Размещено на http://www.allbest.ru/

К вопросу о лейтмотиве философии Л. Шестова

Буланов В.В.,

Тверская государственная медицинская академия

Содержание

Лев Шестов (1866-1938) всю жизнь занимался одной и той же проблематикой [15: 6-8], но её лейтмотив до сих пор остается спорным. Одни ученые считают, что "Шестов боролся с рационализацией всего Сущего" [4: 196], исходя из "иррациональности бытия" [2: 16-17], и, как следствие, историю культуры рассматривал как борьбу веры и разума [5: 50]. Другие полагают, его мыслитель в первую очередь был гуманистом, преемником мыслителей Ренессанса [3: 75] из-за переживания "трагизма … человеческого существования" [6: 186], из-за постоянства героических и стоических мотивов его философии [9: 60], из-за неизменного стремления к полному (доброму) преображению природы человека [13: 143]. Идейная эволюция Шестова также не видится однозначной. Её сутью находят и постепенное углубление критики рационализма [4: 195196], генезис и развитие "философии трагедии" [16: 402-403] и апологии беспочвенности [7: 50], исследование экзистенциальной проблематики [2: 25] (на это намекал сам мыслитель, беря пример с философии Кьеркегора [34: 28]). Нет даже единства и относительно главного влияния на мыслителя - кто же был важнее для Шестова - Ницше или Достоевский. Выбор сложен, ведь все "они прошли через … душевное потрясение" [9: 54] и оказались отшельниками, видящими все иначе, и поэтому оторванными от волнующей их злободневной действительности [6: 154-155]. Ряд ученых полагают, что для Шестова, обвиняющего Ницше в крайнем эгоцентризме, ценнее Достоевский, как мыслитель-гуманист [16: 396]. Но аргументация их оппонентов не менее весома: именно Ницше привил Шестову вкус как к личности, бросающей вызов миру [5: 116] и убедил его, что в одиночестве лишь возможен поиск сущности и пути к спасению человека [6: 187]. А если ещё вспомнить, что мыслитель находил себе и других "вечных спутников" (в лице Сократа, Паскаля, Лютера, Кьеркегора, Толстого и других), может показаться, что невозможно оценивать философствование Шестова как-либо однозначно. Но есть надежда, что можно найти лейтмотив философствования Шестова, примиряющий иррационализм и гуманизм, обосновывающий концепции философии трагедии и беспочвенности, тесно связанный со всеми последствиями увлеченной рецепций философии Ницше. Речь идет о критике массовой культуры и её опоры, потребителя и порождения - массового человека. Доказательство этого - цель данной статьи.

Критика массовой культуры не могла не быть для Шестова очень актуальной. Ведь весь период его творческой деятельности (1895-1938) пришелся как раз на "восстание масс" в Европе. В 1895 году Г. Лебон открыл, что утверждает: "Наступающая эпоха будет поистине эрой масс" [14: 150]. А уже в 1930 году Ортегаи-Гассет признал: "происходит явление, которое определяет современную европейскую жизнь. Этот феномен - полный захват массами общественной жизни" [24: 43].

Что такое масса? Кто такой массовый человек? На этот счёт существуют три основные точки зрения.

1. Дихотомия избранного меньшинства и массы в обществе была всегда. По Х. Ортеге-и-Гассету критерием принадлежности человека в массе является стремление не брать на себя ответственность и не прилагать к чему-нибудь волевые усилия [24: 46]. Примерно также считает А. Дж. Тойнби: представители массы - инертны [29: 270].

2. Массовые люди составляют большинство в каждом погибающем обществе, в любой умирающей культуре. Для О. Шпенглера массовый человек - "человек, … лишенный традиций, … человек фактов, … бесплодный" [39: 47]. Почти об этом же писал и К. Ясперс: "Массы возникают там, где люди … лишены корней и почвы, где они стали управляемыми и взаимозаменяемыми" [40: 143].

3. Собственно массовый человек возникает лишь на рубеже XIX-XX веков в Европе и в России. По П.Д. Тищенко, "в конце XIX - первые десятилетия XX века … термин "масса" … начинает определять не столько деклассированную прослойку … ("дно общества"), сколько особый тотальный срез … общества. В этом смысле каждый человек в той степени, в которой он включен в обезличенные (деперсонализированные) связи (экономические, политические или культурные) оказывается человеком массы" [28: 467].

