Рефлексивные механизмы социокультурной динамики понимания

Ранний постмодернистский радикализм был смягчён последними версиями постмодерна, в которых понимание снова рассматривается как реконструкция имманентного смысла текста. В отечественной семиотике подобное «прочтение» понимания связано с именами М. М. Бахтина и Ю. М. Лотмана, в западной традиции - с именами К.-О. Апеля и Ю. Хабермаса. Реконструируя идею трансцендентальности, К.-О. Апель предпочитает не ссылаться на человеческий разум, как это делал И. Кант, и не отделяет мышление от языка. Язык не только «дом бытия», но в актах речи часть человеческого организма, что переодевает, драпирует мысль, не искажая, но подчёркивая её прагматическую жизненную значимость. Отвергая мысль Л. Витгенштейна о непреодолимом плюрализме языковых игр: человек без особого труда может переходить с одного языка на другой, - К.-О. Апель трактует языковую игру как субъект-субъектную коммуникацию, участники которой включены в текстуальные отношения друг с другом.

Постмодернизм и постаналитическая философия доказывают безрезультатность попыток понимания самого себя вне восполнения пониманием другого, взаимопониманием. Это восполнение не есть простое повторение прежнего исторического понимания. Современная философия преодолела «наивные допущения» немецкого идеализма и предполагает, что понимание текста может выходить за пределы субъективного замысла автора, что возможны рефлексивные акты, которые не превращают в предмет то, на что они направлены, что философия изначально имеет прагматическое, а значит, ценностное содержание.

Вторая глава «Понимание и рефлексия в системе мыслительной деятельности» посвящена определению специфики понимания и мышления как ассимилирующих друг друга систем мыслительной деятельности с целью выявления и описания механизмов, связывающих обе феноменальности понимания в единый социокультурный и ментальный феномен. Социальная практика рассматривается как поле предпонимания, в котором человек рождается как разумное понимающее существо.

В § 1. «Деятельностный характер мышления» обосновываются основные положения объективной онтологии сознания, раскрываются необходимые условия существования системы мыслительной деятельности (системы с рефлексией).

Проблема, кажущаяся неразрешимой при построении объективной онтологии сознания, состоит в потере самого феномена субъективности сознания, когда мы не можем найти ему место в онтологии, традиционно формулируемой от третьего лица, с позиции наблюдателя. В одном случае, сознание представляется в виде изолированной комнаты, доступ в которую исключительная привилегия субъекта. В другом - постулируется человеческая неспособность наблюдать собственную субъективность, ибо любое наблюдение, которое мы предпринимаем, само является тем, что предполагалось наблюдать. Наконец, сознание, а вместе с ним и его субъективность, элиминируется как таковое: сознание, как «отсутствие реального присутствия», замыкается в границах рассказа о сознании.

Названные трудности приводят американского философа Дж. Сёрла к выводу о том, что «ментальное состояние сознания есть просто обычная биологическая, то есть физическая, черта мозга» Сёрл Дж. Открывая сознание заново / Джон Сёрл. - М.: Идея-Пресс, 2002. - С. 34.. Сознание человека описывается им так, как если бы оно могло возникнуть и существовать вне социокультурной среды, практического поля предпонимания. Человеческое сознание субъективно, утверждает Дж. Сёрл, забывая при этом, что не всё сознание субъективно. Мышление осуществляется в языке, объективном и не зависящем от ментальных состояний субъекта. Будучи субъективно человеческим, мышление, как правило, объективировано в действии и языке - именно к такому выводу подводит Дж. Сёрл, но не делает его, поскольку ограничивается категориями «ментального» и «физического».

В действительности мы не можем уйти от вопроса о том, что мир содержит субъективные ментальные состояния других живых организмов. Сознание это не только отношение к действительности, но и отношение в действительности. Отношение другого «я» к моему «я» выступает как условие моего существования. Вместе с тем субъективные ментальные сознания других людей не даны непосредственно; они могут быть проявлены в том или ином поведении индивидов, а могут быть и не проявлены вовсе. С материалистической точки зрения, мир объективен, в отличие от человеческого сознания, которое в некоторых своих состояниях субъективно. Ошибка Дж. Сёрла в том, что он отстаивает субъективность сознания как такового.

Сознание субъективно и интерсубъективно одновременно. Будучи объективным социокультурным феноменом, понимание находится на границе между миром внешнего (экстериоризованного) и миром внутреннего (интериоризованного). Это грань проникновения мира внутреннего, субъективного, в мир внешний, объективный. Но это также и точка обратного перехода, когда внешний мир становится внутренним, строится в феноменальном, символическом пространстве мыслящего «я». Первый переход осуществляется как объективация субъективного содержания мыслительной деятельности, второй - как идентификация субъекта с объективно данным ему культурой смысловым содержанием внешней предметной деятельности.

