Опыт аналитики памяти в контексте литургики

Размещено на http://www.allbest.ru/

Опыт аналитики памяти в контексте литургики

Безгодов Дмитрий Николаевич

Цель нижеследующего текста скромна: сформулировать рациональные доводы в пользу введения в научный оборот той концептуализации литургического опыта памяти, которая предложена протоиереем Александром Шмеманом в книге «Евхаристия. Таинство Царства». (1).

Осмысление православного опыта в рамках философского дискурса или с целью применения в построении психологических теорий и методик дело не новое. Не говоря о богатой традиции русской религиозно-философской мысли, в современной философии достаточно указать на работы С.С. Хоружего, а в психологии на работы протоиерея Бориса Нечипорова, В.К. Невяровича, Д.А. Авдеева. (2)

Стремление дать рациональное истолкование истинам веры вполне органично православию. Другое дело, что церковь настаивает на существовании разумных пределов для притязаний разума, точней той формы его деятельности, которая именуется отвлеченным мышлением и которая является единственно приемлемой для светской науки. Здоровая наука, в свою очередь, и не претендует на большее. В своем знаменитом седьмом тезисе Витгенштейн все-таки имел ввиду молчание ученого: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать».

Рациональные (отвлеченные) доводы не дают полноты понимания, особенно когда речь идет о феноменах духа, поскольку в этой области совершенное знание означает пронизанность познающей личности светом самого предмета познания, то есть приобщение к нему всем существом, а не только в качестве гносеологического субъекта. Но это действительно сфера религиозного познания, с установкой на всецелое переустройство жизни, на радикальное изменение личности. Однако, православие признает необходимость некоего преддверия собственно религиозной жизни - пространство, где могут сойтись люди разных вер и обсудить, опираясь именно на отвлеченное мышление, те принципы веры, которые могут быть рассмотрены из этой области и которые являются началом вхождения в религиозную жизнь. Возможность увидеть «издалека» преимущества православия - это принципиальная норма православной веры, норма, оберегающая человеческую свободу. Поэтому попытки истолкования тех или иных положений или явлений православной веры на внеконфессиональном языке рационального мышления не только допустимы в православии, но и прямо необходимы.

Шаг за шагом прот. А. Шмеман раскрывает в своей книге смысл литургии как «восхождения Церкви к небесному Престолу, как таинства Царства Божия». Это единый, духовный, таинственный и реальный процесс с рядом выделяющихся кульминаций. Шмеман показывает, что вся литургия - есть воспоминание Христа, но в соответствии с литургической практикой особо выделяет ту часть евхаристической молитвы, которая «в литургической науке так и называется «воспоминание»». (1). В этой молитве священник «вспоминает евхаристическую заповедь Христа, когда Господь на Тайной вечере под видом хлеба и вина подал Своим ученикам Себя: «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Матф. 26, 26-28). И далее Христос заповедует ученикам - «Сие творите в Моё воспоминание» (…проверить, уточнить…) И по преданию Церкви - этой заповедью установлена Церковь как Тело Христово, как собрание людей, приобщённых Христу самим Христом, и содействием Духа Святого приобщённых Царству Божьему. Протоиерей А.А. Шмеман настойчиво подчёркивает духовный реализм этого «воспоминания».

Если бы это воспоминание означало воспроизведение представления, запечатлённого в сознании человека, то следовало бы признать, что оно всё более и более стирается в Церкви, поскольку передаётся от поколения поколению, то есть изустно, со все более чужих слов, подкреплённых, правда, письменными свидетельствами очевидцев-апостолов. Но Церковь настаивает на абсолютной силе и чистоте этого воспоминания. Прот. А.А. Шмеман так пишет об этом «..Воспоминание, в которое, исполнив восхождение Церкви на небо, претворяет себе благодарение, и есть сама реальность Царства… Царства, которое мы потому и можем вспомнить, и это значит - осознавать как реальное, как присутствующее «среди нас», что его тогда, в ту ночь, за той трапезой, явил и завещал Христос… «И Я завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, Царство, да ядите и пиете за трапезой Моею в Царстве Моем» (Лк. 22, 29-30). В ночи падшего, греху и смерти порабощённого мира Тайная Вечерь явила неотмирный, Божественный свет Царства Божьего: вот вечный смысл и вечная реальность этого единственного, ни с каким другим несравнимого, ни к какому другому несводимого события….

…И когда, подходя к причастию, мы молимся: «Вечери Твоея тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими» - это отождествление того, что совершается днесь, с тем, что совершилось тогда, именно и в полном смысле слова реально, ибо днесь мы собраны в том же Царстве, за той же трапезой, которую тогда, в ту праздничную ночь, Христос совершил с теми, кого «до конца возлюбил». (1).

