В.И. Ленин как политический философ

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

В.И. Ленин как политический философ

ленин философия политический мировоззренческий

Начиная говорить о философской концепции Ленина, следует вспомнить об одном важном критерии исследования, который был сформулирован А. Грамши. «Политик нередко пишет труды по философии», - отмечал он, - «но может оказаться, что его «подлинную» философию следует разыскивать как раз в его политических статьях». По отношению к творчеству Ленина это означает: его «подлинную» мировоззренческую позицию следует искать не в его собственно философских трудах, а в его политических работах, где он чувствует себя профессионалом и развивает марксистскую теорию со всей непосредственностью и оригинальностью в тесной связи с жизнью. Иначе говоря, Ленин прежде всего и главным образом политический мыслитель, философ политики, а уж потом философ ex professo. Речь, разумеется, идет не о том, чтобы принизить сделанное Лениным в сфере «чистой» философии, скажем, в области материалистической теории познания, которую он развивал в «Материализме и эмпириокритицизме», а о том, чтобы констатировать факт: русский политический мыслитель развивал свою марксистскую позицию не в собственно философском жанре, где он не чувствовал себя специалистом, а прежде всего и главным образом в политическом. Именно здесь Ленин создает свою политическую философию, которая сделалась основой идеологии рабочего класса России, признававшегося тогда единственной, до конца революционной силой и творцом социалистического общества.

В отличие от Маркса, в России/СССР Ленину не повезло: желая возвеличить Ленина, приписывая ему все возможные теоретические новации, партийные вожди и советские исследователи (включая философов) просмотрели главное в его философском наследии - новый способ анализа социальных процессов.

Когда-то по прочтении Гегеля Ленин с грустью констатировал (см. его «Философские тетради»), что большинство марксистов не дали себе труда понять методологию «Капитала» Маркса. В еще большей степени это сетование можно отнести к осмыслению творчества самого Ленина: его тип мышления, а в определенном смысле и методология анализа действительности, оказались в большинстве случаев непонятыми. Два обстоятельства сыграли здесь решающую роль. С одной стороны, установившаяся после победы революции 1917 года традиция анализа ленинского политического наследия. Если рассматривать советскую исследовательскую литературу о Ленине, то выясняется, что у разнородных по происхождению и намерениям версий характера «ленинизма», противопоставляемого «классическому» марксизму ХIХ в., есть общая черта - представление о том, что новое и собственно ленинское относится по преимуществу, если не исключительно, к сфере осуществления, к сфере практического действия. Между тем, со стороны мысли, как будет показано в этой статье, ленинское прочтение марксизма продолжает интеллектуальный прорыв, совершенный К. Марксом и Ф. Энгельсом в XIX в., продолжает, не повторяя, а обогащая их теорию исторического развития новыми эпистемами, моделями, приемами анализа.

С другой стороны, стараниями демократических писателей и публицистов эпохи 80-х - 90-х гг. прошлого века ленинское теоретическое наследие вошло в широкое общественное сознание и, отчасти, в научную мысль в том виде, который придал ему И.В. Сталин, человек, использовавший идеи Ленина, главным образом дореволюционные, для обоснования кровавого тоталитарного режима. Сталину, особенно в борьбе с «уклонистами», было выгодно изображать себя «верным ленинцем», «продолжателем дела великого Ленина» и т.п. Идейная сумятица эпохи «перестройки», а затем «строительства капитализма» окончательно закрепила подобного рода аберрацию: Сталин - теперь уже по совершенно другим причинам - был признан единственно верным истолкователем ленинского учения. В результате вождь Октябрьской революции, выдающийся политический мыслитель оказался принижен до интеллектуального и человеческого уровня наследовавшего ему «кремлевского горца» (О. Мандельштам) и, главное, объявлен ответственным за все злодеяния сталинского режима. Сегодня, разумеется, нелепо говорить о случайности фигуры Сталина - «необязательный» в событиях 1917-1920 гг., он делает себя «необходимым» после смерти Ленина, когда нэповский курс (советское государство как регулятор общественно-экономической жизни) под влиянием политических и экономических проблем в России был сначала поставлен под вопрос, а затем и вовсе оставлен. В партии победил сталинский курс на огосударствление всей экономической и общественно-культурной жизни страны. Другими словами, успех и победа Сталина были предопределены поражением идей и политики Ленина, поражением, которое его наследник превратил в свой единоличный и единодержавный «позитив».

Имея в виду сказанное, нам представляется важным восстановить подлинный смысл и значение ленинской политической философии. Во-первых, благодаря этому станет понятно, что Сталин как политик ни по своему интеллектуальному уровню, ни по своему пониманию исторической роли и задач социализма не мог претендовать на «продолжение дела великого Ленина». Во-вторых, ленинская политическая философия, как будет показано, впервые разрушила систему догматических понятий, якобы придававших марксизму «научность», которая была жестко привязана к представлениям о «капитализме вообще» и игнорировала возможность разных форм (типов) капиталистического развития. В-третьих, многие положения ленинской политической философии актуальны для России и сегодня. Прежде всего это относится к отрицанию предзаданности данной формы нынешнего развития капитализма в России. В работе «О нашей революции» Ленин так определяет суть своих разногласий с меньшевиками, стоявшими тогда, как и современные буржуазные апологеты сегодня, за полное и безусловное превращение России «в Европу». «Они видели до сих пор определенный путь развития капитализма и буржуазной демократии в Западной Европе, и вот они не могут себе представить, что этот путь может быть считаем образцом mutatis mutandis (с соответствующими изменениями - И.П.) не иначе, как с некоторыми поправками (совершенно незначительными с точки зрения общего хода истории)». В свое время такой «поправкой» был Октябрь 1917 г., сегодня - ликвидация господства в экономике и в политике страны бюрократически-криминального капитализма; не меняя основного направления социально-экономического развития страны, эта «поправки» помогут народу России успешнее догонять другие народы, ставшие передовыми на данном этапе всемирной истории.

