Размещено на http://www.allbest.ru/

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук

Русское неокантианство: теоретические истоки и исторические трансформации

Специальность 09.00.03 - история философии (философские науки)

На правах рукописи

Дмитриева Нина Анатольевна

Москва - 2007

Работа выполнена на кафедре философии факультета социологии, экономики и права Московского педагогического государственного университета

Научный консультант - доктор философских наук, профессор Муравьев Юрий Алексеевич

Официальные оппоненты:

доктор философских наук, профессор Белов Владимир Николаевич

доктор философских наук, профессор Кантор Владимир Карлович

доктор философских наук, профессор Сокулер Зинаида Александровна

Ведущая организация - Институт философии Российской академии наук

Защита состоится 17 сентября 2007 г. в ____ часов на заседании Диссертационного совета Д 212.154.06 при Московском педагогическом государственном университете по адресу:

119571, Москва, просп. Вернадского, д. 88, факультет социологии, экономики и права, кафедра философии, ауд. 818.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского педагогического государственного университета по адресу: 119882, Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1.

Автореферат разослан «___»_____________2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета В.В. Михайлов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. При общем взгляде на философский путь, пройденный двадцатым столетием, история неокантианства - единственного философского движения, которое, по свидетельству Ю.Хабермаса, к началу 1920-х годов снискало «мировое признание», - в сложном многоголосии философской мысли этого периода выглядит незавершенной и недосказанной.

Начало двадцатого века было ознаменовано бурным расцветом неокантианской философии, поскольку именно это «новое кантианство», обогащенное гегелевской диалектикой и полузабытым к середине XIX в. платонизмом, смогло, как тогда казалось, найти объяснение необыкновенному успеху естественных наук в Новейшее время и поднять само философствование на уровень строгой науки. Однако в 1920-х годах отношение к неокантианству изменилось. Встреча в Давосе Э. Кассирера и М. Хайдеггера отчетливо обозначила появление новой философской парадигмы - место философского рационализма и критицизма занял экзистенциалистский иррационализм и лингвоориентированная философия. Легко было бы предположить, что история неокантианства дописана и навсегда ушла в историю. Если бы не два обстоятельства.

Первое. В ходе историко-философских исследований, посвященных философским концепциям Хайдеггера, Гуссерля, Гадамера, Франкфуртской школы, все чаще обнаруживаются идейные повороты и сюжеты, уходящие своими корнями в неокантианство: от проблемы рационализации иррационального и ключевой роли языка в ее решении - до современных концепций интерсубъективного обоснования объективности знания, до формулирования принципов трансцендентальной философии интерсубъективности (К.-О. Апель, Ю. Хабермас). Идущая параллельным по отношению к неокантианству путем аналитическая философия с ее неослабевающим интересом к науке и попытками философского обоснования научного знания - философия, которая всегда, казалось бы, игнорировала неокантианский опыт решения эпистемологических проблем, - вдруг в конце 1960-х обратилась к Канту (Питер Ф. Строссон), что в 1970-х было выражено неокантианским лозунгом «Назад к Канту!» (М.С. Грам). Достигнутый уровень понимания социального и философского развития человечества в ХХ веке пока не позволяет раз навсегда обозначить ту ступень, которую заняло в этом развитии неокантианство, но позволяет поставить вопрос: почему критико-рационалистическая философская картина человека и мира, созданная неокантианцами, почти на столетие была забыта и как будто не оказала видимого влияния на философию ХХ века? Эта остановленная «на лету» философия сейчас возвращается со всей своей якобы архаичной проблематикой в актуалитет идейной жизни и философской мысли, приковывая к себе внимание многочисленных исследователей.

Второе. Обострившийся интерес к неокантианской проблематике закономерно привлек внимание к истории этого философского движения. И тогда оказалось, что этот феномен намного богаче, чем это до недавнего времени рисовалось большинству историков философии и культуры. Неокантианство получило распространение по всей толще философской рефлексии, формируя различные национальные неокантианские течения и придавая тем самым своему истоку - немецкому неокантианству - поистине мировое значение. Эта мысль, разумеется, до той поры будет нуждаться в доказательствах, пока не будет во всей полноте обрисовано историческое богатство, разнообразие и тонкая вариативность отдельных ответвлений неокантианства в европейской и мировой философской традиции. Ясно, что решение этой задачи требует огромной работы и больших исследовательских усилий: история мировой философии находится лишь в самом начале этого пути.

