Методологическое значение феноменологии в контексте идей современной эпистемологии

Размещено на http://www.allbest.ru/

Северо-Кавказский филиал Московского технического университета связи и информатики, г. Ростов-на-Дону, Россия

Методологическое значение феноменологии в контексте идей современной эпистемологии

Д.Л. Устименко, канд. филос. наук, доцент,

кафедра экономики и управления

В статье поднимается проблема взаимоотношения между ключевыми идеями современной эпистемологии и феноменологическим типом познания. Автор показывает, что антропологические мотивы и поиски ценностно-идейных и смысловых предпосылок знания, присущие философии науки, отвечают внутренним целям феноменологии. Основанием соответствия феноменологии современным тенденциям в эпистемологии является освоение некоего единого поля рациональности, в котором стираются грани между естественными и гуманитарными науками, научным и вненаучным типами знания. Сегодня исследования науки опираются на концептуальный аппарат и методы гуманитарных наук. В основу историко-культурных реконструкций эпистемологии исследователи закладывают всё более рискованные культурологические подходы, видя в науке серии проекций культурных доминант различных эпох и регионов на природу. Феноменологически значимым оказывается внедрение в эпистемологический дискурс понятия смысла. Развитие и популяризация подобных постнеклассических тенденций оказывается благоприятной эпистемологической средой для актуализации феноменологии и применения ее методологического потенциала в решении многих теоретико-методологических проблем. Феноменологический способ познания может рассматриваться как основание самой постнеклассики, поскольку открывает горизонт для изучения укорененного в жизненном мире непосредственной сферы сознания как продуцирующего источника любых форм знания. Перспективность приложения феноменологического метода обнаруживается в направлении критики рудиментарных, чисто объективистских подходов, отличающихся натуралистическим и редукционистским характером. Неоднозначность интерпретации проблемы сознания в современной науке оставляет за феноменологией статус особой дисциплины, критически проясняющей методологическую базисность бытия сознания как условия любого рационального обоснования.

Ключевые слова: историцизм, объективизм, субъективность, сознание, постнеклассическая критика познания, методологическое осмысление, основания науки, гуманитаризация знания, антропогенез

Осознание места феноменологии в контексте современных тенденций в эпистемологии является актуальным по целому ряду причин. Среди них классической остается проблема понимания онтологии и значения темы сознания для осмысленного определения статуса любых видов знаний - научного и вненаучного. И, кроме того, каким образом феноменология как учение о субъективных и непосредственно переживаемых смысловых феноменах сознания согласуется с иными «объективными» - естественными науками, является ли она «одной из» наук или, наоборот, все они могут быть рассмотрены как проявления и объективации единой радикально и феноменологически осмысленной жизни сознания? Как отвечают на эти вопросы философы науки и вообще, что представляет собой современная эпистемология, заинтересована ли она в феноменологическом способе решения проблем, например, об отношении гуманитарного и естественнонаучного типа познания или, что не выглядит тривиальным, о методологической осмысленности тех или иных учений антропогенеза?

Для понимания эпистемологического статуса феноменологии и, с другой стороны, естествознания, нам представляется важным соотнесение их со стандартами и, так сказать, идеальными требованиями, предъявляемыми к современному знанию. Известно, что такие «научные идеалы» состоят в обобщении доминирующих в обществе представлений «о цели и ценности науки», а также «общих для научного сообщества когнитивных ценностей, таких как истинность, рациональность, доказательность», что определяет «аксиологический фундамент познания»¹. Этот факт заставляет обратиться сначала к рассмотрению основных «идеалов», признаваемых за таковые в современной эпистемологии, а затем сопоставить их с феноменологическим типом познания.