Любой способ мышления историчен, обременен вытекающими из него последствиями, ограничениями, превращенными формами и т.д. А это значит, что, как отмечает С. Жижек, «истина по определению является односторонней», зависящей от «онтологического включения нашего сознания в реальность». Данный пункт менее всего принимался во внимание советскими исследователями идейного творчества Ленина (за исключением, пожалуй, М.Я. Гефтера). Но именно в этом пункте коренилась главная трудность понимания марксовой теории для его последователей, которая позже обернулось кризисом определенной исторической формы марксизма («марксизма II Интернационала»).

При всей общности в главном - и Маркс и Ленин были пролетарскими социалистами и придерживались материалистического понимания истории - между ними существует различие, которое не сводится только к отношению: общее - конкретное, теория - ее применение, открытый закон - его реализация. Их отношение как теоретиков марксизма - это, скорее, отношение основателя учения и продолжателя. Именно продолжателя - ученики и последователи редко поднимаются до этого уровня. А продолжает он, - вернее, осмысливает и разрабатывает - деятельностную сторону марксистской теории общественного развития: то, что было намечено, не более того, Марксом в его знаменитых «Тезисах о Фейербахе». Думается, что в отношении развития теории К. Маркса вполне уместна аналогия с развитием геометрии. Геометрия Эвклида. являясь эпохальным развитием, описывала только простые абстрактно-совершенные фигуры: треугольник, квадрат, круг и т.п. Более сложные, менее правильные формы были для нее недоступны. Возможности геометрии расширились с появлением высшей математики, позволившей охватить большее разнообразие явлений и изучать их с меньшей степенью схематизации. Как и всякая аналогия, приведенная, разумеется, хромает. Но она фиксирует бесспорный факт, относящийся к развитию научного знания: любая точка зрения, кажущаяся обязательной, а иногда и единственно возможной в силу своей всеобщности, сталкивается с ситуацией, которая не предусмотрена ее логикой и требует иных мыслительных средств.

Собственно говоря, сам Маркс отчасти понимал правомерный ареал своей теории, когда он протестовал против попыток превратить его (Маркса) «исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются».

Будучи родоначальником теории «научного социализма» и материалистического истолкования истории, Маркс намечает основные вехи нового воззрения на социализм и буржуазное общество, определяет наиболее общие моменты, ориентирующие пролетарское движение в целом. Предвидение новой эпохи основано в его теории на выделении в движении буржуазного общества постоянных тенденций, неразрешимых на его почве противоречий, выведенных им из скрупулезного анализа логики развития капитала. В рамках его теории действия рабочего класса выступают как реализация исторической необходимости, заключенной в капиталистическом экономическом движении. Разумеется, Маркс не сбрасывал со счетов политическую составляющую, классовую борьбу, процессы, происходившие в области политики, равно как и инициативу масс, способных «учить историю», прокладывать ей новые пути. Однако философия политического действия в силу ряда причин не могла быть развита им, хотя и предполагалась его учением. Разумеется, Маркс со своим энциклопедическим умом знал не только экономические, но и другие звенья исторического процесса и их влияние на развитие общества. Пример тому - «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», «Гражданская война во Франции» и т.д. - работы, являвшие собой образец широкого и всестороннего анализа конкретных исторических ситуаций. Но проблема состояла в другом. Формируя материалистическое понимание истории, Маркс формализует главным образом, а иногда и исключительно, фактор материальных производственных отношений. И хотя точка зрения Маркса, в отличие от его последователей, - не «сведение» исторических явлений к движению экономики, а «выведение» их из экономических отношений, это мало что меняет в основной экономоцентрической сущности его взглядов на историю. Поэтому-то, в отличие от Гегеля, Маркс, как отмечал Ленин, создал «логику «Капитала»», а не «Логику» (с большой буквы).

Как ученый-экономист, Маркс, особенно в «Капитале», не рассматривает деятельность людей в модусе политических отношений. В заданной им мыслительной действительности он противопоставляет буржуазным иллюзиям объективную логику движения капитала, абстрагируясь от конкретных исторических и политических перипетий. Вот почему, положив начало осознанию экономической реальности, которую не замечала социальная наука прошлого. Маркс не разработал - да и в его время это сделать было бы невозможно - материалистический анализ истории с учетом деятельности людей как «свободных агентов». Сегодня понятно, что результаты исследований Маркса внутренне связаны с определенной исторической ситуацией, с определенным состоянием классовой борьбы пролетариата, когда в лице социал-демократии он еще только-только обретал свое политическое бытие и не мог сколько-нибудь существенно влиять на ход общественного развития. В то время еще невозможно (=трудно) было понять, что применение марксизма к данным историческим условиям, к данным общественным обстоятельствам требует, если угодно, сотворчества Марксу - самостоятельного теоретического анализа, призванного выявить потенциальные возможности и формы классовой борьбы пролетариата в конкретных данной условиях данной страны и всемирного развития.

