Соотношение "знание - незнание" и феномен веры

Размещено на http://www.allbest.ru/

Соотношение «знание -- незнание» и феномен веры

Дубровский Давид Израилевич

знание эпистемизм фидеизм истина

Поскольку знание ограничивается незнанием, примем в качестве основания логическое противопоставление знания незнанию и наоборот. Такое противопоставление, однако, сразу же обнаруживает свою парадоксальность, ибо, полагая незнание, мы тем самым демонстрируем определенное знание о нем. Но то же самое обнаруживается, хотя и не столь очевидно, когда мы говорим о знании, которое всегда чревато незнанием. На уровне абстрактного соотнесения категорий знания и незнания эта парадоксальность представляет неустранимое диалектическое противоречие, выражающее относительность, вечную историческую ограниченность знания и освоения действительности, хроническую недостаточность человеческого способа укорененности в бытии. Однако в каждом четко выделенном конкретном отношении это противоречие способно разрешаться, раздвигая горизонт нашего знания, а соответственно и незнания (вскрывая новые проблемы и обнажая «пустоты», «провалы» в наличном знании, вновь открывшуюся нашу ограниченность).

Анализ показывает, что всякий субъект одновременно находится в следующих четырех познавательных ситуациях, которые обозначим так: 1) знание о знании; 2) незнание о знании; 3) знание о незнании; 4) незнание о незнании. Рассмотрим кратко каждую из них.

1. Знание о знании. Этой ситуации мы касались выше, отмечая, что она имеет непосредственное отношение к пониманию природы веры. Всякое знание дано субъекту актуально (в виде текущего «сейчас» субъективного переживания) и диспозиционалъно (то, что остается за рамками переживаемого в настоящем «содержания»; это, грубо говоря, бывшее и будущее актуальное). Актуальное непрестанно «уходит» в диспозициональное и «строит» его, а иногда и «перестраивает» (в моменты постижения новых смыслов, переоценки ценностей и т.п.). Диспозициональное же есть источник и регулятор актуального. Знание о знании касается как актуального, так и диспозиционального, хотя и в разной степени и в разных формах (этот вопрос требует специального анализа). Для нас важно подчеркнуть, что знание о знании означает факт рефлексивности присущего субъекту знания. Однако рефлексивность не охватывает всего «содержания» наличного знания, оставляя в данном интервале скрытым, арефлексивным некоторую его «часть». Отношение рефлексивного и арефлексивного во многом аналогично отношению актуального и диспозиционального. Тем не менее, именно рефлексивное, которое нас здесь больше всего интересует, означает отображение наличного, субъективно переживаемого знания, и это отображение несет в себе одновременно ценностное, отношение к нему и фактор активности (действенности, «решительности»). Именно в рамках этого отображения возникает в осознанной форме феномен веры.

Речь идет об осознании наличного знания (в конечном итоге не только актуально переживаемого, но и диспозиционального, которое также отображается в форме текущей субъективной реальности). Это осознание включает различные способы, формы и степени отображения, оценки, «принятия» и действенности наличного знания данного индивидуального субъекта, которые пока весьма далеки от концептуального описания и систематизации. Не вдаваясь в анализ, подчеркнем, что именно эти формы и степени отображения, оценки, оправдания (точнее, «принятия») и действенности как раз и связаны с выяснением природы феномена веры. И в фокусе здесь находится акт «принятия», ибо все остальные существенные свойства феномена веры (выражаемые в содержательном, формальном, функциональном и других планах) так или иначе зависят от этого решающего акта. Если акт «принятия» («согласия») не наступает, то феномена веры нет. Сам же акт принятия выражается в субъективно представленном отображении наличного «когнитивного содержания» в форме его позитивной оценки, одобрения, чувства соответствия реальности; ему присуща та или иная степень осознания (от ясного и яркого до едва различимого). Это относится ко всему диапазону веровательной модальности - от «принятия» до «непринятия» определенного «когнитивного содержания».

