Учение Л.Н. Гумилева в дискурсе социально-культурной антропологии

Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 93/94

Казанский национальный исследовательский технологический университет

Исторические науки и археология

УЧЕНИЕ Л. Н. ГУМИЛЕВА В ДИСКУРСЕ СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНОЙ АНТРОПОЛОГИИ

Овчинников Александр Викторович, к. ист. н.

Впервые в историографии изучения работ Л. Н. Гумилёва ставится проблема структурной корреляции содержания выполненных в рамках “теории этногенеза” исторических сочинений (мифов) и социальных практик порождающей их среды. В качестве методологии научного анализа предлагаются выработанные в социально-культурной антропологии подходы. Выявляется эвристический потенциал методологического инструментария, и намечаются пути дальнейшего изучения проблемы с позиций концепта “архаический синдром”.

Ключевые слова и фразы: социально-культурная антропология; Л. Н. Гумилёв; миф; община; этнос; этногенез; примордиализм; химера; архаический синдром.

Уровень развития современной гуманитарной науки, опирающейся на методологический базис постмодернизма, не позволяет назвать выполненные в примордиальном духе работы Л. Н. Гумилёва научными. Кроме всего прочего, эту мысль подтверждают отсутствие как со стороны самого автора, так и его сторонников серьёзных ответов [1] на обоснованную критику¹, не раз отмечавшиеся специалистами концептуальные (биологическая детерминация социальных процессов [20, с. 280-282, 285, 328-361; 21, с. 57-74]) и источниковедческие (“вольное” обращение с источниками) изъяны гумилёвского учения, а также настораживающие “пересечения” последнего с расовой “теорией” нацизма [19]. Нахождение произведений Льва Николаевича в “научном поле” делает их легко уязвимыми для критики. Однако критика Л. Н. Гумилёва как профессионального историка принесёт меньше пользы, чем научный анализ его работ как культурноисторического явления. В этом случае мы сможем глубже понять Льва Николаевича, объяснить закономерности его ошибок и попытаться минимизировать негативное влияние “гумилёвства” на умы современников.

Целью статьи является попытка изучения исторических сочинений Л. Н. Гумилёва сквозь призму его мировосприятия и окружавших его социальных связей. Корректность поставленной цели обусловлена переживаемым современной исторической наукой лингвистическим поворотом [4, с. 303], согласно которому прошлое - это находящийся внутри языка и конструируемый им объект. “Прошлое” по качественным характеристикам структурно не отличается от других конструктов языка, воспринимаемых как реальность. Этот вывод даёт право корректно устанавливать причинно-следственные связи между содержанием творчества Л. Н. Гумилёва и, на первый взгляд, внешними по отношению к нему (творчеству) фактами. Необходимый для подобных корреляций методологический инструментарий может предоставить социально-культурная антропология.

Как было указано в начале статьи, работы Льва Николаевича не выходят за рамки примордиализма, который постулирует вековое существование неких “народов”. Человек с рождения “приписан” к своему народу, чья “судьба” является и его “судьбой”. Эта идеологема не имела бы успеха, если бы не находила опору в иррациональных особенностях массового сознания. Примордиалистское понимание нации сегодня распространено в развивающихся (посттрадиционных) странах (к ним я отношу Россию и другие страны СНГ). В этих обществах по-прежнему “силён” коллективизм, так или иначе связанный с общинностью. В доиндустриальных обществах население разделялось на замкнутые корпорации - общины, человек часто жил в пределах своей округи, не зная мира “дальше холма или речки”. Неудивительно, что на Востоке в эпоху модернизации стали складываться образы “наций” с такими признаками, как единство происхождения, языка, религии, территории расселения и т.д. Иными словами, привычные представления об общине под влиянием западной обществоведческой мысли трансформировались в образы “этносов” и “национальностей”. Сегодня эти образы поддерживаются как мощным идеологическим прессом, так и реальными (восходящими к той же общинности) социальными практиками (постоянным нахождением человека в коллективе: городском дворе, школьном классе, студенческой группе, армейской роте и т.д.).

