Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

1. Религиозно-философские идеи Ф.М. Достоевского

2. Соотношение в человеке двух начал

3. «Русское решение» социальных проблем

Список используемых источников

1. Религиозно-философские идеи Ф.М. Достоевского

Федор Михайлович Достоевский (1821 - 1881) принадлежит философии столько же сколько и литературе. Это не выражается ни в чем с большей яркостью, как в том, что Достоевский до сих пор вдохновляет философскую мысль. Его идеи продолжают реконструировать комментаторы - разнообразность этих комментариев зависит не от какой либо неясности Ф.М. Достоевского в выражении его идеи, сколько от их глубины и сложности. Он не является в банальном и обычном смысле слова философом - у Достоевского нет ни единого чисто-философского сочинения. Достоевский смыслил как некий художник - воплощение диалектики идей у него в встречах и столкновениях разнообразных «героев». Высказывание таких героев, у которых часто имелась самостоятельная идейная ценность, не могут быть отрываемыми от их личности - таким образом Раскольников сам по себе, независимо от его идеи, как личность, останавливает на себе внимание: от его идей его нельзя отделить, а идеи нельзя отделить его переживаний… во всяком случае, он не принадлежит не русской не мировой философии.

Его антропология посвящена «подполью» в человеке. Было бы однобоко не обращать внимание на то, с какой глубиной вскрывает светлые силы души и диалектику добра в ней. Достоевский в этом отношении присоединяется к исконно христианской антропологии; Бердяев, утверждая, что «святоотеческая антропология отличается от антропологии Достоевского». Не только эгоизм, порочность, грех, вообще «демоническая» стихия открыта у Достоевского с неимоверной силой, но тем не менее очень глубоко вскрыты движения добра и правды в душе человека, «ангельское» начало в нем. В этом то и значительность и сила антропологического антионизма у Достоевского, что в высшей форме у него даны оба члена антиномии.

Но здесь происходит раскрытие парадоксов уже не только в основах этической сущности человека, но и вся человеческая проблематика. Достоевский прежде всего, высмеивает с исключительной едкостью тот поверхностный интеллектуализм в понимании человека, который добивается в построении утилитаризма наиболее плоского своего выражения. Бессмертные страницы в «Записках из подполья» говорят, что «человек - это существо легкомысленное», которое в наименьшей степени действует для собственной выгоды: «когда, во все тысячелетия бывало, чтобы человек действовал из одной своей выгоды?» Представляя человека как существо рассудочное, а поэтому и благоразумное, есть чистая фикция - «так как человеческая натура действует вся целиком - всем, что в ней есть - бессознательно и сознательно». «Рассудок может сходится с хотением, при этом очень часто и даже по большей части упрямо и совершенно разногласит с рассудком». «Я хочу жить, - человек из подполья продолжает свои замечания, - для того, чтобы удовлетворить всей моей способности жить, - а не для того, чтобы удовлетворить только одной моей рассудочной способности. Рассудочные способности человека удовлетворяет только рассудок, а хотение является проявлением всей человеческой жизни». Для человека самое дорогое - «свое собственное, сводное и вольное хотение, свой собственный, хоть и дикий каприз»; самое важное и дорогое для человека - «по своей глупой воле пожить», и в следствии этого «человек везде и всегда, где бы он только ни был, любит действовать так, как он хочет, а вовсе не так, как повелевает ему разум и совесть».

У Достоевского психологический волюнтаризм незаметно переходит в иррационализм, его разума и совести, - в том «подполье», где он «сам». У Достоевского этический персонализм материализуется в живую плоть действительности: человеческое «ядро», его истинная суть даны в его жажде, свободе и возможности индивидуального самоутверждения («по своей глупой воле пожить»).

Этой жаждой свободы определяется антология человека, жаждой быть «самим собой» - поэтому Достоевский видит в этой свободе сокровенную суть человека, глубже ни кто не заглядывал глубже в тайну свободы, никто не вскрывал всю ее проблематику ярче его, ее «неустроенность». Бердяев справедливо подметил, что для Достоевского «в свободе подпольного человека заложено семя смерти». Если человеку дороже всего свобода, если в ней последняя «суть», то она оказывается бременем, нести которое слишком трудно. философский достоевский антропология