В свете сказанного совершенно по-новому предстает феномен русского неокантианства. В современном переосмыслении неокантианской истории и идей русскому варианту неокантианства принадлежит особое, но до сих пор нечетко обозначенное и не осознанное во всем его значении место. Прежние, традиционные приемы и классификации русского неокантианства впредь не могут быть адекватно использованы при анализе этого явления на русской почве: накопленные в ходе историко-философского исследования данные требуют специального изучения и создания новых объяснительных моделей. Этот уникальный феномен - русское неокантианство, некогда взращенное и взлелеянное неокантианскими схолархами, - со временем позволит переосмыслить идейную роль в современном мире как неокантианства в целом, так и, в первую очередь, - его Марбургской школы в качестве институционально и теоретически более «строгой» ветви неокантианского движения. Даже поверхностное знакомство с феноменами реального бытия неокантианской мысли в истории российского общества не только оставляет впечатление неосвоенного богатства, но и порождает множество острых исследовательских проблем: от проблемы определения феномена «русское неокантианство» - до вопроса о неокантианском контексте советской философии.

Степень разработанности проблемы. Исследователю немецкого неокантианства не приходится двигаться по целине: актуализация неокантианской проблематики в конце ХХ - начале XXI вв. выразилась в появлении большого числа историко-философских исследований, посвященных истории неокантианского движения. Вместе с тем оказалось, что это интеллектуальное движение вызывает не только историко-философский интерес, но обнаруживает неиссякший идейный потенциал в решении современных проблем научного, - в том числе, гуманитарного - познания, а также философии культуры, этики и эстетики.

Публикация и анализ ранее неизвестных текстов из архивов Г. Когена, П. Наторпа, Э. Кассирера, а также Г. Лотце, Г. Риккерта и Э. Ласка, предпринятая Х. Хольцхайем, Ю. Штольценбергом, Дж. Кройсом, В. Рекки, У. Зигом, М. Цанком, М. Феррари, К. Крайненом и др., способствует раскрытию и заполнению лакун не только в истории собственно неокантианства, но и в истории идей в целом; вводит в философский актуалитет забытые, некогда утраченные идеи и методические решения. Это, безусловно, влечет за собой необходимость корректировать существовавшие до сих пор представления об особенностях развития и функционирования неокантианских идей в философском дискурсе ХХ в. и позволяет обнаружить неисследованные аспекты неокантианства, способные стать предметом последующих исследований, - не только по истории неокантианства, но и для разработки современной теоретической философии во всем ее богатстве и разнообразии.

Отчасти именно потому современные западные исследования о неокантианстве и, прежде всего, немецкоязычные труды германских и итальянских специалистов затрагивают столь широкий спектр проблем. Это и обобщающие работы по истории неокантианства (К. Вухтерль, Кл. К. Кёнке, В. Флах, Х. Хольцхай, У. Зиг), и исследования, проблематизирующие различные аспекты построения неокантианской теории.

В работах, посвященных теоретическим проблемам неокантианства, в центре внимания исследователей - теория познания и науки марбургского неокантианства (Г. Эдель, В. Маркс, Кл. К. Кёнке, М. Джованелли) и развитие этой концепции в трудах «раннего» Э. Кассирера (М. Феррари) и В. Беньямина (А. Дойбер-Манковская); когеновское понятие «первоначала», (В. Флах, Х. Хольцхай, Ю. Штольценберг); рецепция в марбургском неокантианстве учений Платона (К.-Х. Лембек, Г. Эдель) и Гегеля (Х. Хольцхай, Ю. Штольценберг, К. Крамер, Р. Виль); проблема ценности в Баденской школе в целом (Д. Петцольд) и особенно в учении Риккерта (К. Крайнен, М. Хайнц); проблема системы и системности в неокантианской философии Марбургской (Г. Эдель, Р. Виль) и Баденской школы (К. Крайнен, А. Нуццо, К.В. Цайдлер).

В исследованиях практической философии неокантианства большое место занимает проблема религии в философии Г. Когена (Х. Хольцхай, У. Зиг, А.-К. Хаке, М. Цанк, Г. Пальмер, А. Пома, Э. Гамба, П. Фиорато, Р. Мунк) и его философии истории (П. Фьорато); культуры в учении баденского неокантианства (Э.В. Орт); рациональности в философии культуры Марбургской школы (У. Ренц, Х. Лёнс); «антропологического поворота» в марбургском неокантианстве (Э.В. Орт, М. Хинш, Х. Петцольд, М. Феррари); мировоззрения в учениях баденцев (З. Гриффьён); сущности и специфики социально-педагогических взглядов Наторпа (Н. Йегелька); философии права у марбуржцев (Кл. Мюллер, М. Пашер, Ст. Паульсон, П.А. Шмид, Ф.-Й. Вец).

Целый ряд работ современных исследователей посвящен проблеме эстетического у Когена (А. Пома, У. Ренц, С. Нахтсхайм), Наторпа (И. Кребс, С. Нахтсхайм, Ю. Штольценберг), Кона и Риккерта (С. Нахтсхайм).

Философские идеи «позднего» Наторпа также стали предметом пристального внимания исследователей: Ю. Штольценберга, К. фон Вольцогена, М. Феррари и др.