Теория этногенеза представляет собой миф, при помощи которого “объясняются” прошлое и настоящее, делаются прогнозы на будущее. В “этносах” Л. Н. Гумилёва нетрудно увидеть черты существующих в отечественном социуме корпораций (используемый К. Марксом термин “Gemeinwesen” (“община”) Лев Николаевич упорно переводил как “этнос” [7, с. 35, 69; 8, с. 151; 13, с. 462], это противоречие отмечали даже сторонники Л. Н. Гумилёва [12, с. 18, 19]). Например, являющийся огромной корпорацией университет состоит из факультетов, те, в свою очередь, - из кафедр и студенческих групп. Даже в тюрьмах и лагерях, где Л. Н. Гумилёв провёл немало времени, заключённых делят на отряды и бригады. Эта характерная для большинства российских, а в прошлом и советских, учреждений пирамидально-корпоративная дифференциация проявилась в теоретических построениях Льва Николаевича, писавшего, что “принцип этнической структуры можно назвать иерархической соподчинённостью субэтнических групп, понимая под последними таксономические единицы, находящиеся внутри этноса (как зримого целого) и не нарушающие его единства” [6, с. 19]. Видимо, осмысление функциональных (и, следовательно, потенциально изменяемых) отношений между людьми в сознании Л. Н. Гумилёва происходило в форме иерархично устроенных конструктов, напоминающих пирамиду, по ступеням которой “группировалась” получаемая извне информация.

В условиях отечественной действительности каждое учреждение и любая корпоративная единица внутри него являются полузамкнутыми мирами со своими установившимися взаимоотношениями и традициями. Коллектив, как и “этнос” в построениях Л. Н. Гумилёва, воображается не простой суммой индивидов, а особой “целостностью”. Эта общность занимается деятельностью на вменённой территории (в том числе и символьной), что напоминает утверждение Л. Н. Гумилёва о необходимости наличия для каждого “этноса” своего “вмещающего ландшафта”. Отношения между специализирующимися по разным вопросам коллективами могут быть нормально-нейтральными, но в случае конкуренции, когда на общем “поле” приходится вырабатывать один “продукт”, возникает антипатия, настроения типа “свой - чужой”. Л. Н. Гумилёв, познавший всевластие корпорации-общины как в лагере, так и в академической жизни, вероятно, неосознанно перенёс эти реалии в свои произведения.

Видимо, этим же можно объяснить и так называемые “химеры”, когда в “родной ландшафт” одного “этноса” приходит “этнос-чужак”, и оба они якобы создают непрочное, верно идущее к гибели образование. Мне пришлось быть свидетелем “укрупнения” нескольких казанских вузов, и главный (не озвучиваемый официально) аргумент против такой трансформации сводился к боязни “не ужиться с чужаками”. Такие же волнения охватывают школьников при объединении классов - мальчишки знают, что предстоят драки для установления новой иерархии. Скорее всего, Л. Н. Гумилёву приходилось переживать в лагере “укрупнения”, перетасовки отрядов и связанные с ними “притирки” во взаимоотношениях. Для Льва Николаевича, по моему мнению, этот процесс был особенно болезненным. До разделения уголовников и “политических” он, видимо, относился к низшей “касте” лагерного мира (по наблюдениям Л. С. Клейна, известного отечественного археолога, который сам отбывал заключение в советской тюрьме [10]).

Сложности, видимо, возникали и в его коммунальной квартире с появлением новых соседей. Если наладить отношения не удавалось, то жизнь становилась невозможной, а рефлексия о “разнице характеров” выступала в роли психологической защиты от ежедневных стрессов, что не могло не отразиться на образе “химеры”. Намёк на непростые отношения с соседями обнаруживается в воспоминаниях жены Л. Н. Гумилёва Натальи Викторовны: “Мы переехали на Большую Московскую… Там мы прожили 16 лет, соседей была всего одна семья, но того тепла и человечности, как в предыдущей квартире, мы в соседях уже не чувствовали” [9, с. 16].