В этой связи вовсе не случайно в одном из предисловий к «Капиталу» Маркс приводит, посчитав его очень удачным, определение сути своего исторического мировоззрения, данное русским экономистом И. Кауфманом. «Маркс рассматривает», - писал тот, - «общественное движение как естественноисторический процесс, которым управляют законы, не только не находящиеся в зависимости от воли, сознания и намерений человека, но и сами еще определяющие его волю, сознание и намерения». Маркса привлекло это определение Кауфмана потому, что оно точно передавало основную гносеологическую задачу их с Энгельсом материалистического понимания истории - преодолеть видимость самостоятельной истории форм государственного устройства, правовых систем и идеологических представлений во всех областях общественного знания; совлечь с истории те покровы, которые она в лице действующих лиц исторических событий (и господствующих классов, и народных масс) сама неизбежно набрасывает на себя. Все остальное - а это огромная сфера мыслительной работы - он предоставлял своим последователям. Не случайно Маркс подчеркивал, что марксизм - не универсальная отмычка ко всем проблемам, а научная теория, которая требует во имя научности серьезного изучения каждой конкретной ситуации и всех возможных при данных условиях путей выхода из нее.

Характерно, что и Энгельс в конце жизни почувствовал (не более того) ограниченность экономоцентрического взгляда на историю. «Экономическое положение - это базис», - разъяснял он в письме И. Блоху, - «но на ход исторической борьбы оказывают влияние, а во многих случаях и определяют преимущественно форму ее, различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты - государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения и т.п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей…». Как видим, в конце 80-х и в 90-х гг. XIX в. Энгельс уже не может не считаться с превращением европейской социал-демократии в политического субъекта и с появлением специфически политического типа мышления, отличного от абстрактно-социологического. Однако то, что Энгельс определяет как «случайность» (и это логично с точки зрения экономоцентрической картины истории) является на деле особой мысленной действительностью, требующей особых средств анализа. Для политической теории определение ее предмета как области «случайностей» по отношению к экономическому положению, базису является не только недостаточным, но и по существу неверным. В ней речь идет не о том, чтобы предсказать, как «действительно» будет совершаться ход дел - подобное «объективное» предсказание будущего лишено в ней смысла. Ее прогноз, коль скоро им занимаются, строго говоря, относится не к действительному, жестко детерминированному течению событий, а только к совокупности альтернатив, реалистичных в том смысле, что за каждой из них стоит борьба партий и классов за осуществление той или иной альтернативы.

Превращение марксизма в «руководство к действию» сопровождается, как показал Ленин, изменением подхода к анализу действительности. Переход теории на деятельностный уровень связан с изменением отношения субъекта к объекту познания и ставит по-новому проблему объективного понимания исторического процесса, определяемого борьбой разных классовых сил. Конечно, существуют ситуации, когда размерность стихийного, «слепого» хода дел настолько велика, что деятельностью людей как «свободных агентов» можно и нужно пренебречь. В этом смысле можно говорить о свойствах исторического процесса «самого по себе». В основном так представлял себе историческое исследование «ортодоксальный» марксизм. Однако в истории есть и другие эпохи, чреватые революцией, когда общественный процесс поляризуется, а политическая деятельность классов и масс становится главным фактором изменения действительности. Богатство явлений действительности в этом случае не вмещается в пределы общего социологического закона, здесь требуется существенное расширение границ познания общественного развития.

Картина исторической реальности в ленинском анализе оказывается многоплановой. Прежде всего, в нее входят объективные (экономические) характеристики исторического процесса, без учета характера которых нет марксистского анализа действительности. Однако эти характеристики образуют лишь общий план картины объекта. Вопрос о значимости других, более конкретных и подвижных характеристик движения общества выводится из познания и, главное, реального развития деятельности общественных сил. Таким образом, обобщенные характеристики исторического процесса гибко связываются с конкретными социально-политическими параметрами - так, что одним и тем же значениям первых соответствует обширный спектр значений вторых. Благодаря такой гибкой связи для марксистской теории становится возможным вскрыть, отобразить различную степень изменчивости, подвижности в соотношении отдельных «уровней» исторической действительности и обусловленную этим разницу тенденций развития. С этой точки зрения будущее общественного процесса предстает уже не просто звеном «естественного» ряда событий, берущего начало в прошлом и жестко обусловленного этим прошлым. В картину общественного развития включается деятельность людей, вступивших в борьбу за переделку действительности. «Естественно-историческая» (Маркс) природа движения истории сохраняется, но акцент анализа переносится на «историческое», обретающее новый, более высокий ранг.