В последние годы обострилось внимание к неокантианству со стороны французских философов (И. Тома-Фожьель, Э. Дюфур, А. Лакс, Ж.-Ф. Губэ, А. Филоненко и др.) и в англо-американском философском сообществе (С. Люфт, Ст.Л. Паульсон, А. Ким, А. Нордман, А. Ричардсон, М. Фридман, С. Фишер, В. Клубак, Дж. М. Кройс, В. Дитрих, М. Хайдельбергер и др.).

До последнего времени в России неокантианцы оставались на периферии общего философского поиска. Одним их первых симптомов актуализации российский исследований о неокантианстве можно считать международную конференцию «Социальная память и власть» (Саратов, 2002), в рамках которой состоялось обсуждение отдельных аспектов учения Г. Когена (В.Н. Белов, Т.Б. Длугач, Г. Эдель, А. Пома, Х. Видебах, Э. Гамба) и некоторых моментов рецепции его взглядов в России (Л.Н. Столович). Предпринятое в течение последнего двадцатилетия переиздание основных работ баденских неокантианцев и работа по переводу ряда важнейших произведений Кассирера (под ред. С.Я. Левит) только в 2006 г. была отчасти дополнена переизданием некоторых дореволюционных работ Наторпа (под ред. В.А. Куренного). В.Н. Беловым готовится к изданию первый перевод на русский язык сочинений Когена. Прошедшее десятилетие было ознаменовано появлением обобщающих работ по истории марбургского неокантианства (В.Н. Белов); по проблеме рационализма и «наукоцентризма» (П.П. Гайденко), о понятии бесконечно-малого и о теоретической философии в целом (Т.Б. Длугач) в марбургском неокантианстве; о философии символических форм Кассирера (А.А. Кравченко, Ю.А. Муравьёв, К.А. Свасьян, М.Е. Соболева и др.), эстетической теории (Т.А. Акиндинова) и философии религии Когена (Б.Л. Губман, З.А. Сокулер), а также проблемам философии и методологии истории в Баденской школе (Б.В. Марков, Н.Е. Копосов), баденским категориям ценности и жизни (П.П. Гайденко, М.С. Каган, Л.А. Микешина, А.Н. Малинкин, В.Ю. Перов, Ю.В. Перов, Л.Н. Столович) и др.

Исследование истории и философии русского неокантианства долгое время шло по пути сбора фактического материала и поэтому носит в основном дескриптивный характер. Начало этому исследованию было положено западными славистами (М. Депперманн, С. Дорцвайлер, Р. Крамме, Б. Пуль, А.Д. Сиклари, Л.С. Флейшман, Х.-Б. Хардер) и некоторыми отечественными философами и филологами (В.Ф. Асмус, Т.Б. Длугач, В.Я. Беленчиков, А.В. Лавров). Они впервые обратили внимание на неокантианские сюжеты в произведениях А. Белого и Б.Л. Пастернака, обнаружили следы увлечения неокантианством в их теоретико-эстетических работах и положили начало историко-философского изучения рецепции неокантианства в русской культуре. Л.С. Флейшманом, Х.-Б. Хардером и С. Дорцвайлером были собраны и опубликованы философские рукописи Пастернака периода учебы в Московском и Марбургском университетах.

Изучение рецепции неокантианства в России в первой четверти ХХ в. началось в 1990-х годах и было ознаменовано появлением целого ряда историко-философских работ российских (А.И. Абрамов, Т.А. Акиндинова, М.В. Безродный, В.Н. Белов, Н.О. Бредихина, А.А. Ермичев, В.К. Кантор, А.Н. Малинкин, В.Л. Махлин, С.А. Ненашева, С.Н. Погодин, В.В. Сапов, С.А. Чернов) и западных (Т. Ботц-Борнштейн, А. Цинк, Дж. Уэст) исследователей, а также публикаций трудов из философских архивов некоторых русских неокантианцев - Б.П. Вышеславцева, С.И. Гессена, М.И. Кагана, Б. Кистяковского, Ф.А. Степуна, Б.А. Фохта, Б.В. Яковенко. Особенность большинства этих исследований состоит в том, что в центре рассмотрения оказываются или отдельные эпизоды истории русского неокантианства, или отдельные персонажи этой истории и прежде всего те, чья деятельность имела общественный резонанс: С.И. Гессен, Ф.А. Степун, Б.В. Яковенко, - создатели русскоязычной версии журнала «Логос» (см. работы М.В. Безродного, А.А. Ермичева, В.К. Кантора, В.В. Сапова). Сегодня, однако, уже можно говорить о первых опытах историко-философского анализа феномена русского неокантианства (А.И. Абрамова, В.Н. Белова).

