О необоснованности нигилистического отношения к психофизиологической проблеме со стороны некоторых советских философов

Размещено на http://www.allbest.ru/

Российская академия наук

О необоснованности нигилистического отношения к психофизиологической проблеме со стороны некоторых советских философов

Дубровский Давид Израилевич, доктор наук,

профессор, главный научный сотрудник

В последнее время в работах некоторых философов (а иногда и психологов) наблюдаются попытки объявить психофизиологическую проблему ненужным пережитком старой натурфилософии. Подобные нигилистические тенденции, произрастающие из непонимания современной постановки этой проблемы и из игнорирования многих насущных потребностей практики, способны нанести ущерб тем отраслям естествознания, которые концентрируют свои усилия на исследовании функций головного мозга.

Поэтому следует подвергнуть указанные тенденции подробному критическому рассмотрению.

Наиболее полно и открыто нигилистическое отношение к психофизиологической проблеме выражено Ф. Т. Михайловым. Согласно его убеждениям, диалектический материализм раз и навсегда положил конец психофизиологической проблеме, показав ее беспредметность. Вопрос о соотношении психических явлений с нейродинамическими системами головного мозга оценивается им как лишенный всякого смысла. «Здесь явно,-- пишет Ф. Т. Михайлов,-- не проблема, а псевдопроблема, возникновение которой обусловлено прямолинейностью, ограниченностью мышления тех, кто, может быть, и хотел быть материалистом, да только оказался не в состоянии выйти за пределы созерцательской оценки соотношения субъекта и объекта» (Ф. Т. Михайлов, 1964, стр. 178). «Ведь сама постановка психофизической проблемы возможна лишь на фундаменте вульгарно-материалистического представления: есть тело, оно ощущает -- ощущение телесно» (там же, стр. 162).

Посмотрим же, как обосновываются эти столь решительные утверждения. По мнению Ф. Т. Михайлова, соотносить психические явления с физиологическими недопустимо потому, что первые не являются отражением вторых. Он затрачивает много усилий на доказательство того, что, собственно, и не нуждается в доказательствах, а именно: что психические явления суть отражения внешних объектов, а не физиологических процессов, протекающих в головном мозгу, что ощущение -- это не физиологическое явление, что «мысль -- не замыкание нервных центров, не всплески на экране электроэнцефалографа» и т. п. Отсюда делается очень ответственный вывод: «Сравнивать, соотносить психические факты поэтому можно только с тем, что они отражают, с самим объективным миром» (там же, стр. 157. Курс, мой.--Д. Д.).Этот вывод, однако, несостоятелен. Почему психические факты можно соотносить только с тем, что они отражают? Почему избирается только одно отношение, а на все остальные налагается запрет? Произвольность такой методологической установки слишком очевидна. Психические явления составляют предмет исследования не только гносеологии, но психологии, нейрофизиологии, кибернетики и других дисциплин. Теоретически правомерно соотнесение любых двух явлений (объектов); если же между явлениями установлена необходимая связь (психические явления не существуют сами по себе, они необходимо связаны с физиологическими изменениями в головном мозгу), то исследование такой связи, соотношения становится непременным условием все более глубокого и многостороннего познания каждого из этих явлений. Это -- элементарный принцип естествознания и всякого познания вообще. Запрет Ф. Т. Михайлова означает, что психические явления не могут быть объектом естественнонаучных исследований и должны подлежать исключительно гносеологическому изучению. Нет нужды доказывать, насколько далеки подобные установки от диалектического материализма и от современной науки.

Что касается утверждения Ф. Т. Михайлова, что сама постановка психофизиологической проблемы возможна лишь на фундаменте вульгарного материализма, то все обстоит как раз наоборот. Для последовательного вульгарного материалиста психофизиологической проблемы не существует, так как для него ощущение, мысль есть материальный процесс и тем самым психическое отождествляется с физиологическим. Но эта проблема всегда существовала для тех, кто видел специфику психических явлений в присущих им уникальных свойствах субъективности и идеальности, но в то же время сохранял убеждение, что психические явления суть продукт материальной деятельности мозга. Действительно, нельзя сказать, что, когда я вижу дерево, в головном мозгу имеется изображение дерева. В головном мозгу объективно существует в этот момент некоторая нейродинамическая система, вызванная действием дерева и ответственная за переживаемый мной образ дерева; последний же как раз и представляет собой не материальное, а идеальное изображение объекта. И остается проблемой, как и почему в ходе развития живой материи и общественной жизни возникла идеальная форма отображения действительности и как относятся психические явления, взятые с их идеальной и содержательной стороны, к объективным, нейрофизиологическим изменениям в головном мозгу. Неразумно пытаться чисто словесным путем аннулировать этот вопрос. А постольку имеет глубокий смысл и психофизиологическая проблема, которая на современном уровне научного знания может интерпретироваться как задача исследования нейродинамического кода субъективных явлений, как задача познания специфических свойств информационных процессов, протекающих в головном мозгу человека.