Как марксист, сторонник исторического материализма, Ленин строго различал то, как представители борющихся классов осознавали положение и задачи своего класса, и то, как представлялись это положение и эти задачи в свете объективного экономического анализа. Для него разграничение между сознанием и бытием, между субъективным и объективным являлось необходимым условием исследования общественных явлений, исходным положением марксизма как социальной теории. Вместе с тем он умел не застревать на азах, а идти дальше, постигать историческую ситуацию во всем ее своеобразии и оригинальности. Для него являлось несомненным, что исторические и экономические условия в конечном счете определяют сознание масс, общее направление прогрессивной эволюции общества. Однако гносеологический урок, преподанный ленинской философией политического действия, заключается в том, что взятые порознь эти факторы («материальное» и «идеальное», «объективное» и «субъективное», «условия» и «сознание») теряют в области политики научный смысл. Они существуют в действительности и, главное, могут быть рационально поняты только в нерасторжимом единстве и взаимодействии, фокусом которого в теории Ленина являлась политическая практика. Противоположность «мышления» и «бытия», «идеологии» и «практики» теряет в политике свой абсолютный характер, становится относительной, подвижной: каждому уровню «сознания» соответствует определенная фаза зрелости сил и тенденций общественного развития, и, наоборот, на каждом уровне развития общественного процесса момент отождествления теории и практики, «мышления» и «бытия», имеет свой исторически определенный характер.

В этом смысле понятие исторического события теряет статус первичного и независимого от сознания и воли людей объекта. Правильно понять его невозможно, оставаясь в рамках «объективного» (в узком смысле слова) подхода. В самом деле. В пределах общесоциологической теории сознательные действия индивидов, выпадающие из общего правила, закона, являются простой случайностью. Заранее предполагается, что индивидуальные отклонения в конце концов взаимно «гасят» друг друга и не влияют на общий итог движения, который детерминирован экономически. Но в движении, куда вовлечены массы, сознательные действия сотен тысяч и миллионов людей приобретают характер относительно самостоятельного фактора общественного развития. Действительность здесь обладает не просто более высоким рангом сложности, который можно учесть, прогнозировать, проводя через каждую «точку» большее количество социально-экономических «координат». Ее особенность заключается в другом: ряд «координат» вообще нельзя определить заранее, «объективно», на основании установленных социологических соотношений - конкретная логика исторического творчества, исторического развития оказывается гораздо богаче, «хитрее», как выражался Ленин, чем то, что можно было ожидать, руководствуясь общей теорией. Речь в данном случае идет не о произвольном ограничении принципа детерминизма в общественной науке. Просто-напросто внутренний механизм осуществления исторической необходимости включает в себя такие элементы политического действия, которые предварительно, до начала революционных преобразований, не даны исследователю (соответственно - классу, партии), а появляются, становятся очевидными по мере продвижения революции вперед.

Слов нет, в определенном смысле политика является концентрированным выражением экономики, благодаря чему ее цель получает исторический масштаб и объективную значимость. В этом смысле признание специфического характера политической действительности и политического анализа отнюдь не означает произвольного отказа от общесоциологических закономерностей, открытых Марксом и Энгельсом. Специально научный, объективно-социологический взгляд необходим, чтобы, как говорил Ленин, «в зигзагах, изломах истории не затеряться и сохранить общую перспективу, чтобы видеть красную нить, связывающую все развитие капитализма и всю дорогу к социализму». Однако политическая позиция социал-демократии, по убеждению Ленина, не может вырабатываться только на основе понимания общих исторических задач пролетариата, вытекающих из данного направления общественно-экономической эволюции. Той или иной партии, если это живая, борющаяся партия, приходится считаться в своей деятельности с особенностями общественной ситуации в стране, с изменением, порой крутым, конкретной социально-политической обстановки и соответственно переосмысливать задачи, связанные с новыми условиями действия. Исторически особая действительность каждый раз требует и особой формы марксистского анализа, конкретизации старых и создания новых понятий, схватывающих своеобразие данной политической ситуации. Только на этом пути марксизм оказывается не просто общей идейной платформой, а становится основой тактики сознательного авангарда, ориентированного на политическое действие.

Как мыслитель, стоящий на позициях исторического материализма, Ленин в отличие от «ортодоксов» исходил из более глубокого понимания «необходимости» и «свободы». Для него «свобода» не исчерпывается только познанием «необходимости» («свобода - познанная необходимость»), а включает волю и действия всех классов общества, творящих историю сообразно своим интересам, и прежде всего гегемонию рабочего класса, его решающее влияние на непролетарские массы. Его точка зрения не ограничивается использованием в интересах пролетариата «реального хода событий», она значительно глубже, ибо охватывает не только данное, но и «должное», т.е. рассматривает историческое развитие общества в связи с потенциально возможным преобразованием практической деятельности революционных классов. Как последователь Маркса, Ленин открывает новую страницу в понимании исторического процесса. И все же не будем забывать, что общефилософский смысл деятельности в мыслительном и практическом освоении действительности раскрыл не кто иной, как Маркс, когда назвал историческую практику совпадением изменения обстоятельств и человеческой деятельности. Из этого тезиса Маркса вытекало не только то, что изменение обстоятельств невозможно вне деятельности (именно на этом остановилась теоретическая мысль К. Каутского, А. Бебеля, Г. Плеханова и т.д.), но и то, что изменить обстоятельства невозможно без изменения самой деятельности. Вот почему сознательная деятельность передового класса не сводится, по Ленину, только к реализации вызревшего в действительности. Взятый в единстве с этой деятельностью исторический процесс чреват разными возможностями, а значит - и способен к альтернативному развитию. «Обусловленная и потому ограниченная объективными условиями» (деятельность пролетариата - И.П.), - разъясняет это положение М. Гефтер, - «она вместе с тем больше того, что в этих условиях предварительно содержится».