Последнее понимание феномена массового человека используется в современных концепциях массовой культуры. Согласно А.В. Костиной, "лишь в конце XIX столетия вызревают условия, в контексте которых массовидные формы существования культуры оформляются … в феномен масскульта. Этими факторами были резкий рост народонаселения…, доминирование городской культуры, … дезактуализация таких способов трансляции культуры, как традиции. Весьма существенными в данном контексте являются социальные процессы, связанные с демократизацией культуры, распылением прежде доминировавших социальных структур и образованием новых, на поверхности гомогенных" [8: 22]. В данной связи К.Э. Разлогов утверждает, что "массовая культура приняла на себя и часть традиций классики (в первую очередь - жизнеподобие формы и тяготение к массовости), и ту часть функций религии, которая связана с гармонизацией психической жизни людей. В результате компенсаторно-развлекательное начало стало преобладать над традиционными просветительскими установками" [26: 308].

Поэтому критика массовой культуры должна была иметь у Шестова три основных аспекта - 1) отвержение усредняющих общепринятых норм и стереотипов (иррационализм и имморализм), 2) критика светской компенсаторно-развлекательной составляющей культуры - по его трактовке - духовной жизни народов [33: 17], 3) обличение психологии обывателя (массового человека). И во всем их содержании заметно доминирование ницшеанства. Ведь "никто больше, чем Фридрих Ницше, не пережил столько злой и несправедливой критики за свою шокирующую "измену" … христианским идеалам, добру, Богу, любви и нравственности, за отказ служить им. … За это он и был проклят. Самыми яростными его противниками были те, кто сильнее других чувствовал его правоту" [11: 57], прикрывая фальшивой верностью данным идеалам преданность главным ценностям массового человека - возвеличивание роли разума (также науки и техники) в культуре, неприятие ответственности за свои поступки и нестандартности, культ наживы и наслаждения. "У "философа жизни", которого он любил … всю жизнь, Шестов воспринял многое, причем, весьма существенно" [12: 115]. Мало того. "К … опыту Ницше Шестов обращался на протяжении всего своего творческого пути" [27: 78]. Поэтому анализ ницшеанства Шестова - вот то единственное, что может помочь снять все споры вокруг лейтмотива и сути эволюции его взглядов. Кстати, список черт Шестова - мыслителя, приобретенных благодаря увлечению Ницше, впечатляет. Это радикальный антирационализм и скептицизм, творческий нигилизм и имморализм, апология дерзновенного человека, довольно противоречивый (он отвергает все усредненное, стандартное в человеке) экзистенциальный гуманизм [12: 122]. Все это гармонирует с тремя вышеназванными аспектами философствования мыслителя как критика массовой культуры. И, как немецкий философ, Шестов делает основной акцент на критику рационализма и морали.

1. Шестов - иррационалист, и это тесно связано и с критикой массовой культуры (и массового человека), и с ницшеанством. В своих произведениях "Лев Шестов … проводит исследование опаснейшего процесса - процесса отчуждения, отдаления человека от самого себя, его бегства от … необъяснимого …, случайного и фантастического к объективному, логичному, … подсчитанному и перепроверенному. В этом знании, ставшем уже стандартным и обыденным, теряется ценность и значимость отдельной личности" [11: 67]. Иными словами, такой рационализм формирует массовое общество и, соответственно, массовую культуру. "Культура, если она … претендует на формирование человеческих действий и оценок, - это тюрьма для человеческой свободы, прокрустово ложе жизни. Она должна и может быть преодолена, считал Шестов" [25: 158]. Недаром "Шестов … критикует повседневность, оправдываемую рационально" [4: 198]. Если обращаться к тому, что писал о рационализме Ницше, то Шестов во всем основном является преемником немецкого философа. Но цели и содержание их критики рационализма различны. В отличие от Ницше, Шестов был религиозным мыслителем. философия шестов массовый рационализм