Однако Ф. Т. Михайлов до крайности вульгаризует психофизиологическую проблему и оглупляет своих безымянных оппонентов. Он пишет: «Предмет -- печать, мозг -- сургуч... Чтобы изучить свойства и особенности отпечатка, естественно, надо изучить сам сургуч... Тогда само собой разумеется, что содержание отпечатка -- простая копия рисунка печати. Вот ведь логика создателей пресловутой психофизической проблемы» (Ф. Т. Михайлов, 1964, стр. 178--179). На основе подобных суждений он считает себя вправе заявить, что «понятно, почему нелепа сама постановка психофизической проблемы» (там же, стр. 164).

На наш взгляд, аргументация Ф. Т. Михайлова совершенно неудовлетворительна. Он исходит из того, что любые самые тонкие методы физиологического исследования никогда не смогут помочь нам в понимании психических явлений, ибо «физиологические процессы неадекватны даже элементарному психическому акту ощущения или восприятия» (там же, стр. 165). Что значит неадекватны? Правомерно ли отрицание нейродинамических эквивалентов ощущений и восприятий? Пусть нейрофизиология еще не может дать точного описания их эквивалентов (т. е. нейродинамических комплексов и операций головного мозга, которые субъективно переживаются в качестве ощущений и восприятий); однако в этом направлении за последнее десятилетие достигнуты значительные успехи, что позволяет уверенно говорить, например, о физиологическом содержании понятия зрительного образа (см. В. Д. Глезер, 1965).

Настаивать на неадекватности нейродинамических процессов определенным психическим актам, значит игнорировать все эти плодотворные исследования и вместе с тем тормозить их, ибо с позиций Ф. Т. Михайлова они совершенно бесперспективны, а его позиции изображаются им как позиции диалектического материализма, и в результате авторитет марксистской философии используется далеко не лучшим образом.

Нигилистическое отношение Ф. Т. Михайлова к психофизиологической проблеме обусловлено предвзятыми философскими установками, наглухо изолированными от корректив со стороны естествознания. Он гипертрофирует поведенческий аспект психики и склонен абсолютизировать психологические понятия таким образом, что содержание их совершенно отсекается от нейродинамических явлений головного мозга. Положение, что психика есть функция головного мозга, носит у него чисто декларативный характер, так как психологическое и нейрофизиологическое описания деятельности мозга настолько противопоставлены друг другу, что оказываются совершенно разными, и уже невозможно перейти от одного к другому, как-то соотнести их друг с другом.

«Не биотоки мозга определяют, радоваться мне или плакать, а сами мои чувства...»,-- пишет он (Ф. Т. Михайлов, 1964, стр. 160); как будто такая альтернатива (или биотоки мозга или чувства) может способствовать глубокому пониманию сущности психических явлений и поведенческих актов. Ведь уже сейчас целый ряд базисных эмоциональных переживаний достаточно хорошо описывается в нейрофизиологических терминах и объясняется функциональными сдвигами в определенных отделах гипоталамуса и других подкорковых структур в их взаимодействиях с корой мозга. С тех пор как были проведены блестящие эксперименты Дельгадо (J. M. R. Delgado, 1960), Олдса (J.Olds, 1960) и других нейрофизиологов по электрическому раздражению и самораздражению определенных подкорковых структур с помощью вживленных электродов, исследования нейродинамических эквивалентов эмоций достигло больших успехов. Причем результаты, полученные в этих экспериментах, убедительно свидетельствуют о наличии в головном мозгу таких областей, раздражение которых связано с положительными или отрицательными эмоциональными реакциями, организующими целостное поведение животного. Так, раздражение миндалевидного ядра у кошек вызывало интенсивные явления ярости. Раздражение областей отрицательной мотивации у обезьян вызывало реакции, связанные с эмоциями, варьирующими от незначительного до панического страха (в зависимости от силы раздражения). Аналогично, электрические раздражения областей положительной мотивации вызывает у животных реакции «удовольствия». В этом случае они неудержимо стремятся повторять раздражение, которое выступает для них даже более сильным стимулом, чем действие естественного раздражителя, вызывающего однородный эмоциональный эффект. В мозгу человека также обнаружены зоны (тесно связанные преимущественно с лимбической системой), раздражение которых вызывает различные виды приятных чувств: спокойствие и облегчение, ощущение радости, чувство глубокого удовлетворения и т.п. (см. Э. Гельгорн и Дж. Луфборроу, 1966).

