Революция: опыт философского анализа

Процитирую одно из своих исследований:

«Однако вершиной новейшего российского революционного мифотворчества… должен быть признан миф о «независимости России» <…> автор этой книги принадлежал к числу очень немногих российских депутатов, не голосовавших 12 июня 1990 г. за государственный суверенитет России и верховенство её законов над законами Советского Союза. Аналогичную позицию в отношении Беловежских соглашений официально, через голосование, выразить не удалось, поскольку вопрос рассматривался только Верховным Советом, а не съездом народных депутатов России. <…>

Вообще-то создание новых мифов в революционную эпоху -- вещь столь же обычная, как и разрушение старых, но здесь мы имеем дело с мифом уникальным по своей нелепости и претенционности. В самом деле, каким самомнением должны обладать политические лидеры, чтобы всерьёз заявить, будто только они дали независимость государству, существовавшему более тысячи лет! Какое «помутнение умов» должно произойти в обществе, чтобы оно поверило таким заявлениям! Если Россия получила независимость, то спрашивается, от кого? Говорят, от горбачёвского руководства. Но разве это руководство было немецким или китайским? И как быть с тем, что именно это руководство обвиняли в «русификаторстве», «русском империализме», «оккупантстве» чуть ли не все новые республиканские лидеры, кроме команды Бориса Ельцина?

Не менее нелепо выглядит версия независимости России от Украины, с которой она воссоединилась в результате Переяславской Рады, от Грузии, которая вошла в состав Российского государства по Георгиевскому трактату, равно как от Средней Азии или Прибалтики, которые были Россией завоёваны.

От чего на самом деле стала «независимой» Россия, так это от целого ряда исторически принадлежавших ей территорий, от 25 миллионов наших соотечественников, превратившихся в иностранцев, от стратегического паритета, от космодрома «Байконур» и Черноморского флота и т. д. и т. п. Кому только на пользу такая «независимость»?» Смолин О.Н. Образование. Революция. Закон. Проблема законодательного обеспечения российской государственной образовательной политики 90-х годов. Часть I. Новейшая революция в России. Опыт политико-ситуационного анализа. М.: ООО «ИТПК «Логос» ВОС, 1999. - C. 199-200.

3. Крайнее упрощение системы политических мифов и их поляризация, пропорциональная поляризации интересов общественных групп и обострению политической борьбы. При этом господствующему мифу радикальных революционеров о «светлом будущем» обычно противостоит, как это было и в постсоветской России, миф радикальных консерваторов о не менее «светлом прошлом».

4. Значительная доля утопий и антиутопий в составе политических мифов. При этом под утопией автор понимает такой вид политического мифа, который отличается, по крайней мере:

· объектом отражения (утопия - отражение не существующей, но желаемой реальности, тогда как миф может отражать в фантастической форме и вполне реальные объекты);

· полнотой конструкции (социальные и политические утопии охватывают обычно целую систему представлений, выраженную в логически или художественно законченной форме, тогда как миф вместе с тем может быть отражением определённой стороны, элемента этой системы);

· прямым побуждением масс людей (по крайней мере, в революционные и иные переломные моменты истории) к политическому действию Мангейм К. Идеология и утопия // Утопия и утопическое мышление. М., 1991. С. 113-169..

Другими словами, всякая социальная и (или) политическая утопия, пока она не реализована, есть миф, но отнюдь не всякий политический миф может быть назван утопией.

Роль утопии как предшественницы проекта Алексеев Н.Г. Философия образования и технология образования (материалы заочного круглого стола «Философия образования: состояние, проблемы и перспективы») // Вопросы философии.-- 1995.-- № 11. --С. 16. в революциях весьма противоречива. Не только массы, но и политические элиты, действуя исключительно на основе рациональных мотивов, скорее всего не смогли бы свершить, а возможно, и не решились бы начать революционное действие, будь они наперёд способны с точностью рассчитать глубину катастрофы, размах насилия и непосредственные результаты собственного исторического деяния, как правило, противоположные первоначальным лозунгам.

Утопичность революционного сознания выражается в представлениях не только об идеальном будущем, но и об идеально коротких сроках его пришествия. При этом утопическое сознание выступает не только как отражение реального ускорения исторического времени, когда дни революции с точки зрения развития общества действительно оказываются важнее годов спокойного функционирования Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5-ое изд. Т. 30. С. 312., но и как фактор такого ускорения, поскольку великие и в большинстве своём утопические цели рождают у субъектов исторического действия ощущение праздника и энергию, неведомую в обычное время.