До сих пор остаются на периферии исследовательского внимания яркие и значительные для русского неокантианства фигуры Н.Н. Алексеева, А.В. Вейдемана, Б.П. Вышеславцева, К.Ф. Жакова, Г.Э. Ланца, М.М. Рубинштейна, С.Л. Рубинштейна, В.А. Савальского, Л.П. Салагова, В.Э. Сеземана и др. По-прежнему остается открытым вопрос о месте и значении неокантианского движения в идейной истории России первой четверти ХХ века и в истории всей российской (в том числе - советской) философии. Одна из главных причин этого - относительная узость источниковой базы. Состояние источников, которые позволили бы получить по прочтении законченную картину русского неокантианского философствования, таково, что еще несколько поколений исследователей будет кропотливо по крупицам собирать, как мозаику, разрозненный материал в разных частях интеллектуальной вселенной.

Цели и задачи исследования. Цель данной работы - провести историко-философскую реконструкцию феномена русского неокантианства, раскрыть его своеобразие, показать его место в истории российской философской мысли и его включенность в мировой философский контекст.

Для достижения этой цели необходимо решить ряд исследовательских задач, к числу которых относятся следующие:

- через реконструкцию становления неокантианского течения и его «программатики» определить теоретическое ядро неокантианства, необходимое для последующего историко-философского анализа развития неокантианства;

- с помощью компаративного анализа выявить особенности философского развития в Германии и России во второй половине XIX в. и, как следствие, специфику рецепции кантовских и неокантианских идей философским сообществом этих стран;

- раскрыть характерные черты феномена русского неокантианства: проблематику, институциональное единство, направления общественной активности русских неокантианцев, место в русской культуре;

- выявить формы и границы воздействия кантианской и неокантианской мысли на русский художественный символизм;

- определить направления и формы идейной трансформации русского неокантианства в советских условиях и в условиях русского зарубежья;

- обнаружить симптомы «обратного влияния» русского неокантианства на европейские философские течения;

- установить масштабы распространения неокантианства в России, для чего на основе критического анализа философских текстов и архивных материалов очертить круг лиц, действительно принадлежавших к русскому неокантианству и формировавших его идейную канву;

- ввести в научный оборот неизвестные тексты русских неокантианцев, обнаруженные в ходе архивных и библиографических разысканий и тем создать базу для последующей конкретизации панорамы историко-философского развития в рассматриваемый период и за его пределами.

Решение этих задач должно позволить заметно уточнить картину философских исканий российских мыслителей как до революции, так и в советский период российской истории и переоценить с историко-философской точки зрения их вклад в мировую философскую мысль ХХ столетия.

Методологической основой исследования стала историко-философская методология, предполагающая не только скрупулезную работу с историческими источниками на базе установленных исторических фактов в соответствии с принципом историзма, но и своего рода общеметодологическую установку на рациональность, научность и диалектичность в реконструкции самой исторической реальности и в ее теоретической интерпретации, то есть установку на философский критицизм.

Исторический подход в данном исследовании сочетается с систематическим и проблемным, поскольку фактические лакуны приходится заполнять гипотезами, а теоретические - логическими интерпретациями развития философских идей и самого исторического процесса.

Задачами диссертации определяется выбор специальных методов, использованных в историко-философской работе. Метод реконструктивного анализа материала позволяет воссоздать целостную, хотя и не претендующую на полноту из-за относительной узости источниковой базы, картину формирования и развития русского неокантианства. Необходимое условие для применения этого метода - именно существенное расширение базы источников, то есть поиск в архивах соответствующих документальных материалов с их последующим содержательным анализом, благодаря которому только и оказывается возможным выявление идейного и социокультурного контекста становления и последующей трансформации русского неокантианства.

Применение в данной работе метода компаративного анализа обладает большими эвристическими возможностями благодаря проблематизации способов выявления общего, особенного и уникального в анализируемых феноменах: это позволяет в ходе историко-типологического сравнения выявить общее теоретическое ядро неокантианских течений; историко-генетическое сравнение позволяет раскрыть сущность и специфику национальных модификаций (в нашем случае - русской) и исторических трансформаций неокантианства; историко-диффузионное сравнение делает возможным изучение филиации неокантианских идей в разных интеллектуальных традициях - немецкой и русской. Важным дополнением к компаративному методу становится модифицированный метод case studies, а также - методы культурно-исторической интерпретации, теоретического моделирования, классификации, собственно философского (понятийного и концептуального) анализа.