Конечно, при том количестве создаваемых сегодня методологических моделей и «антропологических сфер распознания» можно было бы усомниться, что в современной эпистемологии сложилось некое «единое» представление о рациональности и науке, с единым пониманием ее культурно-мировоззренческого и методологического характера. Можно было бы согласиться с мнением Г. Ленка, что «у нас нет никакого последнего, окончательного основания, в котором вообще нельзя сомневаться, которое дало бы нам концептуальный или языковой формативный базис, на котором можно было бы построить надежную интеллектуальную конструкцию»². Однако учитывая, что современная философия науки непрерывно меняется, что многие ученые и философы признают равнодейственность множества методологических тенденций, мы можем смело констатировать: узловые параметры нынешнего эпистемологического идеала присутствуют в концепции постнеклассической науки. Ее специфика в том, что в ней «в отличие и от классической, и от неклассической рациональности учитывается соотнесенность знаний об объекте с ценностно-целевыми структурами сознания, [что] реализация объектных природных возможностей с необходимостью предполагает учет „человеческого фактора”»³. К этому мнению приходят многие эпистемологи. Подведение научного познания под антропологический знаменатель «предполагает, согласно В. С. Степину, обязательную философско-методологическую, критико-аналитическую работу в каждой научной дисциплине в ходе ее развития»⁴. Это означает, что философская рефлексия оказывается в «основании» современной науки, организуя разнородные знания в некоторую целостность, полагая идею эпистемологической связанности естественнонаучного и гуманитарного видов познания.

Однако нетрудно заметить, что присутствие философского компонента в поле постнеклассического понимания рациональности образует в ней двойную и в определенной мере противоречивую тенденцию. С одной стороны, в ней допускается «расширение» до любого возможного горизонта человеческого познания, включая весь спектр «вненаучных» (религиозных, эстетических, философских) форм знания, а с другой, к ней предъявляется требование рефлексивности, методологического самоосмысления, что должно выражаться в критическом самоотчете об обусловленности познания теми или иными культурно-мировоззренческими предпосылками.

И здесь возникает вопрос, насколько вообще осуществима подобная антропологически ориентированная постнеклассическая эпистемологическая тенденция, не остается ли культивируемая в ней рациональность лишь «междисциплинарным» контекстом, основанным на «методологическом параллелизме» со следующими отсюда «размытыми» контурами самой рациональности. Нельзя не признать, что в этом контексте даже самые высокие «джастификационистские» стандарты, предъявляемые к построению доказательных теорий, «рассыпаются», говоря словами И. Лакатоса, «под ударами эпистемологической и логической критики»⁵. В условиях, когда «всякая методологическая концепция функционирует в качестве историографической (или метаисторической) теории (или исследовательской программы) и может быть подвергнута критике посредством критического рассмотрения той рациональной исторической реконструкции, которую она предполагает»⁶, возникает ощущение полного отсутствия в нем онтологического и демаркационно-методологического центра и критерия.

Поскольку проблема «человеческого фактора» и ценностно-целевого сознания выступает в современной эпистемологии на первый план, то актуализируется вопрос о соотношении гуманитарного и естественно научного типов знания. Не оказывается ли, что ракурс субъективности и в этой связи ракурс ее осмысляющей науки феноменологии становится сегодня во главу угла при построении обоснованного знания? Данный вопрос небезоснователен. Осмысляя место феноменологии в контексте идей философии науки, Б.И. Пружинин в частности говорит, что «современная философско-методологическая рефлексия над наукой, обратившись к принципу историзма как ключевому в анализе научного знания, прямо вышла к тем проблемам, которые… обсуждались в основном в сфере философско-методологической рефлексии над гуманитарными науками… При этом историзация современного методологического сознания не просто продолжается, она как бы интенсифицируется… Исследования науки… сегодня по большей части опираются на концептуальный аппарат и методы наук откровенно гуманитарных. Анализ современного научно-методологического сознания показывает, что сегодня в основу историко-научных реконструкций кладутся всё более и более рискованные культурологические подходы…»⁷. И далее: «сформировался соответствующий образ науки… в рамках [которого] всё научное знание, без различий по предмету и методу, предстает социально и культурно релятивным и исторически изменчивым. И именно таким образом, через релятивизацию, преодолевается известное различие между естественными и гуманитарными науками, т. е. достигается единство научного знания по методу. Естествознание при таком взгляде на науку лишь по некоторым степенным параметрам отличается от гуманитарного знания - оно предстает как серии проекций культурных доминант различных эпох и регионов на природу. А само гуманитарное знание при этом всё более гуманитаризируется, изживая вместе со своими комплексами неполноценности и всякое уважение к традиционным стандартам научности. Стали поговаривать даже о том, что теперь именно гуманитарное знание следует рассматривать как образец и стандарт для точного естествознания… И действительно, если в объединенной науке на место процедуры научного объяснения претендует процедура интерпретации (понимания), то именно герменевтика и может претендовать на роль методологии всех наук»⁸. Если учесть, что речь у автора шла о герменевтике Г. Шпета, то очевидным является феноменологический базис данной методологии.