Таким образом, по мысли прот. А. Шмемана в литургическом опыте человек задействует и вместе с тем испытывает как нечто высшее по отношению к своему существу такой род памяти, который вводит его в особую духовную реальность. С позиции православной веры это, конечно, высшая реальность - наиреальнейшее и лучшее, - чаемая верными: Царство Божие. Однако, в нашу задачу входит показать некую внеконфессиональную рациональность подобного истолкования памяти. При характеристике процессов памяти, при выделении её видов, обращают внимание на форму самих этих процессов и связанное с ними различие функций памяти (краткосрочная, долгосрочная, произвольная, непроизвольная), обращают также внимание на зависимость содержания процессов памяти от каналов восприятия запоминаемого материала и характера его обработки мышлением (сенсорная и моторная; эйдетическая и словесно-логическая). (3, 4). В отечественной психологии принципиальный акцент делается на включённости всех процессов и видов памяти в целостную деятельность человека, так что все специфические черты видов памяти, индивидуальные различия в её интенсивности объясняются характером включённости конкретного вида памяти или памяти конкретного индивида в структуру его деятельности. (3, 4, 5). Впрочем, надо отметить, что подчинённость памяти деятельности отчётливо обоснована уже у Бергсона(6). Однако, как представляется, в научной психологии недостаточное внимание уделяется объективному содержанию предметов памяти. Правда, понятие объективности здесь несколько сбивает с толку.

Здесь невозможно говорить об объективном как противопоставленном индивидуальному сознанию; это такое объективное, которое, хотя и не приобретает ценность по вкусу субъекта, но обращено к его оценочной способности как зов и без ответа, без вызванного им оценивающего усилия остаётся как бы в тени. Это такое содержание, которое не может быть только объективно зарегистрировано аппаратом восприятия, но непременно должно быть усвоено всей целостностью сознания как ценность. Имея ввиду указанное понимание объективности обратимся к феномену памяти в связи с ценностной иерархией основных предметов памяти.

Очевидно, что память коррелятивна времени. Казалось бы, объем воспоминаний со временем должен возрастать, но опыт убеждает, что все их параметры зависят не столько от количества времени, натекшего между человеком и дорогим ему прошлым, сколько от интенсивности первоначального восприятия удаляющейся действительности, а в еще большей степени от нравственного качества этого восприятия и нравственной оценки воспринимаемых предметов.

Вот мелькнуло явление и запечатлелось в душе: теперь, время от времени, оно пробегает переднюю область сознания, будто отблеск отдаленного источника света. Зачем - человек не знает; возможно, если впечатление ему неприятно, он хотел бы избавиться от него. Но случай произошел, у него был невольный свидетель, хранящий теперь в душе этот ненужный отпечаток, который, впрочем, постепенно тускнеет, затираемый новыми впечатлениями. Нет, быть фотоальбомом для случайных чувственных образов - это не главное, для чего нам дана память.

Куда полезнее удерживать в памяти знания - результат специальных усилий души, её "умной части". Это тоже некие впечатления о действительности, но добытые по особым правилам, впечатления об открытых в вещах неизменных структурах, которые Платон назвал идеями, а новоевропейская философия назвала этим именем и собственно впечатления от них. Знания люди ценят высоко, ибо, закрепляясь в сознании, эти образы неизменных структур, связанные между собой как бы в карту действительности, помогают человеку ее осваивать.

Вообще надо отметить, что без памяти невозможен ни один вид мыслительной деятельности, поскольку последняя неминуемо осуществляется во времени. Всякий целостный акт мысли, развертываясь, требует удержания в поле сознания всех своих стадий. Но удерживать некое содержание актуальным, хотя процесс его первичного предъявления уму уже прошел, - это и значит помнить его. Без таковой способности ума было бы невозможно и доказательство. Любой аргумент имеет силу, если память сохраняет всю последовательность аргументов в их связи с тезисом. Этот аспект мышления можно было бы назвать оперативной памятью. Но отнесение ее к собственно памяти спорно; ведь тогда, поскольку вся деятельность ума протекает во времени, не отнесенными к памяти останутся только акты мысли, схватывающие бессодержательный момент «вот-вот-теперь».

Знание - это доказанное представление о сущности вещи. Доказанное, значит поставленное в связь с другим знанием - выведенное. Но то, что можно вывести, держать всегда под рукой не обязательно, хотя и удобно. Знание - не главное, для чего нам нужна память.