Научная новизна исследования корреспондентна достижению исследовательских целей и решению поставленных задач, и потому определяется следующим:

- установлено путем компаративного анализа философского развития в Германии и России во второй половине XIX в., что теоретическое ядро неокантианства как немецкого, так и русского составили два момента: во-первых, признание историчности Канта в решении проблемы «вещи самой по себе» и, во-вторых, антиметафизическая систематичность в развертывании философской аргументации, что позволяет подвести общенаучный итог процессу осмысления исторических и теоретических истоков русского неокантианства;

- осуществлена реконструкция феномена русского неокантианства; установлено, что специфика этого феномена определяется сохранением общего неокантианству теоретического ядра и включенностью в российский философский контекст и - шире - в русскую культуру. В ходе реконструкции выявлена объективная логика формирования этого феномена как основа понимания его специфики и особенностей эволюции его проблематики;

- определены истоки и причины неравнозначности идейного влияния школ немецкого неокантианства на формирование русского неокантианства; выяснены особенности Марбургской школы неокантианства, определившие характерный облик исторического феномена русского неокантианства: его гуманистическо-просветительскую направленность;

- при анализе рецепции неокантианской мысли российскими интеллектуалами выявлены закономерности во взаимовлияниях неокантианства и русской религиозной мысли, неокантианства и «второго» позитивизма, и - как следствие - причины неадекватной интерпретации учения Канта и неокантианцев русскими религиозными мыслителями;

- установлен и получил объяснение факт отсутствия в русском неокантианстве - в отличие от немецкого - деления на школы. Это выражало специфические условия философского дискурса в России: с 1910-х гг. в противостоянии с русскими религиозными мыслителями русские неокантианцы позиционировали себя как единая партия - партия «чистой философии»;

- определены формы и границы воздействия кантианской и неокантианской мысли на русский художественный символизм в лице таких его представителей, как В.Я. Брюсов, А. Белый, А.Н. Скрябин;

- выявлены направления исторической трансформации русского неокантианства в советских условиях и в условиях «русского зарубежья»: теоретически значим вывод о том, что трансформация неокантианства в ХХ веке была вызвана необходимостью решения проблемы иррационального, что вело в случае «русского зарубежья» к идейному сближению с феноменологией и неогегельянством, а в случае советской России - с марксизмом;

- существенно обогащена панорама истории советской философии обнаружением - в итоге истрико-теоретического анализа - существования латентного («советского») неокантианства в работах С.Л. Рубинштейна, П.В. Копнина, М.Б. Туровского и др.;

- установлены моменты идейного влияния русских неокантианцев на современную им западную философскую мысль - прежде всего, на философские учения Наторпа и Кассирера;

- в научный оборот впервые введено значительное количество источников по истории русского неокантианства, обнаруженных в ходе архивных и библиографических разысканий, осуществлен историко-философский анализ этих источников.

Теоретическая и практическая значимость исследования. Полученные диссертантом результаты могут найти применение при дальнейшей разработке проблем истории не только российской, но и мировой философии первой половины ХХ века. Положения и выводы диссертационного исследования могут быть использованы в процессе преподавания курсов истории западной и русской философии, философии науки, а также в курсе теории и истории культуры.

Апробация работы. Результаты диссертационного исследования получили отражение в публикациях автора, в докладах и выступлениях на научных конференциях, в частности, на Х Международном кантовском конгрессе «Право и мир в философии Канта» (Сан Пауло, Бразилия, 2005), на международной конференции «Кант между Западом и Востоком» (IX Кантовские чтения) (Калининград, 2004), на Международной конференции «Александр Богданов и русский философский дискурс в контексте модерна» (Марбург, Германия, 2006), на международном семинаре «Кант и кантианство в русской философии и в философии Западной Европы» (Турин, Италия, 2006), на заседании Президиума Общества Германа Когена (Цюрих, Швейцария, 2006), на Четвертом Российском философском конгрессе (Москва, 2005), на Третьем Российском философском конгрессе (Ростов-на-Дону, 2002) и др., а также в работе по проекту № 00-03-00295а «Б.А. Фохт: к истории русского неокантианства» (РГНФ, Москва, 2000 - 2001), по проекту № 03-03-00125а «Проблема предмета в гуманитарных науках» (РГНФ, Москва, 2003 - 2005), по проекту AZ 27/SR/05 «Русское неокантианство Марбургской школы: теоретические и исторические истоки» (Gerda Henkel Stiftung, Дюссельдорф, Германия, 2006), а также по реконструкции философского архива Б.А. Фохта, результатом чего стала, в частности, публикация: Фохт Б.А. Избранное (из философского наследия). - М.: Прогресс-Традиция, 2003. - 456 с.

Структура работы. Диссертация состоит из «Введения», трех глав, разделенных на параграфы, «Заключения» и списка использованной литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы, раскрывается степень ее разработанности, определяется цель и задачи диссертационного исследования, его научная новизна, теоретическая и практическая значимость.

Первая глава «Теоретические истоки русского неокантианства» посвящена выяснению философских основ немецкого и, следовательно, русского неокантианства.

В первом разделе первой главы «Германия и Россия: социокультурный контекст» раскрываются особенности исторической ситуации в Германии и в России, определившие специфику развития философии в этих странах во второй половине XIX в. и возникновение вновь в научном сообществе интереса к учению Канта. В гонениях на философию в 1850-х гг. в этих странах можно увидеть некоторую параллель: идейный кризис в философии, идеологический контроль властей, репрессивные меры в отношении интеллектуалов вплоть до изгнания профессоров философии из университетов. При внешнем сходстве этих событий, различие между ними определяется той мощной идейной традицией немецкого классического идеализма, докантовских философских учений и всего мирового философского развития, которая стояла за германской философией середины XIX в. и отсутствовала в российском интеллектуальном сообществе того времени.

