Национализм и патриотизм

Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

Введение

1. Национализм и патриотизм в России в идеях философов XIX- начала XX вв

2. Патриотизм и национализм в современной России

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Понятие о национальном государстве возникло на Западе на заре Нового времени (начиная с XVI в.) как реакция на окончательное крушение Священной Римской империи и появление суверенных правителей и национализма в сфере культуры. Государство было призвано удовлетворить настоятельную потребность в безопасности и обеспечении торговли в рамках условно определяемых территориальных границ.

Термин “нация” изначально появился в европейской традиции в процессе преодоления феодальной государственности и обозначал совокупность подданных государства. Между тем, уже в античности наблюдается присутствие такого понимания политики, которое не мыслимо без патриотизма, обозначаемого древними греками в том же ключе, в котором мы сегодня понимаем термин “национализм”. Хюбнер указывает, что подлинное национальное сознание буржуазии полностью совпадает с образцом, имевшим место в античном полисе: “гражданин идентифицировал себя с городом и его окрестностями, гомогенность которых вытекала из общности языка и единой гражданской культуры. Уже в Средневековье торговые фирмы классифицировались по нациям”.

Сегодня, как пишет Курт Хюбнер, “...нация понимается сквозь призму мифа, определяется через арехетипически понимаемую историю. Однако тот, кто так обозначает нацию, мифологизирует принадлежащее ей пространство. Повсюду - в горах, в долинах и равнинах, в изгибах рек и в городах - находятся "свидетели" прошлого, которые, воспринимаются в качестве идеально-материальной и тем самым субстанциональной части настоящего”. Но также “должен быть один идеальный и материальный образ, связывающий всех друг с другом. Хотя нация определяется благодаря своей истории, она существует все же и физически”. И с этой точки зрения можно говорить о нации как о некоем священном существе, соединяющим индивидуальности тем, что присутствует в каждой их них.

Цель работы - исследование национализма и патриотизма.

1. Национализм и патриотизм в России в идеях философов XIX- начала XX вв

Можно выделить сложившиеся в нашей традиции два типа националистической идеологии, обоснованные на этике и на антропологи в своей брошюре «Европа и человечество», суммирующей результаты десятилетнего раздумья, Трубецкой делает последний шаг в разрушении «общечеловеческих» начал. Подобно Данилевскому, хотя, вероятно, совершенно вне прямого его воздействия, он исходит из социологических фактов. Культура есть плод расовой и национальной традиции, и ее непрерывность, чистота, так сказать, культурно-исторической линии, есть первое условие духовной жизнеспособности.

Мало того, в силу этой традиционности, в силу того, что за каждым шагом стоит длинная вереница предваряющих шагов, в подлинном смысле перехода культур из одного этнического цикла в другой и не может быть. А отсюда, стало быть, все они равноценны. Иными словами, нет общеобязательной культуры, не может быть абсолютно высшей культуры, «общечеловеческой» в точном смысле слова, стоящей превыше расовых, национальных и исторических разделений. Трубецкой выражает это в парадоксально-последовательном отрицании «превосходства» культуры современной Европы над «культурой» первобытных дикарей Африканского центра.

Для славянского мира отсюда вытекает императивная директива -- идти своим путем, сбросив «наваждение» европейской культуры, которая, будучи совокупным порождением «романо-германцев», для одних только романо-германцев и имеет значение: но для них, очевидно, значение ее безусловно. Такой «философии истории» Н.С. Трубецкой отдает преимущество перед агрессивной, «эгоцентрической» философией «романо-германцев», притязающих на обладание абсолютными ценностями, распространяющими свое притязание на всех людей, без отношения к их роду и племени.

Так, в этом направлении националистической мысли, вопрос о национальной культуре ставится и решается всецело в плоскости эмпирического факта. И мало того, эмпирическим факторам отводится решающее значение в культурном творчестве. Идеалы и конкретные задания деятельности внушаются не автономным исканием и «переоценкой всех ценностей», а единственно «средою» и «обстоятельствами», «случайной» принадлежностью именно к данному «культурно-историческому типу», к данной «этнической группе народов». Такому национализму следует присвоить атрибут «антропологического» в противоположность этическому национализму «старших славянофилов», имея в виду оттенить, что здесь базою для «самобытности» служит особенность социологического или антропологического типа, а не оригинальность культурных содержаний. Там допускались индивидуальные вариации на вселенские и вечные мотивы, здесь принимаются незыблемые и не сливаемые различные относительные мелодии.