Понимание, а значит, и сознание, феноменологически присутствует между нашими головами. Понимание, если оно состоялось, есть объективно наблюдаемый социокультурный феномен идентификации мыслительной деятельности разных субъектов, субъективность которых при этом не имеет значения, ведь субъектом понимания являются и адресант и адресат сообщения. Топология социокультурной феноменальности понимания может быть задана герменевтическим кругом, тогда как топология ментальной феноменальности понимания - кольцом Мёбиуса. Сводя материальное к физическому, а социальное к биологическому, Дж. Сёрл и другие субъективисты не видят, что средства мыслительной деятельности - тот концептуальный каркас, при помощи которого они вообще могут теоретизировать, - собственно говоря, не принадлежат индивидуальному сознанию.

Интерсубъективное устройство сознания - надындивидуальный механизм всего, что мыслится индивидуально, - становится очевидным, если воспользоваться категорией мыслительной деятельности. Значимость этого понятия для объяснения ментальной феноменальности понимания определяется двумя наиболее важными его признаками. Во-первых, именно в нём фиксируется деятельностный, целеориентированный характер мышления, направленного на понимание содержания знаковой формы. В понимании, как среде и продукте мыслительной деятельности субъекта, знаковая форма «уходит в основание» и высвечивается содержащийся в ней смысл. Во-вторых, деятельность субъекта объективирует генерализированную психику индивида и, прежде всего, главный ментальный феномен - сознание, а значит, представляет собой мыслительную деятельность, выстраиваемую в плоскостях оперирования с идеальным содержанием знаковой формы и с окружающей предметной действительностью. Необходимыми условиями существования системы мыслительной деятельности (системы с рефлексией) являются: (1) субъект действия должен обладать сознанием, быть, а не казаться мыслящим существом, (2) субъект не просто участвует в деятельности, но понимает выполняемый порядок действий, (3) рефлексивный субъект осуществляет сознательное волевое интенциальное действие по направлению к достижению поставленной цели.

В § 2. «Понимание как целостный коммуникативный феномен» понимание рассматривается как событие интерсубъективного общения, в котором конструируется отношение субъекта к обществу и истории, к себе самому и возможностям мышления.

Мышление человека принадлежит социокультурному пространству, в котором человек реализуется как мыслящее существо. В этом пространстве человеческое мышление организовано как коммуникативная система - дискретная система кодирования и образования текстов, слагающихся как линейные цепочки соединённых сегментов. Понимание - единственно возможное для мышления социокультурное и одновременно ментальное пространство смыслов (значений), в котором реализуется n-мерная семантика текста. Текст представляет собой отдельное, замкнутое семиотическое образование, имеющее целостный, нерасчленимый смысл и целостную, нерасчленимую функцию обозначения этого смысла.

Мышление исчисляет смыслы путём оперирования со знаковыми формами, то есть следует образцам деятельности, задающим определённые правила. Понимание же вообще не может быть схвачено как сознание чего-то, поддающегося исчислению, и здесь мы имеем дело с двумя разноустроенными системами сознания - пониманием и мышлением. Пространство понимания - это область интерсубъективного, где одновременно в сообщении, событии, в переплетении, взаимодействии, перекличке, в символических корреспонденциях открывается действительное. Понимание всякий раз выступает как целостный коммуникативный акт: событие, происшедшее в поле структурного напряжения между двумя коммуникативными системами текстов «Я - ОН» и «Я - Я». Наступление понимания означает, что текст, с которым оперировало мышление, превратился в отдельное «большое слово» с общим единым смыслом (значением) и субъект сообщил его самому себе или другому. Сообщение другому обуславливает включение в совместную с ним мыслительную и предметную деятельность; сообщение самому себе - преодоление глупости, или того, что думается само по себе, автоматически, когда естественный язык становится привычным настолько, что смыслы и значения слов стираются в обыденном словоупотреблении.

В § 3. «Предпонимание и социальные эстафеты», исходя из двойной феноменальности понимания как объективно существующего социокультурного феномена и субъективного феномена человеческой ментальности, а также основываясь на деятельностной онтологии социальности, обе феноменальности понимания сводятся к общей основе - дискурсивной практике, в которой индивидуальная и коллективная мыслительная и предметная деятельность сплетена с соответствующим словоупотреблением.

Одним из фундаментальных тезисов герменевтики является утверждение о том, что понимание и согласие первичны по отношению к непониманию: для того чтобы воссоздать разрушенное понимание, нужно этим пониманием располагать. Другой тезис состоит в том, что понимание - явление языковое. Между этими двумя положениями нет интервала. Можно показать, как всякое непонимание сказывается в речи-говорении и предметной деятельности, конституирующей его. Система языка будет первичной по отношению к речи, поле предпонимания - к мыслительной деятельности индивида. В этих целях воспользуемся различением лингвистических и экстралингвистических эстафет, предложенным М. А. Розовым.

Вводя и применяя в своей деятельности те или иные понятия, каждый человек с необходимостью реализует, по крайней мере, две традиции: традицию именования и традицию предметной деятельности с тем, что именуется таким образом. Будем считать, что механизмом жизни традиции именования являются лингвистические эстафеты - социальные эстафеты, передающие опыт именования путём копирования образцов деятельности по означиванию и называнию. Они несут от человека к человеку опыт правильного употребления имени. Наряду с традицией словоупотребления мы реализуем и другую традицию - традицию практического оперирования с объектами, именуемыми таким образом. Будем считать, что механизмом существования этой традиции являются экстралингвистические эстафеты, несущие от человека к человеку опыт оперирования уже не словами, а самими материальными объектами.

