Во втором параграфе "Язык как с-каз бытия" бытийный характер языка показан методом от противного: через проговаривание того, как современная западная цивилизация его деонтологизирует, тогда как русский язык проговаривает комплексный характер реальности на всех своих уровнях.

В первой части параграфа "От лика мнимости к гримасе зазеркалья" показано, что именно в бегстве фаустовской культуры от Ничто коренится ее стремление к отождествлению мнимого с иллюзорным, проявляющееся вплоть до уровня обыденного языка. Оперируя категориями, понятиями, чистый разум обращается лишь к действительной стороне реальности. Все, пребывающее по ту сторону действительности: душа, свобода, ноумены, идеи, Бог - оказывается только иллюзией чистого разума. На деле же дискурсивное рассудочное мышление есть лишь одна сторона мышления комплексного, и одностороннее его развитие приводит к превращению мира в объект, противостоящий субъекту. Сущее прячется от наблюдающего глаза субъекта, действительности остается лишь обратиться в пред_мет, доступный мышлению как пред_ставлению. Уплотняясь в противостоянии субъекту, действительность маскирует реальность, вместо того чтобы обнажать ее. Феномен перестает являть сущее, из стекла он превращается в зеркало, отражающее картину мира субъекта, подобно тому как сама картина меняет свое назначение с по-каза на из-ображение. Соответственно и язык перестает быть с-казом, теряет способность являть сущность, превращаясь под слепящим светом действительности в царство зазеркалья, подобно тому как человек, сидящий в ярко освещенной комнате, вглядываясь в меональную ночь за окном, видит только самого себя.

Во второй части параграфа "Язык комплексной реальности" прослежены следы комплексной реальности в русском языке на различных его уровнях: от звука к имени.

Созвучные нашему исследованию идеи высказывает К.С. Аксаков в "Опыте русской грамматики". Аксаков выделяет два рода звуков: внешний/неорганический/стук и внутренний/органический/голос, которые суть согласный и гласный соответственно. Однако эти звуки не являются достаточными, их возможность в речи обеспечена наличием третьего вида, самого по себе беззвучного, являющегося в буквах "ъ" и "i". Так, "ъ" есть непременное условие всякой буквы, поскольку следует за каждым согласным звуком и предшествует каждому гласному. Буква "i" также является соотносимой и с гласным и с согласным, в ней оба элемента: и органический, и неорганический - сочетаются. Всякий звук по отношению к этим безгласным буквам оказывается внешним или внутренним, а вся фоническая реальность, определяясь вокруг них, является комплексной.

Другой интересный опыт философии звука предлагает Велимир Хлебников в творении нового "заумного" языка, выявляющего специфичность согласных звуков как указание на различные виды пространств. Опираясь на опыт его вслушивания в звуки, мы выдвигаем в качестве гипотезы модель, в которой "С" есть точка истечения двух миров, точка их взаимовыворачивания. Разрыв в самом знаке "С" есть место, где прорывается граница миров, происходит оборачивание внешнего и внутреннего. "С" ("стигма" - {греч. } ткнуть, прорывать, протыкать) есть точка ("стигма") сочетания действительного и мнимого, точка раз-облачения. Тогда все предшествующие в алфавите "С" звуки есть способы существования пространства действительного, а все последующие за "С" - мнимого.

Что касается гласных звуков, они явно проговаривают свою посю - или потусторонность. В монографии "Волшебная сказка: исследование воспроизводства культуры" В.В. Николин обосновывает посюсторонний характер звуков "а", "е", "и", "о" (в алфавите предшествуют "С"), тогда как остальные гласные: "я", "э", "ы", "у" (в алфавите после "С") - ассоциируются с потусторонними явлениями.

Прежде чем перейти к следующей единице языка, мы должны обратиться к такой категории, как "субъект" или "Я", которая является одной из наиболее востребованных западной философией. Субъект как безымянный высказывает о себе лишь собственную субъектность. "Я" есть простое противопоставление объекту, "Я" не имеет в себе индивидуального, а лишь кричит о нем, заявив себя как точку зрения, как ось мира. Преображается же все, когда на место "Я" (место-имения) встает имя. Имя говорит об укорененности в меоне, имя очерчивает контур, задает конкретность, определяет место в бытии. Дабы расслышать существо бытия, восстановить комплексное восприятие мира (стертое бытовым/действительным использованием слов как знаков), каждое слово для нас должно вновь обрести исконную природу, открыться как имя.

Имя не есть просто знак, обозначение вещи, имя есть явление вещи, и потому предельно реалистично. Однако помимо имени мы встречаем в языке такую значимую часть речи, как глагол. Причем, по мнению В. Гумбольдта, именно "глагол является душой речеобразования", "нервом самого языка". Русский язык тяготеет к имени, и потому он реалистичен, язык фаустовской культуры - к глаголу, который есть выражение действия, и потому он действителен.

