Роль принципа активности в современных биологических исследованиях и его значение для понимания природы физиологических явлений

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Российская Академия Наук

Роль принципа активности в современных биологических исследованиях и его значение для понимания природы физиологических явлений

Дубровский Давид Израилевич, доктор наук, профессор, главный научный сотрудник

физиология активность бернштейн жизнедеятельность

Рассмотрение категории физиологического, как уже отмечалось, невозможно без анализа узловых методологических проблем современной физиологии. Это обязывает выяснить, хотя бы в самых общих чертах, значение тех идей, которые были сформулированы в концепции биологии активности Н.А. Бернштейна, созвучной теоретическим взглядам многих других крупных физиологов.

Рассмотрение категории физиологического, как уже отмечалось, невозможно без анализа узловых методологических проблем современной физиологии. Это обязывает выяснить, хотя бы в самых общих чертах, значение тех идей, которые были сформулированы в концепции биологии активности Н.А. Бернштейна, созвучной теоретическим взглядам многих других крупных физиологов.

Концепция биологии активности теснейшим образом связана с внедрением в физиологию кибернетических принципов и понятий, с теми экспериментальными данными, полученными за последние двадцать лет на основе разнообразных новых методов, анализ и обобщение которых привели к существенному расширению наших знаний о процессах жизнедеятельности и вместе с тем к заметным преобразованиям общетеоретических представлений в физиологии.

В силу ряда обстоятельств в конце 40-х годов был выдвинут и получил широкое распространение тезис о павловском учении (в том виде, как его интерпретировали ведущие в то время последователи великого физиолога) как естественнонаучной основе диалектического материализма и марксистско-ленинской теории отражения.

Пережитки указанной догматической традиции ощущаются, к сожалению, еще и поныне. Приведем несколько примеров. По убеждению Э.А. Асратяна, учение И.П. Павлова--это «гранитный естественнонаучный фундамент марксистско-ленинской теории отражения» (Э.А. Асратян, 1964, стр. 195). Имеются не менее ответственные оценки творческого наследия И.П. Павлова, «учение которого,-- как утверждает Г.И. Царегородцев, -- является одним из важнейших естественнонаучных обоснований диалектико-материалистической философии» (Г.И. Царегородцев, 1966, стр. 6), а не только теории отражения.

Согласно принципам диалектического материализма ни одна естественнонаучная теория не может быть возведена в ранг абсолютной истины в последней инстанции, не может быть поставлена в привилегированное положение в смысле запрета ее критического анализа. Как бы ни были велики достижения павловской школы (а они очень велики!), сделанные ею теоретические обобщения нельзя рассматривать как окончательные и не подлежащие критическому обсуждению. Эти элементарные с точки зрения диалектического материализма истины приходится повторять потому, что они не всегда принимаются во внимание.

Принципы диалектического материализма служат стимулом непрестанного поступательного движения научной мысли; они призваны бескомпромиссно обнажать явления косности в науке и практике. В этой связи уместно привести следующие слова Ф. Энгельса:

«Для диалектической философии нет ничего раз навсегда установленного, безусловного, святого. На всем и во всем видит она печать неизбежного падения, и ничто не может устоять перед ней, кроме непрерывного процесса возникновения и уничтожения, бесконечного восхождения от низшего к высшему. Она сама является лишь простым отражением этого процесса в мыслящем мозгу. У нее, правда, есть и консервативная сторона: каждая данная ступень развития познания и общественных отношений оправдывается ею для своего времени и своих условий, но не больше. Консерватизм этого способа понимания относителен, его революционный характер абсолютен -- вот единственное абсолютное, признаваемое диалектической философией» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 276).

Попытки отдельных теоретиков жестко связать диалектический материализм с каким-либо одним направлением в естествознании совершенно несостоятельны и на деле ведут к профанации великих идей классиков марксизма-ленинизма, компрометируют их в глазах передовых естествоиспытателей и общественного мнения. Подобная профанация ослабляет наши позиции в идеологической борьбе и очень выгодна противникам марксистско-ленинской философии.

В действительности диалектический материализм опирается на всю совокупность объективных результатов, достигнутых всеми разделами и всеми школами, направлениями современного естествознания, обобщая эти результаты и формулируя общие методологические принципы научного познания. Это в полной мере относится и ко всем направлениям современной физиологии, развитие которых оценивается по их результатам.

С точки зрения диалектического материализма любая физиологическая концепция, опирающаяся на достоверный экспериментальный материал и открывающая новые перспективы познания жизнедеятельности, должна быть поддержана, если она даже и противоречит устоявшимся теоретическим взглядам.

Кроме того, если исходить из методологических принципов диалектического материализма, то серьезные возражения вызывают попытки отдельных философов и некоторых ведущих представителей павловской школы представить дело таким образом, что все развитие физиологии за последние тридцать лет не внесло в теорию жизнедеятельности ничего принципиально нового по сравнению с тем, что содержалось в учении И.П. Павлова, изобразить развитие физиологии как чисто эволюционный процесс, протекающий в рамках одной единственной теории.

Мы далеки от того, чтобы умалять и тем более отрицать значение рефлекторной теории. Идея рефлекса, как это хорошо показано П.К. Анохиным (1945), сопровождала, по существу, весь путь развития физиологической науки. У ее колыбели стоял Декарт. В XVII в. эта идея обрела благодаря трудам Круна и Свамердамма первые черты конкретного физиологического содержания; в XVIII в. ее развивали такие выдающиеся естествоиспытатели, как Витт, Хартли, Прохаска, Блейн; в XIX в. успехи учения о рефлексах связаны с именами Белла, Мажанди, Флуранса, Людвига, К. Бернара и многих других крупнейших физиологов, в особенности с именем И.М. Сеченова, который, развивая дальше идеи Г. Спенсера, Гризингера, Рибо и выдвинув собственные оригинальные идеи, разработал теорию рефлекторной деятельности головного мозга. Выдающийся вклад в рефлекторную теорию был внесен школами Шеррингтона и Введенского -- Ухтомского, концепции которых носили оригинальный характер. Наконец, вершиной всего этого многовекового и мощного движения физиологической мысли явилось учение И.П. Павлова о высшей нервной деятельности, широко раздвинувшее пределы рефлекторной теории благодаря методу условных рефлексов.

