку», тем более сингулярности или складке. Он в них «не вмещается» и с этим нельзя не считаться. Как живое сознание не сводимо к конфигурации мозговых нейронов и не объясняется физикалистски, так информационизм не объясняет функционирование складки и сингулярностей при их восприятии в пока еще существующем предметном мире. Складка должна интерпретироваться и иметь значение, поскольку информационная реальность соотносится с реальностью тел и вещей. Сингулярность есть некое единичное образование, но она не остается точкой без содержания и смысла. Выводимые на экран живого сознания информационные процессы поневоле приобретают понятийные формы. Даже у математиков и программистов. Доведя дело «до точки», до бес-смысл(енн)(ов)ого абстрактного количества, приходится возвращаться к его какому-то качественному, семантическому или даже образно-чувственному наполнению. Это называется симуляцией бытия и воскрешением субъекта - на стадии afterpostmodtrnism-а. Когда речь идет о восприятии информации применительно к предметной реальности - это симулякры. Когда вещи и явления симулируются (воскрешаются) в контексте самой информационной реальности - это «тела мысли», концепты. Вся так называемая квантово-механическая онтология является, по-видимому, реальностью симулякров. Если симуля(криза)цией человека в предметном мире можно считать его превращение в «человеческий фактор», то кон-цепт(уализация) человека в информационном мире, о которой мы говорили выше, конкретизируется через понятие: «персоны» или «персонаж»-а. В целом это постмодернистские вариации на тему постчеловека, его замены на нечто «иное» и превращения философской антропологии в «постче-ловеческую персонологию».

Персона(ж) - эмпирический концепт личности, обозначающий то, что от нее осталось после вычета телесности и выпадения из реальных социальных связей. Личность имеет тело, а персонаж - «тело мысли». Личность живет в обществе, а персонаж на сцене, в кино или в персональном компьютере, в интернете. При электронной переписке, в виртуальных конференциях участвуют персонажи, часто анонимные, сталкиваются «интенсивности» отчужденных от человека мыслей. Персонажи - это некая активность, наделенная сознанием, или «артикулированное сознание». Они относятся к людям условно, «соотносятся» с ними, притом, если люди захотят их «приписать» себе как существам предметного мира. К поиску прототипов тех или иных персонажей, в случае их преступного поведения, приходится прилагать специальные усилия специальных служб. Их пытаются «натурализовать», очеловечить, но не всегда успешно. В отличие от архаического кино персонажи виртуальной реальности не зафиксированы неизменным образом. Вбирая в себя мысли человека, взаимодействуя с другими чистыми мыслями, они изменяются, развиваются. Делаются попытки полного сканирования содержания сознания с последующим его «культивированием» ради генерирования новых смыслов. Возникает «информационная синергия». Постчеловеческие (постприродные) и постличностные (постсоциальные) персонажи начинают жить собственной жизнью, составляя, если опять вспомнить Ж. Делеза, не «народ-тело», а «народ-мозг», хотя и мозг здесь нельзя понимать буквально. Тем более жизнь. Это точки сборки информации, ее сингулярности, оформленные в качестве «тел без пространства». Все остальное выносится за скобки.

Оценивая постмодернистскую философию как опасную, «снимающую» традиционный вид Homo vitae sapiens, к которому мы принадлежим, надо видеть и другую интерпретацию происходящих процессов. Она даже превалирует. Это их философско-романтическое восприятие как наступление эпохи господства разума. Как возникновение ноосферы. Понятие ноосферы предвосхитило понятие информационного общества и в контексте предвосхищения, отталкиваясь от тупиков индустриализма - идеализировало. Ноосфера представлялась, а многим представляется до сих пор, в виде общества, построенного на прозрачных связях, послушным воле человека, где осуществляются его самые заветные ценности и цели. В сущности это сциентизированный (в духе времени) аналог извечных мечтаний об идеально устроенной жизни, оснований для которых не больше, чем для веры в рай или коммунизм. Никакие действительные тенденции эту счастливую надежду не подтверждают. Реально ноосфера функционирует как техносфера, искусственная среда, экспансия которой ведет к отрицанию условий продолжения бытия человека как естественного социально-исторического существа, превращая его в «уходящую натуру». Характерное для личности напряженное единство тела и духа распадается. Захваченное техносом сознание индивида отрывается от времени и места жизни его тела. Остро встает вопрос об идентичности человека вообще. В виртуальной реальности, когда в воображении и функциональных отправлениях он может обнимать первую красавицу мира, а телесно быть импотентом и разлагаться на диване, информационное и материальное бытие рассогласовываются по всем параметрам. Новая искусственная среда «сканирует», принимает только информационный аспект человека, ввергая его как целостное существо в состояние кризиса. Его индивидуальная идентичность становится видимостью, она еще есть, но «не действительна». По своей сути, а особенно в тенденции она является постчеловеческой. Постчеловеческая среда и соответствующая ей рациональность «переводят», трансформируют человека именно в то состояние, которое адекватнее всего определять как состояние постчеловека.