Социальные эстафеты представляют собой исходный механизм социальной памяти, заключающийся в воспроизведении непосредственно демонстрируемых образцов. Лингвистические и экстралингвистические эстафеты, как правило, сопряжены, то есть одна порождает другую. В «Философских исследованиях» Л. Витгенштейна сопряжённость этих двух традиций получила определение «языковой игры» - целого, состоящего из языка и тех видов деятельности, с которыми он сплетён. Как показал М. А. Розов, путём рефлексивно-симметричных преобразований экстралингвистические нормы легко «перекачиваются» в лингвистические: всё, что является нормой практической работы с материальным объектом, превращается в нормы словоупотребления. Поэтому, научившись по-новому практически оперировать с материальным объектом, мы можем эту же операцию использовать как диагностическую, на основании которой мы этот объект сумеем определённым образом называть. В этом случае изменится смысл слова, обозначающего объект: слово обретёт новое содержание.

По причине отмеченного перехода содержания образцов из экстралингвистических эстафет в лингвистические, содержание понятия включает в себя всю полноту возможностей оперирования с объектами, обозначенными этим понятием. Отсюда можно понять механизм развития содержания понятий при наращивании масштабов практического оперирования с объектами и одновременно механизм обогащения языка, наполнения старых слов новыми смыслами. Кроме того, лингвистические и экстралингвистические эстафеты обладают свойством дополнительности двух своих сторон - содержания и механизма. По мере уточнения одной из сторон другая претерпевает всё большую утрату определённости. Если мы абсолютно чётко фиксируем содержание эстафеты, мы теряем возможность её воспроизвести. Если же мы находим того, кто воспроизвёл «некий» образец, то лишаемся возможности дать точное описание образца. Если мы сами воспроизводим некий образец, мы не можем претендовать на то, что делаем это «правильно». Либо механизм - либо содержание. Либо мы воспроизводим образец и тогда реализуем механизм социальной эстафеты - либо мы точно определяем образец и таким образом фиксируем содержание транслирующей его эстафеты, лишаясь возможности его непосредственного воспроизведения.

В третьей главе «Дискурсивные и недискурсивные практики понимания: понимание в коммуникативной среде» понимание исследуется как феномен сообщаемости смысла в системах коммуникации и автокоммуникации, конституирующих ментальность субъекта и «волновую» природу существования смыслов и значений. Проведённый логико-гносеологический анализ и философско-методологическое описание дорефлексивных, нерефлексивных и рефлексивных механизмов социокультурной динамики понимания позволяет выявить основные типологические причины непонимания между субъектами коммуникации, предметной и мыслительной деятельности.

Неотъемлемыми элементами системы мыслительной деятельности, согласно базовой модели Г. П. Щедровицкого Щедровицкий Г. П. Схема мыследеятельности - системно-структурное строение, смысл и содержание / Г. П. Щедровицкий // Избранные труды. - М.: Школа Культурной Политики, 1995. - С. 281-298., являются относительно автономные пояса коллективного мыследействования, мысли-коммуникации и чистого мышления, а также объединяющие их в одно системное целое процессы понимания и рефлексии. Пояса чистого мышления и мысли-коммуникации рассматриваются нами как системы автокоммуникации и коммуникации с другим. Нацеливая социального субъекта на достижение общезначимого результата, понимание и рефлексия обуславливают включённость индивидуальной мыслительной деятельности в коллективную. Процессы понимания - это процессы декодирования сложной последовательности мыслительных, рефлексивных и предметных фиксаций опыта мыслительной деятельности. Как и понимание, процессы рефлексии охватывают все три пояса мыслительной деятельности. Для того чтобы достичь согласованности действий, совокупная мыслительная деятельность коллектива неоднократно сдвигается по «рефлексивным вертикалям».

Изучение автономного пояса или процесса отдельно от системного целого мыслительной деятельности, вне его функции в мыследеятельности не может привести к успеху. Процессы, ведущие к пониманию, могут быть исследуемы путём системной фокусировки и системной редукции базовой модели мыслительной деятельности к различным производным системам с тем, чтобы наиболее полно выявить возможности понимания. Сфокусировавшись на феномене понимания как предмете исследования, мы редуцируем базовую модель мыслительной деятельности к нескольким типам, в которых будут зафиксированы наиболее общие и значимые характеристики понимания как ментального и социокультурного феномена. Сопряжённость процессов понимания и рефлексии в мыслительных действиях сопоставления и отнесения определяет нашу фокусировку на следующих типах систем мыслительной деятельности, целостность которых обуславливается: (1) исключительно только за счёт понимания в отсутствии рефлексивных процессов, (2) преимущественно за счёт понимания без участия рефлексивных процессов, (3) за счёт понимания, возникающего только благодаря рефлексивным процессам.

