Проблемы и проблематизация в контексте программирования процессов решения задач

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Я должен буду начать этот доклад с шести предваряющих замечаний, которые, с одной стороны, очертят рамки моей работы и введут вас в ситуацию моей деятельности, а с другой стороны, позволят мне «выложить на стол» основные из средств, которыми я буду пользоваться в ходе работы. То и другое даст вам возможность соотносить утверждения, которые я буду делать в ходе доклада, с моими средствами работы и таким образом оценивать правильность моих рассуждений.

Я исхожу из жесткого разделения методологических теорий и логик. Я считаю, что это принципиально разные образования, хотя и связанные друг с другом в рамках методологической работы.

Я полагаю, что в рамках того, что называется методологией, существует множество различных методологических теорий, каждая из которых в отличие от философии имеет свой особый идеальный объект или, во всяком случае, область идеальных объектов и свою особую действительность, отличную как от действительности философии, так и от действительности методологии.

В число методологических теорий входят: эпистемология (или теория знания), теория научных предметов и научно-исследовательской деятельности, семиотика (или теория знаков), теория мышления, теория деятельности и много различных теорий частных видов деятельности таких, как проектирование, руководство и управление, обучение, военное дело и т.д., и т.п..

Поэтому уже здесь, на самом первом шаге обсуждения нашей темы, важно зафиксировать принцип множественности возможных теоретических оснований методологической работы и понять, что всякая попытка сведения методологической работы к одной и единой научной базе, с моей точки зрения, может лишь дезориентировать нас и, по сути дела, закрывает всякий реальный путь к научному обоснованию методологии. Дело здесь в том, что всякий отдельный объект такой теории, каким бы он ни был, слишком прост сравнительно с современной деятельностью и мышлением человечества и один не может охватить и отразить их сложности. А если мы исходим из идеи множественности и разнообразия теоретических оснований методологии, то получаем в руки значительно более мощное орудие для научного обоснования и организации методологической работы.

Одновременно, как я считаю, существует набор самых разных логик, которые отличаются от методологических теорий прежде всего своей функцией в деятельности и мышлении. Основная функция логик, на мой взгляд, это функция программирования, а логики, в силу этого, являются особыми видами программ, определяющих технологию, или, точнее, разные технологии нашей работы.

Опять-таки и здесь, как вы видите, я исхожу из принципа множественности и полагаю, что было бы крайне наивным и догматическим думать, что логика одна и обязательно едина. Эта концепция на нашем симпозиуме была представлена сегодня в выступлении В.И.Федорова. Она представляется мне наивной прежде всего потому, что совершенно исключает возможность исторического подхода к явлениям человеческой деятельности и мышления. Я могу принять в расчет и ее в качестве одной из возможных, но думать, что она единственно правильная и истинная, не могу; это, по меньшей мере, неэффективно.

Итак, я настаиваю на принципе множественности логик прежде всего для того, чтобы удовлетворить принципу историзма и идее развития деятельности и мышления. Но есть еще и целый ряд других соображений, которые заставляют меня настаивать на этом принципе. Среди них важную роль играют представления, во-первых, о качественном разнообразии различных типов деятельности скажем, исследовательской, проектной, организационно-управленческой и т.д., и т.п., а во-вторых о различных уровнях и планах представления одной и той же деятельности.

Если мы возьмем, к примеру, вчерашнее выступление акад. Красовского, в котором он говорил о необходимости разрабатывать логику, обеспечивающую управление массовыми научными исследованиями и разработками, то с точки зрения концепции единственности логики мы его просто не поймем и вынуждены будем, с одной стороны, объявить само это выступление неосмысленным, а с другой стороны, сказать, что логика как таковая не имеет к этому делу никакого отношения: ведь она уже построена, она уже есть и нужно только, вдобавок к ней, уметь управлять научными исследованиями и разработками.

Но это, опять-таки на мой взгляд, будет очень наивная и поверхностная точка зрения. Дело в том, что всякий новый тип деятельности, складывающийся в обществе, как я утверждаю, порождает или должен породить новую логику: у проектирования должна быть иная логика, нежели у исследования, а у организации и управления массовыми НИР третья, отличная от первой и второй. Другими словами, существует много разных логик не только в плане истории, но и в плане «пространства», т.е. в одном синхронном срезе.

Таким образом, то, о чем говорил акад. Н.Н.Красовский, это совершенно иная логика, нежели та, которая разрабатывалась в предшествующие столетия для программирования и регулирования индивидуальной работы исследователя. Здесь из массы индивидуальных деятельностей нужно сорганизовать единое целое, целенаправленное и скорейшим образом приводящее к получению строго определенного продукта. При этом предполагается, что каждый ученый сидит на своем месте и знает, что и как ему нужно делать, а в совокупности это представляет собой совершенно хаотичное целое, не дающее необходимого продукта. Следовательно, руководителю такого масштаба, как директор большого НИИ или председатель президиума УНЦ, нужны программы работы совершенно другого рода, нежели те, которыми руководствуется изолированно работающий исследователь. Но эти программы создаются и оформляются точно так же, как создавались и оформлялись программы индивидуальной работы в виде методологий, технологий и логик.

Как видите, я все время придерживаюсь тезиса, что логика нормативная дисциплина, что это система средств, нормирующих мыслительную работу: исследовательскую, конструктивную, проектную и т.д., что это нормировка нашей мыслительной работы, ориентированная на носителей этой работы, занимающих разные места в универсуме мышления и мыслительной деятельности и в силу этого отправляющих деятельность разного масштаба и разной глубины.