Непосредственные воздействия на мозг открывают новые возможности для управления психической деятельностью, показывая вместе с тем, насколько актуальна разработка психофизиологической проблемы и как старомодно выглядят методологические установки, рекомендуемые Ф.Т. Михайловым. Указанные эксперименты как раз и создают ту плоскость исследования психических явлений, которую отрицает Ф.Т. Михайлов, а именно: отношение психического к нейрофизиологическому

Подобные факты и обобщения, полученные благодаря методу непосредственного воздействия на определенные мозговые структуры и отдельные группы нейронов, имеют первостепенное значение для психологии. В этой области исследования нейрофизиология как бы сливается с психологией, четкую границу между ними зачастую провести невозможно -- настолько интимно содружество обеих дисциплин. Но та же картина наблюдается и в некоторых других областях. Не случайно ряд разделов современной науки о функциях мозга справедливо именуются психофизиологией (например, такая классическая отрасль, как психофизиология органов чувств). Ярким примером интеграции психологии с нейрофизиологией (и с другими дисциплинами, изучающими структуру головного мозга и совершающиеся в нем материальные процессы, а также с такой прикладной отраслью, как нейрохирургия) является нейропсихология. Проникновение физиологических методов и понятий на исконную территорию психологии -- несомненно прогрессивное явление. Стремление во что бы то ни стало обособить психологию от физиологии, провести между ними жесткую границу идет вразрез с закономерностями развития современного научного познания.

К сожалению, концепция, отстаиваемая Ф.Т. Михайловым, имеет немало сторонников и обосновывается ими с помощью довольно внушительной философской аргументации. Представители этой концепции занимаются преимущественно вопросами диалектической логики и являются авторами целого ряда интересных работ. Среди них наиболее видное место занимает Э.В. Ильенков. Рассмотрим кратко его взгляды по интересующему нас вопросу.

Э.В. Ильенков считает, что исследование мышления, созерцания и вообще способности отражать мир в образах составляет исключительную прерогативу философии и что в этом деле ни кибернетика, ни физиология не способны помочь. Акцентируя внимание на общественном характере форм человеческой психической деятельности, он третирует ту плоскость исследования, которую можно было бы обозначить как «мозг -- личность», и, подобно Ф.Т. Михайлову, выносит психическое за пределы мозга, а постольку исключает правомерность его естественнонаучного анализа. По его мнению, «в рассмотрении анатомо-физиологической структуры человеческого тела нельзя «вычитать» психологические определения человеческого существа. Это не та «книга», в которой они написаны. «Психологические» определения человека имеют свою действительность, свое «бытие» не в системе нейродинамических структур головного мозга, а в более широкой и сложной системе -- в системе отношений человека к человеку, опосредованной вещами, созданными человеком для человека, -- то есть в системе отношений производства предметно-человеческого мира и способностей, соответствующих организации этого мира» (Э.В. Ильенков,-1964,стр.59-60).

Как видно из приведенного высказывания, Э.В. Ильенков считает, что психические особенности человека вообще и отдельной личности в частности не зависят существенным образом от структурно-функциональных особенностей человеческого мозга вообще и, соответственно, данной личности в частности.

Для того чтобы подтвердить правильность нашей интерпретации приведенного высказывания Э.В. Ильенкова, процитируем еще одно место из той же его работы: «Анатомически мозг Аристотеля ни в чем существенно не отличался от мозга Демокрита, а органы восприятия Рафаэля от органов восприятия Гойи... Оставаясь анатомически одними и теми же, органы мышления и созерцания производят не только различные, но и прямо противоположные друг другу понятия, образы» (Э.В. Ильенков, 1964, стр. 53). психофизиологический нигилистический нейродинамический образ

Заметим, что подобная аргументация, ставшая общим местом во многих философских работах, лишь по видимости неотразима. Попытаемся же ее тщательно проанализировать. Но предварительно следует еще раз выделить основную мысль Э. Ильенкова: психологические особенности определяются не анатомо-физиологическими (структурно-функциональными) особенностями мозга, а средой, совокупностью общественных отношений.