Всякие попытки искать революционное решение задач на ином пути, чем развитие капитализма, исключались Лениным-марксистом, так сказать, по определению. Все разговоры русских народников о возможности построения новой России на принципах «истины», «справедливости», «трудовой уравнительности» и т.п. отвергались им с порога как добренькие пожелания мелкобуржуазных революционеров. «Мои идеалы построения новой России будут нехимеричны», - подчеркивал Ленин, - «лишь тогда, когда они выражают интересы действительно существующего класса, которого условия жизни заставляют действовать в определенном направлении. Становясь на точку зрения объективизма классовой борьбы, я нисколько не оправдываю действительность, напротив, указываю в самой этой действительности самые глубокие, хотя и невидимые с первого взгляда источники и силы ее преобразования». Казалось бы, в данном случае Ленин формулирует общемарксистскую точку зрения на историческую роль рабочего класса как творца социалистического строя. Однако, признавая, что Россия претерпевает капиталистическую эволюцию, он, в отличие от Плеханова, считает возможным и необходимым для пролетариата воздействовать на естественный процесс буржуазного развития, который, как доказывал марксизм, идет в нужном для рабочего класса направлении. То, что представлялось меньшевикам «химерическими планами», - возможность замены одного способа вытеснения старых полукрепостнических отношений в российской деревне новыми, буржуазными, «прусско-юнкерского» пути развития капитализма - «американским», революционным, - то для Ленина составляло суть проблемы гегемонии пролетариата в русской буржуазно-демократической революции. Для судеб социализма, считал Ленин, далеко не безразлично, кто и как построит новую Россию: пролетариат, ведущий за собою крестьянство, или помещики и буржуазия, направляемые либералами. Для него коренная идея марксизма - рабочий класс может освободить себя, лишь освободив все общество, - превращалась в пустой звук, если ее относили, как это делали меньшевики, только к заключительному этапу освободительной борьбы пролетариата, к моменту полной победы социалистической революции. Согласно Ленину, эта идея призвана направлять каждый шаг социал-демократии на каждом этапе освободительного движения.

Подход Ленина к анализу действительности с точки зрения политической практики рабочего класса изменяет само понятие объективного описания действительности: появляется новый мыслительный предмет, для которого существенным моментом выступает «индивидуальное» - соотношение классовых сил данного общества, политическая гегемония того или иного класса, его способность к историческому действию и т.п. Появляется новое свойство научного анализа, связанное не только с исследованием специфического характера общественных процессов в данной стране, данном регионе, но и с духовно-практической, политической деятельностью разных классов, преследующих свои интересы. Это свойство в определенном отношении ограничивает справедливость законов развития общества, открытых Марксом и Энгельсом, очень большими периодами общественного развития, когда можно не принимать во внимание таких исторических «случайностей», как ускоренное или замедленное развитие процессов, та или иная форма (тип) преобразований на базе капиталистического способа производства, наконец, политическая, идеологическая и культурная гегемония определенного класса.

Иначе говоря, объективному объяснению становящегося буржуазного общества был придан смысл более конкретный, чем тот, который был применен Марксом при экономическом анализе европейского капитализма. Это новое объяснение базировалось, разумеется, на понимании противоречий капитализма, открытых Марксом, но одновременно учитывало несводимость явлений классовой борьбы только к экономическим причинам - идея двух путей буржуазного аграрного развития связана, конечно, с анализом экономических тенденций капитализма, но в своих посылках учитывала такой фактор, как активность крестьянских масс в России, изменение политической стратегии рабочего класса. Отсюда у Ленина появляется упомянутое выше понятие «объективизма классовой борьбы» в противовес «объективизму буржуазного оправдания действительности». «Если же я скажу: новую Россию никто не строит, она строится в борьбе интересов (так утверждал меньшевик Н. Николин - И.П.), то я накидываю сразу некоторое покрывало на ясную картину борьбы таких-то классов, я делаю уступку тем, кто видит лишь находящиеся на поверхности действия правящих классов, т.е. в особенности буржуазии. Я невольно скатываюсь к оправданию буржуазии, вместо объективизма классовой борьбы беру себе за критерий наиболее заметное или имеющее временный успех буржуазное направление». Быть может, с этим подходом к генезису капитализма в России согласился бы и основатель марксизма, но этот подход явно не вытекал из логики его учения, во всяком случае, самостоятельное значение фактора политического действия в нем не вычленялось, просто потому, что исследовательская задача Маркса была другой. Иными словами логическое преобразование созерцаемых отношений капитализма и раскрытие внутренней связей и строения капитала - предмет теории Маркса - сменяется у Ленина, пусть не сразу, новым мыслительным предметом: выявлением того, как в самой общественной практике происходит выработка нового политического отношения субъекта к действительности, и анализом исторически возможного в зависимости от того или иного соотношения классовых сил в стране, от способности рабочего класса обрести гегемонию в революционном движении страны.