Итак, мы получаем, таким образом, два типа националистической идеологии, обоснованные на этике и на антропологии. Их разделяет различный подход к факту национального своеобразия.

Совершенно справедливо, что «общечеловеческой» культуры, как факта, не было, и не будет, и не может быть. Всякое культурно-историческое явление национально, т, е. несет на себе печать той «народной» среды, в которой оно возникло. На эту сторону в полемике с «западниками» настойчиво обращали внимание уже «старшие» славянофилы, приводя поучительные примеры «народности в науке» и искусстве. Число этих примеров можно было бы широко умножить. Но отсюда еще нельзя делать никаких прагматических заключений. Единственная, быть может, подлинно общечеловеческая книга, Евангелие Иисуса Христа, глубоко «национальна», с чем должен считаться всякий, кто хочет понять точный смысл ее речений: для этого оказывается безусловно необходимым привлечение сложного историко-филологического аппарата, который, воскрешая атмосферу иудейско-эллинистической среды первохристианской проповеди, только и может сделать возможным адекватный экзегезис. Еще более это верно для ветхозаветной части Библии: без проникновения в душу Израиля останутся немыми речи пророков. И вместе с тем, между этими «истинными» книгами и безбрежной литературой апокрифов лежит непреходимая бездна, хотя и те, и другие одинаково национальны по форме, и с внешности как бы однородны. Но «Книги» говорят всему человечеству, -- в Талмуде и апокрифических псевдо-Евангелиях мы ощущаем национальную и хронологическую ограниченность. -- Это явление повторяется везде и всегда. Всякий «гений» говорит языком и образами своей среды и эпохи, но «что-то» выдвигает его над временем и пространством вообще.

Это «что-то», явное дело, лежит в содержании культурного творчества, в воплощаемой и руководящей «идее». «Вечным» оказывается то, в чем раскрываются универсальные ценности, и в силу их временные одежды становятся прозрачны и даже призрачны. Достоинство «культуры» определяется теми ценностями, которые в ней осуществляются; и поскольку есть градация ценностей, может и должна быть «лестница» культур. «Подражательность» в смысле избрания ценностей, воплощаемых в чужеплеменной культуре, -- а, следовательно, усвоение некоторых ее конкретных достижений, -- не может быть предметом осуждения сама по себе, и порочным подражание становится только тогда, когда оно слепо, т. е. не опирается на сознательное исповедание превосходства по ценности чужого над своим. И обратно, «почвенность» заслуживает одобрения только в том случае, если вдохновляется пафосом высших начал, а не просто верностью «исконным началам». В основе, таким образом, культурный национализм всецело связан с оценкою начал жизни.

С другой стороны, направляющее значение должно принадлежать ницшеанскому афоризму: «О братья, можно быть беременным только собственным ребенком!» «Самобытность» национальная шире национального «своеобразия», совпадая по своему содержанию с понятием творчества. В этом отношении высока общественная заслуга славянофильской и народнической борьбы с «западничеством» и «ученичеством», за которыми скрывался соблазн скороспелого усвоения готовых созданий других народов и стран. Но ударение должно ставиться здесь не на определение -- «свой», а на обстоятельство образа действия -- «сами».

Истинным явится тот национализм, который синтезирует моменты творчества и служения высшим, абсолютным ценностям, и именно поэтому обопрется принципиально на личность. И тусклым антиподом будет ему ложный национализм, утверждающийся на традиции и на субъективных симпатиях и имеющий в силу этого четко выкристаллизованную программу.

В такой плоскости и лежала та уничтожающая критика, которой подверг позднейшее славянофильство эпигонский национализм, Вл. Соловьев, слова которого имели тем более веса, что, даже и, не сознавая этого, он стоял всецело на почве старых, классических славянофильских заветов. Его критика, правда, страдала многословием и «личностями», хлесткая фраза слишком часто заменяла тонкие аргументации, но основной пробел «ложного» национализма им был нащупан и освещен совершенно верно. Лишь на почве вселенских, безусловно общезначимых начал возможна подлинная культура, и национальная задача славянства может лежать лишь в активном обращении себя на служение ценностям, которые будут избраны за высшее благо в свободном подвиге мысли и веры. И в этом смысле даже народное самоотречение есть подлинное самоутверждение национальности, более высокое проявление национальной самостоятельности, чем покорное следование отеческим заветам. Отрицание же «всемирно-исторического» пути есть шаг к нигилизму, к полному растворению ценностей, должного в фактах, в наличном, т. е., в конечном счете, к упразднению категории ценности вообще.