Итак, на каком основании утверждается, что мозг Аристотеля ни в чем существенно не отличался от мозга Демокрита? И в каком смысле не отличался? В том смысле, что мозг Аристотеля и мозг Демокрита есть человеческий мозг? Или в том смысле, что мозг Аристотеля имел тождественную микроструктуру с мозгом Демокрита? Или известны сравнительные исследования структуры мозга этих великих мыслителей?

Уже поставленные вопросы сами по себе говорят о том, что утверждение Э. Ильенкова совершенно неубедительно. Между тем, если обратиться к точным фактам нейроанатомии, то справедливо будет как раз обратное. Данные нейроморфологии убедительно свидетельствуют, что мозг каждого человека обладает индивидуальными анатомическими особенностями, которые могут достигать весьма существенной степени, особенно в микроструктурном отношении. Подытоживая многолетние исследования морфологических различий коры головного мозга, крупные специалисты в этой области С.А. Саркисов и Н.С. Преображенская подчеркивают, что «индивидуальное своеобразие корковых структур складывается из особенностей клеточного строения коры, наличия большего или меньшего числа смешанных участков и местных модификаций, из вариантов соотношения борозд и извилин с цитоархитектоническими полями, из различия размеров поверхности и распределения отдельных областей и полей, из особенностей строения нейронов. Все это хотя и не дает еще нам права говорить о типах корковых структур, о типах строения мозга, но все же свидетельствует о наличии индивидуальной вариабельности архитектонических полей и структуры нейронов коры мозга человека». «Особенно большая вариабельность отмечается в филогенетически новых областях коры, участвующих в осуществлении сложных, специфически человеческих функций». И, наконец: «Наличие индивидуальной вариабельности в структуре коры мозга человека, органе высшего анализа и синтеза, устанавливающего связь организма со средой, можно рассматривать как одну из особенностей материальной основы индивидуальных свойств высшей нервной деятельности человека» (С.А. Саркисов и Н.С. Преображенская, 1961, стр. 812. Курс. мой. - Д. Д.).

Этот вывод С.А. Саркисова и Н.С. Преображенской весьма показателен. Структурные различия необходимо обусловливают и выражают функциональные различия, о чем свидетельствует весь опыт эволюционной (сравнительной) морфологии и физиологии. Думать, что морфологические особенности мозга данного индивида безразличны для функционирования, этого мозга, значит отрицать принцип единства функции и структуры и эволюционный принцип вообще. Генетические структурные особенности мозга данного индивида должны в существенной мере определять те онтогенетические структурные особенности его мозга, ускользающие пока еще от прямого анализа, которые непосредственным образом ответственны за психологические особенности данного индивида. В пользу такого заключения говорит множество веских фактов и доводов современной науки.

Мы наблюдаем чрезвычайное разнообразие человеческих личностей, составляющих общество. Каждая личность оригинальна, отличается неповторимо индивидуальными чертами. Это разнообразие требует объяснения. Поскольку нас интересуют причины психологических различий в их максимально широких характеристиках и так как еще со времен Гиппократа психические явления и свойства связываются с деятельностью головного мозга, вполне логично сопоставление личностных различий с индивидуальными структурно-функциональными различиями головного мозга. Нейроморфология, как это было показано, установила факт чрезвычайного многообразия структурных различий головного мозга, но она еще не в состоянии коррелировать их с психологическими различиями. И это понятно, так как визуально фиксируемые структурные различия, которые пытается выделить и классифицировать современная нейроморфология, лишь весьма опосредствованно определяют специфические особенности той поистине грандиозной нейродинамической архитектоники, строящейся и преобразующейся в головном мозгу личности в течение всей ее жизни, которая представляет собой историю личности, ее психическое развитие и, следовательно, ее психологические особенности.