В «Дневнике писателя» Достоевский за последние годы писал: «зло таится глубже в человеке, чем предполагают обычно». Шестов напрасно в этом видит «реабилитацию подпольного человека», - напротив, подчеркивая всю таинственность в человеческой душе зла, Достоевский показывает неустроенность человеческого духа или лучше - его расстройство, а вместе с этим невозможность для человеческого духа отойти от этической установки. «Семя смерти», которое заложено в свободе, означает, что расстройство духа имеет корень не на поверхности, а именно в последней глубине духа, потому что нет ничего глубже в человеке его свободы. Вершина идей Достоевского в антропологии человека - это проблематика свободы; последняя правда о человеке не есть свобода - этическим началом в человеке определяется эта правда, тем, к злу или добру идет человек в своей свободе. Из за этого, может быть, в свободе есть саморазрушения и «семя смерти», но она же может вознести человека на высоты преображения.

2. Соотношение в человеке двух начал

За последние годы Достоевский написал в «дневнике писателя»: «в человеке зло таится глубже, чем обычно предполагают». Напрасно Шестов видит в этом «реабилитацию подпольного человека», - наоборот подчеркивает в человеческой душе всю таинственность зла. Неустроенность человеческого духа показывает Достоевский или даже лучше - его расстройство, в месте с тем для человеческого духа невозможность отойти от этической установки. «Семя смерти», которое заложено в свободе, означает то, что корень на поверхности имеет расстройство духа, а именно в последней глубине духа, потому сто нет ничего глубже в человеке его свободы. В человеке проблематика свободы - это вершина антропологии идей Достоевского; последняя правда о человеке не есть свобода - эта правда обуславливается этическим началом в человеке, тем, к злу или добру идет человек в своей свободе. От этого возможно в свободе есть саморазрушения и «семя смерти», но она не может поднять человека на высоту преображения. Для демонизма в человеке свобода открывает простор, но эта свобода так же может возвысить в человеке ангельское начало. В движениях свободы есть диалектика зла, но так же есть в свободе и диалектика добра.

В антропологии Достоевского эта сторона часто не до конца оценивается или забывается - между тем в ней лежит ключ для объяснения этой системы идей, которая охарактеризована как «христианский натурализм» у Достоевского. В «Идиоте» приведенные мельком слова о том, что «красота спасет мир», открывает своеобразную этическую утопию Достоевского. Все обнажения «семя смерти» и хаоса, сомнения в человеке нейтрализуются Достоевским как убеждение в том, что великая сила таится в человеке, которая спасает мир и человека - горе лишь в том, что эту силу человечество не умеет использовать. Достоевский в «Дневнике писателя» однажды написал: «величайшая красота человека, величайшая чистота его… обращаются ни во что, проходят без пользы человечеству единственно потому, что всем этим дарам не хватило гения, чтобы управлять этим богатством”.

Очень часто считают, что Достоевский особенно жестоко и сурово описывает ничтожество человека в «Легенде о Великом Инквизиторе», которому не по плечу «бремя» христианской свободы. Но забываются слова о том, что Христос «судил о людях слишком высоко», что «человек создан ниже и слабее, чем Христос о нем думал» - что это все слова Великого Инквизитора - нарочито им сказанные, чтобы оправдать превращение церковного народа в рабов, которые он затевает.

У него отвергается неверие в человека Достоевским, хотя «Легенда» и содержит в себе так много глубоких мыслей о проблеме свободы. Основная истина о человеке для Достоевского остается то, что без Бога человеку невозможно прожить - и тот кто теряет веру в бога, становится на путь Кирилова («Бесы»), то есть ступает на путь человекабожества. Тот кто отвергает Богочеловечество, как откровение о человеке, который находит свою полноту в Боге, тот неизбежно ударяется в человекобожество…

Когда начал высказываться Достоевский (по возвращению из каторги) в художественных произведениях на темы этики и публицистических статьях, то он считался с упрощенным плотским пониманием моральной сферы в человеке, которое мы знаем по Каваелину, Чернышевскому и других различных представителей полупозитивизма и утилитаризма. Достоевский сам был лишь частично близок у этим течениям в тот период жизни, когда он увлекался социализмом.

У Достоевского этический максимализм получает исключительно сильно и яркое. Абсолютно весь бунт против Бога Ивана Карамазова определяется именно этическим максимализмом, который не принимает мир потому, что его «будущая гармония» имеет в основном страдания. Особенно страдания детей - мотив, который очень сильно волновал Достоевского - неприемлемы для морального создания. Не под влиянием ли этих страстных речей Ив. Карамазова задумал Влад. Соловьев свое “Оправдание добра”?