Однако следует сказать, что со времени смерти И.П. Павлова развитие рефлекторной теории не привело к новым фундаментальным обобщениям относительно закономерностей деятельности головного мозга и организма в целом. В течение этого времени велась разработка частностей, разнообразных прикладных вопросов рефлекторной теории, ставились все новые и новые серии экспериментов.

Вся эта колоссальная работа давала немало ценных результатов, но она была мало эффективной в том смысле, что лишь конкретизировала уже известные закономерности, решительно не углубив наши знания о деятельности головного мозга (а постольку и не расширив существенно практические возможности правления мозгом, нервной системой и организмом в целом).

Однако медицинская практика, в особенности же психиатрическая и неврологическая клиника, а также целый ряд других потребностей общественной жизни слишком наглядно демонстрировали слабость и крайнюю недостаточность наших знаний о закономерностях деятельности головного мозга. Все наиболее важные успехи психиатрической и неврологической клиники за последние годы были связаны с развитием психофармакологии, биохимических, электроэнцефалографических, рентгенографических, хирургических, а также некоторых других методов. Все это препятствовало поддержанию иллюзии, будто мы располагаем знаниями основных закономерностей деятельности головного мозга, будто теория деятельности центральной нервной системы в общих чертах уже завершена и остается только ее обогащать, конкретизировать и т. п.

Во избежание недоразумений, необходимо еще раз отметить, что рефлекторная теория И.П. Павлова безусловно дала многое медицине и общественной практике в целом. Но это многое становится со временем все меньшим, как и всякое приобретение, если долго довольствоваться только им; ибо чрезвычайно быстро растут наши практические потребности, и они с необходимостью заставляют переоценивать теоретические ценности, искать новые методы исследования и разрешения насущных задач общественной практики.

Часто ограниченность теории, которая претендует на всеобщность или длительное время считается таковой, обнаруживается посредством сопоставления с ней эмпирических данных, полученных на основе новых методов или других методов, которые, хотя и не являются новыми, не использовались соответствующим научным направлением.

Всякий метод, взятый сам по себе, задает определенную плоскость исследования и тем самым его объект в точном смысле слова (ибо исследование головного мозга с помощью одного метода не в состоянии охватить все его объективно существующие свойства, внутренние и внешние отношения и т. п., оно выделяет лишь некоторые из них, абстрагируясь от остальных, а часто и не ведая об остальных, создавая таким образом свой ограниченный объект, т. е. совершая определенный выбор из множества объективно существующих свойств и отношений). На этой основе возникает система знаний о данном объекте, которая тщательно разрабатывается и постепенно приобретает облик стройной теории, обобщающей и объясняющей огромное множество экспериментальных данных, на которых она, так сказать, выросла и продолжает развиваться, достигая высокой степени упорядочения находящегося в ее ведении экспериментального материала. Но эта высокая степень упорядоченности, как свидетельствует опыт научного познания, есть симптом того, что данная теория стоит на пороге включения ее в более широкий теоретический синтез, ибо максимальная упорядоченность касается лишь фактов определенного рода. Устоявшаяся плоскость теоретического обобщения как бы замыкает горизонт и не ведет дальше; зрелость теории как раз и является условием обнаружения ее ограниченности (чему способствуют, как говорилось выше, факты, полученные с помощью других методов). Происходит сдвиг плоскости исследования; и тогда выясняется, что казавшийся ранее максимально упорядоченным эмпирический материал является объясненным лишь относительно, что возможна иная, более глубокая его интерпретация. Этот сдвиг плоскости исследования, формирующий более широкую и сновательнную теорию, совершается либо плавно и очень медленно, либо сравнительно импульсивно; в последнем случае это обычно порождает аффективные реакции у той категории теоретиков, которые принимают иллюзию максимальной упорядоченности за достаточную компенсацию их прошлых творческих усилий.

Диалектические закономерности научного познания не делают исключения, разумеется, и для развития физиологии. Стремление канонизировать устоявшиеся плоскости теоретических обобщений отнюдь не способствует прогрессу физиологических знаний.

Попытки некоторых представителей павловской школы любой ценой отстоять претензии рефлекторной теории на роль всеобщей методологической основы современной физиологии, ссылаясь, помимо всего прочего, на то, что она единственно соответствует диалектическому материализму, не выдерживает критики, в такой же мере как и попытки инкриминировать всем инакомыслящим нечто такое, под чем подразумевается отход от наших идеологических позиций. Диалектический материализм не может нести ответственность за столь упрощенное понимание связи философии и естествознания, физиологической науки и идеологии. Диалектический материализм не может нести ответственность за то, что его именем отдельные лица хотят защитить догматические тенденции в научном познании.

Некоторые видные представители павловской школы слишком болезненно реагируют на критику в адрес рефлекторной теории и не допускают возможности равноправной полемики со своими оппонентами. Так, например, Э.А. Асратян, с явно проскальзывающими интонациями 1950 года, провозглашает «необходимость энергичной борьбы против критиков учения Павлова в целом или против отдельных принципиальных его положений» (Э.А. Асратян, 1966а, стр. 50. Курс. мой.--Д.Д.), имея в виду теоретические взгляды Н.А. Бернштейна, П.К. Анохина, Н.И. Гращенкова и ряда других крупных физиологов. Э.А. Асратян категорически отрицает что-либо рациональное в близких во многих отношениях концепциях Н.А. Бернштейна, П.К. Анохина и Н.И. Гращенкова; по его мнению, «развиваемые этими исследователями теоретические положения носят чисто умозрительный характер, крайне искусственны и запутанны. От ознакомления с ними, -- продолжает Э.А. Асратян, -- складывается впечатление, что при их составлении авторы вместо адекватных достоверных фактов решили использовать силу напыщенного слова и эффект экстраординарной терминологии, вроде «модель потребного будущего», «мозаичизм», «санкционирующая афферентация», «аппарат сопоставления» или «акцептор действия» и т. д. Словесные ухищрения и терминология «ультрамодерн» призваны также придать взглядам этих авторов видимость оригинальности, новизны и прогрессивности. При этом они не очень любят правдивое и достоверное изложение фактов и взглядов своих предшественников по занимаемым их внимание вопросам, считая, по-видимому, такое занятие отжившей свой век, ненужной традицией в науке» (Э.А. Асратян, 1966а, стр. 52).