Как видно, современная эпистемология уже вошла в новый социально-исторический способ своего бытия, при котором естествознание со своими «классическими» объективистскими методиками всё больше утрачивает не только мировоззренческую, но и теоретическую основательность. По крайней мере, сегодня «классический» референциальный подход уже не доминирует над рефлексивным, а предполагает или, по меньшей мере, допускает его как противоположный. Но, наверное, наиболее значимым фактором для осознания нынешнего отношения между феноменологическим и естественнонаучным знанием является то, что на методологическую авансцену выходит понятие «смысла». Как отмечает Л.А. Маркова, «при любом понимании значения понятия „смысл” для современной эпистемологии… [оно] всё чаще и чаще вклинивается в дискуссии и обсуждения проблем мышления»⁹. Понятие смысла фокусирует в себе многие проблемы современной эпистемологии наряду с такими понятиями, как «событие», «наблюдатель», «контекст», «дискурс», «жизненное пространство», «поле референции» и ряд других. В этой связи неудивительно, что многие философы науки, при еще достаточно «консервативном» воспроизводстве «конструктивистских» моделей, всё чаще обращаются к феноменологическому пониманию научного опыта как методу эпистемически аутентичному - «археологическому», «копающему вглубь, к основам сознания», ведь именно «феноменологический взорусмотрение, направлен на „гетто” смыслов, тем, проблем, предметов»¹⁰. Действительно, согласно Э. Гуссерлю, «любые реальные единства суть «единства смысла… Если понятия реальности выводить из естественных реальностей, из единства возможного опыта… тем самым абсолютизируя ее, - это противосмысленность… Абсолютная реальность значит ровно столько, сколько круглый квадрат. «Реальность» и «мир» - здесь только наименования известных смысловых единств, а именно единств «смысла»¹¹.

Другими словами, в контексте идей современной философии науки любое познание, как гуманитарное, ориентированное на смысловой мир, так и естественнонаучное, обращенное к объектным и природным явлениям, осознается опосредованным чисто эпистемным бытием - идеями, смыслами, ценностями и целями. Именно эта логическая, сокрытая в языке, сфера сознания, взятая в социологическом термине «человеческого фактора» эмансипируется от классического субъект-объектного «объективизма» и «натурализма», получая как онтологическую, так и базисную методологическую легитимность. И здесь трудно не признать, что взятая в полном и непосредственном виде как укорененная в конкретно-историческом жизненном мире, эта сфера идеального бытия «знания» является феноменологической. Сразу можно сказать, что именно феноменологическая философия, апеллирующая к рефлексивному способу познания, «идеально» соответствует постнеклассическим тенденциям, если не сказать более, является единственной методологической стратегией, тематически отвечающей «современности» научного дискурса. Феноменологическая радикализация познания интенциональных горизонтов субъективности является по сути последовательной легитимацией возможных рациональных и «внерациональных», научных и «вненаучных» форм познания, предполагаемых в постнеклассической эпистемологии. В этом эпистемно-методологическом срезе, по нашему мнению, феноменология оказывается «неявным» основанием самой постнеклассики. По мнению Д.В. Солдатовой, «это позволяет говорить о пропедевтическом значении феноменологии… феноменология может быть предположена всякому ratio как первая необходимость для его осуществления… предположена всякому направлению мысли вообще (будь то гуманитарной или технической)»¹².

Не менее «феноменологическим» оказывается и эпистемологический поворот к «историцизму» с его «релятивизмом», к категориям «контекста», «конструкта» и «смысла», при котором нейтрализуется и даже лишается значения существенная для классической гносеологии категория «истины». Конечно, данное обстоятельство имеет двойное последствие. С одной стороны, принцип историцизма обеспечивает свободу от господства натуралистических категорий, преодоление «научно-объективных» проблем «душа - тело», «дух - природа», «истинность - ложность», «субъективное - объективное». Но, с другой стороны, контекстуально-смысловой релятивизм обессмысливает любые значимости (ценности и цели) и само «внутреннее единство» (а значит, и возможность) такого типа рациональности. Какой смысл говорить о «ценностях» и «методах», не имеющих вне истории какой-либо онтологии и истинного критерия оценки? И здесь, опять-таки по нашему мнению, именно феноменология может давать рациональные ответы на такие вопросы об онтологическом характере и «единстве истины».