Во-первых, Шестов утверждает, что рационализм делает культуру и человека творчески бесплодными и необъективными. "Стремление к системе убивает свободное творчество, ставя ему заранее изготовленные тесные границы. Войти в мир человеческой души с тем, чтоб подчинить его законам, существующим для внешнего мира, - … заранее добровольно отказаться от права все видеть там и все принимать" [38: 7]. Культ разума и по Ницше препятствует креативности и жизненности культуры: гармония начала Аполлона превратилась в схематизм, экстатичность начала Диониса выродилась в животные аффекты [21: 556]. Но если Ницше выступал против рационализма Сократа лишь как против установки, несущей культуре деградацию и застой, Шестов видит в Сократе-рационалисте и величайшего грешника. "Сократ … утверждает, что … все само по себе лишено цены, пока нет санкции разума. … Разум - источник добра, а добром живы и смертные люди, и бессмертные боги" [36: 40]. По Шестову, "Сократ захотел уподобиться Богу, даже превзойти его. Бог создал вселенную, Сократ создал добро, нечто более ценное, чем весь мир, вся вселенная" [36: 43].

Во-вторых, Шестов противопоставляет истину и общеобязательные суждения: "истина, которая постигается через причастие к божественному, … не может поддаться логической обработке, т.е. принять форму общеобязательных суждений" [37: 144]. Такова идеализируемая Ницше этика досократической Греции, в которой "ничего не напоминает об аскезе, духовности и долге; … все говорит нам лишь о … торжествующем существовании, в котором все наличное обожествляется, безотносительно к тому - добро оно или зло" [21: 476-477]. Но для Ницше проблема истины заключается либо в неведении, либо в злокозненной лживости представителей толпы - массы, людей качественно однотипных [23: 54]. С одной стороны, "толпа не знает, что велико, что мало, что прямо и правдиво: она криводушна по невинности, она лжет всегда" [22: 261]. С другой стороны, мстящий за ощущение своей неполноценности аристократам духа, массовый человек склонен осуществлять злонамеренную переоценку ценностей, например, убеждая их в том, что слабость и униженность - суть следствия смирения, а сила, и величие - лишь порождения гордыни [17: 318-319]. Шестов же проблему истины решает совершенно иначе. Есть два вида истины - разума и Бога - они ведут непримиримую борьбу. С одной стороны, "вся наша моральная борьба, равно как и разумные искания - раз мы признаем, что Бог есть последняя цель наших стремлений, - приведут нас к свободе не только от моральных оценок, но и от истин разума" [35: 226]. С другой стороны, "логика - она же и разум - убивает Тайну и Истину" [35: 83]. То есть самого Бога. Недаром мыслитель пишет: "Если разум есть высшее, если мораль есть высшее - все погибло: "неизменность", пропитавшая собой несотворенные истины, … задушит в своих страшных объятьях все живое, даже самого Бога" [34: 232].

В-третьих, виновником рационализации (и унификации) мировой культуры Шестов считает Сократа: "начиная с Сократа…, разум … преследовал все попытки свободного творчества перейти заранее установленные границы" [37: 32]. Почти то же писал и Ницше [21: 535]. Однако немецкий философ творчество считает уделом сильных и неординарных "высших людей" (даже созидание нового человеческого типа - сверхчеловека - провозглашенного "смыслом земли" [22: 8], в котором "все, что есть в человеке самого далекого, … глубокого, звездоподобная высота и огромная сила его" [22: 264-265]), выступающих против традиций и стереотипов [22: 262-263]. В отличие от Ницше, по Шестову, никто, кроме Бога, не может творить по-настоящему: лишь "по слову Всевышнего … бывшее становится небывшим, человек возвращается к состоянию невинности и … свободы к добру, пред которой …наша свобода выбора между добром и злом … обнаруживается как … рабство" [31: 334-335]. Человеческое же творчество, по Шестову, не способно внести в культуру кардинальных перемен. Оно "есть … переход от одной неудачи в другой [и]… требует слишком большого напряжения сил, новых мук, сомнений" [30: 214]; "на земле … лишь пробуждаются мечты и надежды, исполняются же они не здесь" [30: 294].