Вплоть до последней трети XIX в. философия Канта имела в России заметно меньший отклик, чем учения Шеллинга, Гегеля и Фейербаха. Появлению в России критико-рационалистической философии больше всего способствовали, подобно своим коллегам в Германии, русские ученые-естественники (Д.И. Менделеев, Н.И. Пирогов, И.П. Павлов, И.М. Сеченов и др.). Сциентизм контовского позитивизма стал для них той формой мировоззрения, которую они критически противопоставили академической философии, представленной в учениях П.Д. Юркевича, А.А. Козлова, Л.М. Лопатина и др., официальной идеологии православно-охранительного толка К.П. Победоносцева и религиозно-мистическому учению В.С. Соловьева. Русские академические философы, выступая против позитивистов в защиту немецкого идеализма, защищали в нем и развивали именно метафизику, тогда как в Германии, начиная с 1850-х гг., идеалистическую метафизику неумолимо вытесняла из университетов и из проблемного поля философских исследований теория познания. Это привело к тому, что научный авторитет философии в России продолжал оставаться крайне низким. К «позитивизму» в российских философствующих кругах стали причислять все философские учения, ориентирующиеся в своих основоположениях и выводах на естествознание, - в том числе неокантианство, что, разумеется, не способствовало его адекватному пониманию и оценке.

Во втором разделе первой главы «Кантианство в Германии и России. Сер. XIX - нач. ХХ вв. (Компаративный анализ)» исследуется трансформация кантовского учения во второй половине XIX в. в немецкой философской традиции, складывание «программатики» немецкого неокантианства в целом и основных неокантианских школ в особенности, а также специфика рецепции идей Канта и неокантианцев в России в этот же период. В первом параграфе этого раздела «Германия: от Канта к неокантианству. (К предыстории проблем)» выясняются временные рамки существования неокантианства: неокантианства в широком смысле, то есть эпохи, объединившей несколько поколений университетских профессоров, которые сами себя называли неокантианцами или выглядели таковыми в глазах современников (1832/33 - 1933), и неокантианства в узком смысле, то есть времени появления специфической неокантианской теоретико-познавательной «программатики» Г. Гельмгольца и Ю.Б. Мейера, работ К. Фишера о Канте, книг О. Либмана и Ф.А. Ланге, а также институционального оформления двух основных неокантианских школ - Марбургской и Баденской (1855-1870-х) до начала Первой мировой войны (1914) или года смерти П. Наторпа и А. Риля (1924). В этот период можно говорить о неокантианстве как о «влиятельном с середины XIX в. до 20-х гг. ХХ в., а на рубеже веков - определяющим дискурс философском направлении в Германии (с распространением идей за ее пределы)» (К. Крайнен). Именно в этот период формируются своего рода критерии, позволяющие определить принадлежность того или иного философа к неокантианскому направлению и отличающие неокантианство разных периодов от кантианства младших современников Канта и так называемых «послекантовских» идеалистов.

Во-первых, неокантианец, в отличие от кантианца, исходит из невозможности непосредственно продолжать мысль Канта. Кант для неокантианца историчен (Х. Шнедельбах). Ключевым моментом в различении кантианства и неокантианства становится решение философами проблемы «вещи самой по себе» (Г.В. Тевзадзе). В неокантианстве кантовская «вещь сама по себе» по сути превращается в предмет познания, который понимается как бесконечно подлежащий определению, всегда только «заданный» познанию и никогда не «данный» предмет, а ее понятие получает новое значение - значение «пограничного понятия», «бесконечной задачи» познания, идеи, или регулятивного принципа, для унификации множественности опыта.

Во-вторых, опираясь на букву учения Канта, сохраняя кантовский «esprit systematique» (Э. Кассирер), неокантианцы - прежде всего, Г. Коген и Г. Риккерт - стремились выстроить новые системы философского знания «в духе Канта» (Х. Шнедельбах). Кантианцы, напротив, идейно следуя непосредственно за Кантом, строили свои концепции с тех или иных позиций так, чтобы откорректировать и дополнить лишь те части его системы, которые им казались недостаточно обоснованными, внутренне противоречивыми и потому ошибочными. В то же время они оставляли без внимания саму систему как целое. Принципиальным моментом, позволяющим указать на безусловное родство неокантианства с философией Канта, оказывается вопрос о том, что следует понимать под «буквой» и «духом» кантовского учения. Для этого следует указать на существенную черту неокантианских концепций признание не только «коперниканского переворота» (Г.В. Тевзадзе), но также ограниченности познания возможным опытом и отказ от любых метафизических построений как построений, выходящих за рамки этого опыта.