Мы намерено привели это длинное высказывание Э.А. Асратяна (относящееся к 1966 году!), ибо оно ярко показывает, каковы средства, используемые им для «энергичной борьбы против критиков учения И.П. Павлова». Э.А. Асратян не считает нужным проанализировать теоретические положения своих оппонентов, отвергая с порога все, что не соответствует его убеждениям. А постольку нет нужды полемизировать с Э.А. Асратяном, защищать понятия «модели потребного будущего», «акцептора действия» и др., по поводу которых он столь высокомерно иронизирует. Эти понятия достаточно прочно вошли в современную нейрофизиологию, как это известно всякому непредубежденному исследователю, и выполняют в ней важную объясняющую и эвристическую функцию.

В другой работе, говоря о тех, кто не разделяет во всех отношениях учения И.П. Павлова, Э.А. Асратян прямо заявляет: «Большая часть этих исследователей -- это явные или замаскированные идеалисты...» (Э.А. Асратян, 1966 6, стр. 958). К ним он недвусмысленно относит не только В. Келлера, К. Лоренца, Н. Тинбергена, но и Н.А. Бернштейна, И.С. Бериташвили, П.К. Анохина. Знакомые приемы! Но только времена сейчас уже иные. И эти приемы оборачиваются теперь против самих воинствующих стражей догматизма.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы время вообще ничему не научило лидеров «ортодоксального» крыла павловской школы. С годами усиливается контраст между широковещательными декларациями и действительностью. И это делает совершенно неизбежным самокритические оценки. Послушаем еще раз Э.А. Асратяна, который подытоживает результаты тридцатилетней работы большой армии физиологов в области изучения высшей нервной деятельности: «Мы не можем считать себя вполне удовлетворенными,-- говорит он,-- ни объемом полученных нами новых фактов по физиологии высшей нервной деятельности, ни степенью их научной значимости. Довольно-таки скромно выглядят и результаты нашей теоретической работы по принципиальным проблемам учения Павлова, равно как и по линии правильного философского освещения их под углом зрения марксистско-ленинской теории. Уж мы совсем не можем похвастать нашим участием в разрешении практических задач, выдвигаемых жизнью и имеющих первостепенное значение для нашего народа» (Э.А. Асратян, 19666, стр. 994--995. Курс. мой. -- Д. Д.).

Казалось бы, такое неблагополучное положение дел обязывает к серьезному критическому анализу и переоценке тех или иных теоретических принципов и методологических установок. К сожалению, такой вывод делается далеко не всеми и не всегда.

Рассмотрим некоторые положения концепции физиологии активности Н.А. Бернштейна, поскольку она широко обобщает новейшие результаты физиологических и биокибернетических исследований и, по нашему убеждению, представляет подлинно творческое развитие наследия И.П. Павлова.

Одним из главных источников концепции Н.А. Бернштейна явились экспериментальные работы по биомеханике и физиологии движений, начатые им еще в 1922 г. и проводившиеся затем на основе использования таких, новых в то время, точных методов, как кимоциклография, циклограмметрия и др. Результаты этих многочисленных экспериментальных исследований привели Н.А. Бернштейна уже в конце двадцатых -- начале тридцатых годов к фундаментальным обобщениям о роли сенсорных коррекций в процессе построения движений, содержавшим в себе по существу одну из первых четких формулировок принципа обратной связи. На основе выявления недостаточности понятия рефлекторной дуги для объяснения сложных двигательных актов Н.А. Бернштейном уже тогда было введено понятие рефлекторного кольца и поставлены глубокие вопросы, касающиеся внутримозговых механизмов организации и управления движениями, выдвинуто представление о «двигательной задаче», об активном модельном отображении в головном мозгу настоящего и предстоящего, намечены пути математического описания процесса реализации двигательного акта с учетом его статистической вариативности и дана общая характеристика биологической самоорганизующейся системы.

В дальнейшем, исходя из своего экспериментального материала и обобщения новейших достижений биологических дисциплин (обладая к тому же замечательной эрудицией в области математики и истории науки), Н.А. Бернштейн развил стройную концепцию физиологии и биологии активности, которая четко формулирует ряд общих методологических подходов к исследованию жизнедеятельности и, на наш взгляд, прекрасно гармонирует с принципами диалектического материализма (которыми Н.А. Бернштейн, что особенно важно подчеркнуть, сознательно руководствовался в своей теоретической деятельности).

Центральное место в названной концепции занимает труднейшая для естествознания проблема целесообразности поведения живой системы, которую игнорировала механистическая методология или же выказывала свое полное бессилие перед ней (с другой же стороны проблема целесообразности служила предметом безудержных идеалистических спекуляций, давним оплотом витализма в естествознании). Категория активности в интерпретации Н.А. Бернштейна как раз и обнимает собой весь круг явлений целесообразности и целеустремленности в живой природе на любой ее филогенетической ступени и в любой ее онтогенетической форме. Активность есть фундаментальное свойство всякой живой системы в отличие от неживой системы, что полностью согласуется с давно сложившимися диалектико-материалистическими представлениями по этому вопросу. Активность организма, как подчеркивает Н.А. Бернштейн, выражается в процессах негэнтропического структурирования, идущих в диапазоне от реализации программы одноклеточного организма и эмбриогенеза многоклеточных до формирования и реализации модели потребного будущего в головном мозгу человека. Разрабатываемый Н.А. Бернштейном принцип активности получает убедительную биофизическую и биокибернетическую интерпретацию, бьющую по самим основам витализма.