В-четвертых, Шестов убежден, что наука и рационалистическая философия бессильны познать душу человека, не говоря уже о глубинных закономерностях бытия. "Наука гордится, что … определила химический состав солнца. До дна человеческой души дальше, чем до солнца" [38: 173], и поэтому все важнейшие, глубинные процессы её науке не видны и не ясны, например, вопрос о смысле жизни. "Этот величайший и труднейший вопрос лежит вне сферы философии и науки, … обобщающих лишь внешние, видимые факты. Трагедии происходят в глубине человеческой души, куда не доходит ни один глаз" [38: 32]. Ницше также утверждает, что культ разума, во-первых, все в культуре приземляет и упрощает [21: 532-533], и, во-вторых, сциентизм обречен на постоянные столкновения со сферой "неуяснимого" [21: 522]. Но если Ницше надеется, что сциентизм сам себя изживет и культура возродится [21: 539], то Шестов считает, что для этого необходимы деятельные усилия людей. Рационализм, по Шестову, и есть истинное грехопадение. "Веру, определяющую собой отношение твари к Творцу и знаменовавшую собой ничем не ограниченную свободу…, мы променяли на знание, на рабскую зависимость от мертвых … вечных принципов. Можно ли придумать более страшное … падение?" [34: 18]. И спасти человека может лишь вера в Бога и, соответственно, отвержение рационализма: "если есть Бог, если все люди - дети Бога, то … можно ничего не бояться, и ничего не жалеть" [31: 210]. Поэтому необходимо личное и неустанное взыскание веры в Бога: "несовершенства видимого мира не должны так уже устрашать нас, чтоб … отказываться от новых попыток искания" [36: 170].

В-пятых, Шестов считает культ разума (и науки, соответственно) причиной дегуманизации культуры. "По объяснению … науки, всё, что произошло с человеком - есть лишь прибавка к внешнему явлению, нечто случайное, необъяснимое, не нуждающееся в объяснении. … Отсюда - … вывод, что … умный и глупый, даровитый и бездарный, подлый и благородный человек - … равны между собой, и всякое качественное разделение людей противоречит здравому смыслу, как всякое качественное разделение объективных явлений" [38: 12]. Нивелирующую тенденцию рационализма подчеркивал и Ницше [19: 350-351]. Но если, по Ницше, рационализм Сократа низвергает все чуждое себе как извращенное и негодное [21: 528], Шестов Сократа как творца рационализма, демонизирует. Ведь разум стремится заставить "Бога подчиниться приписываемым ему … основным "принципам" "и "ненавидит жизнь, инстинктивно чуя в ней своего непримиримого врага" [36: 23].

Мало того, Шестов и прямо апеллирует к опыту Ницше, обращаясь к нему как пути мыслителя во многом идейно ему близкого. Правда, при этом Шестов пытается приспособить философию Ницше для обоснования своих все более религиозных взглядов. Так, он утверждает, что, основой имморализма и нигилизма Ницше явилось именно то, что, когда "ему удалось стряхнуть с себя … "человек должен", он … утратил доверие к разуму", … бежал … от даров разума. … Бежал он даже от … христианства, которое, чтобы жить в ладу с разумом, добровольно превратилось в мораль. Он добежал … до своей "blonde Bestie" ["белокурой бестии"]" [35: 397-399]. Получается, что и даже эту позднюю ницшеанскую трактовку идеи сверхчеловека [18: 326] Шестов рассматривает как результат отторжения немецким мыслителя культа разума и морали, даже христианства, хотя и как явную крайность. Шестов даже ницшеанский концепт "смерти Бога" использует для критики рационализма. "Ницше первый из философов ужаснулся, когда он вдруг ясно представил себе, что сделали люди, убив Бога"; он "заметил, что гегелевский бог … есть только замаскированное безбожие" [36: 31].

В то же время Шестов - имморалист, что тесно связано с его установкой на критику рационализма. И вновь мыслитель опирается на авторитет Ницше [21: 528]: "инстинкт не обманул Ницше: … победить науку можно не иначе, как уничтожив предварительно мораль" [30: 249]. Однако Шестов не мог смириться с тем, что имморализм немецкого философа носит сугубо атеистический характер. Ведь, как верно отметил Курабцев, по Шестову, "в homo natura таится не только ликующая имморальная Жизнь, Мощь, Свобода, но также и более важное - "новое измерение мышления", или чудесная религиозная ВЕРА. Прежде всего, к вере обращена шестовская "воля к власти" ("дерзновение" живого человека)" [12: 115]. Иллюстрацией этому служит переосмысление Шестовым таких важных основ имморализма Ницше, как концепции ressentiment, переоценки ценностей и выхода "по ту сторону добра и зла".