Следовательно, в революционную эпоху полное освобождение массового сознания от социально-политических мифов вообще и утопий, в особенности, не только не всегда возможно, но и не всегда необходимо, а иногда вредно, особенно если это утопии продуктивные, а не контрпродуктивные, относительные (нереализуемые при данных условиях), а не абсолютные (нереализуемые в принципе). Новейшая российская революция, среди прочего, проигрывает своим великим предшественницам и потому, что не выдвинула относительной продуктивной утопии, способной мобилизовать широкие слои народа.

Закон смены политических элит

Революционный характер российского социально-политического процесса 1990_х гг. с точки зрения её соответствия закону смены политических элит, сформулированному классиками политологии, проявлялся в своеобразной форме. В отсутствие оформленной контрэлиты названная смена выразилась в том, что первый эшелон политических лидеров был оттеснён вторым, союзная политическая элита -- элитами республиканскими и т. п. Образная характеристика этого феномена достаточно удачно выражается формулами Э. Лимонова «Революция замов и экспертов» и А. Солженицына «Преображенская революция» (подразумевая мгновенное преображение радикальных коммунистов в столь же радикальных антикоммунистов) и т. п.

Более строгими являются термины «бюрократическая революция» или «революция управляющих». На возможность таких революций указывали, с одной стороны, сторонники классического марксизма, увязывая их с перерождением постреволюционных режимов в условиях свёртывания демократии и характеризуя термином «контрреволюция», а с другой - создатели технократической идеологии, полагая их прогрессивными и рассматривая как естественное следствие революций технологических.

Доказательства бюрократической природы новейшей российской революции содержатся в ответе на древний вопрос: кому выгодно? Главные из них состоят в следующем:

· численный рост управленческого аппарата в постсоветский период (в центре - примерно в три раза, в регионах - в полтора-два раза) http://www.hrm.ru/db/hrm_old/CB709ED83C0F960FC3256AAB00424299/

category.html;

· радикальное улучшение положения управленцев по отношению к общественным группам, получающим доходы от исполнительской деятельности, а в большинстве случаях - и по отношению к советскому уровню их собственных доходов с учётом инфляции при одновременном росте затрат на обслуживание управленческого аппарата и так называемых привилегий. Например, в СССР, как и в индустриально развитых странах Запада, зарплата профессора была приблизительно равна заработной плате депутата парламента (Верховного Совета СССР) и немногим менее зарплаты министра. В настоящее же время разница между бюджетной зарплатой профессора и депутата Государственной Думы (не говоря уже о министре) составляет приблизительно семь раз;

· предельное ослабление контроля над управленческим аппаратом как «сверху», так и «снизу» вследствие, с одной стороны, исчезновения партийно-идеологического контроля, а с другой - свёртывания демократии и нарастания авторитаризма;

· присвоение в процессе приватизации непропорционально большой доли бывшей государственной собственности, что по значимости на порядок превосходит все остальные доказательства вместе взятые.

Гипотеза, согласно которой управленческий аппарат (бюрократия) выступал в качестве одной из главных движущих сил новейших революций, не только объясняет «бархатные», «договорные» формы их реализации, но и является ключом к пониманию процесса разрушения СССР: именно стремление второго эшелона государственной бюрократии избавиться от власти эшелона первого, стремление республиканских политических элит «освободиться» от элиты союзной (а не «заговор русофобских сил» - ибо не одному заговору в истории не под силу уничтожить целую цивилизацию) стало главным непосредственным фактором разрушения прежней государственности.

Ключ к парадоксам

Представляется, что именно концепция революции как исторической ситуации и соответствующая интерпретация отечественного социально-политического процесса первой половины 1990-х гг. более полно и глубоко, чем другие концептуальные объяснения, позволяет понять причины описанных выше парадоксов образовательной и научно-инновационной политики. Например:

· множественные революционные катастрофы (прежде всего экономическая и финансовая), а также закон смены политических элит и характер его проявления в России, в значительной мере объясняют квазиэдипов комплекс в управленческих структурах, т. е. обвальное сокращение уровня государственной поддержки образования и науки;

· именно логика революционного отрицания даёт ключ к пониманию попытки догнать цивилизацию по попятной траектории и инверсии политических противоположностей, включая феномен «казарменного либерализма». Тот же феномен, связанный с нарастанием бюрократизации квазилиберальной политики, объясняется закономерностью смены революционной демократии постреволюционным авторитаризмом;

· всеобщее радикальное отрицание прошлого в сочетании с мифологизацией массового сознания даёт возможность истолковать феномен смены «советского марксизма» новыми разновидностями радикального экономического материализма, включая монетаризм;

· революционная аномия, наряду с другими ситуационными характеристиками революции, выступает причиной парадоксального сочетания юридического фетишизма с юридическим нигилизмом и т. д. и т. п.