Учитывая, что современные российские трудовые коллективы в силу искусственного характера урбанизационных процессов имеют много сходных черт с крестьянскими земледельческими общинами [15], в этапах “жизнедеятельности этноса” можно увидеть закономерности развития общины. Последняя могла совпадать с большой патриархальной семьей, а могла быть объединением нескольких неродственных семей в пределах одной деревни (семья + семья + … = община = деревня, что, по моему мнению, в принципе, равнозначно гумилёвскому “этнос” + “этнос” + … = “суперэтнос” или “субэтнос” + “субэтнос” + … = “этнос”). Время выхода “энергичной” (вернее, сильно разросшейся) семьи из деревни на новое место жительства можно обозначить как период своеобразного пассионарного толчка, приведшего к появлению новой общности. Так же можно охарактеризовать и время выделения из большой патриархальной семьи семей малых, постепенно превращающихся в большие. Подобные процессы появления новых больших семей происходили и у кочевников-скотоводов и обычно вызывались демографическим ростом.

В советских и российских государственных организациях проблема переизбытка сотрудников часто решалась и решается за счёт появления новых подразделений. Инициаторами их создания обычно являются наиболее энергичные и нацеленные на карьеру сотрудники, которым в силу здоровых амбиций становится трудно работать с прежним руководством. Через некоторое время уже из этого коллектива может выделиться другой. Деления могут продолжаться бесконечно долго, и единственным ограничителем являются финансовые возможности организации в целом. (Выводы сделаны на основе анализа реорганизации кафедры “История КПСС” одного из крупнейших провинциальных университетов. В течение последних 20 лет часть бывших сотрудников этой “материнской” кафедры (продолжавшей существовать под другим названием) создала в том же вузе ещё 8 кафедр. Благодаря набору новых сотрудников общая численность персонала увеличилась в десятки раз).

Что касается построений Л. Н. Гумилёва, то структурные принципы подобных делений нашли отражение в наукообразных графиках этногенеза, подъёма и спада так называемой “пассионарной энергии” (в реальности речь идёт о специфической социальной энергии, которая, вопреки мнению Льва Николаевича, вряд ли имеет космическое или биологическое происхождение).

Если учение Л. Н. Гумилёва в качестве мифа отражает действительно существующие социальные практики, то строительным материалом для этого мифа служат отдельные данные исторических источников. Именно отдельные данные, т.к. профессиональная критика источника, рассмотрение его в комплексе с другими материалами, может разрушить стройные ряды сменяющих друг друга “этносов”.

На стиле исследовательской работы сказалось известное увлечение Л. Н. Гумилёва поэзией, в которой важны поэтический слог, рифмы и созвучия, чьи структуры напоминают характерные для мифа ассоциативные ряды. Интересно заметить, что, придя однажды на экзамен по марксизму-ленинизму с температурой под 40 градусов, он добился разрешения отвечать… стихами. На вопрос “Народничество и его роль в революционном движении в России” Лев Николаевич продекламировал главу из поэмы Бориса Пастернака “Девятьсот пятый год”, “автор которой через систему образов показал исторические условия возникновения народничества и его эволюцию” [2, с. 175-177].

Нельзя не отметить особенность мировоззрения Л. Н. Гумилёва, которую с полным основанием можно назвать мифической. Он считал, “что жизнь человека развивается циклично, причём у каждого имеется свой “график” взлётов и падений, благополучия и неприятностей. Верил он, конечно, в такую закономерность и своего бытия” [Там же, с. 175]. Характерная для сюжетов мифов цикличность обнаруживается в “теории этногенеза” Льва Николаевича и присутствует в заголовках его произведений (“Конец и вновь начало”, “Ритмы Евразии”). Цикличность названий книг и статей дополняется бинарностью, что также находит объяснение в дискурсе мифа (“Этногенез и этносфера”, “Древняя Русь и Великая степь”, “От Руси к России”, “Этногенез и биосфера Земли” и т.д.).