Наконец, я полагаю, что между методологическими теориями и логиками существуют взаимные соответствия и связи. Каждая логика опирается на определенный тип методологических дисциплин и в зависимости от того, какую технологию работы она выражает, задает и определяет становление и оформление того или иного типа идеальных объектов; в силу этого мы можем сказать, что каждая логика несет в себе совокупность определенных заданий или требований к методологическим дисциплинам, которые обосновывают ее, опираясь на определенные идеальные объекты. И важно, что, как правило, это бывает не одна методологическая дисциплина, а несколько разных, которые вместе и обеспечивают одну определенную логику. В частности, это могут быть операционально ориентированные теории, объектно-ориентированные теории и организационно-ориентированные теории.

Каждый такой набор связанных между собой методологических дисциплин и соответствующей им логики образует и задает особый блок методологической работы, который, в свою очередь, определяет в каждом случае особый тип мыслительной и деятельной практики (см. схему 1).



Рис. 1

Я закончил формулирование основных тезисов первого пункта, и если есть какие-то вопросы, то я могу на них сейчас ответить.

Какую логику вы сейчас используете в ходе вашего рассказа?

Я использую язык блок-схемных представлений и соответствующую ему логику системного анализа. Но я об этом еще буду специально говорить позднее.

Но может быть здесь и проявляется та универсальная логика, о которой говорил Федоров?

Вы хотите верить в это? Верьте. Но имейте в виду, что я считаю вашу веру наивной и, в какой-то мере, для ХХ в. смешной и некультурной. Я во всяком случае в это не верю. Я исхожу из того, что все наши представления и утверждения целиком зависят от выбранного нами языка и связанной с ним логики и являются в этом плане всегда односторонними и частными, и предпочитаю именно в таком ограничивающем плане понимать и рассматривать как свои, так и чужие представления и утверждения. И я объявляю об этом открыто. Я предпочитаю всегда помнить, что моя точка зрения условна, детерминирована определенными целями, ограничена возможностями выбранного мною языка.

Как соотносятся друг с другом формальная логика, рассматриваемая вами в качестве способа программирования мышления и деятельности, и логика как теория мышления и знания?

Это не простой вопрос, и на него надо отвечать несколькими пунктами, один из которых должен учитывать генетические отношения и связи: 1) логики как способы программирования и нормирования мышления и деятельности отличаются от теорий мышления и деятельности; 2) логики как способы программирования и нормирования мышления и деятельности снимают в себе теории мышления, деятельности, знаний, знаков и т.п.; и, наконец, в силу второго пункта можно сказать, что 3) логики как способы программирования и нормирования мышления и деятельности включают в себя и ассимилируют теории мышления и деятельности.

А что должно рассматриваться раньше методология или логика?

Для моей логики и методологии это неправомерный вопрос, ибо я мыслю системно, а это значит беру то и другое вместе. Если же вы задаете ваш вопрос в историческом плане, то я могу сказать, что методология, или «органон» в смысле Аристотеля, появляется раньше, чем логика; логика лишь впоследствии вычленяется из системы методологии.

Итак, вопросы, что раньше, а что позже, я принимаю лишь тогда, когда работаю в процессуальной манере, а когда я работаю в структурно-функциональной манере, как сейчас, я подобные вопросы просто не принимаю.

Допускаете ли вы существование универсальных аристотелевских, формальных, математических и других логик?

Аристотелевская, формальная и разнообразные математические логики не нуждаются в том, чтобы я допускал их существование: они существуют и это феноменальный факт. Что же касается утверждений некоторых логиков, носителей этих систем логики, что их системы универсальные, общечеловеческие, всепредметные и т.п., то к этому я могу относиться только со смехом; в частности и потому, что эти некоторые логики столь наивны и бездуховны, что даже не понимают, что само перечисление многих логик впрямую противоречит тому, что они приписывают своим логикам в качестве атрибута.

Как быть с понятийным аппаратом, общим для логики и методологии?

Не существует такого аппарата, хотя могут существовать и существуют попытки использовать понятийный аппарат логики в методологических целях. Но все вопросы такого рода при моем чисто системном подходе некорректны: ведь я работаю в чистых функционально-понятийных оппозициях, не относя пока мои противопоставления к тому или иному онтологическому пространству. Поэтому все вопросы, касающиеся топики моих различении, преждевременны.

А есть ли обратное влияние логики на методологические дисциплины?

Я благодарен вам за этот вопрос по сути дела, указание на неточности в моей схеме. Я начал с фиксации того, что логика предъявляет определенные требования к обосновывающим ее методологическим дисциплинам. Но я не знаю, как это правильно изобразить. По сути дела, эта связь осуществляется в рефлексии методологической работы и через эту рефлексию. Поэтому она лежит уже как бы в другом пространстве в пространстве мета-методологии. Но чтобы это зафиксировать, нужно давать онтологические интерпретации системным Рис.м, а я пока стремлюсь избежать этого.

Итак, логика предъявляет определенные требования к обосновывающим ее методологическим дисциплинам, а методологические дисциплины определяют характер логики; и все это происходит в пространстве методологической работы, которое задается рефлексией собственно методологических структур.

Каковы соотношения между програмой, алгоритмом и технологией?

Это очень интересный Частично я буду отвечать на него в следующем пункте доклада, но только частично, прошу иметь это в виду. Углубляться в эту тему я не буду, ибо она не лежит в русле намеченных мною рассуждений.

Если вопросов больше нет, то я перехожу к следующему пункту доклада.

Здесь я хочу попытаться ответить на вопрос, что такое «технологии».

С моей точки зрения, логики должны рассматриваться, c одной стороны, как носители некоторых технологий, c другой как формы, закрепляющие технологии мыслительной работы. Мне очень понравились сегодняшние рассуждения Б.С.Грязнова о необходимости реконструировать то, что не было сконструировано (он провел это очень интересное рассуждение при обсуждении статуса проблемы), и я о благодарностью заимствую это новое методологическое понятие и выражение, ибо оно как нельзя лучше выражает то, что я все время пытаюсь сказать здесь на совещании.