Однако есть такая действительность, впечатления от которой нам бесконечно важны, и сущность ее не выводится из знания о других сущностях. Это образы любимых, вообще все любимое. Высшая ценность памяти в том, чтобы хранить их живое присутствие. В физическом мире они могут измениться, могут изменить, могут исчезнуть из поля, эмпирически доступного нам. Но в любящей душе они пребывают в нетлении. Более того, они очищены в ней от всех недостатков - «любовь всё покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». (Кор

Однако качество памятования зависит от качества души. Добрая душа удержит образ любимого, милуя его, то есть очищая от недостатков; злая - устроит тому, кого помнит, ад: будет помнить одни пороки и осудит на веки вечные в пределах своей памяти.

Приглядимся к памяти доброй души. Здесь тоже напрашивается дистинкция: любовь страстная и любовь спасающая. Первую можно назвать любовью Персея-Горгоны, а вторую - просто подлинной. (Хотя сюда подошли бы и Руслан, и королевич Елисей - все, кто оживляет любовью, а не мумифицирует возлюбленных в своем субъективном эталоне красоты).

Есть арабская легенда, давшая классический сюжет и персидской, и тюрко-язычной поэзии, - о Лейли и Меджнуне. Они любили друг друга, но родители отдали Лейли за другого. Меджнун отступил, но не стерпелся с горем, а перетопил его в поэзию - плакал и пел о возлюбленной, и почти ослеп. И Лейли продолжала любить, и еще не совсем постарела, когда муж ее умер. И вот она - свободная - отправилась к возлюбленному. А он ее не узнал. Горгона страсти окаменила в его глазах любимый образ, на который живая Лейли была не похожа.

Образ подлинной любви ярко сказывается в древних стариках, узнающих друг в друге возлюбленных и не изменяющих любви. Яркий пример такой любви находим в «Старосветских помещиках» Гоголя. Таковые скорее с подозрением отнеслись бы к виду «омолодившегося» предмета любви - а вдруг это подмена, вдруг кто-то другой надел маску или просто очень похож на любимого в молодости. А влюбленному дорог сам человек, красивые черты лица были когда-то лишь первичным сигналом, привлекшим его внимание. И теперь он ни за что не променял бы самого человека на его красивую копию из молодости. Значит, память так любящего удерживает нечто большее, чем внешний образ возлюбленного, она помнит личность. Вот святая тайна памяти, ее очевидное назначение: удерживать в вечной жизни любимую личность, и свободу, и красоту, и родину, и все, чем созиждится ее рай.

Нетленность в пределах человеческой памяти - это предвосхищение вечной жизни в памяти Бога. Когда разбойник на кресте просил Христа: “помяни мя, Господи, во Царствии Твоем”, - он просил о вечной жизни. Понимая, что недостоин, он верил все же, что Бог силен очистить от грехов. Ведь даже мы, несовершенные люди, помним любимых очищенными от всего порочащего. Но, чтобы сохраниться в Боге, надо принять Бога в себя, исполнить евхаристический завет Христов “Сие творите в Мое воспоминание”. Разбойника вызволила память о Боге. Он увидел Бога там, где почти никто увидеть Его не смог - на кресте. В минуту страха и боли он нашел силы для благоговейного исповедания Христа Богом. И он не стал просить - сними меня с креста. Раз Бог крестом пролагает путь к жизни, значит, и мне подобает идти за Ним так же. Надежда благоразумного разбойника оправдалась. “И рече ему Иисус: аминь глаголю тебе, днесь со Мною будеши в раи”.

литургия память шлеман протоиерей

Список литературы

1. Прот. А. Шмеман, «Евхаристия. Таинство Царства», М., 1992

2. Хоружий С.С. «К феноменологии аскезы», М., издательство гуманитарной литературы, 1998

3. Хоружий С.С. «О старом и новом», СПб., Алетейя, 2000

4. Прот. Б. Нечипоров, «Введение в христианскую психологию», М., Школа-пресс, 1994

5. Авдеев Д.А., Неверович В.К. «Наука о душевном здоровье», М., Русский хронограф, 2001

6. Неверович В.К. «Терапия души», М., Русский хронограф, 2001

7. «Введение в психологию» под общей редакцией А.В. Пнтровского, М., Академия, 1996

8. Леонтьев А.Н. «Лекции по общей психологии», М., Смысл, 2001

9. Лурия А.Р. «Лекции по общей психологии», Питер, 2004

10. Бергсон А. «Собрание сочинений», М., Московский клуб, 1992

Размещено на Allbest.ru