Гипотеза Ленина, подтвержденная русской революцией, о своеобразии (индивидуальности) исторического процесса в каждой данной стране привела его к отказу от уподобления развития капитализма в России процессам его генезиса в Западной Европе, к раскрытию ранее игнорируемых исторических предпосылок для однозначного применения понятий марксизма - теории, обобщившей исторический опыт развития западноевропейского региона. Ленин первый среди русских марксистов приходит к выводу, что индивидуальная политическая ситуация с ее возможностями и альтернативами является столь же важной характеристикой объективного исторического хода дел, как и экономическое развитие. С этой точки зрения, ни одна форма (тип) капиталистической эволюции не в состоянии дать исчерпывающую информацию о том, что и как может происходить в реальной истории страны или группы стран, поскольку ход событий там каждый раз связан не только с экономическим вектором развития, но и с определенной политической ситуацией, культурно-историческим прошлым и т.п.

Это был радикальный пересмотр «классического» марксистского подхода к проблеме общественного развития: в него включались ранее игнорируемые или остававшиеся в тени предпосылки анализа действительности. Речь шла не о том, чтобы отказываться от объективного (экономического) описания возникающих исторических ситуаций. Просто в марксистском анализе благодаря Ленину появляется новое - учет позиции общественного субъекта, видение вещей которого определяется условиями жизни и политической деятельностью. Вместо единственного абстрактного субъекта познания, стоящего в одинаковом отношении ко всей исторической реальности, появляется множество политически реализуемых позиций и связанных с ними точек зрения, различающихся системами отсчета. Понятие «истины» политического знания становится релятивным, не теряя, однако, своей объективной значимости.

В этой связи меняется и понимание идеологии. Для Маркса, точнее, в пределах его познавательной задачи, идеология выступала в одном-единственном ракурсе - как искаженное, иллюзорное, перевернутое сознание. И хотя он знал, что самые странные идеи, укорененные в массовом сознании, способны стать «материальной силой», его главной задачей было все-таки разоблачение идеологического сознания в противовес научному, материалистическому. С позиций философии политического действия картина меняется: на первый план выходит не состоятельность идеологии с точки зрения науки, а историческое значение той или иной идеологии. Как политик, человек действия Ленин исходит не из абстрактно-научного сравнения доктрин и теорий, на чем зацикливались Плеханов и меньшевики, а из анализа исторической деятельности классов и масс, которые мыслили себя солидарными с той или иной идеологией. Когда идеология превращается в элемент исторического творчества масс, тогда ее оценка с позиций противопоставления иллюзорного реальному становится недостаточной, теряет свой абсолютный резон, потому что сами объективные задачи, стоящие перед тем или иным классом, уже невозможно рассматривать отдельно от вопроса о том, кем и как они осознаются. Народнический социализм с точки зрения марксизма являлся, без сомнения, реакционной, мелкобуржуазной утопией. Но если Плеханов останавливается на этой позиции, то Ленин идет дальше, соотносит идейную оболочку народничества с интересами и поведением крестьянских масс в условиях русской революции. Тогда оказывается, что ограниченная, а по ряду пунктов и реакционная, доктрина народников выражает на языке социалистической утопии устремления русского крестьянина, ограбленного «великой реформой» 1861 г.: его ненависть к помещику-латифундисту, к продажному чиновнику, его решимость во имя «справедливости» разделаться со всем полукрепостническим строем аграрных отношений в стране.

Попробуем обобщить сказанное. Благодаря Ленину в марксизме, как мы видели, формируется специфическое знание, которое носит не абстрактно-социологический, а деятельно-субъективный характер. В определенном смысле оно расширяет наш подход к познанию общества, поскольку рассматривает историческую реальность не только как экономически определяемую данность, независимую от воли людей, но и как бытие, которое каждый раз обусловлено духовно-практической деятельностью наличных общественных сил. В политически мыслимой действительности линия разграничения «субъект - объект» перестает быть неизменной, жестко фиксированной, она зависит от степени развития политического субъекта, а также от того, как соотносится осознаваемая им особая задача, интерес, волевая деятельность с объективными потребностями своей страны. Любой политический субъект в пределах этого рассмотрения - индивид или социальная группа - не отделяет себя от реальной действительности и не оценивает себя «со стороны», а напротив, воспринимает себя самого как часть, причем самую существенную, раскрывающегося перед ним социального бытия. И это отнюдь не аберрация сознания. Назначение и роль политики в общественной жизни заключается в том, чтобы выйти за границы воспроизводства данных социальных условий, обнаруживая через духовно-практическую деятельность иную перспективу, иное протяжение человеческого бытия и истории. Соответственно, мотивы политической деятельности определяются не извне, а изнутри - той практической, волевой, духовной задачей, которую тому или иному классу предстоит выполнить. В этом смысле политическая форма сознания существенно отлична от научно-теоретического (экономического, социологического и т.д.) воззрения на общественные процессы, поскольку объективные, независимые от человека детерминанты исторического движения трансформируются здесь в особые интересы, цели, в «должное», определяющее поведение политических акторов.