2. Незнание о знании. На первый взгляд не совсем понятно, в каком смысле возможно незнание о знании, если речь идет об одном и том же субъекте (тривиально, что данный субъект может не знать ничего о знании, которым располагает другой субъект, или о знании, наличествующем в культуре). Указанная гносеологическая ситуация, в которой постоянно пребывает всякий субъект, в какой-то мере уже обнаруживалась при рассмотрении знания о знании. Последнее в том или ином отношении всегда неполно, ограниченно. Знание о собственном знании предполагает отображение его границы, а тем самым явно или неявно отображает и наше незнание (как в экстенсивном, так и в интенсивном плане).

Проблема незнания о знании многомерна. Когда речь идет о незнании собственного знания, то это означает, что некоторое наличествующее «когнитивное содержание» арефлексивно. Но тут необходимы уточнения. Незнание о собственном знании выступает зачастую лишь как момент, структурный фактор, как некий слой процесса познавательной активности. В этом процессе всегда присутствуют такие содержательные и структурные компоненты, которые выполняют порою весьма существенные функции (упорядочивающие, оценочные, эвристические и др.), но не осознаются субъектом, хотя в последующем интервале могут быть осознаны и осмыслены. Сложность рассматриваемой ситуации связана с особенностями функционирования бессознательной сферы психики и ее многообразными взаимоотношениями с сознательной. Это выражается часто в таких феноменах, как вытеснение, психологическая защита, символизация текущих сознательных состояний, арефлексивность ценностных и смысловых структур, которые обусловливают направленность интересов и познавательной активности субъекта, его парадигмальные установки.

Наиболее значительный вклад в понимание ситуации незнания о знании внесен М. Поляни в его замечательной книге «Личностное знание. На пути к посткритической философии», изданной еще в 1958 г.. По нашему убеждению, этот ставший уже классическим труд М. Поляни до сих пор недооценивается. Ведь автор первым столь аргументированно и доказательно выступил против фетишей «объективизма» и сциентизма, подверг критике традиционные установки «критической философии» (от Канта до Поппера), Концепция М. Поляни решительно противостоит канонам логического позитивизма и постпозитивистским вариациям «критического рационализма» (попперовская «эпистемология без познающего субъекта» - попытка ответить на вызов, брошенный М. Поляни, который был не только предтечей, но во многом основоположником нового этапа развития западной философии науки, поставившего во главу угла анализ исторических и социальных факторов развития познания). М. Поляни показал безуспешность попыток «критической философии» произвести «очистку» научного знания от «субъективных» предпосылок, добиться «объективистского» интеллектуального комфорта, он отстаивал примат личностного знания над безличностным.

Именно в рамках концепции личностного знания М. Поляни реабилитирует действительную роль феномена веры и разрабатывает проблематику «неявного», «молчаливого» знания. Он выясняет сложные взаимоотношения неявного знания с явным, вычленяет и основательно анализирует отдельные компоненты, формы существования и области неявного знания.

На первом этапе анализа М. Поляни связывает различие между явным и неявным знанием со способностью его артикуляции. На этом основании он выделяет три основные области неявного знания: 1) «область невыразимого», «в которой компонент молчаливого неявного знания доминирует в такой степени, что его артикулированное выражение здесь по существу невозможно»; 2) область, в которой неявное знание может быть в конечном итоге целиком передано, «здесь область молчаливого знания совпадает с текстом, носителем значения которого оно является»; 3) «область, в которой неявное знание и формальное знание независимы друг от друга» (здесь М. Поляни выделяет наиболее интересный случай, «когда символические операции опережают наше понимание и таким образом антиципируют новые формы мышления»).

М. Поляни отмечает повсеместность неполной артикулированности имеющегося у нас знания. Например, мы умеем ездить на велосипеде и можем говорить, что знаем, как это делать, хотя не можем выразить, что же именно мы знаем. Это относится и к другим умениям и связано с соотношением знания целостного и элементного. М. Поляни вводит понятие «периферического знания», которое выполняет инструментальные функции, иллюстрируя его на примере деятельности опытного врача-диагноста. Это неявно используемое знание некоторых элементов, признаков и принципов при осмыслении, постижении целостной ситуации. Участие «периферического знания» - важнейший аспект «искусства познания» и «искусства действия». Такого рода неявное знание выполняет функцию «эффективной координации» множества фрагментов (знания отдельных элементов, свойств, обстоятельств, сведений, предписаний и т.п.), необходимой для достижения цели.