В § 1. «Дорефлексивное понимание и понимание воли» предметом изучения становятся дорефлексивные механизмы понимания воли, а также непонимание как феномен неисполнения воли. Система мыслительной деятельности редуцируется нами к такому типу, в котором отсутствуют процессы рефлексии со стороны адресата сообщения. Понимание, приписываемое адресату, с таким же успехом может быть истолковано как проявление в его поведении выразительных реакций, инстинктов или рефлексов. Тем не менее, подобная редукция имеет право на существование, ведь коммуникация действительна на уровне индивидуальной мыслительной деятельности адресанта и вызывает сомнение, только будучи принята в качестве коллективной. Что считается объективированным при понимании в данной ситуации? Воля адресанта, составляющая смысл сообщения. Для этого адресант использует знаковую систему, знаки которой, как он полагает, могут быть понятны адресату. Таким образом, дорефлексивное понимание есть присвоение смысла знака вне понимания знаковой системы, то есть исполнение воли. В то время как сама знаковая система существует благодаря рефлексивному адресанту, исполнение смысла какой-то части множества знаков может быть осуществлено в отсутствии рефлексивных процессов у адресата сообщения. Это и фиксирует тот факт, что сообщение смысла состоялось. Насколько исполнение приказа обозначает его понимание, настолько дорефлексивное присвоение смысла знака вправе быть названо пониманием.

Достижение понимания в коммуникации с нерефлексивным субъектом означает, что мы умеем осуществлять совместную деятельность, а именно: мы задаём потоки смыслов, отдавая приказы и распоряжения, нерефлексивный субъект выполняет их с точностью, как было задумано. Единственным языковым средством дорефлексивного понимания является агрессивность сферы собственных имён. Дорефлексивному субъекту доступны некоторые образцы речевой деятельности, но не доступен язык: он уже включён в совместную мыслительную деятельность, однако его сознание лишено определяемых им самим психических состояний, лишено рефлексии. Знание и понимание приписывается ему рефлексивным субъектом смысла и власти. Собственно человеческий язык, как знаковая система, ему не доступен. Понимая, дорефлексивный субъект отождествляет знак с обозначаемым предметом. Его «язык» это некоторое количество знаков (слов, жестов, выразительных реакций), с которыми он умеет обходиться правильным образом. Семантическая ограниченность его действий обусловлена крайней бедностью синтактики присваиваемых им смыслов - это преимущественно приказы и дрессура их выполнения.

Принципиально новый механизм понимания возникает с отделением слова от вещи и пробуждением рефлексии, что происходит в результате обучения потенциально способного к рефлексии существа - «ребёнка с невысказанным смыслом», «человека без свойств», социального субъекта с «запретом на мышление». Цель обучения состоит в том, чтобы изначально существующий в предпонимании нерефлексивный субъект начал экспериментировать с лингвистическим словоупотреблением и экстралингвистическим действием. Открывая возможности рефлексивного выхода в семантическое и синтаксическое богатство вербального языка и сопряжённой с ним деятельности, языковая игра нейтрализует агрессивность сферы собственных имён, имеющей тенденцию к безграничному расширению. Без этого свободного ограничения сознанием самого себя, качественно меняющего смысл и референцию знака, язык не может состояться и функционировать, как знаковая система, ни в индивидуальной, ни в коллективной мыслительной деятельности.

Самосознание, не данное изначально, формируется постепенно, по мере того как субъект с помощью слова научается понимать самого себя. Понимание самого себя возможно в разной мере. На ранней стадии развития ребёнок понимает себя чрезвычайно мало только в той мере, чтобы правильно пользоваться личными местоимениями. Так же и социальная группа, которая только научилась говорить о себе «мы», ещё очень мало вкладывает в осознание факта самоидентификации. На этой стадии ребёнок полагает всё, не являющееся его «я», принадлежащим миру. Он гипостазирует смысл усваиваемых понятий, наделяет их самостоятельным существованием. Взаимная связь понятий, принадлежность их к одной и той же знаковой системе делают понятие одним из основных средств систематизации и познания внешнего мира, а также основным средством понимания другого, языковым средством присвоения исторически сложившегося социального опыта рефлексивным субъектом.

В § 2. «Нерефлексивное понимание и гипостазирование языка» рассмотрены такие возможности языкового мышления, как гипостазирование объектов науки и конкретно-всеобщих понятий, нерефлексивные механизмы объективации смысла, а также типология непонимания в пространстве гипостазированного языка.

Для решения поставленных задач наиболее важны следующие положения: (1) знаковая система является результатом абстрагирования множества конкретных видов деятельности в качестве образца поведения, (2) только в контексте всего универсума образцов отдельный образец задаёт поле возможных реализаций, (3) поле предпонимания структурировано как текст, как социальная память, хранящая опыт жизни предшествующих поколений. Благодаря этой теоретической основе мы можем говорить о двух традициях понимания текста, которые, в одном случае, гипостазируют понятие, а в другом - рефлексивно объективируют его смысл. Различие между ними это различие типов рациональности - рациональности классической, с одной стороны, и рациональности неклассической и постнеклассической, с другой.