Подчеркнем еще раз, что всякий объект, именуемый мозговой структурой, есть функционирующая система. Поэтому правомерно связывать определенное структурное многообразие с соответствующим ему функциональным многообразием. Правда, нейроморфология является по преимуществу эмпирической дисциплиной, она делает свои заключения на основе визуально фиксируемых общностей и различий. Этот визуальный метод классификации и систематизации не схватывает явно динамических отношений между выделенными с его помощью элементами, хотя и создает необходимую пропедевтику для понимания такого рода динамических, т.е. нейродинамических, отношений. Однако по мере погружения на более глубокие микроструктурные уровни исследования, морфологическое и функциональное описания объекта все теснее сближаются (мы имеем в виду электронно-микроскопическую нейроморфологию, особенно достижения в области изучения синаптических отношений). Результаты, полученные за последние годы электронно-микроскопической нейроморфологией, усиливающей свое сотрудничество с биохимией и цитогенетикой (и, разумеется, с нейрофизиологией, ряд отраслей которой буквально сливается с микроморфологическими исследованиями мозгового субстрата), позволяют сделать следующее весьма вероятное обобщение: по мере перехода на все более глубокий микроуровень мозговой организации количество индивидуальных структурных различий пропорционально возрастает (т.е. на синаптическом и субнейронном уровне оно будет значительно большим, чем на нейронном и, тем более, чем на макроструктурном уровне). Это отражает переход от видовых характеристик к индивидным характеристикам, от генетически данных индивидуальных особенностей к их онтогенетическим трансформациям.

Хранимая личностью информация, выражающая ее жизненный опыт, свойственные ей особенности эмоциональной и интеллектуальной оперативности, все ее высшие психологические регистры так или иначе фиксированы структурно в ее головном мозгу, воплощены в специфической организации мозговых систем, подсистем и элементов. Эта специфическая личностная организация есть нейродинамическая организация, включающая нижележащие уровни организации, вплоть до молекулярного. Она есть своего рода производная от генетически заданных церебральных особенностей личности и ее, если так можно сказать, социально-биографической траектории (т.е. того персонального комплекса внешних воздействий, взаимодействий, который составляет жизненный путь данной личности). Нейродинамическая организация (включающая в себя в снятом виде биохимический структурный уровень) представляет то описание материальных структур и процессов головного мозга данного человека (правда, это описание носит еще весьма абстрактный характер), которое в принципе может быть адекватно психологическому описанию личности (разработанному несоизмеримо конкретнее). Аналогично, понятие нейродинамической системы определенного класса адекватно понятию соответствующего психического явления (например, переживаемого мной сейчас образа дерева). Отказавшись от попыток нейродинамической интерпретации любых психологических определений человека, мы должны отказаться и от фундаментального принципа науки и материалистической философии: «психика есть функция мозга». Несмотря на то, что сейчас мы еще стоим у самого начала долгого пути к указанной цели и слабость современной науки здесь очевидна, весь ее многовековой опыт и особенно достижения последних десятилетий настоятельно свидетельствуют, что психологические определения человека (используя терминологию Э. Ильенкова) имеют свою действительность, свое бытие именно «в системе нейродинамических структур головного мозга». Это -- та «книга», в которой они записаны. Правда, мы еще не научились ее читать. Но естествознание знает уже часть азбуки и оно учится ее читать и не следует мешать этому.

Мы убеждены и в том, что дальнейшие исследования индивидуальных структурных различий головного мозга (особенно на микроуровне), вооружение нейроморфологии математическими методами позволят создать теоретически обоснованную типологию указанных индивидуальных различий, что приведет к установлению корреляций между нею и типологией психологических индивидуальных различий (которая, кстати, разработана еще крайне слабо).

Пока же нейроморфология дает лишь смутные намеки на существование такого рода корреляций. Это обстоятельство могло бы позволить Э. Ильенкову (учитывая чрезмерную абстрактность его суждений и полную их отвлеченность от достижений и интересов современного естествознания) утверждать, что мозг гения ни в чем существенно не отличается от мозга идиота. Но Э. Ильенков не станет, по-видимому, отрицать, что мышление гения есть функция мозга гения, а мышление идиота, если его можно назвать мышлением, есть функция мозга идиота. Какой выход может быть найден из этого противоречия?

Любые ссылки на общественную среду, социальные условия и т.п. не помогут, так как дебил, помещенный в любую обстановку, подвергнутый любым благотворным воздействиям общественной среды, все равно, к сожалению, останется дебилом. Но как сделать из него полноценную личность? Это задача чрезвычайной важности.