Как бы ни относиться к собственным взглядам Соловьева на национальные задачи славянской России, в которых здоровое зерно было отдано в порчу ядовитым червям вульгарного «западнического» культа государства и католического теократизма, нельзя не примкнуть к его принципиальной постановке национального вопроса. Культурную ценность история славян может получить только через вольное подчинение народом себя общечеловеческим идеалам вселенского характера, подчинение, которое стало бы источником творческого подъема. Здесь Соловьев примыкает к великому русскому поэту, в тесном общении с которым складывалась и вырастала его собственная религиозно-философская система.

Достоевский был верным продолжателем классических славянофильских традиций и свою веру в великую судьбу, назначенную Народу-Богоносцу, обосновывал не столько на исторических предчувствиях, сколько на том Образе Божием. который прозирал в таинственной глубине русской народной души, на способности русского духа к «всечеловечеству». Чуждый поверхностного пренебрежения и нечистой враждебности к Западу, великим «покойникам» которого его тянуло благодарно поклониться, он будущих откровений ждал от своей родины потому, что только в ней видел тот безудержный размах личной активности, равно способный на бездну святости и бездну греха, который способен создать творчество, -- потому, что только русского считал достаточно сильным и свободным, чтобы стать «Всечеловеком».

И можно рискнуть на парадоксальное сравнение: -- Отечество -- вот знамя ложного национализма, «страна отцов», как совокупность отстоявшихся достижений, дедовских преданий, исторической традиции. «Земля детей» -- вот символ, истинного, творческого национализма. И бодрящим духом исполнены титанически-дерзкие слова певца Заратустры, манящие в неведомую даль и ширь, не давая ни обещаний, ни гарантий: «Чужды и презренны мне люди настоящего, к которым еще так недавно влекло меня мое сердце; изгнан я из страны отцов и матерей моих. -- Так осталось мне любить лишь страну детей моих, неоткрытую, в дальнем море; к ней направляю я мои паруса, и ищу и ищу без конца... Море шумит и бушует. Все охвачено пучиной. Вперед! Вперед! О, сердца старых пловцов! -- Что нам отечество! Туда направим наше кормило, где страна наших детей! Туда, яростнее, чем море, пусть влечет нас наша великая Тоска»...

Первый шаг патриотизма праведного -- смирение. Надо признать бессилие свое, бессилие всякого человеческого индивида своею обособленною волею, своею личною мыслью определять и формировать жизнь. Надо признать историческую необходимость свершений и достижений. Но надо помнить: смирение не есть рабская покорность... Смиряясь, мы не должны отказываться ни от свободы действия, ни от свободы оценок. Историческая действительность пластична; то значит, что она открыта нашему воздействию. Но не ему одному, -- в ней суммируются совместные действия многих взаимно независимых причинно-следственных рядов. Жизнь ставит нам задачи и мы своею свободною волею должны решать.

2. Патриотизм и национализм в современной России

Хотелось бы сосредоточиться на обыденных представлениях о соотношении национализма и патриотизма - этим и объясняются кавычки в названии. Этот вопрос представляется ничуть не менее важным, чем описание современных националистов или теорий национализма.

Хотелось бы критически описать одну из моделей представлений, которая кажется нам господствующей в обществе, соответствующие ей конструкты «национализм», «патриотизм» и «национал-патриотизм», а также их генезис. Очевидно, что они играют важную роль в жизни общества, структурируя мир, задавая координаты восприятия, мышления и действия, в том числе политического.

Эту модель лучше всего описывает формула «национализм - плохо, патриотизм - хорошо» (вариация - «добро/зло»). Соответственно они воспринимаются как два разных понятия, которые, во-первых, «не умеют как следует различать» и, во-вторых, «злонамеренно подменяют друг другом». На мой взгляд, повсеместное сетование на то, что национализм и патриотизм путают, легко объясняется тем, что само разделение их надуманно и искусственно.

В России национализм всегда имел этнический оттенок, то есть, в формулировке В. Прибыловского, так обозначалась «чрезмерная любовь к своему народу (племени, расе, языку) в ущерб другим народам, расам, языкам». В международной политической терминологии «национализм» и «патриотизм» при некоторых допущениях являются синонимами. Однако в нашей стране они несут противоположную эмоциональную нагрузку. Корни же этого - в сталинизме, в определенных изменениях советской официальной идеологии и практики в тридцатые годы. В двадцатые годы в идеологии РКП (б) господствовал интернационализм. Тогда создавались благоприятные условия для развития всех народов, инструментом внешней политики был Коминтерн и т. д. После смерти Ленина борьба между Троцким и Сталиным, между последовательным интернационалистом и сторонником «внутреннего» единения народа в процессе строительства социализма, завершилась победой последнего. И под реальный сталинский социализм была подведена идеологическая база патриотизма - интернационализм для этого не годился.