Когда мы начинаем разговор о технологиях, то мы должны реконструировать то, что не было сконструировано. Технологии, выраженные в логиках, это реконструкция того, что никогда не существовало само по себе, вне данного формального выражения. Следовательно, технологии это операционально-процедурное содержание текстовых и логических форм, представленное затем в виде самостоятельного предмета и объекта нашей мысли (см. схему 2).

Рис. 2

Иначе говоря, я исхожу из того, что логики несут в себе определенные технологии. Технологии, следовательно, являются одной из проекций содержания логик как таковые они не конструировались и не оформлялись и появляются в чистом виде только после того, как мы в рефлексии произведем определенную реконструкцию и вторично выразим их в особых формах, которые мы называем «технологическими», или «технологиями».

Я могу в общих чертах пояснить, как это происходит. Представьте себе, что мы имеем несколько изолированных систем деятельности, которые развертываются как автономные, как своего рода организмы деятельности, существующие на своих особых носителях. Представьте себе далее, что перед набором этих изолированных и автономных систем а он как набор открыт ставится общая цель, которую все системы принимают, и что начинает осуществляться общий процесс, скажем для простоты, переработки какого-то материала (см. схему 3).

Рис. 3

Мы начинаем анализ, следовательно, с некоторого сгустка материала, который лежит вне самих этих систем деятельности. Первая из них втягивает А в себя и перерабатывает его в В, вторая система втягивает В и перерабатывает в С, третья система втягивает С, перерабатывает в D и выталкивает это D за рамки системы. Спрашивается теперь: кто же переработал А в D?

Совершенно ясно, что все они вместе, а значит, никакая из них в отдельности. И если я теперь разорву связи между ними а это еще надо обсуждать, за счет чего и в чем они существуют, то я не смогу приписать это преобразование А в D а оно у меня специально изображено самостоятельной линией ни одной из этих систем деятельности: каждая из них осуществляла свой особый процесс, который изображен у меня на схеме отдельно.

Более того, если я разрываю связи между моими системами деятельности, то процесс преобразования А в D просто исчезает: в каждой на этих систем остаются либо ее специфические процессы преобразования А * В, В * С и С * D, либо же сами процессы деятельности. И я снова задаю свой исходный вопрос, но уже в другой форме: а где же и в чем в рамках каждой из этих систем деятельности существовал этот процесс преобразования А в D?

И я не вижу другого генетически осмысленного ответа на этот вопрос, кроме такого: первоначально процесс преобразования А в D возник в результате случайной состыковки процессов преобразования А * В, В * С и С * D.

Но если далее мы предположим, что раз или несколько раз возникнув он затем должен был каким-то образом закрепиться, а следовательно его нужно было фиксировать в какой-то форме и я утверждаю, следовательно, что он и появляется впервые не как реальный деятельный процесс, а как форма превращенной фиксации некоторого случайно сложившегося составного целого, как форма фиксации того, что само по себе в целом не существовало в этих деятельностях, ни в каждой из них в отдельности, ни в них во всех вместе, и далее, если мы предположим, что мог быть поставлен вопрос об оптимизации и усовершенствовании этого процесса, то в этих условиях я уже могу в принципе отвечать на вопрос, что же такое технологии.

Когда подобные состыковки и соорганизации многих независимых и автономных систем деятельности становятся регулярными и воспроизводимыми, когда начинается фиксация их в каких-то иных формах, несущих в себе свойство целостности, и когда далее начинается работа по оптимизации их, тогда собственно и появляется то, что мы обычно называем технологиями и технологическими процессами.

Обратно: технологии это оптимальность взаимодействия и состыковки разных систем деятельности, закрепленная в особых знаковых формах. Технологии появляются в сложных наборах и композициях из многих систем деятельности как нечто сверх самих этих систем деятельности, ибо они суть особая форма закрепления взаимодействий и состыковок этих систем деятельности и производимых ими преобразований в виде особого процесса в деятельности.

Подходя генетически, мы должны сказать, что технологии, чтобы стать технологиями в прямом и точном смысле этого слова, должны быть не только формализованными соорганизациями многих систем деятельности, но они еще должны быть также и оестествлены. Такими формами оестествления могут стать машины, но может стать и материал самих людей, на котором сложные и длинные цепи деятельностных актов превращаются в поведенческие навыки или в бессознательное в нашем поведении, и за счет того и другого оестествления на материале машин и оестествления на материале людей технологии выпадают из самой деятельности, как бы ограничивая и запределивая ее. И уже дальше, в этой предельной форме они продолжают определять деятельность, существуют в ней, тянут ее в определенные стороны и одновременно трансформируют, выступают как важнейшие факторы, определяющие линии и тенденции развития сложных систем деятельности.

Я считаю, что я дал вам самое первое, грубое и приблизительное представление о том, что я называю технологиями. Это закрепленное в определенных знаково-знаниевых формах, часто (но не всегда) оестествленное выполнение процессов коллективно организованной деятельности. Конечно, такое представление это только начало для серьезного обсуждения темы технологии, и если бы она была предметом моего доклада, то я бы обсуждал ее иначе, с другой детализацией и другими подробностями. Сейчас же я только выложил средства моей аналитической работы, и в качестве первого представления для обсуждения всего дальнейшего этого, я думаю, достаточно.

Я закончил второй пункт и могу ответить на вопросы.

Логики это любые и всякие технологии? И любая ли логика технология?