Понятие постчеловека вливается в ряд уже достаточно широко рас-пространенных «пост»: постмодернизм, постистория, постхристианство, постискусство и т.д. Думается, что в основе всех этих «пост» лежит базисная ситуация перерождения человека, возникновения вместо него чего-то нового, иного, сначала функционально, по свойствам, а потом и субстратно, «по материалу». Недовольные собой люди всегда были не прочь помечтать о новом человеке, о переходе в какое-то более высокое качество. Они хотели стать более могущественными, физически сильными в сказках и мифах; сбросив с себя ветхого Адама возвыситься до бестелесного духа в различных религиозных учениях; ждала нового человека эпоха Просвещения; на практике пытался воспитать его марксизм-ленинизм; «я учу о сверхчеловеке» - провозглашал Ницше. И вот очередная ирония истории. Мечты о новом человеке сбываются, но как всегда превратно: он предстает в виде постчеловека. Встречают его тоже странно: в большинстве случаев «никак», не замечают и не понимают, что происходит; другие, кто сознает ситуацию, говорят и пишут об антропологической катастрофе, но вопрос о причинах и что, кто на самом деле ее несет, обсуждается недопустимо мало. Главное же, сначала незаметно, «в маскхалатах», а теперь все более явно активизируются творцы и апологеты этой катастрофы. Среди людей у человека появились опасные враги.

В мире ничто никуда не исчезает. Лопух на могиле также реален, как живший до него человек. Тем не менее смерть существует. На философском языке она называется потерей идентичности. Разложение предмета, явления, его превращение в нечто новое, для данного предмета означает гибель, независимо от того, превратился он в «низшее» или «высшее». Бороться за его сохранение означает удерживать происходящие в нем перемены в пределах тождественности себе, своей мере и сущности. Кризис, потеря идентичности человека, о чем сокрушаются сейчас в философской антропологии, в переводе на грубую прозу означает кризис, смерть и конец его бытия, распад на «силы» как импульсы энергии, и факторы как материал для какой-то другой целостности.

В научно-технической и фантастической литературе «другого» проектируют давно и без всякого смущения. Но чаще всего не соотнося с реальным человеком. Автотрофы, киборги, бессмертная плазма, сверхразумная плесень и т.п. существуют как бы параллельно жизни людей. В кино, правда, иногда на них нападая. Тому, что эти формы отрицают жизнь вообще, значения не придается. У них своя сфера, у людей своя. Однако когда о замене человека начинают мечтать в рамках философии человека, гуманистики и философии sui generisе, призванной думать и рефлексировать, а не просто изобретать и писать что придет в голову в духе «Grand narrative» (Р. Рорти) как повествования о ничто - это выглядит парадоксально. Каза-лось бы, такого не должно быть. И до ХХ в. - не было. Объявивший о смерти Бога и противопоставивший ему сверхчеловека Ницше видел в этом возможность более полного раскрытия человеческой сущности. Призывы к собственной смерти могли появиться только в условиях, когда мир, в котором человек всегда жил, перестает быть его домом. Такой мир возникает с появлением микро- и мегареальностей, радиации, излучений и других сред, где люди непосредственно существовать не могут; с появлением сверхсложных нелинейных систем и отношений, которые они не могут понять. постмодернистский философия дискурс

Общеизвестно, что в гуманистике роковое слово о смерти человека впервые было произнесено французским структурализмом. Но в нем оно рассматривалось как некий прием, специфическая методология познания, которая используется, в конце концов, ради человека. Смерть человека как онтологическое состояние и Благая весть о ней (Евангелие антигуманизма) была провозглашена постструктуралистской философией или, распространяя ее на всю культуру - постмодернизмом. Наиболее решительно и определенно это сделал М. Фуко, что ставит его в ряд ключевых фигур вместе с Коперником, Дарвином, Фрейдом, символизирующих наступление какого-то нового этапа в трактовке сущности и судьбы человека.

Благонамеренные комментаторы часто пытаются смягчить или завуалировать взгляды постмодернистов. Подлинная же забота о человеке требует, не пряча голову в песок, читать как написано. «В наши дни мыслить можно лишь в пустом пространстве, где уже нет человека… Всем тем, кто еще хочет говорить о человеке, его царстве и освобождении, всем тем, кто еще ставит вопросы о том, что такое человек в его сути, всем тем, кто хочет исходить из человека в своем поиске истины, и наоборот, всем тем, кто сводит всякое познание к истинам самого человека… кто вообще не желает мыслить без мысли о том, что мыслит именно человек - всем этим несуразностям и нелепым формам рефлексии можно противопоставить лишь философический смех, то есть, иначе говоря, безмолвный смех» . И наконец, его самые знаменитые, завершающие книгу слова надежды: «можно поручиться - человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке».