Ницшеанская концепция ressentiment также оказалась близка Шестову - из-за утверждения, что проповедникам нравственности свойственна внутренняя ущербность - завистливость и мстительность [20: 324325]. "Добру нужно зло как объект мщения, а добрым людям - злые люди, которых можно призвать к суду" [32: 70], пусть лишь в воображении. И, как следствие, рецепция концепции ressentiment вместе с видением истоков идей Ницше в его личной трагедии ведет мыслителя к оправданию ницшеанского "имморализма", в том числе и идеи сверхчеловека: познание истоков отвращения, ужаса Ницше перед "добром" моралистов позволяет принять известные принципы его философии [32: 157]. Ведь "добро" моралистов", "толстовское" добро жестоко оттолкнуло его, когда он попал в беду, поэтому Ницше не виноват, когда его "совесть … приводит его, наконец, к признанию, что все "хорошее" - "дурно", и наоборот" [32: 127-130]. Шестов утверждает, что немецкий философ, провозглашая формулу "по ту сторону добра и зла", понял, что зло не только столь же важно, как и добро, а иногда даже важнее, чем добро. [32: 151]. На этом фоне вполне невинно выглядит важнейший вывод Шестова - имморалиста (явно несвойственный Ницше): "Добро - братская любовь, - мы знаем теперь из опыта Ницше, - не есть Бог. … Ницше открыл путь. … Нужно искать Бога" [32: 157].

Ницшеанская "переоценка ценностей", сопряженная с выходом "по ту сторону добра и зла", подозрительно похожа на концепцию "философии трагедии", созданную Шестовым. Согласно ей, человек, который попал в "область трагедии", кардинально меняет свое мировоззрение и мировосприятие: "все, что дорого и близко всем людям, становится … ненужным и чуждым" [33: 24]. Он склонен к нигилизму. "Философы трагедии" - это "люди, которые отвергнуты наукой и моралью" [33: 25]. Поэтому асоциальное поведение таких людей не только понятно, но и почти простительно. Так, Шестов, осуждая жестокость Ницше [17: 299], пишет: "в ненависти к "слабым" он повинен, они ему также противны, как и их постоянные защитники, "добрые и справедливые". Не своей слабостью, не своими неудачами, а готовностью принять "сострадание", которое им предлагают в утешение. Они вошли в заговор против жизни, чтобы забыть о своих несчастьях - это Ницше считает страшнейшим из преступлений" [33: 165]. Не удивительно, что после этого "всякого рода мораль … была Ницше чужда. Его задача лежит "по ту сторону добра и зла""[33: 165]. Мало того, Шестов, по сути, солидаризуется с немецким мыслителем в "переоценке ценностей" (выходе по ту сторону общепринятой классификации добра и зла [23: 11-12]). Так, он оспаривает утверждение, что гуманность лучше жестокости: "обыденная жизнь … дает и философию обыденности", а "каторга не только не опровергает "убеждений", но оправдывает их", "истинная философия есть философия каторги", не гуманности, а жестокости [33: 74].

Одним из важных выводов, сделанных Шестовым из философии Ницше, стала идея применимости к Богу формулы "по ту сторону добра и зла" [34: 75], применявшейся немецким философом к образу сверхчеловека [22: 44]. Ведь "в истории … европейской философии Шестов видит … стремление метаисторического разума "снять" непредсказуемую реальность исторического в единой, легко обозримой истине, подчинить все порядку безличной необходимости и отгородиться системой этических запретов от живого Бога. … Этому стремлению противостоят … дерзновенные прорывы к реальности, … апеллирующее к вере, непосредственному живому опыту человека" [1: 7-8], оппозиционные любым моральным нормам и догмам. "Если Бог обманывает людей, то это ещё отнюдь не значит, что Бог виноват. Виноваты люди, … виноваты в том, что ограничили Творца своего, полагая ему пределы в проявлении его воли. … Богу же вообще все можно. Можно и обманывать" [36: 109]. Ведь "познание добра и зла … есть нечто … отрицательное. [Оно]не божественное, а человеческое, слишком человеческое" [36: 125].