Политическая теория в понимании Ленина не ограничивается анализом «реального хода событий», реализацией уже выявившихся возможностей. Ее точка зрения шире, потому что охватывает не только данное, но и «должное», т.е. рассматривает развитие общества в связи с потенциально возможным изменением практической деятельности социальных сил. То, что в социологической науке существует порознь («материальное» и «идеальное», «объективное» и «субъективное», «бытие» и «сознание»), в области политического, включая политическое знание, теряет свою противоположность и строгую субординацию («первично - вторично», «причина - следствие»). Эти понятия могут быть рационально поняты в политическом знании только в единстве и взаимодействии, фокусом которых является политическая практика. Разумеется, речь идет не о том, чтобы отказаться от объективной точки зрения на исторический процесс, на происходившее в начале XX в. в России - без понимания характера экономической эволюции страны и обусловленных ею классовых отношений анализ идеологии и действий политических сил, участвовавших в русской революции, вырождается в субъективизм мнений о ней и, что еще хуже, в морализирование по поводу ее средств и результатов, как это происходит сегодня. Дело политолога заключается в другом: в выработке такой теоретической онтологии, где политические субъекты (акторы) помещаются непосредственно внутрь комплекса общественных связей, рассматриваются как составная часть движения исторической действительности. В этой онтологической картине меняются одновременно и характер осознания реальности субъектами действия, и мыслимое ими общественное бытие. С одной стороны, политическое мышление, выражаясь словами А. Грамши, становится таким осознанием противоречий действительности, «при котором сам философ, понимаемый как индивидуум или цельная социальная группа, не только постигает противоречия, но и берет самого себя как элемент противоречия, поднимает этот элемент до принципа познания и, следовательно, действия». Каждый из акторов имеет свою систему координат - политико-философский анализ отрицает существование «абсолютной», единственно истинной системы отсчета, будь то, скажем, политический опыт стран Западной Европы, как в начале XX в., или США, как сегодня (заметим, для деятельности Ленина этот пункт оказался особенно важным и трудным, поскольку марксизм того времени был учением по преимуществу европоцентрическим, неспособным охватить специфику отношений в России, где сходные с капиталистической Европой социальные силы существенно по-иному соотносились друг с другом). С другой стороны, историческая реальность в политической теории рассматривается как пространство возможного, как такое бытие, которое задано духовно-практической деятельностью определенных общественных сил. Объективно-экономические законы развития общества в этом случае не отрицаются, просто-напросто они трактуются не в положительном смысле, как главные определители поведения людей, а в отрицательном - как запрет на изменения, противоречащие характеру экономической эволюции на данном этапе. (Другое дело, что осознание подобного рода запрета в революционные эпохи приходит, как правило, с большим опозданием, через ряд болезненных изломов и коллизий.)

Далее. В пространстве политического ситуации придается более высокий онтологический статус, чем в общей теории исторического процесса. Цена частного, индивидуального, неповторимого значительно возрастает. Оно трактуется уже не просто как проявление неких общих законов, но как завязь, начало новых исторических тенденций. Меняется и исследовательская задача. Она заключается уже не в том, чтобы ухватить действительность с помощью наперед заданной теории общественной эволюции - либеральной, марксистской, все равно. Здесь, отталкиваясь от конкретного контекстуального знания, приходится выявлять, каким образом и благодаря чему возникают те или иные ситуации и черты действительности. А это уже иной подход, при котором нужно определить не просто объективное направление эволюции данного общества, а проанализировать механизм его изменения в конкретных условиях, при данном соотношении политических сил. Экономические зависимости в политическом знании уже не могут рассматриваться в качестве причин, определяющих ход событий и действия людей. «Необходимость» выступает здесь не в прежнем сциентистки-онтологическом смысле («так неизбежно будет»), и уж тем более не в моралистическом («так должно быть»), а в конкретно-историческом, политическом смысле, ориентирующемся на ситуацию, волю определенной силы, на ее способность изменить в свою пользу соотношение сил в стране. Соответственно этому и сама задача политического (политико-философского) анализа формируется иначе: речь идет о том, чтобы «выяснить, учесть, свести воедино все, что исторически особая действительность вносит нового в действие «общесоциологических законов», включая в «особое» и деятельность людей, вступивших в борьбу за переделку этой действительности». Детерминистическая, как правило, экономическая, картина исторического процесса остается, но она теряет статус первичного предмета, из которого может быть выведен будущий ход событий. Не закономерность плюс индивидуальные отклонения, вызванные предшествующей историей и деятельностью людей, а закономерность как конфликт и равнодействующая объективных тенденций действительности, заключающая в себе разные возможности политического действия, - вот что становится для Ленина предметом рассмотрения.

В этом мыслительном пространстве появляется новое «измерение» исторического процесса - проблема альтернативы данному ходу дел, данному типу (форме) исторического и экономического развития. Альтернатива, по Ленину, - это не то, что существует «объективно», до и независимо от сознания и деятельности людей, что нужно только открыть, понять. Альтернатива возникает и навязывает себя как необходимость лишь тогда, когда размежевание внутри общества достигает степени субъективного, проявляющегося в идеологии и действиях, самоопределении классов и общественных групп. Только тогда, через духовно-практическую деятельность людей, т.е. через политику, становится решаемым конфликт идеального и материального, «выбор пути» наполняется политическим, а в итоге и историческим содержанием. Другими словами, не осуществление предуготованного историей пути, не однолинейный экономически или как-то по-иному детерминированный процесс, а равнодействующая общественной борьбы, столкновения интересов и воль внутри страны и на международной арене, тенденций прогресса и регресса, - вот что становится центром политического, политико-философского исследования. Повторения и регулярности, на которых базируется общественная наука, уже не могут рассматриваться как нечто абстрактно самодовлеющее, как существующее независимо от состояния общественных субъектов (партий, классов и их борьбы).