Тема свободы у Достоевского находит непревзойденно острое и глубокое выражения тема свободы, как последней сущности человека. Понимание свободы Великого Инквизитора, которое он отвергает с такой силой, есть поистине самое значительное проникновение в тайну свободы, которая открывается в Христе: выше Достоевского ни кто стоит в этом. Но так же ни кто не раскрывает проблематику свободы с такой же силой как Достоевский. Можно сказать, что ни кто ни до, ни после Достоевского не достигал такой глубины в анализе движения зла и добра, т.е. в анализе моральной психологии человека.

То, что писал Гессен нужно признать большим преувеличением об этических взглядах Достоевского. Но верно лишь то, что Достоевский отвергал не только этику рассудочности, но и этику автономизма, что он сознательно защищал этику мистическую. Для Достоевского прежде всего это означало, что моральные движения определяются не рассудком, не разумом, не чувствами, а прежде всего живым ощущением Бога - и где выпадает это ощущение, там неизбежно или человекобожество или не знающий пределов цинизм, который ведет к распаду души. Достоевский, с противоположной стороны, глубоко чувствовал неправду самозамыкающегося индивидуализма («обособления», по любимому его выражению). Достоевскому принадлежит формула, что «все за всех виноваты», что абсолютно все люди связанны таинственным единством, которое потенциально заключает в себе возможность подлинного братства. Идеи Н.Ф. Федорова Достоевский принимал горячо, о духе «небратства» в современности - хватит лишь вспомнить его беспощадные слова в «Зимних заметках о летних впечатлениях».

Мистическая основа морали выражена с огромной смелостью и силой в предсмертных речах старца Засимы («Бр. Карамазовы»). “Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным”. У Достоевского это все мистические формулы этики: действительно, подлинное и живое отношение к жизни для нас измеряется только любовью, которая переступает границы разума и рассудка.

3. «Русское решение» социальных проблем

Достоевский в ранние годы много думал о «назначении христианства в искусстве». В этой обращенности его духа к вопросам эстетики нельзя не видеть влияния Шиллера с его культом эстетического начала в человеке и с его глубокой верой в единство красоты и добра.

И отметим еще одну мысль, которую Достоевский позже развивал в «Бесах»: «если идеал красоты сохраняется в народе, значит там есть потребность нормы, здоровья, а значит, тем самым гарантированно и высшее развитие этого народа». «Человечеству можно прожить без науки - заявляет старик Верховенский, без хлеба - без одной только красоты невозможно. Вся тайна тут, вся история тут». Воплотить идеал, означает возможность его существования в исторической реальности, по Достоевскому, «гарантируется» тем, что в мире есть красота.

“Народы движутся - читаем так же в “Бесах” -- силой, происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Это... есть начало эстетическое, как говорят философы, начало нравственное, как они же отожествляют; -- искание Бога, как называю я его проще”. Мистическими по существу оказываются эстетические переживания, поскольку они движут нашу душу к Богу. В ныне публикуемых новых материалах находим такую мысль: “ Святой Дух есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознание гармонии и, стало быть, неуклонное стремление к ней”.

Такая религиозная интерпретация эстетических переживаний побеждает все соблазны мира, ослабляет всю его неправду, придает всемусодержанию культуры высший, религиозный смысл. Это не есть только приятие культуры, это уже ее религиозное освящение, в котором начинается и ее преображение. До Достоевского в России так мыслил только Архим Бухарев, но после Достоевского тема религиозного осмысления культуры, выросшей из “слепого” процесса истории, тема ее освящения станет одной из важнейших тем историософских построений.

Но у него же очень рано пробиваются и сомнения в том, что “красота спасет мир”. Он сам говорит, что “эстетическая идея помутилась в человечестве” . Уже Верховенский младший говорит: “я нигилист, но люблю красоту” и этим подчеркивает двусмысленность красоты. А в “Бр. Карамазовых” в известных словах Дмитрия Карамазова эти сомнения в творческой силе красоты выражены уже с чрезвычайной силой. “Красота, - говорит он, - это страшная и ужасная вещь... тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут...

Мысли Достоевского чрезвычайно присуща диалектическая сила - он вскрывает антиномичность там, где другие успокаиваются на незаконном расширении какого-либо одностороннего предположения. Лишь уяснив антиномии, заключенные в реальности, даже заострив их, он подымается над ними. И везде этой высшей сферой, где “примиряются” противоречия, является “горняя сфера”, область религии. Это постоянное восхождение к религиозным высотам и делает Достоевского вдохновителем русской религиозной философии в дальнейших поколениях (Бердяев, Булгаков и др.). Но у самого Достоевского его религиозные искания достигают наибольшей остроты в его историософии.