2. В связи с иррационализмом и имморализмом как своими основными мировоззренческими установками Шестов критиковал всё в современной ему культуре, что уводит от решения сложных вопросов, услужливо предлагая общепризнанные мнения и эксплуатируя инертность и слабоволие большей части общества. "Современный ум … всячески ищет себе облегчения, он готов даже в случае нужды принять на веру какую-нибудь тонкую нелепость, лишь бы не считаться со сложностью. … Вот тут-то и нужна вся высота и непроницаемость идеалистических стен, надежно ограждающих науку от жизни" [33: 17-18]. Поэтому "ценность той, или иной философской концепции определялась Шестовым по наличию в ней мотивов … единоборства с культурой как роковым препятствием на пути к "истинным явлениям человеческого духа", а также по наличию в них интенций к отрицанию морали, выстроенной по законам самостоятельного разума, автономного по отношению к Богу" [27: 80]. Перспективы борцов за свободу и достоинство человеческого духа представлялись Шестову так. "Очевидность, стоящая на стороне разума, вступает в борьбу со смутным чувством, которое не умеет найти себе никакого оправдания" [36: 226]. Но это чувство, эта "невидимая звездочка сомнений … есть та звезда из Вифлеема, которая ведет человека к последней истине" [36: 227-228].

И мыслитель делал всё для того, чтобы эти борцы выстояли, и "звезда из Вифлеема" в них не погасла. "Важнее и ценнее всего для Шестова оказывается возможность развязать скованную всяческими стереотипами … самостийность мысли и поведения индивидуальности, инициативный "почин" человека" [7: 66]. При этом отношение Шестова к человеку почти идентичное ницшевскому. Мыслитель принимает у Ницше классификацию людей на сильных и слабых духом, на людей, личностно неповторимых, и на людей однотипных жалким благоразумием и гедонизмом [23: 54; 22: 259]. Шестов пишет: "Кто испытал чувства Лира, кто вместе с Шекспиром умел войти в тот беспросветный мрак, … для того этот великий вопрос "зачем" никогда не перестанет существовать. Слабые, маленькие люди убегут от него, постараются забыть его, закрыться от него повседневными заботами и радостями. Большие люди прямо глядят в глаза восставшему призраку и либо гибнут, либо уясняют себе жизнь" [38: 32]. Принимает Шестов и презрительное отношение к человеку как биологическому существу, столь свойственное Ницше [22: 9-10]: это лишь "бедное, голое, двуногое животное" [38: 160]. Но, в отличие от немецкого философа, Шестов утверждал, что некогда, до грехопадения, человек был существом, повелевающим стихиями… [38: 160].

3. Шестов согласен с мнением Ницше, что на упорное стремление к самосовершенствованию, к максимально возможной автономии от массового общества и массовой культуры, способны очень немногие люди [22: 263-264]. У многих не хватает сил на борьбу: "неизменная закономерность явлений полагает предел нашим стремлениям, загоняет на узкий, избитый путь обыденности. Но даже и этот путь не дано нам исходить вдоль и поперек" [30: 209]. К тому же, обычный, массовый человек, заявляет Шестов, существо косное, боящееся непредсказуемости жизни, не желающее свободы, сопряженной с ответственностью. Так, "страх перед свободой есть, по-видимому, основная черта нашей, может быть, искаженной, но все же действительной природы. В глубинах нашей души живет желание даже Богу поставить хоть какие-нибудь пределы, остановить его творческую жизнь" [31: 382], и это желание "человека, который больше всего боится неизвестности и прячется от неё за разными догмами" [30: 194]. Он, в сущности, даже отказывается мыслить, так комфортнее. Ведь "мыслить - это не значит глядеть назад, как мы приучены думать, а глядеть вперед. Что даже вовсе глядеть не надо, а, закрыв глаза, идти куда придется, … не тревожась даже о том, что, при вашем движении, вы не приспособились к тем "законам" …, в соблюдении которых люди и вы сами видели условия возможности истин и открываемых истинами реальностей" [31: 353]. К тому же, самостоятельно мыслить опасно: неизбежно за проявление индивидуальности пострадаешь. "Всякий, кто пытается взглянуть на жизнь иначе, нежели этого требует современное мировоззрение, … должен ждать, что его зачислят в ненормальные люди. … Весь ужас в том, что никто … из ныне живущих, по-видимому, сам не в силах долго выносить мысль о возможности иного миропонимания" [33: 23]. Даже такие великие борцы против массовой культуры и массового общества, как Ницше, рано или поздно сдавались. "Ницше ли не боролся, ни искал, Ницше ли ни страдал, и вот, под конец жизни, когда, казалось бы, все мирские блага должны были бы представляться ему ничтожными и призрачными, он … жадно набрасывается на вести о первой славе… Забыты одиночество, оставленность… - все помыслы устремились к обыкновенному, понятному, доступному благу. Таков удел смертного" [30: 284-285].