Нет! Я уже говорил, что я пока лишь характеризовал основные средства моей работы и ввел первое представление о технологиях. Теперь я должен все обернуть и начать рассматривать логики как особую, очень узкую группу технологий. Я могу показать, что так называемая аристотелевская логика («так называемая» потому, что у самого Аристотеля логики как таковой не было) сложилась как технология. Я могу показать, что вся наша математика (не как наука, а как совокупность исчислений или оперативных систем) возникла и развивалась как совокупность мыслительных технологий. И числовой ряд, и наши системы арифметических соотношений, и дифференциально-интегральные исчисления все это технологии особого рода, а поэтому для меня не что иное, как логики. Поэтому я думаю, что и математическая логика называется логикой, а не математикой совершенно правильно (хотя для меня и сама математика есть не что иное, как логика), несмотря на то, что реальные основания для такого обозначения ее были совершенно случайными и не соответствующими сути дела. Поэтому я сейчас предпочел бы рассматривать различные математические исчисления как логики разного рода и это тезис по общему смыслу своему близок к логицистской концепции, хотя исходит совсем из других оснований, поскольку, на мой взгляд, математики не нуждаются в логицистском обосновании, а сами суть логики. И все эти логики, по моему представлению, являются технологиями особого рода. Но это, повторяю, относится лишь к математическим и собственно логическим (в узком смысле слова) исчислениям. А все то, что связано с их разработкой и применением, образует уже особые сферы мыследеятельности и особые службы, которые, конечно, не являются технологиями. Д. Гильберт, как вы знаете, назвал такую сферу в математике метаматематикой и объявил, что мышление в ней должно быть содержательным (а не формализованным).

По сути дела, это последнее замечание содержит ответ на ваш второй Все дело в том, как мы понимаем само выражение «логика». Если под «логикой» мы понимаем определенные сферы мыследеятельности, определенные науки или определенные теории, развивающиеся в этих сферах, то естественно, что «логики» в этом понимании будут, конечно, не технологиями, а, соответственно, сферами, науками, теориями и т.п. Утверждая, что «логики» в моем смысле являются не чем иным, как технологиями, я не закрываю глаза на то, что существуют «логики» и совсем в ином смысле «логики» как службы, «логики» как научные теории и т.д., и т.п.

Рассматривая с этой точки зрения историю математик, я мог бы сказать, что математики производят математические исчисления или «логики» (в моем, узком смысле этого слова). И, таким образом, я ввожу особое, узкое понимание смысла слова «логика», тем самым новый идеальный объект системодеятельного рассмотрения: «логику» как особую знаково-знаниевую технологию. И если вы хотите понять мою точку зрения, то вы должны исходить из этого. А если вы хотите понять различные интерпретации смысла слова «логика» в истории нашего европейского мышления, то должны анализировать вопрос иначе, хотя и здесь, на мой взгляд, единственным разумным основанием может служить только системодеятельностный подход и системодеятельностные представления.

А могут ли быть «прикладные логики»?

Это непростой вопрос; прежде всего потому, что непростым является свойство «прикладности». Ведь быть «прикладным» это значит существовать по меньшей мере в двух, а то и в трех или в четырех разных сферах деятельности и службах: сначала в сфере порождения, затем в сфере переноса и внедрения, еще дальше в сфере использования (см. схему 4). И в каждой из этих сфер та организованность материала, которую мы называем «прикладной», получает свои особые функциональные определения.

Рис. 4

логика мыслительный знаковый

На мой взгляд, слово «логика» фиксирует единство этих трех групп функциональных определений (хотя имеет еще и свое особое морфологическое содержание), и с этой точки зрения «логика» всегда является (уже по смыслу слова «логика» в отличие от слова «логос») прикладной. Но это не исключает того, что некоторые «логические» организованности будут существовать лишь в сфере их порождения, никогда не будут переходить в сферу использования, и в силу этого их «прикладность» будет существовать и фиксироваться лишь в потенции как принципиальная возможность использования логических исчислений в других сферах деятельности. И только там, при использовании в различных сферах мышления и деятельности, так называемые «логические исчисления» (как и всякие другие, в частности математические, исчисления) становятся технологиями и «логиками» в моем смысле слова.

Следовательно, для меня приложение исчислений в качестве технологий мышления и деятельности и является тем главным функциональным свойством, которое становится отличительным признаком «логики» и основанием для того, чтобы характеризовать ее как «логику». Поэтому для меня «логика» это всегда особый способ использования исчисления, если хотите, способ прикладности. И именно поэтому я обращаюсь здесь к обсуждению того, что мы называем «технологиями»: для меня логика это технология мышления.

Другое дело, что сегодня многие так называемые «логические исчисления» не могут использоваться в качестве технологий мышления и вообще не имеют никаких сфер приложения. Но именно поэтому я и говорю, что многие сегодняшние «логические исчисления» не являются на деле логиками, и настаиваю на обсуждении этой стороны дела. Но опять же, для меня это не основание для каких-либо санкций в отношении этих «логик», а лишь констатация, позволяющая поставить ряд очень серьезных и продвигающих нас вперед проблем.

Значит, логика для вас это прикладная технология?

Да! Вы достаточно точно это фиксируете. Я бы сказал только чуть-чуть иначе. Логика для меня обязательно должна быть прикладной, и в этом своем качестве она является технологией мышления и деятельности. А то, что не является технологией мышления и деятельности, это не логика, хотя оно и может разрабатываться как «логическое исчисление».

Отсюда для меня в качестве основной выступает проблема переноса свойств технологии, фиксируемых в сфере приложения, в сферу разработки и порождения логических исчислений. Как это происходит и как это делать вот основная проблема дальнейшего развития логики. Но обеспечивается все это, как я утверждал в п.1, в первую очередь за счет исследований мышления и в особенности за счет исследований функционирования средств, методов, норм, формальных исчислений и т.п. в реальных процессах мышления и деятельности. Поэтому на схеме 4 надо добавить еще сферу исследований, охватывающую все уже представленные там сферы, а также особую сферно-кооперативную связь, замыкающую исследование на все сферы и службы, использующие результаты научных исследований (см. схему 5).