М. Поляни акцентирует внимание на функции «молчаливой интеграции в процессе специализированного познания», в результате которой возникают «интерпретативные схемы». Последние выполняют эвристическую роль в решении как практических, так и теоретических задач. Они могут быть ошибочными и вести к заблуждениям, молчаливо корректироваться и перестраиваться под влиянием контактов с реальностью.

Концепция М. Поляни предполагает активность всякого знания, проявляющуюся во взаимозависимости, взаимодействии явных и неявных его форм. Одним из ключевых выражений этой активности выступает феномен веры. «Верить во что-то - значит осуществлять мысленное действие». Поэтому, «чтобы избежать веры, надо перестать думать».

Вера как выражение активности знания присутствует, таким образом, и в его неявных, молчаливых формах. Этому вопросу посвящен в книге М. Поляни специальный параграф «Формы молчаливого согласия». Вера как акт «принятия» (Поляни употребляет термины «согласие», «утверждение») определенного «содержания» предполагает некоторые, если так можно выразиться, заданные «параметры», «критерии» того, что может быть «принято» и что «не принято». Такая заданность способна носить явный или неявный характер, как и сам акт «принятия». Чем же определяются эти «параметры», с которыми должно «совпадать», «согласовываться» определенное «содержание»?

М. Поляни стремится выявить глубинные основания подобного «согласия» и с этой целью анализирует чувственные восприятия и потребности живого существа. «Удовлетворение потребностей и восприятия, - пишет М. Поляни, - это изначальные элементы двух типов интеллектуального поведения, которые на высшем, и тем не менее не артикулированном, уровне проявляются в двух типах научения: практическом и познавательном». «Если восприятие предвосхищает все наше знание о вещах, то удовлетворение потребностей предвосхищает все практические навыки, причем и то, и другое всегда тесно связаны между собой. В своих усилиях удовлетворить наши желания и избежать страданий мы руководствуемся восприятием; и поскольку эти усилия приводят к удовлетворению наших потребностей, это в свою очередь является способом подтверждения того, что определенные вещи обладают свойством удовлетворять наши потребности. Стремление к их удовлетворению является безмолвным исследованием, которое в случае успеха приводит к молчаливому утверждению» (курсив наш. -- Д.Д).

Таким образом, «молчаливое утверждение» («молчаливое согласие») выражает фундаментальный фактор биологической самоорганизации (по крайней мере на уровне животных, обладающих развитой психикой). Это способ «подтверждения» адекватности действий, поведения в данных объективных условиях, ибо удовлетворение генетически детерминированных потребностей обеспечивает «сохранение рациональной связности организма как внутри себя, так и с окружающей средой». Здесь глубинное основание феномена веры, которое сохраняет свое значение и на всех более высоких уровнях веры, обусловливая исторически и актуально, хотя и в неявной форме, «утверждающую» функцию веры. На этом глубинном уровне чрезвычайно высока вероятность «истинности веры», а цена «ошибочной веры» в подавляющем числе случаев -- гибель живого существа. Отработанный в ходе биологической эволюции указанный санкционирующий механизм (в форме «молчаливой веры») сохраняет свою действенность в процессе культурно-исторического развития, питая нашу общую, жизненно значимую установку, состоящую в том, говоря словами М. Поляни, что мы «верим в свою способность распознавать объективную реальность». Речь здесь идет о фундаментальном уровне неявной, молчаливой веры, которая вместе с тем существует во множестве разновидностей в качестве неотъемлемого аспекта всякого знания.

Изложенное выше позволяет сделать краткое заключение. Как и знание, вера (и шире - веровательная модальность, т.е. собственно вера, неверие, сомнение, различные в вероятностном отношении состояния неопределенности) существует не только в явной, но и в неявной форме. «Молчаливая вера» действует, скрыто, проявляется интуитивно или ретроспективно. Поэтому незнание о знании включает незнание о вере, точнее незнание о веровательной модальности молчаливого знания. Однако это незнание, как и всякое незнание, относительно, ибо, когда такое незнание выявлено, то оно представляет уже некоторое знание, т.е. знание об этом незнании. К рассмотрению такого рода гносеологической ситуации мы и переходим.