«Среда, как все неживые совокупности, движется, согласно второму принципу термодинамики, всегда в направлении возрастания энтропии. Организм и в своем онтогенетическом формировании и во всех проявлениях активности по ходу жизни движется негэнтропически, добиваясь и достигая понижения уровня энтропии в самом себе и в объекте своего воздействия и оплачивая этот эффект ценою возрастания энтропии в своем окружении за счет окисления и разрушения веществ--участников энергетического метаболизма» (Н.А. Бернштейн, 1965, стр. 70). Понижение или во всяком случае препятствование возрастанию уровня энтропии в живой системе осуществляется посредством информационных процессов, вне которых немыслима самоорганизация как таковая и негэнтропическое структурирование. В эволюционном плане негэнтропическое структурирование ведет ко все большей выделенности живой системы из внешней среды, ко все большей ее индивидуализации и тем самым к возрастанию ее активности.

Принцип активности выражает специфические черты самодвижения живой системы в ее взаимодействии с внешней средой. Это биологическое самодвижение нельзя сводить к набору ответных реакций на внешние воздействия. Ибо падающие на организм воздействия бесчисленны. Организм не является марионеткой в руках среды, не идет у нее на поводу, он, по выражению Ф. Энгельса, «обладает самостоятельной силой реагирования» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 610); формы поведения организма обусловлены его внутренней природой, его фило-онтогенетическими потребностями, включающими механизмы избирательной активности в ходе взаимодействия с внешней средой. Ведь обезьяне и протисту противостоит один и тот же объективный мир, но насколько различны формы их поведения!

Игнорируя категорию активности, а тем самым внутреннего, отождествляя активность с реактивностью, мы вступаем в противоречие с диалектико-материалистическим пониманием самодвижения живой системы, что заводит в тупик при исследовании специфических особенностей жизнедеятельности вообще.

Жизнедеятельность вовсе не представляет собой «непрерывную цепь откликов» на внешние воздействия, чисто реактивного функционирования; ибо поведение направляется внутренними программами живой системы. Организм зачастую «идет против течения среды», активно преодолевая неблагоприятные факторы, активно используя или игнорируя внешние воздействия для реализации своих потребностей. Все эти хорошо известные обстоятельства позволяют сделать акцент на ведущем значении для жизнедеятельности именно ареактивных функций, которые отчетливо обнаруживают свою инвариантность в отношении различных внешних воздействий.

Прилагая к анализу двигательных актов созданный И.М. Гельфандом и М.Л. Цетлином математический аппарат «хорошо организованных функций», Н.А. Бернштейн убедительно показывает, что «аппарат управления движениями проявляет две координационные тактики: по отношению к второстепенным и техническим рассогласованиям и помехам он действует реактивно-приспособительно, не боясь вариативности; по отношению же к программно существенным сторонам управления «бьется» за требуемый результат активно, во что бы то ни стало, преодолевая препятствия, а если нужно -- перепрограммируясь на ходу» (Н.А. Бернштейн, 1962, стр. 85).

Как известно, И.П. Павлов, рассматривая взаимодействие организма и среды, развивал представление об их уравновешивании. Это представление о постоянном уравновешивании организма со средой служит важной предпосылкой рефлекторной теории и использовалось И.П. Павловым непременно, начиная с его знаменитой Мадридской речи 1903 г. и кончая статьей «Условный рефлекс» (1935 г.). Приведем в целях дальнейшего сопоставления высказывание И.П. Павлова о сущности уравновешивания, сделанное им в первой лекции о работе больших полушарий головного мозга: «Каждая материальная система до сих пор может существовать как данная отдельность, пока ее внутренние силы притяжения, сцепления и т. д. уравновешиваются с внешними влияниями, среди которых она находится. Это относится ко всякому простому камню, как и к сложнейшему химическому веществу. Точно то же надо представлять себе и относительно организма. Как определенная замкнутая вещественная система он может существовать только до тех пор, пока он каждый момент уравновешивается с окружающими условиями. Как только это уравновешивание серьезно нарушается, он перестает существовать как данная система. Рефлексы суть элементы этого постоянного приспособления или постоянного уравновешивания» (И.П. Павлов, 1951 г, стр. 23).

В этом исходном представлении, имеющем важное методологическое значение, концепция физиологии активности Н.А. Бернштейна расходится с классической физиологией. «Процесс жизни, -- пишет Н.А. Бернштейн, -- есть не «уравновешивание с окружающей средой», а преодоление этой среды, направленное не на сохранение статуса или гомеостаза, а на движение в направлении выполнения родовой программы развития и самообеспечения» (Н.А. Бернштейн, 1962, стр. 82).

Конечно, было бы неправильно думать, будто И.П. Павлов совсем не подчеркивал в своих работах качественного различия между живыми и неживыми системами и вовсе отрицал активность организма. Однако понятие уравновешивания, как и некоторые другие понятия рефлекторной теории, фиксировали прежде всего реактивные моменты жизнедеятельности и явно недостаточно отображали последнюю с ее активной стороны. Если следовать точному значению принципа уравновешивания организма со средой, то это привело бы к отрицанию того, что организм является открытой системой и, по существу, означало бы неизбежное выравнивание энтропии между организмом и окружающей средой; «уравновешивание, -- по словам Н.А. Бернштейна, -- обрекло бы каждую особь на полную зависимость от среды и ее изменений, так что о программном морфогенезе с удержанием стойких признаков вида нельзя было бы и думать» (Н.А. Бернштейн, 1962, стр. 82). С точки зрения современных данных физиологии, биокибернетики и биофизики принцип уравновешивания недостаточно полно отражает действительный характер взаимодействия организма со средой и специфической антиэнтропийной природы организма как открытой системы.

Следует подчеркнуть, что представление о саморегулировании типа гомеостазиса само по себе не выражает специфики биологических систем, биологической саморегуляции в целом, поскольку гомеостазис как таковой может быть свойствен и небиологическим системам, будучи лишь фрагментом биологической самоорганизации. Концепция физиологии активности как и ряд других новейших направлений биологической и биокибернетической мысли, например «общая теория систем» Берталанффи, справедливо акцентирует внимание как раз на негомеостатических формах саморегуляции в биологических системах, связанных с вероятностным упреждением будущего, модельными отображениями в головном мозгу предстоящих ситуации и нешаблонными модельными реализациями целей, т. е. с тем особенно развитым, а в ряде случаев специфичным только для человека, классом функций, который без насилия не может быть подведен под категорию уравновешивания со средой.