Классический тип рациональности акцентирует внимание только на объекте и выносит за скобки всё, что относится к субъекту и средствам деятельности. Тем самым этот тип рациональности целиком погружён в гипостазированное созерцание сущности предмета, оставляя за скобками всё его человеческое содержание. Неклассическая рациональность основывается на идее относительности объекта к средствам и операциям деятельности. Выявление, описание и экспликация этих средств и операций выступает условием получения истинного знания об объекте. Постнеклассическая рациональность соотносит знания об объекте не только со средствами, но и с ценностно-целевыми структурами деятельности. Знание, содержащее ценностные установки, не может существовать вне культурно заданных приоритетов, культур-интентумов; истина оказывается историчной.

Так, вводя и применяя в своей деятельности понятие естественного объекта, учёный-натуралист реализует традиции правильного именования и оперирования с объектами, именуемыми естественными. Это лингвистическая эстафета, несущая опыт словоупотребления, и экстралингвистическая, несущая опыт предметного оперирования с естественными объектами. Вербализуя лингвистическую эстафету, учёный формулирует правила употребления этого словосочетания, как то: «Естественным объектом следует называть объекты природы, возникшие в силу естественных причин без участия человека», - и раскрывает тем самым содержание понятия «естественный объект». Учёный излагает правила референции, то есть поиска, диагностики тех объектов, которые могут быть так названы. В формулировке типа «естественный объект - это почва, лес, луг, минерал» он выстраивает совокупность объектов-референтов, к которым следует, по его мнению, относить это понятие и тем самым задаёт конкретные образцы естественных объектов, образующие объём данного понятия.

Гипостазировать обозначает приписывать отвлечённым понятиям самостоятельное существование, рассматривать общие свойства, отношения и качества как самостоятельно существующие объекты. Гипостазирование понятия естественного объекта выражается в его «овеществлении» и отождествлении с тем, что учёный привык считать данным ему природой объектом исследования. Это такой процесс воспроизводства знания, когда учёный всё, что составляет знание о естественном объекте, перемещает в содержание понятия «естественный объект» и мыслит его тождественным тому, что о нём знает.

Мыслящее «я» гипостазируется всякий раз, когда мысль наделяется независимым, субстанциальным существованием - объективным или субъективным. В этом случае гипостазируется уже не объект, а субъект деятельности. Именно так в историко-философской литературе по традиции понимается картезианское «Мыслю, следовательно, существую». Вместе с тем, не овладев навыком метафизического гипостазирования собственной сущности, человек не становится рефлексирующим, субъект действия - субъектом деятельности. Гипостазируя самого себя, человек противопоставляет миру необходимости свою свободу. Для того чтобы эта сущность - свобода - заговорила на родном ему языке, сознание должно отделить себя от остального мира, обнаружив это в мышлении как механизме самоограничения. Механизм естественного опредмечивания мыслящего «я» работает задолго до того, как человек научится абстрагировать осуществляемую им способность к мышлению. И хотя такого рода опредмечивание субъекта приводит к последующему распредмечиванию, гипостазирование - к возникновению рефлексии и дальнейшему переосмыслению стихийно присвоенных знаний и представлений, механизм самого гипостазирования настолько прост и очевиден, что остаётся за «кулисами» сознания, самоустраняется из поля зрения рефлексивного субъекта.

Негативное определение понимания как снятия непонимания может быть использовано в инструментальных целях, в качестве шага на пути от феноменологии понимания к построению объективной онтологии сознания. Такое определение требует описания некоторых наиболее типичных методологических «склеек» в реализации образцов деятельности и поведения, возникающих при непонимании. Если «склейки» не снимаются, о понимании не может быть речи; если склейки преодолеваются, мы начинаем понимать и, как следствие, присваиваем некоторое объективное содержание. В пространстве гипостазированного языка наиболее распространёнными «склейками» являются подмена смысла субъективным переживанием и подмена понимания пересказом. Непонимание, фиксируемое в пространстве гипостазированного языка как феномен несогласия в лингвистических эстафетах означивания и называния и экстралингвистических эстафетах предметного действия, преодолевается проведением рефлексии.

Нерефлексивные механизмы объективации смысла могут быть описаны как механизмы гипостазированной конкретизации и гипостазированного абстрагирования. Свобода мышления не может быть реализована вне бесчисленных возможностей интерпретации в постоянно изменяющейся социокультурной среде. Рефлексивным или нерефлексивным образом мышление объективирует смысл ситуации из связей и взаимозависимостей текста сообщения и ситуации деятельности. Однако для того чтобы поместить «смысловое пятно» текста в разные контексты его прочтения, мышление поначалу ограничивает, выделяет понимаемый текст из окружающего контекста, извлекает акт деятельности из дискурсивной практики. Делается это посредством гипостазирования значения текста или акта деятельности, смысл которых привязывается к набору уже понимаемых сущностей без рефлексивного выхода в пространство языковых новообразований. В «Логике исследования» К. Поппер сравнивает современную исследовательскую науку с сетью, которую мы раскидываем, для того чтобы поймать в неё «мир», рационализировать его, прояснить и им овладеть. Гипостазируя мы делаем ячейки этой сети всё более тесными.