3. Знание о незнании. Оно означает наличие проблемы. Обнаруживая свое незнание чего-либо, мы расширяем сферу познавательной деятельности, формируем новый объект и новую цель познания. Здесь особенно ярко проявляются диалектические взаимопереходы понятий знания и незнания: впервые обнаруженное незнание чего-либо есть новое знание и, наоборот, обнаружение неполноты, ограниченности наличного знания в каком-либо конкретном отношении есть новое незнание. Для того чтобы определить и осмыслить открывшееся нам незнание, надо уточнить наличное знание. Это непременное условие признания проблемы, веры в то, что перед нами реальная проблема, а не псевдопроблема, ибо знание о незнании также может быть ошибочным.

Вера в реальность проблемы - источник творческого процесса. Она рождает состояние эвристической напряженности, стремление решить проблему. Для этого, правда, требуется еще и вера в возможность ее решения, которая выполняет в творческом процессе специфическую функцию. А поскольку решение проблемы - дело конкретной личности, то необходима еще и вера в себя, в свою способность решать и решить проблему. Феномен веры в себя представляет важнейший фактор внутренней организации личности и ее успешной деятельности, но особенно ярко он проявляется в творческом процессе.

Возникновение новой научной проблемы есть открытие, выражающее рост знания. И она большей частью сразу приобретает внеличностные формы существования (в научных текстах, во всевозможных коммуникативных контурах). В такой же форме фиксируются и попытки решения проблемы, и полученные результаты. Причем в текстах, магнитофонных записях и т.п., как правило, отчетливо представлены и интересующие нас веровательные аспекты (вера в реальность проблемы, вера в ее разрешимость, возможные различия степени веры у разных авторов и т.д.). Естественно, однако, что процесс решения проблемы осуществляется в сугубо личностной форме. Поэтому существование веры во внеличностных формах, касающееся данной проблемы, предполагает акты распредмечивания и личностной интерпретации.

Процесс решения проблемы наиболее рельефно выявляет все основные функции феномена веры. Вера в реальность проблемы и возможность ее решения - непременный стимул зачастую многотрудного и длительного процесса достижения искомого результата. Тут особенно четко видна специфическая реальность самого феномена веры как необходимого фактора познавательной и всякой творческой деятельности. Вера, как уже отмечалось, выполняет эвристическую функцию, генерирует «энергию оригинальности» (М. Поляни), новые подходы к задаче, стимулирует возникновение первоначальных смутных допущений и предположений, догадок и гипотез. Она выполняет функцию субъективной оценки пробных шагов творческого процесса решения проблемы, что проявляется в его эмоциональной насыщенности. Не столь уж редко вера исследователя в разрешимость проблемы и вера в свою способность достигнуть цели сопровождаются довольно быстро сформировавшейся верой в знание конечного результата. Подтверждение же такой веры требует многолетней кропотливой работы, гигантского напряжения сил. В таких случаях вера убедительно демонстрирует свою «энергетическую» функцию, способность питать волю, укреплять душевные силы, решимость добиться истины.

Вспомним знаменитые слова Кеплера: «То, что я предсказывал двадцать два года назад... то, во что я незыблемо верил... я, наконец, открыл... и убедился в истинности этого...». По поводу великого труда Кеплера и роли веры в его открытии Эйнштейн писал: «Какой глубокой была у него вера в такую закономерность, если, работая в одиночестве, никем не поддерживаемый и мало понятый, он на протяжении многих десятков лет черпал в ней силы для трудного и кропотливого эмпирического исследования движения планет и математических законов этого движения!».