Рис. 5

Технологии являются своеобразными регулятивами деятельности и мышления. А что является регулятивом технологий?

Это очень интересный вопрос, но он выводит нас далеко за пределы обсуждаемой нами темы. Я бы сформулировал его так: «Технологии и деятельность. Деятельность и технологии». Именно в такой формулировке его, на мой взгляд, и надо обсуждать. Но, в уточнение всего, я хочу заметить:

1) технологии это только один из многих видов регулятивов деятельности. Причем, как вы уже отметили, это своеобразные регулятивы: они существуют внутри деятельности как ее естественноисторические условия и ограничения;

2) поскольку технологии порождаются деятельностью, а затем существуют в ней как ее оестествленные условия и ограничения, они не нуждаются в регулятивах, они просто есть, существуют;

3) другое дело разработка технологий как особый вид и особая сфера деятельности; она нуждается в своих многочисленных регулятивах, но их надо обсуждать в своем месте не как проблемы технологий, а как проблемы деятельности технологов.

Еще раз повторяю, что для меня все логики, как и вообще все технологии, являются условными знаково-знаниевыми установлениями, меняющимися исторически в зависимости от многих и разнообразных обстоятельств деятельности и мышления, а поэтому рассматривать их постоянные и вечные свойства и признаки не имеет смысла. Всегда есть только одно такое свойство это сама функция технологии или логики. Все остальное может меняться как угодно в тех пределах, которые заданы этим функциональным свойством.

Каким образом определяется оптимальность технологий?

Понятие оптимальности (если пользоваться им в строгом и точном смысле) неприменимо к технологиям. Это показали В.Я. Дубровский и Л.П. Щедровицкий в своей книжечке 1971 года. Рассматривая технологии, надо говорить об их приемлемости в разных отношениях, эффективности в тех или иных условиях и ситуациях, реализуемости на том или ином материале и т.д., и т.п.

Если вопросов больше нет, то я перехожу к следующему пункту моего доклада.

Деятельностный подход к знаково-знаниевым образованиям, отказ от принципа унитарности и использование принципа множественности вот как может быть назван этот кусочек.

Вы, наверное, заметили, что во всех своих рассуждениях я исхожу из задач построения научной, а не философской эпистемологии. Условием этого является объективация наших представлений о знании, а это предполагает отнесение их к определенной объективированной картине, которая выступает в качестве своеобразной рамки для знаний.

Такой объективированной картиной мы считаем картину деятельности, а поэтому для нас исследование знаний и поиск законов, управляющих их движением, осмысленны лишь при условии, что знания рассматриваются внутри деятельности как ее организованности и элементы, живущие по законам деятельности. Но тогда мы не можем рассматривать знания как вещи, отношения или еще что-то, независимое и автономное, а должны произвести включение знаний в процессы, структуры и организованности систем деятельности и таким образом их проинтерпретировать, чтобы они стали носителями процессов деятельности и чтобы на них могли замыкаться функциональные структуры деятельности.

В системодеятельностных эпистемологических концепциях существует несколько схем подобного рода. Одна из них наиболее разработанная это схема научного предмета, трактуемого как мегамашина по производству знаний. В своем самом простом виде она содержит восемь функциональных блоков, включенных в несколько разных режимов работы мегамашины. Каждый из этих блоков функционально задает определенный тип знаний, или, если говорить точнее, определенный тип эпистемологических единиц.

Поскольку детали функционирования научного предмета меня сейчас не интересуют, а схема эта уже описывалась в ряде работ и неоднократно докладывалась, я сейчас ограничусь лишь тем, что зарисую ее состав и пространство процессов научно-исследовательской работы (см. схему 6).

Рис. 6

Другая фиксирует процесс передачи знаний, производимых в научных (и иных) мегамашинах деятельности, в другие системы деятельности и мышления, где эти знания используются (см. схему 7).



Рис. 7

Включает изображение научного предмета, затем изображение процесса передачи знаний через коммуникацию и, наконец, момент включения знания в «практическую» (относительно этого знания) систему деятельности (которая здесь представлена как отдельный акт деятельности).

Здесь очень интересно и примечательно, что внутри системы научного предмета (если оставить в стороне некоторые вырожденные режимы работы) знание создается, разрабатывается и развивается именно как знание, затем переводится в форму каких-то текстов коммуникации, которые, с одной стороны, должны достаточно точно выразить само знание, а с другой стороны, должны быть соответствующим образом поняты тем, кто хочет увидеть в этих текстах знания, и, наконец, в актах деятельности они вновь могут выступить как знания такие же, какими они были в научном предмете, или другие.

Кроме того, тексты, создаваемые для целей коммуникации, при определенных условиях могут поступать в процессы трансляции; при этом они особым образом систематизируются и перерабатываются в учебные предметы. Но независимо от того, систематизируются они или же остаются в том самом виде, в каком попали в процесс трансляции, структуры понимания и интерпретации их в силу особых условий процесса трансляции будут кардинальным образом меняться, а вместе с тем будет меняться характер тех знаний, которые будут извлекаться из этих текстов людьми, получающими сообщение.

Здесь особенно важно еще то, что в процессе трансляции тексты поступают не к отдельным людям, а в связки «учитель-ученик», и уже эта сложная пара строит в соответствии с извлекаемыми ими из текста знаниями новые структуры деятельности ученика (см. схему 8).

Рис. 8

При этом учитель извлекает из текста одни знания, а ученик другие, учитель добавляет к этим знаниям один опыт, а ученик другой опыт, и на этой двуплановой основе они вдвоем строят деятельность ученика, параллельно формируя его способности.