Таким образом, признание историчности Канта, прежде всего, в решении проблемы «вещи самой по себе» и антиметафизическая систематичность в развертывании философской аргументации - вот две черты, которые, на взгляд диссертанта, должны дополнить указанные положения неокантианской «программатики» и которые с необходимостью должны учитываться при решении вопроса о принадлежности любого, в том числе, российского философа к неокантианскому течению.

В формировании неокантианской «программатики» особую роль сыграло учение Р.Г. Лотце о ценности как воплощении цели, которую дoлжно реализовать, о значимости, имеющей логический (не-бытийственный) смысл, а также положения о бесконечных суждениях и «бесконечно малых величинах качественных непрерывностей», разработанные в его «Логике»; учение Ф.А. Тренделенбурга, где он впервые заявил о философии как «теории науки», настаивал на принципиальной критичности философской мысли, на необходимости исторического понимания развития философии, которая по сути представляет собой рефлексию о научном методе и ставит перед собой задачу найти и обосновать единство многообразия наук; учение Ф.А. Ланге, в котором была сформулирована задача противопоставить как метафизическому идеализму («системной» философии Шеллинга и Гегеля), так и метафизическому («вульгарному») материализму, распространившемуся среди естествоиспытателей, критический идеализм Канта, переработанный и дополненный результатами физиологических исследований, то есть основать науку на ее собственных принципах, а также духовно возродить массы через этический идеал социализма.

Таким образом, в учениях этих философов оформляются важнейшие установки неокантианского движения: рационализм, новое содержание которого формируется в процессе пересмотра положений кантовского априоризма и понятия объективности, очищения теории познания от остатков психологизма, эмпиризма и антропологизма; необходимость критики познания; сциентизм, или научность философии, что выразилось в признании логики, или теории (научного) познания, конституирующим ядром философии; систематичность и автономность философии как науки, выразившиеся в первую очередь в первых попытках рефлексии о ее методе; историчность философии, согласно чему философия - это критика и реконструкция сформулированных в ходе исторического развития идей с точки зрения их значимости для решения актуальных проблем настоящего; объединение идей кантианства и социализма в теорию социального идеала и народного просвещения; единство знания как основа единства культуры.

Во втором параграфе второго раздела «Формирование неокантианских философских программ» рассматриваются основные идеи, составившие ядро философских программ двух неокантианских школ - Баденской и Марбургской.

Основанием Баденской школы неокантианства стала, как известно, кантовская идея качественного различия природы и свободы, что определило для баденцев выбор задачи философского исследования: она состоит в классификации научных суждений и самих наук в соответствии со спецификой их методов. Обоснование В. Виндельбандом «ценностно-теоретического» критицизма, исследования Г. Риккерта и В. Виндельбанда об образовании понятий в номотетических и идеографических науках, о методологическом обосновании наук о духе, а также разработка Э. Ласком логики философии и, наконец, постановка в трудах Виндельбанда и Риккерта проблемы философии мировоззрения (философии как учения о мировоззрении) определили основные направления философской работы Баденской школы.

Марбургская школа поставила перед собой двойную задачу, что означало по сути «соединение систематической и исторической задачи» (Г. Коген): защитить философию Канта от «интерпретаций», которые были предприняты в ходе ее «переоткрытия» середины XIX в., и, соответственно, заново обосновать философию как теорию науки. Выдвинутые Г. Когеном принципы «критического идеализма» привели к формулированию в рамках школы теории научного опыта, к теоретико-познавательному обоснованию этики и концепции этического социализма, этическо-эстетическому решению проблемы религии, функционально-методологическому пониманию эстетического как того, что рождается в результате «объединения» в индивидуально-чувственном образе теоретических и практических форм объективации, и тем самым определили «характерную особенность этой школы», состоящую в стремлении создать «прочно обоснованную и охватывающую все отрасли знания систему философии» (В.Э. Сеземан).

Несмотря на различные «центры тяжести», определившиеся по отношению к кантовской системе в неокантианских школах, их критическая программа имела общие «реперные точки»:

во-первых, это примат теории познания («логики»), точнее, теории научного познания в системе философских дисциплин. Все неокантианцы были убеждены в том, что научное познание - образцовое познание. Логически первой задачей философии оказалась, поэтому, теоретическая рефлексия об объективной значимости субъективных результатов познания и установление последней причины этой значимости (Geltungsgrund) для любого познания на основе кантовского трансцендентализма;

во-вторых, это теория и методология науки, открытая новейшим научным достижениям, и одновременно - отказ от любых попыток создания собственной натурфилософии. Свою задачу неокантианцы видели в философском объяснении и обосновании этих достижений с помощью модифицированного теоретико-методологического инструментария, разработанного некогда Кантом на основе положений ньютоновской механики. Критический метод Канта, развитый неокантианцами, получил название трансцендентального и позволил саму философию поднять на уровень науки;