Особенность развития отечественных систем образования и науки заключалась в следующем: несмотря на деструктивное воздействие социальной реальности, в первой половине 1990-х гг., в отличие от социума в целом, они переживали не революцию, но реформы. Помимо отмеченной уже высокой инерционности этих общественных институтов, одним из факторов, смягчивших последствия «второй русской революции», в данном случае стало законодательство.

Хотя правовые механизмы воздействия на образовательную и научно-инновационную политику всегда ограничены экономическими, институциональными, политическими и нравственно-идеологическими рамками (а в ситуации революции ограничены вдвойне), в 1990-х гг. законодательство в сфере образования и, в меньшей степени, науки сыграло роль буфера между революционно изменяющейся социальной и инерционной образовательной системами. В частности, принятые федеральные законы, несмотря на хроническое неисполнение содержащихся в них норм, позволили в целом удержать образовательную и отчасти научно-инновационную политику в рамках реформ и тем самым защитили обе системы от революционного разрушения, которому подверглись многие отрасли производства и социальные институты.

В действительности именно сохранение реформистского характера образовательной и научно-инновационной политики в рамках революционного изменения социально-экономической и политической системы в целом объясняет тот отмеченный выше общепризнанный факт, что состояние российского образования и науки в настоящее время лучше, чем большинства других социальных институтов, и представляет собой главный результат деятельности законодателя.

Тем не менее, результаты социально-политической революции в стране отразились на отечественном образовании самым непосредственным и далеко не лучшим образом.

Так, согласно результатам известного исследования образовательных достижений учащихся PISA-2006, Россия оказалась в третьей (нижней) группе, т. е. среди 32 стран, результаты которых статистически значительно ниже средних результатов стран ОЭСР (наряду с США, Испанией, Италией, Норвегией, Грецией, Латвией, Бразилией и др.). www.centeroko.ru/pisa06/pisa06_res.htm

Эти данные, как правило, интерпретируются в отечественной литературе трояким образом, причём две трактовки, мягко говоря, не отличаются глубиной. Согласно одной из трактовок, низкий уровень ответов российских школьников является доказательством необходимости максимально быстрой перестройки отечественной системы образования по западным образцам. Согласно другому мнению, (1) школьники многих развитых стран потому имеют более высокие показатели по сравнению с российскими сверстниками, что система заданий ориентирована именно на западные образовательные программы, и (2) сами задания сформулированы крайне некорректно Например: Х живёт от города на расстоянии 2 км, а Y - на расстоянии 3 км. На каком расстоянии Х живёт от Y? (Совершенно очевидно, что расстояние определить невозможно, ибо в задании не указано, в каком направлении от города живут оба лица).. Третье, наиболее взвешенное объяснение состоит в том, что «в настоящее время, обеспечивая учащихся значительным багажом предметных знаний, российская система обучения не способствует развитию у них умения выходить за пределы учебных ситуаций, в которых формируются эти знания». www.centeroko.ru/pisa06/pisa06_res.htm

Совершенно очевидно: сторонники первого подхода «забывают» о том, что отечественная система школьного образования ещё 12-15 лет назад давала высокий уровень знаний, особенно в области естественно-математических дисциплин; сторонники же второй интерпретации полученных результатов, напротив, не учитывают того факта, что качество образования на фоне множественных катастроф не может оставаться неизменным; наконец, обе позиции неожиданным образом совпадают в том, что ориентируются на существующие (или существовавшие) модели образовательных систем без учёта нового темпа изменения реальности.

В настоящее время этот темп таков (причём он всё более ускоряется), что если прежде происходило устаревание профессионального образования в течение каждых 5-10 лет, то перед современным и будущими поколениями открывается реальная перспектива устаревания образования общего (школьного) и, соответственно, необходимость обновления в течение всей жизни таких знаний и умений (компетенций), которые необходимы любому гражданину, потребителю услуг, пользователю технических систем и т. п.

В этой связи повторим ещё раз: в России «революция знаний» возможна исключительно на базе эволюционных (но не революционных) изменений в образовательной политике государства.

Размещено на Allbest.ru