Языковыми средствами гипостазированной конкретизации служат определённые артикли нарицательных существительных (англ. the, нем. der, die, das, франц. la, le, les и др.), притяжательные и указательные местоимения (мой, её, их, этот). Конечно, сам по себе артикль или местоимение недостаточны для того, чтобы гипостазировать смысл: они, скорее, являются указателями гипостазированного отношения к предмету. Языковыми средствами гипостазированного абстрагирования служат неопределённые артикли (англ. a, нем. ein, eine, франц. un, une и др.), определения вида как таковой, вообще, сам по себе, собственные имена богов, демонов, идеальных предметов.

В § 3. «Рефлексивное понимание и объективация смысла» решается задача описания понимания как процедуры, имманентно присущей всем формам познания и свидетельствующей о единстве науки, раскрываются основные языковые средства рефлексивного понимания.

Нацеленная на производство знаний, научная деятельность осуществляется в объективирующей установке. Означает ли это, что наука не в состоянии преодолеть натурализм, избежать гипостазирования конструируемых ею понятий? Часть наук уже на стадии наработки эмпирических данных сталкивается с герменевтическими проблемами, что позволяет говорить о проблеме «двойной герменевтики» - герменевтическом измерении получающего опытную проверку теоретического знания и самого факта опытной проверяемости.

Смена объективирующей установки на перформативную не панацея от натурализма. Попытка Дж. Сёрла обосновать субъективную онтологию сознания, а вместе с ней возможность теоретизирования от первого лица имеет следствием ещё менее «благородный» натурализм, чем тот, который, казалось, был уже преодолён. Натуралистическое гипостазирование не «чувствительно» к установке субъекта коммуникации: понимание лишь тогда может называться пониманием, когда возникает как у первого - говорящего - лица, так и у слушающего, воспринимающего его третьего лица, находящегося в объективирующей установке. Между тем гипостазирования возможно избежать, если интерпретатор займёт рефлексивную позицию. Рефлексивный субъект сознаёт, что оперирует не смыслами, якобы данными ему как они есть, но знаниями о смыслах, конструируемыми в ситуации деятельности, в которой он играет роль теоретика или методолога.

Учёный не может отказаться от объективирующей установки, не рискуя быть уличённым в субъективизме. В случае классического рационализма он объективирует гипостазированные смыслы, наделённые самостоятельным и, по его мнению, независимым от исследования существованием. В случае неклассического и постнеклассического рационализма учёный приходит к осознанию, что имеет дело не с реальностью самой по себе, а с актами мыслительной и предметной деятельности, направленной на получение знания. Рефлексия позволяет учёному увидеть как принципиальную невозможность путём истолкования отделить означаемый смысл от означающего текста, так и фатальную несамотождественность смысла текста по мере того, как текст перечитывается и переосмысливается заново. Включая текстуальность в текст, рефлексивный субъект тем самым избегает гипостазирования смысла. Интерпретация знаковой формы, понимание ситуации деятельности рассматривается им как одно из возможных «прочтений», обусловленное методами, средствами и задачами, выбранными в связи с целью исследования.

Объективация смысла текста и цели деятельности, осуществляемая в рефлексивной позиции, называется нами рефлексивной. Она отличается от гипотетической установки перформативных высказываний первого лица направленностью на объективный результат. В то же время рефлексивная объективация имеет преимущества, свойственные перформативной установке: она допускает возможность варьирования смыслом сообщения в зависимости от контекста мыслительной и предметной деятельности и коммуникации.

Благодаря рефлексивной объективации смысла мы достигаем более глубокого понимания как физических, так и метафизических проблем. Философская проблематика вообще вся выстраивается в конструктивном поле рефлексивного осмысления. Однако и в научном исследовании выводы, не осмысливающие наблюдаемую эмпирическую закономерность, а лишь констатирующие её, не представляют теоретической ценности. Для того чтобы разобраться в действительном, необходим рефлексивный выход в пространство возможного, или мысленный эксперимент. Для того чтобы «открыть» закон учёный-теоретик, подобно метафизику, должен совершить выход в семиотическое пространство с отсутствующим предметным значением - референтом, к которому можно было бы отнести производимый в ходе идеального экспериментирования смысл. Наука начинается с недоверия к выводам, базирующимся на непосредственном наблюдении. Об этом свидетельствует масса открытий, сделанных со времён Галилея и Ньютона. Учёный, оставаясь в объективирующей установке, что называется, видит не глазами, а умом. Предметные референты остаются теми же - «солнце всходит и заходит» - и всё же не теми: меняется знание о происходящем, меняется смысловая картина действительности - «планета вращается вокруг своей оси».