Таким образом, получается, что одно и то же целостное и единое «знание» имеет множественное существование, оно проявляется в разных мыслительных и деятельных формах и как бы размазано по процессам и структурам сложной коллективной деятельности: сначала оно существует как организованность мегамашины научного предмета, потом как совсем иная организованность коммуникации, дальше как организованность практического мышления и деятельности, в процессе трансляции это же знание выступит уже совсем в иной форме это будет уже его четвертое существование, в системах обучения оно приобретет еще одну, пятую по счету, форму и т.д., и т.п. И тогда мы вправе спросить себя: так что же такое «знание»?

Каждая из называемых нами при перечислении организованностей деятельности и мышления является лишь моментом в жизни знания. И каждый из этих моментов сам по себе неосмыслен вне других. Это именно момент того целого, которое мы называем «знанием». А все целое выступает как процесс жизни «знания», как траектория этой жизни, связывающая и объединяющая все эти моменты.

И таким образом мы приходим к необходимости совершенно по-новому определять категориальную природу знания. Мы говорим, что знания представляют собой особые системные организованности, живущие в своих особых процессах внутри популятивных систем мышления и деятельности. И чтобы теперь системодеятельно рассмотреть знания, мы должны рассмотреть...

Но здесь я останавливаюсь и задаю вопрос (в сути своей провокационный): так что же мы теперь должны рассмотреть?

Предикаты мы должны рассмотреть!

Ни в коем случае! Это был бы совершенно безнадежный путь. Я ведь все время утверждаю и показываю, что не предикаты надо рассматривать, а подходить к теме системно и деятельностно. Что это означает я рассматривал уже неоднократно и сейчас не буду к этому возвращаться. Я лишь зафиксирую здесь, что реальная трудность этой ситуации состоит в том, что мы вынуждены рассматривать не просто системы и не просто деятельные системы, а мы должны рассматривать мыслительные системы, живущие на других деятельных системах, и именно в этом заключены основные трудности.

Таким образом, я могу сейчас сказать, что «знание» это та структура, которую я представил на схеме 8, живущая в процессах, которые я в общем описал (и это будут процессы, специфические для «знания»), но к тому же эти структуры и эти процессы существуют в других структурах и процессах в структурах и процессах мышления, коммуникации, деятельности и т.п. И при этом процессы (и структуры) научного предмета (или предметов) свертываются и снимаются в организованностях знания, а потом эти организованности попадают в процессы и структуры коммуникации и трансляции и опять как бы вбирают в себя и свертывают в себе эти процессы и структуры, а потом они попадают в следующий процесс, скажем, в процесс использования, и тогда как бы развертывают все то, что они накопили во всех предыдущих процессах и как бы «держали» в себе. И, следовательно, каждая организованность знания является знаком, сигналом и символом всех тех процессов, в которых оно себя проживает. И в этом его смысл и назначение. И только в силу этого каждая такая организованность является не просто моментом знания, а знанием в его целостности. Ибо каждая такая организованность, повторяю, указывает на всю совокупность обозначенных процессов и структур, и каждая содержит в себе все остальные, ибо они являются ее «содержанием». И все они должны быть раскрыты или развернуты (entwickelt) из знаковой формы этого знания. И в этом, на наш взгляд, существо системодеятельностного подхода к знаниям и к анализу знаний.

И если сейчас предположить, что сказанное мною по поводу «знания» правдоподобно, то станет ясно, почему до сих пор практически никак не развивалась научная эпистемология. Ни на каких традиционных путях, будь то пути логики, гносеологии или фихтевской эпистемологии, это строение и эти способы жизни не схватить. Здесь нужен принципиально иной категориальный подход, а именно системодеятельностный, здесь нужно системодеятельностное мышление, системодеятельностная методология, здесь нужно то, что принято называть «сумасшедшими представлениями». А если их не будет, то мы ничего не поймем. Ибо «знание» это все эти процессы и все эти структуры, и все эти превращения процессов и структур в организованности, и все эти обратные развертки организованностей в процессы и структуры; говоря короче, это процессы и структуры, закрепленные в знаковых формах.

Б.С. Грязнов: Если я вас правильно понял, то вы утверждаете, что знание это структура связей между разными и разнообразными элементами, такими, как сознание, понимание, действие, преобразование или порождение и т.д., и т.п.?

Я такого не мог говорить. А если я тем не менее это сказал, то я приношу свои извинения и повторяю этот кусочек текста заново.

Знание это очень странный вариант («вариант» в типологическом смысле и, следовательно, противопоставленный «типу»), обладающий структурно развертывающейся формой и многими разными содержаниями и смыслами, меняющимися в зависимости от того, в какие монады мышления, понимания и деятельности попадают фрагменты его формы. И чтобы описать его, этот вариант, я должен зафиксировать каким-то образом весь диапазон допустимых для него вариаций. И я могу сделать это, лишь обращаясь к описанию процессов в таких системах.

Это был мой первый заход, выделяющий структуру жизни знания. А вы, Борис Семенович, не обратили внимания на используемые мною категории системного подхода: я утверждал, что знание есть прежде всего организованность, а уже затем (хотя именно в этом суть дела) структуры и процессы, свертываемые и закрепляемые в этой организованности.

Затем я сфокусировал свое внимание на какой-то отдельной форме в моменте, фиксирующем все эти процессы и структуры жизни знания, и сказал, что это одна из форм, в которых фиксируются разные моменты жизни этого знания. Здесь это знание выступило и проявилось так, как мы это видим и понимаем в данной конкретной форме. В структуре научного предмета это будет одна форма, в коммуникации это будет другая форма, в акте деятельности третья. Но это лишь данная частная форма существования данного знания. Форма, а не само знание в целом, ибо знание кроме формы имеет еще обязательно сложные структуры смысла и не менее сложные организованности содержания. И я говорю: в каждом моменте жизни знания, которые мы фиксируем по определенности его формы, у этого знания будут разные смыслы и содержания.