Но какой будет мир без человека? Что идет ему на смену? Сам Фуко оставляет эти вопросы без ответа. В последних работах он как бы даже отказывается от радикального антигуманизма, опять говорит о субъекте и герменевтике его познания. Однако идеи живут собственной жизнью и Ж. Делез в приложении «О смерти человека и о сверхчеловеке» к своей книге о Фуко такой ответ дает. «Силы в человеке вступают в отношения с силами внешнего: с силой кремния, берущего реванш над углеродом, с силами генетических компонентов, берущих реванш над организмом, с силой аграмматикальностей, берущих реванш над означающим… Как сказал бы Фуко, сверхчеловек - это нечто гораздо меньшее, чем исчезновение существующих людей, и нечто гораздо большее, чем изменение понятия: это пришествие новой формы, не Бога и не человека, и можно надеяться, что она не будет хуже двух предыдущих» . Ответ гораздо более конкретный, хотя тоже требует расшифровки: человек распался на факторы и силы; в этом качестве он вступает в отношения с техникой, прежде всего компьютерной («кремнием»), которая берет реванш над жизнью и естественным человеком («углеродом»); генная инженерия, манипулируя человеческой телесностью, разрушает его целостность как организма; победа над означающим означает ликвидацию субъектности человека; в итоге образуется новая форма «не Бог и не человек».

Что это за форма, о которой все сказано, но она не называется? Очевидно, это и есть искомый постчеловек, возникающий в результате смерти Homo sapiens - дикарей, варваров, личностей, акторов как природно-социальных существ. Это то, что приблизительно именуется роботами с искусственным интеллектом и кибернетическими системами типа «гомутер» (гомо+компьютер). А постмодернизм есть идеология гибели человеческого мира и замены его постчеловеческим, «техникой с вкраплениями живого» (на первом этапе «живого с вкраплениями техники» в виде чипов и других искусственных органов). Это сциентистский технократизм, перенесенный на самого человека. Сознание его адептов, несмотря на то, что внешне они выглядят как люди, часто вполне симпатичные, похищено новой постчеловеческой реальностью. Предавая существующего человека, они открывают дополнительные шлюзы и так смывающему нас стихийному потоку техногенного прогресса.

Борьба с человеком, проектирование его смерти, обоснование необходимости замены чем-то более «эффективным» явление общемировое. Она начинает проникать из собственно постмодернистской литературы в повседневное общественное сознание, в обычный и научный язык. У нас эта линия наиболее последовательно, пожалуй, воспроизводится журналом «Общественные науки и современность». Развертывается она здесь под флагом критики «классической экологии» с позиций некоего «критического гуманизма». Очень странного. «На повестку дня встает необходимость вторжения инструментального интеллекта в самые интимные основы естества… Генетическое перерождение человека - только один из аспектов тех коренных трансформаций, без которого сохранение цивилизации на нашей планете исключено. Еще один аспект связан с динамичным развитием и распространением компьютерных систем, что составляет совершенно не-обходимую предпосылку для роста удельной продуктивности производственных технологий…» Как видим, этот «гуманизм» почти в тех же словах, что и Ж. Делез, предполагает ликвидацию человека, дабы он не мешал дальнейшему процветанию цивилизации. Чего не сделаешь ради «роста удельной продуктивности производственных технологий»!

Но не все сторонники критического гуманизма (на самом деле, если без стилистических ловушек, оппоненты гуманизма) согласны на цивилизацию без человека. Они только против «человека из биосферы» и за «человека не из биосферы». Потому что «биосфера не является местом обитания человека. Параметры биосферы не статичны. Человек не привязан к биосфере. Человек не является одним из биологических видов крупных млекопитающих». После таких пассажей все кто считает себя живыми, должны, по-видимому, ущипнуть друг друга за нос, чтобы убедиться в своем «млекопитающем существовании». Живет этот искусственный субъект в «антропогеосфере», целиком технической среде, образовавшейся в результате его собственной деятельности. Правда, в конце статьи автор как бы опять идет навстречу человеку в плане модуса времени: «Человек из биосферы доживает последние столетия, быть может, последние десятилетия своей истории». Быть может это и так. Как млекопитающие, мы допиваем свое последнее молоко. Только для пользы дела не стоило бы его запутывать: «человек не из биосферы» не имеет права и оснований называться человеком. В нем превышена всякая мера потери идентичности. Надо прямо сказать: это и есть смерть человека. «Человек не из биосферы» неживой по определению, приблизительно говоря, опять-таки робот с искусственным интеллектом.