Рефлексивная объективация конструирует смысл. Находясь в рефлексивной позиции, мы обнаруживаем, что не существует смысла как такового, предзаданного пониманию. Смысл конструируется в каждом акте понимания как знание о содержании сообщения, знание о смысле предметной и коммуникативной ситуации. Это знание выступает в качестве средства, при помощи которого возможно достичь понимания. Теорема Пифагора, эффект Доплера или преобразования Лоренца имеют смысл ровно настолько, насколько объективно знание их содержания. Допустим, мы обнаружили ошибку в преобразованиях Лоренца. Тот факт, что сообщение имеет одинаковое прочтение, сколько бы и кто его не читал, конституирует смысл как прагматически-значимый инвариантный остаток понимания. Знание об ошибочности содержания отнюдь не фальсифицирует осмысленность сообщения; просто теперь мы знаем, что этому сообщению в действительности ничего не соответствует (или соответствует нечто другое). Если мы сходимся в этом понимании, изменяется наше знание о смысле преобразований Лоренца - смысле, не существующем нигде помимо или вне нашего понимания.

Типология непонимания в пространстве рефлексивного понимания описывается на примерах подмены рефлексивной объективации гипостазированием, последовательно проведённой рефлексивной объективации - единичным актом рефлексии, распредмечивания - рефлексивной объективацией.

Языковыми средствами рефлексивного понимания служат риторические и стилистические тропы и фигуры. В параграфе рассмотрены отдельные случаи работы рефлексивных механизмов понимания с участием риторических фигур - метафоры, метонимии, синекдохи, иронии и оксюморона.

В заключении подведены итоги исследования, сформулированы выводы методологического, теоретического и конкретно-практического характера, имеющие непосредственное значение для историко-философского, философско-культурологического, гносеологического, эпистемологического и философско-научного познания.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ ИЗЛОЖЕНО В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ

Статьи в рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК РФ:

1. Соловьёв О. Б. О пространственно-временной инверсии интегратив-ного знания // Философия науки. - Новосибирск: ИФПР СО РАН, 2005. - № 3 (26). - С. 3-19, [0,8 п.л.];

2. Соловьёв О. Б. Замечания к построению объективной онтологии сознания // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия «Философия». - 2006. - Т. 4. - Вып. 1. - С. 38-45, [0,6 п.л.];

3. Соловьёв О. Б. Объяснение в процедурах интерпретации // Философия образования. - Новосибирск: НМЦ ФО НГПУ, 2006. - № 2 (16). - С. 279-284, [0,5 п.л.];

4. Соловьёв О. Б. Научное познание и объективирующая установка // Философия образования. - Новосибирск: НИИ (УМЦ) ФО НГПУ, 2007. - № 3 (20). - С. 118-125, [0,5 п.л.];

5. Соловьёв О. Б. Историзм и антиисторизм социокультурной динамики понимания // Вестн. Ленинград. гос. ун-та им. А. С. Пушкина. Серия «Философия». - 2008. - № 1 (10). - С. 86-95, [0,55 п.л.];

6. Соловьёв О. Б. Понимание в коммуникативной среде // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия «Философия». - 2008. - Т. 6. - Вып. 2. - С. 12-19, [0,7 п.л.];

7. Соловьёв О. Б. Философско-лингвистические размышления о языковых средствах рефлексивного понимания // Вестник Москов. гос. обл. ун-та. Серия «Философские науки». - 2008. - № 3. - М.: Изд-во МГОУ. - С. 119-124, [0,5 п.л.];

8. Еганов Э. А., Соловьёв О. Б. Неклассические идеалы рациональности в науках о Земле // Философия науки. - Новосибирск: ИФПР СО РАН, 2008. - № 4 (39). - С. 112-122, [0,6 п.л.];

9. Соловьёв О. Б. Интенции понимания в социокультурной среде // Аспирантский вестник Поволжья. - 2008. - № 5-6. - С. 69-75, [0,6 п.л.];

10. Соловьёв О. Б. Языковые средства рефлексивного понимания // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия «Философия». - 2008. - Т. 6. - Вып. 3. - С. 39-44, [0,5 п.л.];

11. Соловьёв О. Б. Типология непонимания в коммуникативной среде // Вестн. Ленинград. гос. ун-та им. А. С. Пушкина. Серия «Философия». - 2009. - № 1 (25). - С. 80-88, [0,55 п.л.];

Монографии:

1. Розова С. С., Соловьёв О. Б. Естественный объект в научном исследовании: Монография. - Новосибирск: НГУ, 2000. - 160 с., [10,0 п.л.];

2. Соловьёв О. Б. Понимание и культура: Монография. - Новосибирск: НГУЭУ, 2005. - 312 с., [19,5 п.л.];

3. Соловьёв О. Б. Понимание и мышление: Монография. - Новосибирск: НГУЭУ, 2007. - 278 с., [17,3 п.л.];

Статьи в сборниках научных трудов:

1. Соловьёв О. Б. Дидактика современного естествознания и генетическое классифицирование объектов // Человек, интеллект и образование: Сб. науч. тр. - Новосибирск: НГУ, 1995. - С. 143-158, [0,9 п.л.];