С точки зрения рефлекторной теории любой поведенческий акт, любая функция головного мозга носит рефлекторный характер. Во всяком случае именно в такой жесткой форме решается этот вопрос нынешними «ортодоксальными» представителями павловской школы. Так Э.А. Асратян и П.В. Симонов со всей категоричностью утверждают, что «любая наисложнейшая деятельность мозга суть рефлекс» (Э.А. Асратян, П.В. Симонов, 1963, стр. 132).

При этом подобная категоричность гласно или негласно мыслится во многих философских работах, рассматривающих павловское учение как последовательное выражение диалектико-материалистического понимания деятельности головного мозга. Поскольку термин «рефлекторная деятельность мозга» часто употребляется в весьма широком и потому недостаточно определенном смысле, нам важно иметь точное значение понятия о рефлексе, чтобы показать его недостаточность для описания некоторых функций головного мозга.

Обратимся к первоисточникам. «Основным исходным понятием у нас, -- говорит И.П. Павлов,-- является декартовское понятие, понятие рефлекса. Конечно, оно вполне научно, так как явление, им обозначаемое, строго детерминизируется. Это значит, что в тот или другой рецепторный нервный прибор ударяет тот или другой агент внешнего мира или внутреннего мира организма. Этот удар трансформируется в нервный процесс, в явление нервного возбуждения. Возбуждение по нервным волокнам, как проводам, бежит в центральную нервную систему и оттуда, благодаря установленным связям, по другим проводам приносится к рабочему органу, трансформируясь в свою очередь в специфический процесс клеток этого органа. Таким образом, тот или другой агент закономерно связывается с той или другой деятельностью организма, как причина со следствием» (И.П. Павлов, 1951г, стр. 22). В приведенном высказывании дано четкое общее определение всякого рефлекса (как безусловного, так и условного), что позволяет сопоставлять с ним различные поведенческие акты на предмет выяснения правомерности их квалификации в качестве рефлекторных.

Поведенческий акт может быть назван рефлекторным, если он представляет собой отдельный рефлекс или реализующуюся в определенный отрезок времени цепь рефлексов (между которыми нет никаких «зазоров», ничего промежуточного), или, наконец, одновременно и последовательно осуществляющуюся сумму или интеграцию рефлексов. Согласно многим представителям павловской школы, рефлекс (условной рефлекс) является исходным элементом высшей нервной деятельности; он представляет собой, по словам А.Г. Иванова-Смоленского, «своего рода «функциональный атом», из которого строятся все более сложные реакции больших полушарий: комплексные и цепные условные рефлексы» (А.Г. Иванов-Смоленский, 1929, стр. 71). Павловская школа вычленила и целый ряд других разновидностей условных рефлексов и их образований: следовые и запаздывающие условные рефлексы, ситуационные условные рефлексы, явление динамического стереотипа и переключения условных рефлексов и т. д. По мнению Э.А. Асратяна (1966а), все известные разновидности условных рефлексов, взятые в их совокупности, позволяют объяснить любую форму целостной деятельности головного мозга (при этом Э.А. Асратян прав, подчеркивая, что явления динамического стереотипа, переключения, ситуационный условный рефлекс как один из вариантов комплексного условного рефлекса и т. д. представляют собой сложные интегральные образования: однако отсюда еще совсем не вытекает, что интегральность условного рефлекса равнозначна интегральности целостной деятельности мозга, что для объяснения всех форм целостной деятельности мозга рефлекторная теория вполне достаточна).

Элементарные нормы научного мышления заставляют немедленно подвергнуть сомнению всякое общее суждение, если указан хотя бы один противоречащий ему случай. Поскольку мы имеем тезис: «любая наисложнейшая деятельность мозга суть рефлекс» и получили точное определение рефлекса, нетрудно привести сколько угодно противоречащих примеров.

Рассмотрим первый пришедший на ум реальный случай. Я проснулся утром с мыслью о своем приятеле, которого не видел несколько месяцев и о котором давно уже не вспоминал, и мне очень захотелось поговорить с ним, увидеться. Сразу же вскочив с постели, я пошел к телефону, набрал номер и стал с ним разговаривать и т. д. Можно ли без чрезвычайной натяжки утверждать, что описанный пример является рефлексом или носит рефлекторный характер в точном смысле слова. Все это сложное действие (встал с постели, подошел к телефону, вспомнил и набрал нужный номер и т. д.), конечно, программировалось и управлялось деятельностью головного мозга, но оно не было вызвано ударением какого-либо внешнего агента на рецепторы (считать же, что пусковую роль здесь сыграли раздражения каких-либо интерорецепторов, вызвавших воспоминание о приятеле и т. п., значит допускать вещи маловероятные.

Таким образом, непременная для рефлекса афферентная пусковая часть в анализируемом примере отсутствует, ибо нет и внешней причины в виде определенного физического агента, ударяющего в рецептор; действие начинается здесь с мозгового уровня, на котором сформировалась предваряющая его нейродинамическая модель, субъективно выявляющаяся в виде определенного желания, и которая реализуется затем в целостный комплекс действий отнюдь не по однозначно-детерминированной схеме (ибо реализация возникшего желания допускает широкую вариативность отдельных слагающих -- я мог не сразу пойти к телефону и вообще не пойти к телефону, а позвонить ему вечером или заехать к нему после работы и т. д. и т. п.). Но что же тогда остается для того, чтобы назвать описанное действие рефлексом? Ведь оно явно не есть динамический стереотип, переключение, комплексный рефлекс, цепной рефлекс и т. д. Если же объяснить его как следовой рефлекс, то тогда совершенно непонятно, почему оно возникло, к примеру, ровно через четыре месяца три дня восемь часов и десять минут после того, как я в последний раз видел своего приятеля, а не, скажем, через пять с половиной месяцев. Если принять объяснение через следовой рефлекс, то тогда можно «объяснять» любое настоящее действие индивида любым прошлым его действием.