В процессе решения проблемы ясно выступает компенсаторная функция веры. Она представляет собой способ преодоления неопределенности, связанный с недостатком информации, ограниченностью знания, наличием «логического разрыва» на пути решения проблемы. Вера служит своего рода трамплином для творческого решения, для прыжка через логический разрыв, что хорошо описано М. Поляни. Он вместе с тем подчеркивал, что вера несет в себе факторы риска и личной ответственности. История науки не раз демонстрировала примеры «глубокой веры» исследователя, которая оказывалась ложной и умножала заблуждения, не позволяла видеть реальные факты, уводила с истинного пути. «Возможность ошибки есть необходимый элемент любой веры, имеющей отношение к реальности; а воздерживаться от веры из-за этого риска ошибки - значит порвать всякий контакт с реальностью».

Открытие конкретного незнания создает проблемную ситуацию. В ряде случаев такого рода ситуация возникает сразу, что определяется быстро утверждающейся в научном сообществе верой в реальность данной проблемы. Однако не столь уж редко проблемная ситуация носит противоречивый характер, складывается длительное время, сопровождается резкой оппозицией ее инициаторам, что опять-таки связано с верой, неверием, скепсисом в отношении к данной проблеме. Поэтому значительный эпистемологический интерес представляет вопрос о процессе возникновения, становления новой проблемы. Как формируется знание о незнании? Ведь это знание тоже возникает из незнания. До возникновения проблемы мы ничего не знали о таком нашем незнании, даже не подозревали о его наличии. Это состояние предшествует проблемной ситуации (и требует специального рассмотрения).

4. Незнание о незнании. Эта ситуация в отличие от проблемной ситуации может быть названа допроблемной ситуацией. Она обычно выявляется лишь в самой абстрактной форме на основе ретроспекции. Скажем, лет двести тому назад никто не только ничего не знал о термоядерной энергии, но и не знал, не догадывался, что он об этом ничего не знает. То же самое можно сказать о функциях молекулы ДНК или феномене расширяющейся Вселенной. Ретроспекция показывает, что в прошлом допроблемная ситуация существовала всегда. Поэтому оправданна ее экстраполяция на настоящее и будущее. Наша вера в то, что и сейчас мы находимся в ситуации незнания о незнании, связана с исторической ограниченностью познания и стремлением выйти за его наличные пределы. Мы постоянно стоим на краю бездны незнания, не догадываясь об этом и потому не испытывая беспокойства и страха.

В отличие от проблемной ситуации, в которой предмет незнания уже сформирован (как и вектор исследовательской активности), в допроблемной ситуации предмет незнания отсутствует или же в лучшем случае о нем можно нечто сказать в самой абстрактной форме (что нам предстоит открыть много диковинного и во внешнем мире, и в самих себе). А потому она и не вызывает какой-либо познавательной активности. Это состояние «спокойствия духа», которое нарушится в будущем, когда определится новый объект незнания.

Рефлексия допроблемной ситуации - стимул творческой перспективы познания, веры в возможность постижения неведомых «измерений» бытия. Этот тип веры представляет значительный интерес, так как обостряет вопрос о проблемных возможностях нашего разума, его способностях зондировать и осваивать новые «измерения» бытия, создавать принципиально новые векторы познавательной активности. Различные истолкования такой веры (в том числе и осмысления ее пессимистических и оптимистических аспектов) мы встречаем в «критической» (идущей от Канта) и экзистенциальной философии. На пороге третьего тысячелетия этот вопрос приобретает для человечества судьбоносный характер.

Новые проблемы возникают из допроблемной ситуации. Анализ последней - важное условие понимания того, как именно совершается переход к проблемной ситуации. Оставляя в стороне дальнейшее рассмотрение допроблемной ситуации и многочисленных конкретных факторов, способствующих такому переходу, отметим лишь, что между ними просматривается весьма характерная в эпистемологическом смысле промежуточная стадия, которая может быть названа предпроблемной ситуацией. Она представляет собой такое состояние, когда субъект впервые выходит за черту полного незнания о незнании, но еще не приобрел достаточно адекватного знания о незнании. Это состояние, так сказать, первичного «беспокойства духа», выражающееся в новой интенции, которая знаменует формирование оригинального объекта наблюдения или размышления. Подобное состояние сопровождается «чувством необычного», острейшими коллизиями веры, сомнения, неверия, стремлением обрести уверенность, что формируется действительно новая проблема, а не псевдопроблема.