2. Соловьёв О. Б. Понятие естественного объекта в классификационных построениях // На пути к теории классификации: Сб. науч. тр. - Новосибирск: НГУ, 1995. - С. 154-190, [2,1 п.л.];

3. Соловьёв О. Б. Бытие естественнонаучного объекта в культуре // Теория социальных эстафет. Сб. науч. тр. - Новосибирск: НГУ, 1997. - С. 213-228, [1,0 п.л.];

4. Соловьёв О. Б. Реальная философия и современность // Проблема способа бытия объектов исследования в гуманитарных и естественных науках: Сб. науч. тр. - Новосибирск: НГУ, 2001. - С. 35-57, [1,4 п.л.];

5. Розова С. С., Соловьёв О. Б. Естественный объект глазами учёного и глазами философа науки // Проблема способа бытия объекта исследования как методологическая проблема: Сб. науч. тр. - Новосибирск: НГУ, 2002. - С. 125-150, [1,6 п.л.];

6. Розова С. С., Соловьёв О. Б. Понятие естественного объекта как решение проблемы способа бытия объекта исследования в естественных науках // Проблема способа бытия объекта исследования как методологическая проблема: Сб. науч. тр. - Новосибирск: НГУ, 2002. - С. 151-163, [0,8 п.л.];

7. Соловьёв О. Б. Категории природного и культурного в интегративных тенденциях знания // Научные записки НГАЭиУ. - Новосибирск: НГАЭиУ, 2003. - Вып. 4. - С. 14-19, [0,5 п.л.];

8. Соловьёв О. Б. Понимание и интенциональность // Научные записки НГУЭУ. - Новосибирск: НГУЭУ, 2004. - Вып. 3. - С. 5-8, [0,35 п.л.];

9. Соловьёв О. Б. Мышление в дилемме бытия и ничто // Научные записки НГУЭУ. - Новосибирск: НГУЭУ, 2005. - Вып. 3. - С. 30-34, [0,35 п.л.];

10. Соловьёв О. Б. Герменевтическое определение образования // Научные записки НГУЭУ. - Новосибирск: НГУЭУ, 2006. - Вып. 4. - С. 93-95, [0,5 п.л.];

11. Соловьёв О. Б. Дискурсивная практика понимания // Учитель и ученик: общение, понимание, диалог: Сб. статей. - Новосибирск: НГУ, 2006. - С. 106-113, [0,4 п.л.];

12. Соловьёв О. Б. Непонимание как феномен несогласия в пространстве языковой игры // Феномен несогласия в гуманитарных и естественных науках: Сб. науч. статей. - М.: Компания Спутник+, 2006. - С. 64-77, [0,7 п.л.];

13. Соловьёв О. Б. К вопросу о способе рефлексивного осмысления объекта исследования // Критика и семиотика. - Новосибирск: НГУ, 2007. - Вып. 11. - С. 93-108, [1,0 п.л.];

14. Розова С. С., Соловьёв О. Б. Предпонимание и социальные эстафеты // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия «Философия». - 2007. - Т. 5. - Вып. 1. - С. 27-34, [0,7 п.л.];

15. Соловьёв О. Б. Неопределённость: интенциональные и аспектуальные горизонты понимания // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия «Психология». - 2008. - Т. 2. - Вып. 1. - С. 63-67, [0,5 п.л.];

Статьи в материалах международных, всероссийских и региональных научных конференций:

1. Соловьёв О. Б. Топология социокультурного пространства понимания // Актуальные проблемы гуманитарных и социальных исследований в ХХI веке. Материалы региональной научной конференции молодых учёных Сибири в области гуманитарных и социальных наук. - Новосибирск: ИФПР СО РАН, НГУ, 2005. - С. 131-135, [0,25 п.л.];

2. Соловьёв О. Б. О прагматическом назначении понимания в образовании и науке // Модернизация российского образования: сб. ст. - Новосибирск: Изд-во НГТУ, 2005. - Т. XVII. - С. 401-406, [0,45 п.л.];

3. Соловьёв О. Б. Топология ментального пространства понимания // Человек в условиях неопределённости: Сб. материалов Всерос. конф. - Новосибирск: НГУ, 2006. - С. 11-23, [0,6 п.л.];

4. Соловьёв О. Б. Проблематика смысла в поэзии Серебряного века // Проблема смысла в философии и культуре русского Серебряного века. Вып. 14. Материалы Междунар. науч. конф. 2008 г. - Дрогобыч: Дрогобычский госуд. пед. ун-т им. Ивана Франко, 2008. - С. 317-325, [0,5 п.л.];

5. Соловьёв О. Б. Рефлексивные стратегии формирования личности в постиндустриальном обществе // Формирование профессиональной культуры специалистов XXI века в техническом университете. Ч. 3. Коммуникативные стратегии информационного общества: Труды 8-й Междунар. науч.-практ. конф. Кн. 2. - СПб.: Изд-во Политехн. ун-та, 2008. - С. 174-180, [0,35 п.л.].

Размещено на Allbest.ru