Кроме того, вообще непонятно, каким образом можно составить подобные действия из рефлекторных «атомов»; насколько нам известно, ни один представитель павловской школы никогда не предпринимал попытки серьезного анализа сложных поведенческих актов человека в плане разложения их на отдельные рефлексы (занятие поистине совершенно бесплодное!), но почему-то многие из них считают себя вправе безапелляционно утверждать, что «любая наисложнейшая деятельность мозга суть рефлекс». Возможно ли объяснить с помощью понятия о рефлекторной деятельности творческий процесс создания Пушкиным «Пиковой дамы»? Ведь этот процесс представлял собой «сложнейшую деятельность мозга» Пушкина. Или, быть может, творческий процесс, есть нечто такое, что нельзя обозначить как деятельность мозга? Быть может, творческий процесс вообще является фикцией, неким психологическим артефактом? Но если творческий процесс есть все-таки деятельность мозга, то как можно втиснуть ее в рамки понятия рефлекса? Для всякого непредубежденного человека, знакомого с творческим процессом и значением понятия о рефлексе, ясна бессмысленность подобной операции.

Еще К.Р. Мегрелидзе справедливо писал: «Поведение человека нельзя расценивать под углом зрения «условных раздражителей»» (К.Р. Мегрелидзе, 1965, стр. 78). Недостаточность понятия условного рефлекса для описания явлений субъективного мира и человеческой деятельности вообще подчеркивали многие исследователи (И.С. Беритов, 1947, 1961; Л.А. Орбели, 1949; М.О. Гуревич, 1949; А.С. Шмарьян, 1949; М.Р. Могендович, 1958, 1961; Е.И. Бойко, 1961; М.Б. Митин, 1962; М. Пастерняк (Pastrnak, l963); Д.Д. Василев, 1963; А.Р. Лурия, 1965; В.В. Орлов, 1966 б, и другие).

Очень важно отметить, что сам И.П. Павлов отличался гораздо меньшей категоричностью и неизмеримо большей дальновидностью в сравнении с нынешними своими «ортодоксальными» последователями. Это понятно, ибо великий ученый не может не отдавать себе отчета в том, что в науке всегда больше проблем, чем решений, а потому ему претит застойная теоретическая комфортабельность.

И.П. Павлов подчеркивал, что «все наши классификации, все наши законы всегда более или менее условны и имеют значение только для данного времени, в условиях данной методики, в пределах наличного материала. Ведь у всех на глазах недавний пример -- неразлагаемость химических элементов, которая считалась долгое время аксиомой» (И.П. Павлов, 1951в, стр. 210).

В своей знаменитой речи «Естествознание я мозг», носившей программный характер, И.П. Павлов, излагая свои обобщения о двух механизмах деятельности высшего отдела нервной системы (механизмах временной связи и анализаторов), говорил: «Было бы неоправдываемой претензией утверждать, что двумя описанными общими механизмами исчерпывается раз и навсегда высшая нервная деятельность животного. Но это и неважно. Будущее научного исследования всегда темно и чревато неожиданностями. В данном случае существенно то, что на чисто естественнонаучной почве, при руководстве основным и чисто естественнонаучными понятиями, открывается огромный, необозримый сейчас горизонт исследований» (И.П. Павлов, 1951в, стр. 116).

Подобные высказывания И.П. Павлова, в которых он обращает внимание на возможность новых открытий и новых теоретических построений, как правило, замалчиваются. Но могут сказать, что приведенные нами слова И.П. Павлова из его работы «Естествознание и мозг» относятся к 1909 г., когда рефлекторная теория еще окончательно не сложилась. Возьмем тогда еще один пример, из самых последних павловских «сред».

За три месяца до смерти, на «среде», состоявшейся 13 ноября 1935 г., при обсуждении экспериментов с доставанием обезьяной плода И.П. Павлов говорил: «А когда обезьяна строит свою вышку, чтобы достать плод, то это условным рефлексом назвать нельзя. Это есть случай образования знания, улавливания нормальной связи вещей. Это -- другой случай. Тут нужно сказать, что это есть начало образования знания, улавливание постоянной связи между вещами--то, что лежит в основе всей научной деятельности, законов причинности и т. д. Я на это хотел обратить внимание. Я об этом говорил, но из разговора было видно, что это не особенно было принято к сведению» («Павловские среды», т. III. М.-Л., 1949, стр. 262-263. Курс. мой. - Д.Д.).

Как видим, И.П. Павлов не исключал совершенно таких форм деятельности головного мозга и поведения, которые не укладываются целиком в понятие рефлекторной деятельности; и это объяснялось тем, что его мысль находилась в непрестанном движении и поиске, а не отдавалась во власть уже предуготовленному теоретическому руслу. Нетрудно допустить, что если бы И.П. Павлов жил и в наше время, то он, сообразуясь с новым уровнем развития физиологии и биологических дисциплин, не пощадил бы некоторые из своих теоретических обобщений, ибо ему были в высшей степени чужды неприкосновенные для критической мысли каноны.

Любопытно посмотреть теперь, как комментирует приведенное высказывание И.П. Павлова Э.А. Асратян, посвятивший этому недавно целую статью (см. Э.А. Асратян, 1970), дабы «предотвратить возможность появления разного рода измышлений и спекуляций в отношении самой сущности павловского учения» (Э.А. Асратян, 1970, стр. 122). Выдавая ассоцианизм за единственно возможный теоретический базис психологии и физиологии мозга, Э.А. Асратян дает затем такое истолкование термина «ассоциация», которое позволяет ему придать высказыванию И.П. Павлова противоположный смысл, т. е. утверждать, что описанные И.П. Павловым поведенческие акты обезьяны можно назвать условным рефлексом. На этом стоит остановиться подробнее.