И я мог бы проиллюстрировать это на материале некоторого числа, трактуемого как знание об определенной, сосчитанной нами совокупности объектов. В число как знание будут входить и фигура числа, т.е. цифра, и определенные структуры смысла (количественные, порядковые, системные и т.д.), и сложнейшая надстройка из понятий, в том числе и понятия числа, и вся теория чисел и т.д. И все это будет одно это знание. И поскольку я все это зафиксировал и понял, я теперь могу сказать, что знание это связка из многих разных процессов, или структура. И она анализируется во всех планах и по всем уровням категории системы.

И может показаться, что я ответил на ваше замечание, Борис Семенович. Но это только первый пласт его содержания, а на второй я пока не отвечаю: ведь ваша интерпретация моих рассуждений в чисто структурном плане совершенно справедлива, и я еще должен специально объяснять, почему здесь чисто структурная трактовка недопустима, а требуется именно системная трактовка и не просто системная, а обязательно полисистемная, и что означает эта полисистемная трактовка в плане технологий работы. Но это надо обсуждать особо.

Думаю, что таким образом я в первом приближении ответил на ваше замечание.

Итак, я заканчиваю этот смысловой кусочек и еще раз повторяю: то, что мы называем «знанием», существует во множестве разных форм, связанных друг с другом траекториями жизни знания, которые и есть по сути то, что составляет знание; поэтому принцип множественности форм проявления, или обличий, является здесь главным методологическим принципом. И когда я говорю, что каждая такая форма есть вариант, то вряд ли имеет смысл спрашивать меня: вариант чего? Единственное, что я могу ответить: это вариант относительно других форм существования или других обличий того же самого знания.

Из сказанного вытекает множественность эпистемологических типов знания. Вообще надо заметить, что эпистемология изучает не знание как таковое, а различные типы знаний.

Тип знания определяется, во-первых, характером тех структур мышления и деятельности, в которых знание движется и «работает», во-вторых характером структур коммуникации, в-третьих характером структур трансляции, в-четвертых характером «машин», производящих эти знания, в-пятых принципами соорганизации и систематизации знаний и, наверное, еще целым рядом других факторов. Вместе с тем каждый тип знания закрепляется в культурных образцах и нормативах и за счет этого сам становится конституирующим себя фактором.

Поэтому ясно, что число социокультурно фиксируемых типов меняется исторически и во многом зависит от степени развития эпистемотехнической и эпистемологической культуры. Наши попытки типологически инвентаризировать существующие сейчас знания по одному системному основанию дали всего 22 общих типа и внутри каждого из них еще подтипы. Например, для научно-исследовательского типа знаний всего примерно 12-14 подтипов, для оргуправленческого знания примерно 8-9 подтипов и т.д.

В разных моих работах, начиная с 1958 года, с большей или меньшей детализированностью рассматривались разные из этих типов знаний. И точно так же в материалах нашего совещания опубликован первый краткий набросок типологии знаний, развертывающихся в рамках деятельности и мышления по программированию.

Б.С. Грязнов: Этот перечень типов знаний носит конструктивно-дедуктивный или эмпирический характер?

В принципе, число типов знаний неопределенно, ибо сама типология является технической конструкцией. Поэтому я перечисляю сейчас лишь те типы знаний, которые мы выделили и зафиксировали эмпирически. Ясно, что дальнейшая работа в области типологии будет менять методы выделения и систематизации типов знаний, а вместе с тем и число их. Но дело здесь не в числе типов знаний тем более, что я говорю именно о типологии, а не о классификации, а в утверждении крайне важного принципа, что эпистемология должна строиться не на понятии знания, а на типологической таблице знаний.

Если мы к тому же примем во внимание то, что я говорил чуть раньше о траекториях жизни знаний и о тех процессах и процедурах мышления и деятельности, которые фиксируются в формах знания, то поймем, что я, говоря о типах знаний, фиксирую тем самым разные типы организации процессов в мышлении и деятельности.

Б.С. Грязнов: Вы не могли бы привести какие-то примеры?

Сколько угодно тем более, что они неоднократно публиковались. Один из наиболее характерных примеров знания определенного типа это так называемое «практико-методическое знание», специфичное для древнеегипетской преднаучной культуры: «делай так: измерь бок; делай так: измерь второй бок; делай так: сложи их вместе и возьми половину...» и т.д.

Совсем иными будут форма и содержание основной массы знаний из «Начал» Евклида. Мы называем их «конструктивно-техническими знаниями». Но в «Началах» не будет естественнонаучных законов, характерных для послегалилеевского времени.

Наш анализ показал среди прочего, что практико-методические знания центрированы на операциях и процедурах нашей работы, конструктивно-технические знания на объекте, который рассматривается как конструкция, а естественнонаучные знания на процессуальном, естественно живущем объекте. Аналогично меняются форма знаний и то, что мы можем назвать их «модальностью»: практико-методические знания это предписания, а естественнонаучные это описания.

Точно так же у разных типов знаний различны способы включения их в практику. К примеру, научные знания принципиально не могут использоваться в практике их нужно переработать в другие виды и типы знаний. Но это очень сложный вопрос, который требует еще специального анализа и, в частности, уточнения понятия практики.

Этот пункт касается условий нашей работы. Тезисы, опубликованные в материалах этого совещания, отражают один аспект работы, проведенной мною совместно с П.Г. Щедровицким. В последние годы мне приходится постоянно программировать научные исследования в различных областях и сферах педагогики, социологии, дизайна, методологии и т.д. Нередко это выступает как задача спроектировать и спрограммировать научные исследования, обеспечивающие новую сферу деятельности.