Не дожидаясь победы техноидов в предметном мире, в русскоязычной литературе наиболее осознанно и целенаправленно проект информационного захвата символического универсума и трансформации человека в соответствии с его новой средой обитания, разрабатывает также М. Эпштейн.

Опираясь на набирающее на Западе силу течение трансгуманизма, в котором постмодернизм находит свое целевое завершение (транс - переступание через существующее к иному) и на ведущиеся в его русле так называемые posthuman study , он предлагает расширить учение о человеке до учения о живых и искусственных формах разума. Перейти от антропологии к «гуманологии». В гуманологии обобщаются, оформляясь в качестве дисциплины, разного рода и уровня постчеловеческие концепции (не)бытия - некой «позитивной смерти». Нет человека - нет и антропологии. Гуманология - это учение о том, во что должен превратиться человек в ходе дальнейшего развития техники и каково место, если такое останется, будет занимать в нем нынешний Адам, Антропос, Гомо = Человек. Крайности сходятся, и к гуманологии все больше дрейфует все еще слывущий вождем российского традиционализма А. Дугин. Вместо скучных и прозаических, требующих выхода в практику забот о преодолении кризиса современного человека, он объявляет его существом конченым и прячется от всех проблем за фейерверком псевдорелигиозных сайентологических фраз о Homo novus, «сотканном из паутины сверхчеловеческих интуиций», «собирателе затонувшего света», «лазерном сгущении сакральной воли» и т.д. и т.п. Мы могли бы предположить, что учитывая нарастающее влияние информационной реальности на человека, постмодернизмом в целом и данными конкретными авторами разрабатывается некая новая дисциплина - информационная антропология. Она пополнит имеющийся ряд антропологий - социальную, культурную, религиозную, педагогическую и т.д. и будучи критической по своему смыслу, может противостоять идеям «не-существенности антропоморфности» изнутри, на почве самого информационизма. Для этого, по крайней мере для обсуждения такого поворота проблемы, есть все основания. Но, как видим, вопрос о человеке ставится круче - ему вообще отказывают в праве на существование.

Для иллюстрации последствий этих, с точки зрения гуманизма чудовищных или пустых идей, лучше сослаться не на тексты М. Эпштейна или А. Дугина (их смысл однозначен, это призыв к осуществлению «Нового прекрасного мира»), а на то как они воспринимаются, пересказываются, пересаживаются на почву антропологии, квалифицируясь в качестве ее «достижений». Человека унижают, фактически уничтожают, антропологию ликвидируют, но ничто не может омрачить сознание ее доверчивых представителей - им все «по барабану», особенно когда они берутся за «аналитический обзор» ее развития и констатируют: «Мы должны говорить уже не о человеке, а о неких гуманоидах, разных формах и видах гуманоидной жизни, среди которых собственно привычный человек - лишь один из видов, причем уже уходящий. Человек - вид исчезающий. По его поводу, считает М. Эпштейн, впору думать о создании заповедников для человека «традиционного», его следует заносить в «Красную книгу»… Он действительно становится предметом археологии и этнографии, символом уходящих форм жизни… Если антропология изучала человека как часть биосферы, как высшую и последнюю форму ее эволюции, то гуманология изучает человека как часть техносферы, в которой привычные человеческие формы исчезают» . Да, подобную ученость ничто не испугает. Ее скромное обаяние в том, что она готова петь и плясать на собственных похоронах. Ни малейшей обеспокоенности, правда, некоторые думают, что пляшут на чужих. Если же, хотя бы для проформы, эти процессы прикрываются заботой о «благе людей» или на самом деле способствуют удовлетворению их сиюминутных, чаще всего навязанных индивидуальных потребностей, и не важно, что за счет разрушения перспектив рода, - здесь уже абсолютно никаких сомнений. Культивируется мышление в масштабе Е-2 - Е-4, а когда и оно кажется слишком дальновидным, то софистика в духе: «человек будет присутствовать своим отсутствием» или прямой циничный обман. Символично, что одним из проектов памятника жертвам теракта «11 сентября» в Нью-Йорке было предложение оставить пустые котлованы и ничего ни о ком не записывать. Увековечить отсутствие. Память не тем, кто жил и что было до взрыва, а самому взрыву. Фактически памятник терроризму. Ложь и обман - часть жизни, но они обычно предназначаются для чужих, если же для себя и своих, то во благо. Ложь во вред себе - верный признак, что ее носители вступили на путь саморазрушения, что антропология превращается в свою противоположность. Коварная диалектика! Идеи информационной дереконструкции человека - это антиантропология. Антропология или гуманология, онтология или грамматология, бытие или ничто - выбирать надо что-то одно. Или, по крайней мере, «каждому - свое». Информационная антропология возможна при условии борьбы с дереконструктивно-информационной парадигмой, борьбы за то, чтобы ин-формационные технологии не выходили за рамки статуса средств деятельности. Да к тому же при избирательном применении.