Объективным основанием для подобного поворота были исторические условия: границы страны СССР совпадали тогда с границами социализма. И Марксово «пролетариат не имеет отечества», пройдя через ленинское «за социализм как отечество», превратилось в «социалистическое отечество» или (поскольку отечество - социалистическое) просто «отечество». История была переписана в духе патриотизма (так, главными героями ее стали личности вроде Ивана Грозного и Петра I), в середине тридцатых были возрождены понятия «отчизна», «великая Родина» и тому подобные. Любить родину и знать ее историю стало обязанностью всякого советского гражданина. «Народ» замещает «класс». Расцветает и великорусский шовинизм. Общий смысл тогдашних публикаций на соответствующую тему таков: русский народ велик независимо от существующих общественных отношений; таким образом, здесь мы имеем дело с важнейшим признаком национализма (именно нация является высшей общностью). Нового уровня это «национальное перерождение», что вполне закономерно, достигло во время Великой Отечественной войны.

При этом необходимо было совместить практическую переориентацию на патриотические ценности с внешним соблюдением догм марксизма. Как сочетать «класс» и «нацию»? Эта задача была весьма успешно решена через эмоциональное и оценочное разведение синонимов «патриотизм» и «национализм», когда один объявлялся «правильным», а другой - «вредным». При этом делалась попытка объяснения через их классовое содержание, впрочем довольно беспомощная (см. ниже). Подобное произошло и с понятиями «интернационализм» и «космополитизм»: раньше они употреблялись как синонимы, но как для патриотизма в сталинской идеологии требовался в качестве негативного полюса национализм, так и для интернационализма - космополитизм. Окончательное закрепление этой ценностной оппозиции произошло в кампании против космополитизма.

Это разделение не было преодолено и позже. Так, обратимся к соответствующим статьям Большой советской энциклопедии 1975 года: «Патриотизм - любовь к отечеству, преданность ему, стремление своими делами служить его интересам. Национализм - «буржуазная и мелкобуржуазная идеология и политика, а также психология в национальном вопросе». Таким образом, здесь различие между патриотизмом и национализмом проводится не по содержанию, а по классовому признаку и имеет эмоциональную природу. Хороший пролетарский патриотизм противопоставляется плохому буржуазному национализму. Здесь считается, что именно пролетариат правильно отражает общенациональные интересы, а буржуазия подменяет их своими узкоклассовыми. Очевидна и внутренняя противоречивость этого разделения: национализм, являющийся буржуазной идеологией, обвиняется в трактовке нации как высшей формы общественного единства, однако сама эта критика ведется с позиций «коренных национальных интересов народа». Стоит особо отметить, что, согласно такой позиции, подлинный патриотизм несовместим ни с космополитизмом, ни с национализмом, но неразрывно связан с пролетарским интернационализмом. Последнее утверждение не выдерживает никакой критики - зато соблюдены марксистские формальности.

Подобное соотношение патриотизма и национализма («одно - хорошо, другое - плохо») другими словами выражается так: «патриотизм - это любовь к своим, а национализм - ненависть к другим». Но эта формулировка делает более заметным дефект такого различения и его причину: здесь видно, что одно вовсе не исключает другого.

Во-первых, в обоих случаях мы имеем дело с релевантностью национального признака. Во-вторых, и то и другое, на наш взгляд, определяется относительным местом ценности родины, или этноса, или языка и прочих «почвеннических» ценностей на шкале предпочтений. И если речь идет о патриотизме - субъект Х признает, что родина - ценность, место которой очень высоко. Но «очень высоко» возможно только относительно чего-либо, то есть - выше других. Как нам представляется, здесь становится очевидным, что патриотизм и национализм практически тождественны.

Рассматривая соотношение «национализма» и «патриотизма», невозможно обойти вниманием слово «национал-патриоты». Больше всего оно напоминает словосочетания вроде «мокрая вода», однако его появление не случайно, а по популярности оно затмило эвристически более ценные термины. патриотизм национализм идеология государство

Слово «национал-патриоты» появилось примерно в середине - второй половине 1980-х годов как самоназвание русских националистов круга историко-литературного объединения «Память». Во времена Советского Союза «патриотами» были вынуждены называть себя националисты, не желавшие подвергнуться санкциям. Наиболее трусливые прибавляли эпитет «советский», что было наилучшим прикрытием - «советский патриотизм» был обязанностью каждого гражданина. По-видимому, выражение «русский национальный патриотизм» первым употребил Д. Васильев. Перестроечная пресса быстро сократила его до «национал-патриотизма». Этим словом охотно пользовались для обозначения «памятников» либералы, но оно быстро стало и самоназванием. Хотя многие, в том числе и сами «патриоты», называли его уродливым, оно прочно закрепилось в общественном сознании.