И.П. Павлов предельно четко определяет отношение между понятиями «ассоциация» и «условный рефлекс». «Видите ли,-- пишет он,-- ассоциация -- это есть родовое понятие, то есть соединение того, что было раньше разделено, объединение, обобщение двух пунктов в функциональном отношении, слитие их в одну ассоциацию, а условный рефлекс--это есть видовое понятие» («Павловские среды», т. III, 1949, стр. 262). Что касается Э.А. Асратяна, то он неявно отождествляет понятия ассоциации и рефлекса, исходит из положения о рефлекторном характере всякой ассоциации и затем, ссылаясь на то, что И.П. Павлов относил описанную деятельность обезьяны к категории ассоциаций, называет ее вопреки И.П. Павлову рефлексом. Здесь Э.А. Асратяном допускается очевидное нарушение логических правил. Всякая ассоциация является рефлексом в том и только в том случае, если каждая ассоциация является либо условным, либо безусловным рефлексом, ибо других рефлексов не существует. Поскольку указанная деятельность обезьяны не является условным рефлексом и тем более не является безусловным рефлексом, она не может быть отнесена к категории рефлекса вообще. Это значит, что И.П. Павлов имел в виду качественно отличную от рефлекса форму отражательной деятельности мозга. Однако, несмотря ни на что, Э.А. Асратян относит описанный случай к числу условных рефлексов (так как зачисление его в разряд безусловных рефлексов было бы слишком уж рискованным).

В этом пункте Э.А. Асратян решительно расходится с И.П. Павловым. Ведь И.П. Павлов ясно говорит, что указанную деятельность обезьяны «условным рефлексом назвать нельзя». Э.А. Асратян же пишет: «нам кажется все же, что можно было бы назвать ее «каузальным условным рефлексом»» (Э.А. Асратян, 1970, стр. 122). Заметим попутно, что прилагательное «каузальный» вряд ли может иметь здесь какой-либо смысл: сказать «каузальный условный рефлекс» -- это все равно, что оказать «рефлекторный условный рефлекс». На наш взгляд, предложение Э.А. Асратяна обозначать одну разновидность условного рефлекса при помощи термина «каузальный», а другую -- при помощи термина «сигнальный» является неприемлемым, так как всякий условный рефлекс является одновременно с необходимостью и каузальным и сигнальным.

«Примечательно, что в конце своего высказывания И.П. Павлов сетовал по поводу того, что его новая идея не встречает должного понимания и отклика у своих учеников. И действительно, эта его идея была чрезвычайно смелой, поистине революционной с точки зрения привычных для тех времен представлений. Мысль о том, что условный рефлекс является высшей и доминирующей формой деятельности мозга, укоренилась в умах у всех нас достаточно глубоко и крепко, чтобы можно было так быстро отказаться от этой мысли и примириться с новой мыслью о том, что существуют и более высокие, чем условные рефлексы, формы церебральной деятельности, если даже такая новая мысль исходила от самого творца учения об условных рефлексах. Сила инерции сказалась и в данном случае». Данное высказывание, как это ни странно, принадлежит Э.А. Асратяну (там же, стр. 121--122). С этим высказыванием мы полностью согласны, хотя автор, по-видимому, и не относит его на свой счет.

Концепция физиологии активности Н.А. Бернштейна выступает против рефлекторного «атомизма» в объяснении сложных поведенческих актов и в этом отношении действительно развивает изложенную выше идею И.П. Павлова. «Рефлекс, -- как справедливо отмечает Н.А. Бернштейн, -- есть не элемент действия, а элементарное действие. Если расположить все доступные организму действия в ряд в порядке их возрастающей сложности и активности, то на том конце ряда, к которому мы отнесем наименее сложные и наименее активные, мы найдем и все рефлексы» (Н.А. Бернштейн, 1965, стр. 71).

При этом концепция физиологии активности вносит существенные коррективы в понимание структуры рефлекторного акта, находясь в полном соответствии с данными современной нейрофизиологии. Речь идет о замене схемы рефлекторной дуги, на которую опиралась вся классическая физиология, рефлекторным кольцом. «Разница здесь не в термине, а в самом существе вопроса: открытая рефлекторная дуга не может обеспечить движение в том виде, как оно совершается в действительности» (Н.Д. Довгялло, 1964, стр. 66). Только кольцевой характер процесса способен обеспечить непрестанное коррегирование моторных актов по ходу действия в направлении реализации цели. Обширный экспериментальный материал, не оставляющий сомнения в кольцевом характере рефлекторных актов, накоплен П.К. Анохиным и его сотрудниками, а также рядом зарубежных нейрофизиологов.

«На месте автоматизированной цепочки элементарных рефлексов, не связанных ничем, кроме последовательного порядка так называемого динамического стереотипа и поэтапной «санкционирующей» сигнализации, современное физиологическое воззрение ставит непрерывный циклический процесс взаимодействия с переменными условиями внешней или внутренней среды, развертывающийся и продолжающийся как целостный акт вплоть до его завершения по существу» (Н.А. Бернштейн, 1966, стр. 303).

Стоит отметить, что в утверждении принципа кольцевой структуры управления в современной физиологии немаловажную роль сыграло развитие кибернетики, хотя этот принцип и зародился в физиологии задолго до возникновения кибернетики. Указанный принцип имеет первостепенное методологическое значение для дальнейшего изучения жизнедеятельности, особенно в плане выяснения субординации циклических контуров управления в целостном организме, степени и форм их автономности, конкурентности и взаимозамещаемости, их топологической динамичной организации в целом. Что касается методологических исследовательских установок, вытекающих из понятия рефлекторной дуги, то они в лучшем случае служат лишь очень ограниченным задачам.

Приведем в этой связи еще одно, как бы подытоживающее, высказывание Н.А. Бернштейна: «Установленный к нашему времени всеобщий факт регуляции и контроля всех отправлений организма по принципу обратной связи заставляет признать необходимость замены понятия рефлекторной дуги, не замкнутой на периферии, понятием рефлекторного кольца с непрерывным соучаствующим потоком афферентной сигнализации контрольного или коррекционного значения. Судя по всему, даже в самых элементарных видах рефлекторных реакций организма имеет место кольцевое замыкание указанного типа, лишь ускользавшее от внимания вследствие краткости и элементарности этих реакций. Таким образом, приходится рассматривать рефлекторную дугу как первое приближение к фактической картине основного типа нервного процесса, приближение, прогрессивная роль которого (в свое время очень значительная) к настоящему времени уже сыграна» (Н.А. Бернштейн, 1966, стр. 302--303).