Мы уже приводили цитату из “Бесов” о “тайне истории”, о том, что народы движутся силой “эстетической” или “нравственной”, что в последнем счете это есть “искание Бога”. Каждый народ жив именно этим “исканием Бога” (притом “своего” Бога). “Почвенничество” у Достоевского есть, конечно, своеобразная форма народничества, но еще более оно связано с идеями Гердера, Шеллинга (в их русской интерпретации), о том, что каждый народ имеет свою особую “историческую миссию”. Тайна этой миссии сокрыта в глубинах народного духа, - отсюда тот мотив “самобытности”, который так настойчиво проводился так наз. “молодой редакцией” журнала “Москвитянин” и который был близок Достоевскому через Ап. Григорьева. Но почвенничество у Достоевского, как справедливо подчеркнул Бердяев, гораздо глубже - оно не пленено эмпирической историей, но идет дальше - в глубь народного духа.

Для России предопределена особая задача в истории, -- в это верили уже славянофилы и Герцен, в это верил и Достоевский, -- и высшей точкой в развитии его мыслей о России была его знаменитая “Пушкинская речь”. Но и через все произведения Достоевского проходит идея всеохватывающего синтеза западного и русского духа, идея о том, что “у нас, русских, две родины - Европа и наша Русь”. Это не исключало того, что Европа была для Достоевского, говоря словами Ивана Карамазова, лишь “дорогим кладбищем”, что критика Европы занимает очень большое место всюду у Достоевского - достаточно, напр., вспомнить слова Версилова на эту тему. Россия же сильна своим Православием, - отсюда историософские темы у Достоевского сразу поднимаются до религиозного понимания истории. Особенно много и глубоко на эти темы писал Достоевский в своем “Дневнике Писателя”, - но вершиной его историософских размышлений бесспорно является “Легенда о Великом Инквизиторе”. Это есть исключительный опыт вскрытия проблематики истории с христианской точки зрения.

У Достоевского русская историософская мысль возвращается к религиозному пониманию истории, но так, что свобода человека является, по божественному замыслу, как раз основой исторической диалектики. Внесение человеческого смысла в историю представлено в грандиозном замысле Великого Инквизитора; Достоевский здесь с особенной остротой подчеркивает то, что гармонизация исторического процесса непременно включает в себя подавление человеческой свободы, - и это он считает глубочайше связанным со всяким историософскими рационализмом. Неприемлемость такого подхода к человеку, глубокая защита христианского благовестия о свободе не бросают Достоевского в объятия христианского иррационализма. Для него выход (как и для Влад. Соловьева) заключался в свободном движении народов к “оцерковлению” всего земного порядка.

Гессен справедливо критикует эту схему Достоевского, как форму утопизма, но особенность Достоевского (в отличие от историософии марксизма, а отчасти и софиологического детерминизма заключается в том, что в его утопии нет ссылки на то, что идеал по исторической необходимости осуществится в истории. Наоборот, Достоевский очень глубоко и остро вскрывает диалектику идеи свободы; фигуры Ставрогина, Кириллова зловеще освещают эту диалектику. Утопизм у Достоевского сохраняется не в элементах философского рационализма (как в указанных построениях), а в том, что он не считается с проблемой искупления; его концепция “спасения”, как мы не раз подчеркивали, проходит мимо тайны Голгофы. Тем не менее, грандиозная и величавая картина, которую набрасывает Великий Инквизитор, является непревзойденной доныне по глубине попыткой понять “тайну истории”.

Список используемых источников

1. Горбачев В.Г. История философии. Краткий курс лекций: Учеб. пособие. - Брянск: Курсив, 2000. - 336 с.

2. Губин В.Д. Основы философии: учеб. пособие. - М.: Форум, ИНФРА-М, 2005. - 288 с.

3. Философия истории: учеб. пособие / Под ред. проф. А.С. Паарина. М.: Гардарики, 1999.

4. Асмус В.Ф. Античная философия: История философии. 3-е изд. - М.: Высшая школа, 2003. - 400 с.

5. Зеньковский В.В. История русской философии: в 2 т. Ростов на/Д, 1999.

6. Новиков А.И. История русской философии Х-ХХ веков. - СПб.: Лань, 1998. - 320 с.

Размещено на Allbest.ru