В равной мере апелляция к социальной среде и действию даже исключительных внешних факторов не способна сама по себе объяснить происхождение гения. Чему обязан Моцарт своими гениальными музыкальными способностями? Генетической случайности? Условиям общественной среды, упорной работе над собой? Удачному стечению жизненных обстоятельств и вдумчивому наставнику? Но в каких бы общественных условиях мы бы с вами ни находились, как бы упорно ни работали над собой и каких бы хороших наставников ни имели -- из нас с вами все равно вряд ли бы вышел Моцарт, Все эти факторы несомненно очень существенны, но сами по себе недостаточны для того, чтобы возник гений. И поэтому личностные особенности Моцарта, связанные прежде всего с его высочайшей музыкальной одаренностью, нельзя объяснить без ссылки на анатомо-физиологические особенности его мозга. Но того же требует, объяснение оригинальности всякой личности.

С позиций, занимаемых Э. Ильенковым, можно в лучшем случае дать общие психологические характеристики больших групп людей, но, нельзя понять, почему личность оригинальна, т.е. почему отдельный человек есть личность и почему общество -- не безличный, абстрактный субъект, а система личностей. Эти позиции ведут к изоляции философии от естествознания, к непомерной гипертрофии общественнонаучного аспекта исследования человеческой личности и к грубому отсечению его от естественнонаучной мысли.

Мы не собираемся ни в коей мере умалять первостепенной роли общественной среды в целом и влияния отдельных социальных факторов в формировании сознания человека, психологического склада личности. Мы выступаем, во-первых, против отказа учитывать роль естественного фактора (того, что дано человеку от рождения) в указанных процессах и, во-вторых, против чрезмерного, взаимоисключающего противопоставления общественного и естественнонаучного аспектов исследования, поскольку это противоречит реальным тенденциям развития научного познания. Как убедительно свидетельствует М.В. Келдыш, «на современном этапе трудно провести резкую грань между естественными и общественными науками» (М. Келдыш, 1966, стр. 29). Наконец, исключительно важно постоянно учитывать и то обстоятельство, что «естественнонаучное познание тоже по природе своей социально» (П.В. Копнин, 1970, стр.43).

Э. Ильенков пишет, например: «Способность активно воспринимать окружающий мир в формах человечески развитой чувственности не есть (в отличие от физиологии) дар матушки природы, а есть культурно-исторический продукт» (Э.В. Ильенков, 1964, стр. 54). Здесь

«физиология» человеческого мозга необоснованно зачисляется в категорию чисто биологических явлений и жестко противопоставляется формам психической деятельности человека. Но ведь сам человеческий мозг есть социально-исторический, или, если хотите, культурно-исторический продукт. Все нейродинамические (т.е. физиологические) отношения, ответственные за специфически человеческие психические явления, опосредованы социальными факторами и формируются и реализуются только на их основе. В высшей степени нелогично рассматривать процесс мышления данного человека как социальный продукт, но не считать таковыми те формы объективных изменений в его головном мозгу, которые представляют собой нейродинамический код этого же процесса мышления. Ведь эти формы нейрофизиологических изменений есть специфически человеческое качество, они не свойственны животным.

Указанные логические несообразности -- закономерное следствие такого способа теоретического мышления, для которого системы понятий, образованные различными, но близкими плоскостями анализа, как бы являются окостеневшими в своей взаимной отчужденности. Именно такой образ теоретизирования приводит к разрыву общественного и естественнонаучного аспектов исследования, и, в частности, к отрицанию психофизиологической проблемы. По существу мы сталкиваемся здесь с необходимостью обсуждения вопроса о способах и пределах абстрагирования в ходе теоретического освоения объекта, вопроса об историческом становлении объекта познания и допустимых ракурсах его расчленения и последующего синтеза. Это -- особый и очень сложный вопрос. Поэтому мы ограничимся несколькими замечаниями, которые в данном контексте кажутся нам уместными.

Теоретик, искусно владеющий скальпелем анализа, склонен слишком усердно пользоваться этим орудием. Занимаясь мысленным препарированием объекта, он порою забывает об осторожности, а то и вовсе не подозревает о поэтической тонкости своего ремесла. В результате мы получаем такие препараты объекта, которые нередко выдаются за единственно возможные. При этом как-то стушевывается то диалектическое обстоятельство, что допустимо множество способов расчленения объекта и что данный препарат позволяет нам адекватно освоить лишь определенную его грань. Разумеется, конкретный способ расчленения объекта в значительной мере есть функция от уровня научного познания и общественной практики, который, если так можно выразиться, детерминирует в общих чертах панораму объекта, или, точнее, динамизм этой панорамы (иное расчленение объекта познания есть, в строгом смысле, изменение его самого и ведет к нарастанию противоречий в сложившейся системе понятий).