Н.А. Бернштейн высказывает ряд убедительных, на наш взгляд, критических замечаний, показывающих недостаточность чисто рефлекторного объяснения речевой деятельности и истолкования слова как сигнала первых сигналов (если такие слова, как «дерево», «хлеб» и т. п., еще можно расценивать как сигналы чувственных восприятий, обобщения определенных раздражителей, то возникает вопрос: сигналами чего являются, приводя примеры Н.А. Бернштейна, такие слова, как «опять», «без», «или», не говоря уже о словах, подобных таким, как «волновая функция», «кватернион», «антиномия»).

С помощью условнорефлекторной методики были установлены некоторые простейшие зависимости в речевой деятельности, причем между такими словами, которые обозначают конкретные чувственно воспринимаемые предметы. Сюда относятся, например, эксперименты сотрудника Н.И. Красногорского А.Я. Федорова, который, выработав условный рефлекс на слово «птица», воспроизводил его при предъявлении испытуемому слова «голубь». Можно указать также на экспериментальные данные М.М. Кольцовой (1958, 1967), проследившей некоторые условия овладения ребенком речевым фондом и отметившей, в частности, первостепенное значение моторных факторов в этом процессе. Представляют интерес исследования многих других авторов, пользовавшихся методом условных рефлексов при изучении тех или иных сторон речевой деятельности. Однако интерпретация огромного числа экспериментальных данных, полученных при помощи метода условных рефлексов и касавшихся речевой деятельности, далеко не исчерпала своих возможностей и может быть более глубокой и основательной в плоскости концепции физиологии активности. Позднейшие теории высших уровней деятельности головного мозга несомненно используют определенную часть этого обширного материала для своих целей и найдут в нем некоторые важные опорные пункты.

Здесь уместно еще раз (во избежание кривотолков) настоятельно подчеркнуть следующее: мы полностью отдаем себе отчет в той выдающейся роли, которую сыграл И.П. Павлов в развитии физиологии и защите материалистического мировоззрения. Иван Петрович Павлов -- великий исследователь природы, законная гордость отечественной науки, один из самых мужественных подвижников на тернистом пути искания истины. Но исключает ли это критическое отношение к развитой им системе взглядов? Критическое отношение к теоретическим представлениям великих исследователей естественно и неизбежно (раболепие мысли и тем более воинствующая косность никогда не приносили пользы науке и отечеству). Такого рода критическое отношение, разумеется, должно учитывать и оберегать подлинные ценности, опираться на марксистское понимание диалектики относительного и абсолютного в развитии научного познания.

Всякое теоретическое обновление в физиологии носит диалектический характер; оно не перечеркивает результаты предшествующих теоретических построений, но обнажает ограниченность, неполноту, относительность, условность устоявшихся принципов и понятий, отбрасывая в качестве ложных лишь некоторые из них и подчеркивая гипотетичность ряда положений, казавшихся ранее полноценными истинами; оно позволяет осознать степень упрощения действительности, допускавшуюся старыми теоретическими представлениями, и учитывать их впредь. Поэтому мы не разделяем излишнего радикализма Н.А. Бернштейна, проявляющегося у него в оценках концепции двух сигнальных систем и рефлекторной теории И.П. Павлова вообще.

Разумеется, концепция физиологии активности также не может претендовать на истину в последней инстанции; многие ее положения носят гипотетический характер и, в свою очередь, заслуживают критического анализа. Но в целом эта концепция представляет собой несомненно глубокое и верное обобщение современных достижений в исследовании жизнедеятельности, более точное приближение к пониманию общих принципов жизнедеятельности в сравнении с классической физиологией.

Большой интерес не только для физиологии, психологии и кибернетики, но и для теории познания диалектического материализма представляют идеи Н.А. Бернштейна об активном операторном моделировании мозгом объективной действительности, ибо «мозг не запечатлевает поэлементно и пассивно вещественный инвентарь внешнего мира» (Н.А. Бернштейн, 1966, стр. 287), как это предполагалось ассоциативной психологией. Отражение мира в головном мозгу строится по типу моделей, информационное значение которых формируется в связи с основным фондом потребностей и целями живой системы, а не безотносительно к ним, в виде неких зеркальных копий и дагерротипов. Это имеет прямое отношение к отражательной деятельности мозга общественного субъекта, к пониманию субъективности формы познания объективной действительности.

По словам Н.А. Бернштейна, «в мозгу сосуществуют в своего рода единстве противоположностей две категории (или формы) моделирования воспринимаемого мира: модель прошедше-настоящего, или ставшего, и модель предстоящего. Вторая непрерывным потоком перетекает и преобразуется в первую» (там же, стр. 288). При этом модель предстоящего выражает собой вероятностное прогнозирование в деятельности мозга.

Вероятностное прогнозирование-фундаментальная функция головного мозга, обеспечивающая программирование и организацию текущих действий. Поставленная в фокус нейрофизиологического анализа (в чем большая заслуга принадлежит именно физиологии активности), эта функция привлекала к себе за последнее время многосторонние экспериментальные исследования, что способствовало переосмыслению в целом ряде существенных отношений природы ориентировочной реакции, процессов опережающей преднастройки в различных системах организма и других хорошо известных ранее функций, а также создало новые плодотворные русла разработки проблемы локализации и организации функций головного мозга. Все это значительно раздвинуло горизонты исследования наиболее высоко организованных уровней жизнедеятельности, поставив во главу угла изучение тех аспектов жизнедеятельности, которые выражают внутреннюю активность живой системы, т. е. специфические свойства биологической самоорганизации. Как подчеркивают Н.И. Гращенков и Л.П. Латаш, «совершенно очевидно, что именно разработка физиологических основ активности нервной деятельности явится кардинальным направлением развития нейрофизиологии в ближайшем будущем» (Н.И. Гращенков, Л.П. Латаш, 1964, стр. 60).