Поскольку сначала «национал-патриотизм» возник как подмена «национализма», то в нем воспроизводился характерный для последнего оттенок соотнесенности с русским (восточнославянским) этносом. И это полностью соответствовало тогдашним реалиям. Однако после того, как либеральная пресса заклеймила «национал-патриотом» Жириновского и его ЛДПСС, термин потерял свою однозначность, так как идеология ЛДПСС, позже ЛДПР, - радикально великодержавническая, но без существенно этнического оттенка (невзирая на зачастую расистскую риторику ее лидера).

Таким образом, произошло досадное смешение понятий. И в общественном сознании «национал-патриотизм» закрепился в расширительном толковании: не только и даже не столько этнический национализм, сколько патриотизм державного толка, имперский надэтнический шовинизм (радикальный). При этом в узком значении название «национал-патриоты» относится к русским этническим националистам. Заметим, что это вполне соответствует прежнему «социалистическому патриотизму», когда в рамках советского великодержавничества русский народ трактовался как своего рода первый среди равных. Подобное обозначение весьма удобно: с одной стороны, позволяет избегать сохранившего негативный оттенок названия «национализм», с другой - задает границы в ситуации всеобщего патриотизма.

Стоит обратить внимание и на конструкт «народно-патриотические силы». Во-первых, здесь окончательно исчезает из названия «национализм». Но это соответствует и немного другим политическим субъектам, а именно державникам коммунистского толка (даже если на съезде НПСР в фойе продают откровенно националистическую литературу).

В современной политической жизни России не быть патриотом просто «не комильфо». Это вызвано тем, что в обыденном сознании «не быть патриотом» означает «не любить родину», а это - плохо. Отказ от примата патриотических ценностей автоматически вызывает обвинение в нелюбви к культуре народа и к народу вообще. Такое положение сложилось еще в начале Перестройки - уже тогда либералы-реформаторы пытались «перехватить» патриотические лозунги.

Заключение

Итак, для славянского мира отсюда вытекает императивная директива -- идти своим путем, сбросив «наваждение» европейской культуры, которая, будучи совокупным порождением «романо-германцев», для одних только романо-германцев и имеет значение: но для них, очевидно, значение ее безусловно. Такой «философии истории» Н.С. Трубецкой отдает преимущество перед агрессивной, «эгоцентрической» философией «романо-германцев», притязающих на обладание абсолютными ценностями, распространяющими свое притязание на всех людей, без отношения к их роду и племени.

В этом направлении националистической мысли, вопрос о национальной культуре ставится и решается всецело в плоскости эмпирического факта. И мало того, эмпирическим факторам отводится решающее значение в культурном творчестве. Идеалы и конкретные задания деятельности внушаются не автономным исканием и «переоценкой всех ценностей», а единственно «средою» и «обстоятельствами», «случайной» принадлежностью именно к данному «культурно-историческому типу», к данной «этнической группе народов».

Таким образом, большинство до сих пор думает - и, соответственно, действует - в рамках сталинистского деления, даже противники сталинизма. Вызывает сомнения, что это положительно сказывается на успешности их действий. Даже необходимость соответствовать общему мнению вряд ли оправдывает это «подстраивание» - получается, что мнение меняет антифашистов, а не они - мнение. Вряд ли удастся преодолеть идеологию, действуя в рамках созданной ею системы.

И последнее замечание. Как нам представляется, можно незаметно оказаться в положении конкурента националистов, если утверждать, что они любят родину неправильно. Ведь это подразумевает, что сам говорящий делает это правильно, и проблема заключается не в ценностях, а лишь в способе их достижения.

Список использованной литературы

1. Актуальные проблемы культуры XX века. / Под ред. В.И. Добрынина. М.: Проспект, 2014. 270 с.

2. Гуревич А.А. Человек и культура. М.: Мысль, 2013. 148 с.

3. Геллнер Э. Нации и национализм. М.: Прогресс, 2011. 184 с.

4. Кармин А.С. Основы культурологии. СПб.: Лань, 2014. 512 с.

5. Розин В.М. Введение в культурологию. М.: МГУ, 2014. 228 с.

Размещено на Allbest.ru