Не менее важной, вырабатываемой в данной связи в философии науки, является идея социокультурной и авторефлексивности, особенно рефлексивности методологической. Это означает актуализацию «стремления к лучшему обоснованию и лучшему пониманию своего смысла и своих достижений, исходящее из исторически возникших наук» в качестве «необходимого момента самоосмысления ученого»¹³. И опять-таки, можно ли здесь игнорировать мысль Э. Гуссерля, согласно которой «имеется только одно-единственное радикальное самоосмысление - феноменологическое», которое как таковое есть «полностью универсальное». Причем это требование распространяется и на построение естественнонаучных теорий. Но уже заранее можно предположить, насколько в последних «развито» методологическое осмысление.

Хотелось бы заметить, что «феноменологическое присутствие» в контексте «плюральной» постнеклассической рациональности и эпистемологии, на наш взгляд, отличается глубокой парадоксальностью. По своей специфике феноменология не является «одним из» методологических подходов, поскольку актуализируемый в ее рамках тип рациональности исключает любые искусственные методы и конструкции и буквально совпадает с «рефлексивной жизнью сознания». В «Идеях…» Гуссерль говорит: «ведь метод - это не что-то такое, что вносится или должно вноситься в какую-либо область извне… определенный метод… это норма, какая проистекает из фундаментальной региональной сложенности такой-то области и ее всеобщих структур»¹⁴. Это обстоятельство, по нашему мнению, позволяет рассматривать ее в качестве неявной основы любой рациональности или, по меньшей мере, иной и самостоятельной эпистемно-методологической платформы гуманитарного познания. И здесь уместен вопрос: если исключить методологическую основательность феноменологии, в рамках которой, кстати, успешно преодолевается и «историцизм», и скептицизм, и релятивизм, то каков смысл, каков подлинный критерий самой жизни сознания? Есть ли смысл вообще задаваться вопросом об «отношении» феноменологической и естественнонаучной методологической позиции? По нашему мнению, смысл есть и очень серьезный.

Ведь речь на самом деле идет об обоснованности знания. Конечно, отказ от «объективной» исторической позиции и признание безотносительного понимания истории в качестве смыслового феномена как сквозного континуального развертывания смыслогенерирующей функции сознания оставляет и феноменологию на позициях релятивизма. Однако здесь не всё так просто. Если истиной феноменологической жизни знания является истинный смысл ее исторической изначальности, то в качестве тематической области, где релятивизм преодолевается, можно привести, например, проблему антропогенеза. Причем эта проблема является эпистемной, то есть она может решаться на смысловом уровне. Естественно, познание антропогенеза предполагает обращенность рефлексии к сложным проблемам историографического анализа мирового антропологического знания с попутным решением проблем герменевтического характера, но в любом случае, «историческое» в рамках феноменологической методологии является не только феноменом «конечным», приобретающим в синтетических связях сознания определенное «единство смысла», но истинно обоснованным. Подчеркнем, в общем замысле феноменология обращена к постижению смысловых «первоисточников» мировой исторической (интерсубъективной) и в конечном счете - как следствие - субъективной жизни сознания. В осуществлении «генетического анализа», вскрывающего «смыслы изначальности», заключена магистральная идея феноменологии. Согласно Гуссерлю, все ее «исследования представляют собой не что иное, как начало радикального прояснения смысла и генезиса - или смысла, возникающего в ходе такого генезиса, - смысла и генезиса понятий мира, природы, пространства, времени, одушевленного существа, человека, души, живого тела, социальной общности, культуры и т. д.»¹⁵. Однако парадокс в том, что эта идея (генезиса), придающая феноменологии, а вместе с ней и всякой, в том числе научной рациональности истинностное критериально-эпистемологическое значение, тематически не обозначена у Гуссерля, не получила она достаточного внимания и обоснования и в дальнейшей феноменологической традиции. Если продолжить эту мысль, то нужно констатировать, что, к сожалению, ни в естествознании, ни в гуманитарных науках нет достаточного методологического обоснования данного вопроса антропогенеза. Там, где, как например в феноменологии, серьезно развивается методологическая составляющая познания и эксплицируется проблема сознания, тема антропогенеза, при практическом совпадении и близости ее трансцендентальной проблематике, никак не актуализируется. В тех же многочисленных, особенно научных исследованиях, в которых она получает то или иное развитие, методологическая осмысленность не имеет должной и современной артикуляции. При фрагментарном и методически гетерогенном характере общеметодологических и историографических работ по антропогенезу единая методологическая картина антропогенетического знания так и не имеет ясных очертаний. Всё это свидетельствует о том, что в сегодняшнем эпистемологическом мышлении по-прежнему, вопреки постнеклассическим субъективистским тенденциям, господствует «объективизм». Попрежнему ко многим проблемам, в том числе антропологическим, применяется объективистская дедуктивно-вероятностная методика, которая уклоняет познание от собственного «антропологического аспекта» как раз в силу своей методологической неадекватности, отсутствия радикальной субъективной самоосмысленности. Метод, вопреки постнеклассическим тенденциям, до сих пор воспринимается в качестве внешнего «познавательного инструментария» в духе «объективизма» и «натурализма». Многие исследователи остаются во власти объективистского подхода, с его натуралистической и эволюционной ориентацией. Специфика объективизма в том, что сознанию, осуществляющему познание, навязывается искусственный метод, конструирующий реальность, и не совпадающий с естественной полнотой жизни сознания. Философская, а с ней и научная рациональность - это и есть проект конструирования реальности, ее оптимизации к технически-прагматическому созерцанию, зачастую не отвечающему целости знания, когда, как в данном случае с проблемой антропогенеза, внутренняя субъективная сфера человека приносится в жертву познанию вешних объективаций его поведения. Причем такая же объективистская искусственность присуща не только естественнонаучному, но и гуманитарным типам познания, что характеризует их в терминах редукционизма, оставляющего вне поля теоретического зрения полноту субъективного духа человека. Собственно, тема сознания находится в современной науке в неоднозначном эпистемологическом состоянии. Этот факт переводит феноменологию в разряд особой дисциплины, призванной критически прояснить методологическую базисность сознания как условия обоснования знания. Конечно, феноменологическая методология, вероятно, не может применяться в естественных науках. Но феноменологическая методология может удостоверить правомерность натуралистического толкования сознания вообще, знания и вообще любых видов предметностей. В этом плане методологическая актуальность феноменологии не вызывает сомнения: феноменология в качестве «строгой науки» востребована в современной эпистемологии и в роли критики познания и в роли перспективной аналитики эпистемного - антропологического бытия.