В области эмпирического знания предпроблемная ситуация зарождается в связи с наблюдением странных, «непонятных» явлений или необычных, удивительных связей между известными явлениями. Аномальность подобных феноменов обусловлена тем, что они не укладываются в принятые категориальные структуры, привычные формы описания и объяснения, противоречат на первый взгляд известным физическим законам, не находят рационального понимания в соответствующей научной дисциплине. На уровне предпроблемной ситуации аномальные феномены еще не имеют убедительной статистики, их систематическое наблюдение еще не налажено или вовсе невозможно из-за спорадического характера их появления; результаты их наблюдений истолковываются противоречиво, оспариваются, подвергаются сомнению научным сообществом.

В формализованных и хорошо математизированных научных дисциплинах предпроблемная ситуация проявляется иными путями и способами. Однако и здесь процесс их развития включает периоды, когда только начавшая формироваться новая проблема не принимается всерьез, встречает жесткую оппозицию и зачисляется многими в разряд псевдопроблем. На этом этапе, естественно, велика роль веры, которая по мере перерастания предпоблемной ситуации в проблемную становится верой в реальность соответствующей проблемы.

Тем не менее предпроблемная ситуация нередко демонстрирует феномен легковерия, как, впрочем, и крайний скепсис, а с другой стороны, и параноидальное упорство, нечувствительное к любым контраргументам, близкое к феномену фанатизма (склонность выдавать желаемое за действительное, легкость и неосновательность образования веровательной установки, ее динамика, слабость или чрезвычайная прочность ее структуры - эти вопросы образуют важный специальный аспект исследования веры).

Предпроблемная ситуация открывает новую область трудно переносимой неопределенности, сулящей небывалые возможности успеха. Это арена страстей и амбиций, пустых надежд и великих прозрений, благодатная почва самообмана и шарлатанства.

Как предпроблемная, так и проблемная ситуации имеют не только гносеологический, но и экзистенциальный характер, что выражает органическую включенность познавательной активности в целостную структуру активности человека и человечества.

Каждый отдельный человек и каждая человеческая общность, вплоть до всего человечества, одновременно находится во всех четырех описанных выше гносеологических ситуациях. Знание о знании, незнание о знании, знание о незнании и незнание о незнании состоят в диалектическом единстве и взаимодействии. Они представляют лишь один из срезов целостной духовно-практической активности, в котором, однако, неизбежно просвечивают экзистенциальная напряженность, стремление к подлинным смыслам и ценностям. И в этой целостности вера составляет фундаментальный регистр «принятия» реальности, фундаментальный способ укоренения в бытии. Вера пронизывает все уровни активности: от санкционирования чувственных образов и схем простейших действий до «принятия» парадигмальных установок, обычаев, нравственных норм, канонов справедливости и красоты, политических и мировоззренческих взглядов и, наконец, религиозных убеждений.

В заключение нам хотелось бы привести примечательное высказывание М. Поляни, внесшего важный вклад в критику непомерного «объективизма», принижавшего роль и ответственность познающей личности. Развивая концепцию личностного знания, М. Поляни наиболее основательно сумел раскрыть смысл феномена веры. И хотя в его концепции сохраняются следы логического противостояния понятий веры и знания, он сумел включить гносеологический подход к пониманию веры в целостный социально-исторический контекст. Он хорошо обрисовал источники принижения роли веры, тот «перелом, в результате которого критический разум сделал ставку на одну из двух присущих ему познавательных способностей и целиком отверг другую... Феномен веры получил статус субъективного проявления, то есть стал рассматриваться, как некое несовершенство, которое не позволяет знанию достичь всеобщности». И М. Поляни продолжает: «Сегодня мы снова должны признать, что вера является источником знания. Неявное согласие, интеллектуальная страстность, владение языком, наследование культуры, взаимное притяжение братьев по разуму - вот те импульсы, которые определяют наше видение природы вещей и на которые мы опираемся, осваивая эти вещи. Никакой интеллект - ни критический, ни оригинальный - не может действовать вне этой системы взаимного общественного доверия».

Размещено на Allbest.ru