Даже попытка сопротивления ему - подвиг: ведь "нужно сверхъестественное напряжение, чтоб человек дерзнул противопоставить себя всему миру, всей природе и даже последней самоочевидности: "все" не считается со мной, но и я не считаюсь со "всем""[35: 49]. Но вновь и вновь пытаться нужно, ведь массовый, ""нормальный" человек, т.е. человек, … убежденный, что его жизнь есть настоящая, высшая жизнь, его знание - самое совершенное знание, его добро - абсолютное добро, что он альфа и омега … всего, … вызывает гомерический хохот" [35: 49]. И этот призыв Шестова звучит в унисон с восклицанием Ницше: "Превзойдите … маленькие добродетели, маленькое благоразумие, боязливую осторожность, … жалкое довольство, "счастье большинства"!" [22: 259] Только лейтмотивы мыслителей в данном случае не только различны, но и противоположны. И вновь Ницше и Шестова разделяет отношение к Богу. Ницше провозглашает: "Вы, высшие люди, этот Бог был вашей величайшей опасностью. … Только теперь … высший человек становится господином! … Бог умер: теперь хотим мы, чтобы жил сверхчеловек" [22: 258]. А, по Шестову, все наоборот - лишь с Богом человек возвращает себе свободу и достоинство: только "если есть Бог, если все люди - дети Бога, то … можно ничего не бояться, и ничего не жалеть" [30: 210].

Таковы были ницшеанские мотивы в критике массовой культуры, которая, как представляется, и была подлинным делом жизни Шестова. Делом жизни, в служении которому он выступал иррационалистом и имморалистом, гуманистом и нигилистом. В основном - почти как Ницше. Но с одним очень важным дополнением - философия культуры Шестова была центрирована на поиске веры в Бога, совершенно чуждом Ницше. Именно поэтому Шестов, подпавший под сильнейшее влияние Ницше и особенно его критики массовой культуры (и массового человека), сумел не только сохранить, но и развить свою самобытность как мыслителя.

Список литературы

1. Ахутин А.В. Одинокий мыслитель // Шестов Л. Сочинения в 2 т. - М., 1993. - Т. 1.

2. Волкогонова О.Д. Специфика иррационалима Л.И. Шестова // Вестник Московского государственного университета. - 1997. - № 3. - Серия 7. Философия.

3. Головин Я. Дерзновенная борьба за человека (о философской эволюции Льва Шестова) // Здравый смысл. - 1999. - № 13.

4. Делокаров К.Х. Философия Л.И. Шестова // Социально-политический журнал. - 1998. - № 1.

5. Ермишин О.Т. Русская историко-философская мысль (конец XIX - первая половина XX). - М., 2004.

6. Ерофеев В. Остается одно: произвол (философия одиночества и литературно-эстетические кредо Льва Шестова) // Вопросы литературы. - 1975. - № 10.

7. Колобаева Л. "Право на субъективность": А. Ремизов и Л. Шестов // Вопросы литературы. - 1994. - Вып. 5.