философия феноменологический эпистемология

Литература

1. Черткова. Е. Л. Идеал / Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М.: «Канон»1»» РООИ «Реабилитация», 2009. С. 260.

2. Ленк Г. К методологии конструктивного реализма, ориентированной на технику и действие / Конструктивистский подход в эпистемологии и науках о человеке / Отв. ред. акад. РАН В. А. Лекторский. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. С. 128.

3. Швырев С. В. Научно-теоретическое познание и его проектно-конструктивные функции (история и современность) / Конструктивистский подход в эпистемологии и науках о человеке / отв. ред. акад. РАН В. А. Лекторский. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. С. 98.

4. Микешина Л. А. Фундаментальный поворот в понимании структуры научного знания / Философия. Наука. Цивилизация / отв. ред. Казютинский В. В. М., 1999. С. 123.

5. Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции / Кун Т. Структура научных революций / пер с англ. Т. Кун / сост. В. Ю Кузнецов. М.: ООО «Издательство АСТ», 2002. С. 489.

6. Там же. С. 491.

7. Пружинин Б. И. Между контекстом открытия и контекстом обоснования: методология науки Густава Шпета / Густав Шпет и современная философия гуманитарного знания. М.: Языки славянских культур, 2006. С. 137.

8. Там же. С. 138.

9. Маркова Л. А. Наука на грани с ненаукой / Л. А. Маркова. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2013. С. 182.

10. Солдатова Д. В. Пропедевтическое значение феноменологии для гуманитарного познания / Густав Шпет и современная философия гуманитарного знания. М.: Языки славянских культур, 2006. С. 264.

11. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Т. 1. М., «ДИК», 1999. С. 124.

12. Солдатова Д. В. Пропедевтическое значение феноменологии для гуманитарного познания / Густав Шпет и современная философия гуманитарного знания. М.: Языки славянских культур, 2006. С. 262.

13. Husserl E. Cartesianische Meditationen. Haag, Martinus Nijhoff , 1950. С. 195.

14. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Т. 1. М., «ДИК», 1999. С. 160.

15. Гуссерль Э. Картезианские размышления. Минск, «Харвест», М., «АСТ», 2000. С. 520

Размещено на Allbest.ru