Здесь нам приходится прежде всего проектировать новые научные предметы, новые онтологические картины, новые средства и методы, затем создавать программы и планы НИР и, наконец, распределять работы между НИИ и лабораториями. Это один из видов моей профессиональной работы в течение последних 15 лет. Это и значит, что я работаю как профессиональный методолог, более того, я думаю, что в будущем это будет достаточно стандартная и даже рядовая работа. Важно также подчеркнуть, что методологическая работа обслуживает оргуправленческую работу, но прежде всего в плане мышления и по содержанию.

И именно в контексте всего этого мне приходится разрабатывать «логику научного поиска», в частности логику проблематизации. И в этом же контексте я веду сейчас исследования мышления и мыслительной деятельности.

Я, следовательно, выступаю как социо- и культуро-техник в области мышления и рассматриваю само мышление с точки зрения этой позиции. А П.Г. Щедровицкий должен был рассмотреть его с другой точки зрения с точки зрения исполнителя определенных образцов и норм мышления. Эти две позиции и задавали ситуацию, в которую должны были войти программы. И именно через набор этих двух позиций мы и разрабатывали новую логику логику программирования (см. схему 9).

Рис. 9

Чтобы иметь возможность построить ее в качестве эффективного средства организации работ исполнителей, я должен был исследовать способы и формы мыслительной работы по программе; П.Г.Щедровицкий же должен был дать мне здесь чистый, не испорченный посторонними факторами материал.

Последнее предваряющее замечание касается языка, в котором я буду излагать весь материал. Это традиционный язык блок-схем, в котором обычно фиксируют результаты системного анализа. Это достаточно артикулированный, оперативный язык, у него есть своя особая логика; в каком-то смысле можно сказать, что он сам есть особая логика (но уже в другом смысле слова «логика», нежели раньше). Но это соответствует объявленному мною раньше принципу множественности существований всякого смыслового образования и поэтому не вызывает у нас никаких особых затруднений.

На этом я закончил все предваряющие замечания.

Как вы решаете проблемы внедрения производимых вами знаний и, в частности, программных?

Проблемы внедрения возникают, как правило, тогда, когда производятся никому не нужные знании, в том числе и самому производителю. Мы таких знаний не производим, а поэтому у нас нет проблем внедрения; как правило, мы создаем знания, необходимые нам самим и всем тем, кто хочет работать, как мы. Мы производим знания, делающие возможной определенную практику. Без этих знаний наши практики, как практики определенного типа, просто невозможны.

Если здесь больше нет вопросов, то я двинусь дальше и начну обсуждение самой техники программирования, более точно техники проблематизации в контексте программирования.

Первое обстоятельство, которое я хочу здесь подчеркнуть, это то, что речь идет не о научном поиске, а о процессах решения задач. И поэтому тема нашего доклада звучит так: «Проблемы и проблематизация в контексте программировании процессов решения задач».

Второе обстоятельство, на котором я вынужден остановиться: мы представили на совещание текст тезисов на 8 страницах и, естественно, были наказаны за это: редакторы просто механически отрезали вторую часть, и в результате в опубликованных материалах осталось лишь введение в тему проблем и проблематизации наши общие рассуждения о программировании. Поэтому мы вынуждены извиняться перед читателями теперь название тезисов явно не соответствует их содержанию: в тезисах обсуждается структура программирования, но ничего не осталось про проблемы и проблематизацию.

Третий момент касается форм организации нашей работы. Я уже сказал чуть раньше, что я должен был разрабатывать программу выполнения определенного задания, а П.Г. Щедровицкий должен был «играть» за выполняющего эту программу, и таким образом мы получали (или стремились получить) два текста из двух разных позиций, связанных друг с другом рефлексивно-кооперативным отношением «разработка программы исполнение программы». Это принципиальный момент (см. схему 10): как моя собственная работа в качестве разработчика, так и работа исполнителей определяются самой программой или замещающими ее представлениями.

Рис. 10

И это, простое на первый взгляд, соображение сразу же заставляет нас развертывать эту кооперативно-коммуникативную схему и вводить в нее еще дополнительные позиции: 1) исследователя (или исследователей); 2) оргпроектировщика, расставляющего исполнителей по определенным местам; 3) технологов, создающих технологии разработки программ и технологии использования программ, и, наконец, 4) методологов, разрабатывающих средства и методы этой работы.

В результате, Рис. 10 развертывается в более сложную многопозиционную схему (см. схему 11).

Рис. 11

И далее я буду вести весь разговор из позиции исследователя 3, т.е. из позиции внешнего по отношению ко всей этой работе исследователя, описывающего всю работу программирования и исполнения программ в интересах чистого познания. И с точки зрения этой позиции я постараюсь описать необходимые этапы и фазы процесса программирования. Первое, что здесь надо зафиксировать, это то, что в планах ГКНТ стоят определенные темы исследований и соответственно этим темам формулируются задания на научно-технические исследования и разработки. Следовательно, в схему 11 мы еще должны добавить фигуру заказчика, спускающего вниз, в систему программирования, тему и задание на НИР. Кто формулирует эти темы-задания, как он это делает и из каких основаниях это, как правило, неизвестно. Никакого специального органа, обеспечивавшего эту работу, нет, и поэтому эти темы в большинстве случаев появляются совершенно случайно. Но и в тех случаях, когда есть определенный автор предложения, вошедшего в план ГКНТ, в ходе согласований, увязок, соединений, отождествлений и т.п., проведенных при дальнейшем обсуждении его и фиксации в государственном плане, черты авторства, а вместе с тем и ситуационной осмысленности совершенно стираются, и остается там в большинстве случаев нечто совершенно несуразное и уже никому не понятное ни авторам, ни чиновникам ГКНТ. И спрашивать их о смысле темы дело совершенно несуразное. Я говорю все это только для одного чтобы зафиксировать, что каждая тема-задание, извлекаемая из государственного плана, еще должна быть специально проинтерпретирована и переработана. И это достигается в ходе специальной работы по тематизации (см. схему 12).

...