Завершая изложение, следует сказать о судьбе ленинского учения. Идея политической гегемонии рабочего класса, ставшая основным вкладом Ленина в теорию марксизма (затем она была развита в работах А. Грамши), позволила развернуть философско-историческую концепцию Маркса в русло более широкого, чем только локальное, западноевропейское, видения проблем развития мирового процесса. И когда через октябрьский перелом 1917 г. европейская революционность превратилась во всемирную, тогда стало окончательно ясным, что российская ситуация - сосуществование в рамках одной исторической эпохи различных способов производства и форм жизнедеятельности - является скорее правилом, чем исключением, для неевропейского человечества в ХХ в. Именно взаимодействие разнотипных элементов эпохи обусловило существенные отклонения революционных процессов в ряде неевропейских стран от европейского «образца», а значит - и актуальность для них ленинской политической теории, ленинского доказательства правомерности «нетипичных», с точки зрения марксизма ХIХ в., путей общественного прогресса.

Что касается России, то здесь, у себя на родине, как уже указывалось, ленинское учение оказалось фактически отвергнутым; точнее, оно было превращено в «идеологию», оправдывавшую сталинский курс на построение тоталитарного режима в СССР. При внешнем пиетете перед именем вождя пролетарской революции дух и смысл его учения был извращен и утерян. Но главное - пролетарская социалистическая революция, с которой Ленин связывал победу пролетарской революции в России, не разразилась ни в 20-х гг., ни позже. Именно на этом препятствии споткнулась русская революция в 20-х гг. нашего века. Первая пролетарская революция осталась наедине с собой, с проблемами отсталой России, имевшими мало общего с переходом к социализму, окруженная к тому же со всех сторон капиталистическими государствами. Революция, разрушившая прежний буржуазный строй, в ряде существенных отношений оказалась вынужденной по-своему, своими средствами продолжить историческую работу капитализма, остановленную, так сказать, на полдороге. Вся необычность политической ситуации в нашей стране как раз и заключалась в том, что благодаря победе пролетарской революции большевикам пришлось столкнуться с первейшим условием всякой гегемонии - необходимостью увязки «своих» непосредственных требований с общенациональными нуждами, т.е. с «чужими» (в случае России - крестьянскими) интересами. В политике это означало необходимость преобразования революционно-якобинской модели перехода к социализму в еще не опробованную модель социалистического реформизма. НЭП, по мысли Ленина, должен был стать альтернативой Октябрьскому перевороту, открыть возможность перехода России к более эффективному развитию экономики и современного общества в крестьянской стране. Вопрос стоял так: либо коренное обновление начал Октябрьской революции, превращение пролетарской революционности в реалистический, соответствующий новой форме гегемонии пролетариата и конкретным условиям России путь построения современного общества, либо - следование по колее пролетарского якобинизма, означавшего возврат к методам «военного коммунизма» (теперь уже во имя ускоренного индустриального прогресса страны) и «диктатуре пролетариата», выродившихся в итоге в диктатуру вождя партии и тоталитарный режим.

Смерть Ленина, единственного, пожалуй, из всего руководства партии, кто начинал представлять себе смысл преобразований, связанных с «самотермидоризацией» революции, обусловила, с одной стороны, победу пролетарски-якобинской тенденции в партии и государстве, с другой, что самое важное, - «внутренний провал» (Ленин) дела социализма в России. В этом не было ничего удивительного. В социальном и культурном развитии российский рабочий (недавний крестьянин) значительно отставал от своих собратьев по борьбе в странах Запада. Идеи социального освобождения отличались у него большой упрощенностью, а главное - не согласовывались с многоукладной экономикой, существовавшей в стране, и с вытекавшими отсюда историческими потребностями. Годы гражданской войны и послевоенной разрухи еще более упростили социалистический идеал в сознании рабочих: в сущности, он свелся к идеалу социального равенства (а чаще всего и уравнительности), который должен быть осуществлен силой, наперекор любым препятствиям, к установке на ликвидацию буржуазии и, шире, всех состоятельных слоев. Надо ли удивляться, что условия НЭПа, в которых очутилась страна в 20-е гг., казались большинству рабочих досадным препятствием на пути к социализму, которое предстояло как можно скорее, устранить, - если понадобится, то и насилием, - а не условиями, выражающими исторически необходимый этап общественного и экономического развития страны. Словом, социализм, выражаясь словами Маркса, был понят рабочими России вполне в духе ХIХ в. - как «состояние, которое должно быть установлено», как «идеал, с которым должна сообразовываться действительность», а не как «действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние».^.За это страна поплатилась массовым террором власти против собственного народа, установлением жесточайшего тоталитарного режима. И все это закончилось компрометацией идеи социализма и возвратом России к «дикому», бюрократически-криминальному капитализму.

Размещено на Allbest.ru