8. Костина А.В. Массовая культура как феномен постиндустриального общества. - 3-е изд. - М., 2006.

9. Кувакин В.А. Опровержения и предположения Льва Шестова // Философские науки. - 1990. - № 2-3.

10. Кувакин В.А. Религиозная философия в России: начало XX века. - М., 1980.

11. Кудишина А.А. Экзистенциализм и гуманизм в России: Лев Шестов и Николай Бердяев. - М., 2007.

12. Курабцев В.Л. Лев Шестов и мировая философия (итоги "странствий по душам") // Вопросы философии. - 2004. - № 12.

13. Курабцев В.А. Философская биография Льва Шестова и особенности его философии // Вопросы философии. - 2006. - № 4.

14. Лебон Г. Психология народов и масс. - СПб., 1995.

15. Морева Л.В. Лев Шестов. - Л., 1991.

16. Мотрошилова Н.В. Мыслители России и философия Запада (В. Соловьев, Н. Бердяев, С. Франк, Л. Шестов). - М., 2006.

17. Ницше Ф. Антихрист. Проклятие христианству // Ницше Ф. По ту сторону добра из зла. Казус Вагнер. Антихрист. - Ecce Homo: Сборник. - Мн., 1997.

18. Ницше Ф. К генеалогии морали // Ницше Ф. Так говорил Заратустра. К генеалогии морали. Рождение трагедии или Эллинство и пессимизм: Сборник. - 2-е изд. - Мн., 2001.

19. Ницше Ф. О философах // Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни. Сумерки кумиров. Утренняя заря: Сборник. - Мн., 1997.

20. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Ницше Ф. По ту сторону добра из зла. Казус Вагнер. Антихрист. - Ecce Homo: Сборник. - Мн., 1997.

21. Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки или Эллинство и пессимизм // Ницше Ф. Так говорил Заратустра. К генеалогии морали. Рождение трагедии из духа музыки или Эллинство и пессимизм: Сборник. - Мн., 2001.

22. Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Так говорил Заратустра. К генеалогии морали. Рождение трагедии или Эллинство и пессимизм: Сборник. - Мн., 2001.

23. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Веселая музыка. Злая мудрость: Сборник. - Мн., 1997.

24. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. - М.: Весь мир, 2000. - С. 43-163.

25. Порус В.Н. В. Соловьев и Л. Шестов: единство в трагедии // Вопросы философии. - 2004. - № 2. - С. 148-159.

26. Разлогов К.Э. Массовая культура - универсальная парадигма современности // Теоретическая культурология. - М.: Екатеринбург, 2005.

27. Синеокая Ю.В. В мире нет ничего невозможного? (Л. Шестов о философии Ф. Ницше) // Ф. Ницше и философия в России. - СПб., 1999.

28. Тищенко П.Д. Массы (толпы) // Теоретическая культурология. - М.; Екатеринбург, 2005.

29. Тойнби А. Дж. Постижение истории: Сборник. - 2-е изд. - М., 2002.

30. Шестов Л. Апофеоз беспочвенности (опыт адогматического мышления) // Шестов Л. Сочинения. - М., 1995.

31. Шестов Л. Афины и Иерусалим // Шестов Л. Сочинения в 2 т. - М., 1993. - Т. 1.

32. Шестов Л. Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше (философия и проповедь) // Шестов Л. Избранные сочинения. - М., 1993.

33. Шестов Л. Достоевский и Ницше (философия трагедии) // Шестов Л. Сочинения. - М., 1995.

34. Шестов Л. Киргегард и экзистенциальная философия. - М., 1992.

35. Шестов Л. На весах Иова // Шестов Л. Сочинения в 2 т. - М., 1993. - Т. 1.

36. Шестов Л. Potestas clavium // Шестов Л. Сочинения в 2 т. - М., 1993. - Т. 1.

37. Шестов Л. Sola fide - только верою: греческая и средневековая философия, Лютер и церковь. - Paris., 1966.

38. Шестов Л. Шекспир и его критик Брандес // Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. - М., 2000.

39. Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. - В 2 т. - Мн., 1998. - Т. 1.

40. Ясперс К. Смысл и назначение истории. - 2-е изд. - М., 1994.

Размещено на Allbest.ru