Логос русской культуры, выражаемый в символической природе звука, буквы, имени, слова противостоит логике фаустовской. Будучи принципиально тавтологичным, имя противопоставлено понятию, и потому имя не требует определения, а самим собою являет сущность. Имя рождается из комплексного мышления, обращающегося сквозь действительность к меональному миру духовности. Бытие является реальностью вещей (вемщей и вещемй), а не пред-метной действительностью, и потому вещь не может быть определима через понятие, но может быть понята через имя. Слово не есть орудие мысли, и тем более, не только ее изложение, слово есть с-каз, являющий с-ловленное.

Третий параграф "Прямая и обратная перспективы как принципы текстопорождения" расширяет область применения живописных принципов прямой и обратной перспективы на языковую реальность.

На основе идеи Л.А. Гоготишвили, который проецирует приемы подрисовки и разделки, характерные для портрета и иконы соответственно, в сферу текста, выявляются следующие особенности. Подрисовка, как прием введения некоторых дополнительных линий, проявляющих определенную схему, под которую подводится авторское "изображение", обнаруживается в тексте в виде риторических связок, подчинительных союзов, вводных и заключающих высказываний и т.п., а также как помещение основной идеи автора в аттенциональный фокус и словесное подчеркивание выражениями типа "nota bene". Благодаря приему словесной подрисовки автору удается акцентировать внимание читателя на важных для него положениях и, направив движение по линиям дополнительных мазков, привести к желаемым результатам. Разделка же в качестве языкового приема осуществляется, в отличие от подрисовки, принципиально иными по отношению к словесному строю средствами:

1) фоническая разделка как звучание текста;

2) смещение смыслового центра из фокуса внимания на периферию, вплоть до умалчивания его;

3) наличие особых "золотых" мест произведения, выражаемых в особенностях строения текста или создаваемых как психофизиологические сдвиги.

Подобно разделке и подрисовке, прямая и обратная перспективы выступают как принципы текстопорождения разных типов. Прямая перспектива находит свое выражение в схемостроительстве научного изложения (а соответственно и мышления) и литературе фаустовского типа (роман, дневник, драма), представляющих собой линейный, монологичный и моноцентричный текст, устремленный к развязке и нацеленный на достоверность и доказательность.

Русская же культура тяготеет к обратно-перспективному тексту - нелинейному, диалогичному, не направленному в одну точку, а исходящему из некоего средоточия, изъясняющемуся на языке метафор и предполагающему многовариантность развития событий. Такой текст не затягивает читателя в себя, а сам вторгается в его жизнь; не изображает жизненную драму героев, а вынуждает читателя увидеть подлинный трагизм ситуации, превратив его из наблюдателя в главное действующее лицо. Характерными примерами такого текста является Библия, жития святых и классическая русская литература. Такой текст, будучи не окном в действительность, а дверью из мнимого мира, ведет нас не к переживанию катарсиса (очищения), но к преображению.

В заключении подводятся итоги, которые обнаруживают себя как ключи для открытия топики русской культуры и позволяют не замкнуть исследование, а выявить средоточия, из которых могут быть намечены новые пути.

Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих публикациях

1. Порошина, А.М. Лента Мёбиуса как онтологическая модель // Гуманитарные науки и образование. - 2011. - № 4. - С.74-76.

Научные статьи, доклады, тезисы в других сборниках и журналах:

2. Порошина, А.М. В поисках сферы игры: мезореальность // Материалы докладов XIV Междунар. конф. студентов, аспирантов и молодых ученых "Ломоносов" / отв. ред. И.А. Алешковский, П.Н. Костылев. URL: http://www.lomonosov-msu.ru/archive/Lomonosov_2007/20/noumen@inbox.ru. pdf

3. Порошина, А.М. Математика русской культуры // Материалы XLVI Междунар. науч. студенческой конф. "Студент и науч. - технич. прогресс": Философия / Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2008. - С.60-62.

4. Порошина, А.М. Метро: от схемы города к ментальному пространству // Реальность. Человек. Культура: религия и культура. Материалы Всерос. науч. конф. Омск, 11 декабря 2008 г. - Омск: Изд-во ОмГПУ, 2008. - С.270-271.

5. Порошина, А.М. Сон как комплексная величина // Сб. науч. трудов по материалам междунар. науч.-практ. конф. "Современные направления теоретических и прикладных исследований `2009". Том 25. Философия и филология. - Одесса: Черноморье, 2009. - С.53-56.

6. Порошина, А.М. Четырехмерность духовного видения // Материалы междунар. науч. - практ. конф. "Духовность как онтологическое основание бытия" / Северо-Кавказский гос. тех. ун-т. - Ставрополь, 2009. - С.229-233.

7. Порошина, А.М. Мнимости в философии, или Потусторонние похождения математики // Альфа: межвуз. сб. науч. ст. / отв. ред.В.М. Шкарупа. - Омск, 2010. - Вып.10. - С.6-9.

8. Порошина, А.М. Человек в системах перспективного видения // Реальность. Человек. Культура: антисциентизм - философская и культурологическая специфика: материалы Всерос. науч. конф. Омск, 25 ноября 2011 г.: в 2 ч. - Омск: Изд-во ОмГПУ, 2011. - Ч.2. - С.17-20.

Размещено на Allbest.ru