История науки знает, конечно, немало классических препаратов, сделанных гениальной рукой, по которым изучают природу многие десятилетия. Однако рано или поздно наступает время, когда явственно обнаруживается их ограниченность. Гносеологический опыт предостерегает от канонизации даже таких теоретических препаратов, которые блестяще подтверждались практикой, ибо чем полнее разработана теория, тем полнее созревает она для самоотрицания в более широком теоретическом синтезе, становясь лишь частным случаем новой теории. Это относится не только к формализованным теориям, но и к теоретическим представлениям, которые построены на сравнительно рыхлом фундаменте неформализованного языка, свойственного подавляющему числу отраслей знания, изучающих живую природу и ряд других явлений. Правда, здесь указанные сдвиги проявляются не столь резко и однозначно, как в формализованных областях знания, и до поры до времени могут допускать различные истолкования и даже безнаказанное их игнорирование со стороны отдельных теоретиков.

Однако, несмотря на это, процесс углубляется, происходит смещение и размывание некогда жестких границ между разными системами понятий, умножается число логических переходов между ними, преобразующих постепенно эти системы в целом и подготавливающих формирование новой системы понятий. Указанные процессы связаны обычно с проникновением методов и понятий определенных научных дисциплин в вышестоящие этажи знания. И тут на сцену в виде стражников с алебардами выходят теоретики, искренне убежденные в необходимости отстоять во что бы то ни стало старые границы. Мысля классическими препаратами и преклоняясь перед авторитетом их гениальных создателей, они до некоторого критического момента остаются неспособными реагировать на новейшие движения научного познания.

Достаточно вспомнить, сколько времени и усилий понадобилось, чтобы преодолеть искусственные препоны, возведенные таким образом на пути проникновения методов физики в биологию. Но ведь аналогичные препятствия все еще старательно поддерживаются на пути проникновения понятий и методов ряда естественных наук в классические сферы общественных дисциплин. И это касается прежде всего использования достижений и принципов комплекса естественных наук, исследующих головной мозг и его человеческие функции, в науках о человеке. Указанные искусственные препятствия отсекают от наук о человеке и психофизиологическую проблему, что отнюдь не способствует ее успешной многосторонней разработке и актуализации.

Специфически человеческая физиологическая деятельность мозга есть в такой же мере общественный продукт, как и специфически человеческая психическая деятельность. Но этого нельзя понять, если пользоваться препаратами XIX в., употребляя термины «физиологическое» и «мозг» в том содержании, которое придавал им, например, Л. Фейербах (см. Л. Фейербах, 1955, стр. 222-224, и др.).

Когда мы говорим о влиянии факторов общественной среды на психику человека и о том, что человеческая психика формируется только под их воздействием, то следует объяснить, какие изменения вызывают эти факторы в головном мозгу человека. Делать вид, что такое объяснение излишне, значит либо покинуть позиции детерминизма, либо рассматривать мозг как некое пассивное зеркало (а психические явления как абсолютные копии внешних объектов, зависящие только от них и совершенно не зависящие от отражающего субстрата -- это и есть точка зрения механистического и созерцательного материализма, лишающая в конечном итоге психические явления качества субъективности).

Поскольку и Ф.Т. Михайлов и Э.В. Ильенков твердо стоят на позициях детерминизма, они явно или неявно соскальзывают в данном случае как раз на точку зрения того плоского материализма, против которого с таким воодушевлением борются.

Не будем голословны. Покажем это на примере объяснения Ф.Т. Михайловым тех случаев, когда дети, выросшие среди диких животных и попавшие снова в общество, не обнаруживают ни малейших следов человеческой психики. Ф. Т. Михайлов изображает дело так, будто мозг здесь ни при чем. «Эти ребятишки,-- утверждает он,-- по своей физиологической организации ничем не отличались от своих многочисленных оставшихся среди людей сверстников». И хотя мыслить они не могут, у них, по его мнению, «и объем, и структура, и вес мозга -- все человеческое» (Ф. Т. Михайлов, 1964, стр. 183. Курс. мой.-- Д. Д.).