в-третьих, это отказ от построения классических теорий субъекта. Поскольку решение этой проблемы взяла на себя психология, получившая в XIX веке научный статус, неокантианцы предприняли попытку полного очищения теории познания от психологизма и пересмотра понятий субъекта, субъектно-объектных отношений, «Я», самосознания и т. п. Было решено тематизировать субъективность как перво-основание объективности и всеобщей значимости познания: «чистый субъект» - это воплощение принципов значимости, то есть нечто, «лежащее в основании» (Zugrundeliegende). Как реально существующее эмпирический субъект - человек - может рассчитывать на признание за ним лишь относительной компетенции субъекта, которая ему, однако, тоже не гарантирована, - он вынужден постоянно ее подтверждать, поскольку каждым своим высказыванием, каждым своим художественным порывом он притязает на значимость;

в-четвертых, это обоснование и защита рациональности культуры. Культурфилософия неокантианства ведет свое происхождение от кантовского выражения «культура разума» и имеет значение не только для Баденской, но и для Марбургской школы. Свои поиски в области теории познания неокантианцы через анализ «образцовых» наук (математики и математического естествознания) распространили на все остальные науки и все «объективации» духовной жизни, то есть на все культурные феномены, что стало возможным благодаря понятию значимости: определенность значимости лежит в основе определенности культурных феноменов. Неокантианский критицизм может быть, поэтому, понят как трансцендентально-логическая философия культуры.

В третьем параграфе второго раздела «Кант и неокантианцы в России: начало рецепции и интерпретации» выясняется, что в идейном спектре российского философствования критицизм, идущий от Канта и неокантианцев, занял прочное место и во многом обусловил специфику целой эпохи - эпохи Серебряного века в российской культуре.

Прозвучавший на Западе призыв «назад к Канту» был услышан российскими мыслителями, что позволяет говорить о некотором параллелизме и синхронности философских процессов, происходивших в России и Германии во второй половине XIX - начале ХХ вв. Тем не менее общее содержание, доминирующие тенденции и главные направления развития философской мысли на Западе и в России характеризуются глубокими качественными различиями, а порой - противоположностью и даже оппозиционностью. С 70 - 80-х гг. XIX столетия имя Канта стало одним из самых популярных среди русских мыслителей, а его наследие наиболее цитируемым в работах представителей самых разных течений и направлений философской мысли, публицистики и даже художественной литературы.

Можно выделить три наиболее характерных подхода к анализу учению Канта, определившихся в зависимости от занятых русскими мыслителями философских позиций.

Во-первых, анализ с позиции «естественнонаучного материализма», или позитивизма, предпринятый, прежде всего, М.И. Каринским. Его критика кантовского априоризма основывалась на признании достоверности чувственных данных и реальности внешних вещей, а также сомнении в постулируемой Кантом очевидности («умозрительности») априорных синтетических суждений и в обоснованности в его учении объективности познания, что сближало эту позицию с критическим реализмом А. Риля и критическим позитивизмом Э. Лааса (Б.В. Яковенко). С подобных же позиций, называемых «идеал-реализмом» или «трансцендентальным реализмом», подходил к анализу кантовского учения Г.И. Челпанов.

Во-вторых, анализ учения Канта с позиции критического рационализма у А.И. Введенского - с позиции, близкой неокантианству, - в частности, в трактовке «вещей в себе» как непознаваемых и проблематичных, но в целом все же с ортодоксально кантианской позиции - ведь Введенский именно так подошел к решению ряда важнейших для критицизма вопросов: проблемы «данного» как «непосредственно» данного, в котором отсутствует какая бы то ни было «примесь теоретических истолкований» и которое сводится к «сумме живых ощущений»; к проблеме субъективизации познания; к принятию веры как этико-гносеологического феномена; к положительному решению проблемы существования метафизики.

В-третьих, анализ кантианства с позиций платоновского объективного идеализма и онтологизма, близкого к неоплатонизму (В.Н. Карпов, П.Д. Юркевич, В.С. Соловьев, С.Н. и Е.Н. Трубецкие, Л.М. Лопатин, С. Аскольдов (С.А. Алексеев), А.А. Козлов, Н.О. Лосский и др.). В этом можно увидеть парадоксальную симметрию подходу неокантианцев, для которых учение Платона тоже было во многом отправным пунктом в интерпретации Канта. Однако в отличие от русских религиозных мыслителей, стремящихся «исправить» и «преодолеть» Канта Платоном с тем, чтобы вернуться к тому же Платону, Плотину и через них к христианству, неокантианцы «углубляли» Канта, то есть пытались понять Канта посредством Платона, прочитанного с помощью трансцендентального метода. Благодаря особой интерпретации платоновского учения об идеях, которые лишаются онтологического смысла и получают функциональное объяснение, Платон у неокантианцев выглядит не антиподом, а историческим предтечей кантовского критицизма.