Рассмотрим вначале фактическую сторону этих высказываний. Что касается объема и веса мозга, то сами по себе эти характеристики совершенно недостаточны для определения человеческого мозга. Обладая средними для человека весовыми и объемными показателями, мозг этих «ребятишек» является лишь по видимости человеческим, как по видимости человеческим является мозг глубокого имбецила. Что же касается структуры мозга, то она у детей, выросших среди животных, качественно отличается от структуры мозга нормальных детей. Это относится прежде всего к нейродинамической организации; но даже чисто морфологические характеристики будут здесь существенно разниться. Специальными исследованиями установлено, что процесс формирования мозговых структур у животных заканчивается к моменту их рождения (это, например, хорошо показано на низших обезьянах работами И. А. Станкевич, 1961), тогда как у человека он продолжается и после рождения (Н. С. Преображенская, 1966). Это продолжение формирования мозговых структур у человека после рождения нельзя не связать с действием факторов социальной среды и правомерно считать, что у детей, исключенных из общества, указанный процесс если не затухает совсем, то существенно видоизменяется, ибо в постнатальном периоде он необходимо коррегируется падающими на рецепторы воздействиями и способом поведения. Поэтому говорить, что такие дети по своей физиологической организации ничем не отличаются от своих- нормальных сверстников, значит не считаться даже с элементарными естественнонаучными фактами.

Возьмем теперь, так сказать, логическую сторону высказываний Ф.Т. Михайлова. Если мозг детей, выросших среди животных и являющихся по существу не людьми, а животными, ничем не отличается от мозга нормального человека, а психические функции их качественно различны, то отсюда вытекает, что качественные особенности психических функций, осуществляемых головным мозгом, целиком определяются внешними воздействиями и не зависят от организации мозга (стоит передвинуть его в общественную среду и он немедленно даст тот же результат, что и мозг нормального ребенка?); головной мозг -- пассивный отражатель внешних воздействий, некая всюду себетождественная восковая калька (но чем же тогда являются психические продукты мозга как не абсолютной зеркальной копией внешних объектов). Здесь совершенно не остается места принципу активности, приложимому в полной мере уже к отражательной деятельности и поведению амебы. И хотя этот принцип красноречиво защищается Ф.Т. Михайловым на многих страницах его книги, все же он остается в его концепции чужеродным телом. «Организм в процессе жизнедеятельности всегда есть преломленная внешность, переработанная среда» (Ф. Т. Михайлов, 1964, стр. 180). Именно этот тезис господствует в его концепции. И в равной мере из нее логически вытекает, что и личность есть всего-навсего преломленная, переработанная среда. Непонятно только, почему примерно одна и та же среда порождает такое поразительное разнообразие личностей, диаметрально противоположные характеры и склонности, несовместимые психологические свойства.

Этот кардинальный вопрос заслуживает подробнейшего и гораздо более основательного обсуждения. Мы хотели только подчеркнуть, что методологические установки, предлагаемые Ф.Т. Михайловым, Э.В. Ильенковым и типичные для ряда других философов, являются внутренне несостоятельными и заводят в тупик при малейшей попытке их практического использования. Мы хотим также подчеркнуть, что ответ на указанный вопрос не может быть достигнут без привлечения усилий медико-биологических дисциплин, без исследования деятельности человеческого мозга как органа психики. Здесь необходимо настойчивое и тщательное интегрирование результатов, полученных в социальной и естественнонаучной плоскостях исследования.

Социальная саморегуляция субъекта есть функция его головного мозга, социальные программы поведения индивида воплощены в нейродинамических структурах его мозга. И для понимания общества как наиболее сложной самоорганизующейся системы очень важно понимание его элемента -- сознательно действующего индивида, представляющего собой, в свою очередь, самоорганизующуюся систему чрезвычайной сложности. Поведение последней программируется именно в головном мозгу и обладает высокой степенью автономии по отношению к текущим воздействиям и даже по отношению к программам общества. Поэтому на современном уровне научного познания важно не только разграничивать общественный и естественнонаучный аспекты исследования, но и выявлять их взаимосвязи, взаимопереходы, стремиться к их интеграции.

Такого рода теоретическая и методологическая установка будет соответствовать одной из самых значительных стратегических целей научного познания, на которую указывал К. Маркс. Нам бы хотелось особенно выделить эту замечательно глубокую мысль K. Маркса, высказанную им в «Экономическо-философских рукописях»: «Сама история является действительной частью истории природы, становления природы человеком. Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956, стр. 596).

Размещено на Allbest.ru