Сама схема конструирования мифа относительно проста. Из источников берутся сведения о “хуннах”, “тюрках”, “болгарах”, “хазарах” и т.д. Что изначально понималось под этими названиями, не уточняется, хотя известно, что часто древние и средневековые авторы писали о единых только в их воображении (подчёркнуто мною - А. О.) группах населения. Мнимое единство было результатом классификаций внешних наблюдателей (в основном путешественников). Догадывались ли сами разделённые на общины и рода люди, что принадлежат к чему-то большему, чем привычный с детства круг? Для древности и средневековья ответ на этот вопрос будет отрицательным.

В “Автонекрологе”, опубликованном в 1988 г., Лев Николаевич констатирует, что в школьные годы в Бежецке увлечённо осваивал “без труда, но с удовольствием” сочинения М. Рида, Ф. Купера, Ж. Верна, Д. Лондона, А. Дойля, В. Скотта, Р. Стивенсона [5, с. 203]. Произведения названных писателей можно назвать ориентальными, в них рисуются сказочные образы колонизируемых европейцами территорий, которые населены гомогенными, с точки зрения путешественников, “народами”. Эти образы прочно укоренились в сознании молодого Гумилёва и создали “предпонимание” конкретного источника.

Следует особо отметить, что в феодальную и более ранние эпохи в центре государства как системы управления, за редкими исключениями, находилась правящая семья (Дом), и во многих случаях сообщения о “табгачах”, “динлинах”, “эфталитах” - это известия о вехах истории правящих семей, а не временно объединённого под их властью разноязыкового и поликультурного населения. В трудах Л. Н. Гумилёва отношения между правящими Домами представляются как взаимодействие “этносов”. Сообщения источников о “народах” являются далёкими от реальности образами, имеющими источниковедческое значение только в контексте каждого отдельного нарратива. Вырывание этих образов из контекста, “сцепление” их в координатах новых смыслов и попытка при помощи получившегося повествования объяснить современную реальность представляют собой типичный пример мифа с его структурой и функциями.

Образы “этносов” накладываются у Л. Н. Гумилёва на образ географической карты, причём полотно со знаками первично, а маркируемая им территория вторична. Иными словами, не столько особенности конкретной местности формируют содержание карты, сколько содержание последней обуславливает восприятие определённого ландшафта (подробнее о характерной для отечественной культурной традиции замене реальности текстом, знаком, видимостью см. в работе С. А. Медведева [14]). Обобщение образов “этносов” происходит у Льва Николаевича по законам мифического мышления, склонного из суммы отдельных признаков разных объектов создавать новое целое, что видно на примерах “ксений”, “симбиозов” и “химер” [7, с. 59-63].

Объяснение сути “гумилёвства”, причин его популярности и пропаганды может происходить с позиций концепта “архаический синдром” [18], когда социальные потрясения способствуют деградации высших форм культуры и “возвращению” массового сознания на исходные рубежи интеллектуальной эволюции (сегодня данную проблему разрабатывает К. Л. Банников [17]). Здесь можно выделить следующие направления работы: 1) подробный анализ влияния на мировоззрение Л. Н. Гумилёва атмосферы тюрем и лагерей, которые являются “заповедником архаики” [16]; 2) изучение причин “массового восторга” учением Л. Н. Гумилёва в “лихие” 90-е, когда оно воспринималось как “откровение” (коллега Льва Николаевича по кафедре экономической географии Ленинградского университета С. Б. Лавров следующим образом описывает последние дни жизни учёного: “Тревожным было лето 92-го. Тревожным для всех - распад страны, шок первых реформ, какая-то зыбкость и неуверенность в “новой российской жизни”. А в Ленинграде в эти дни тяжело болел Лев Гумилёв…” [12, с. 13]. Массовый интерес “к его судьбе в мрачные июньские дни 92-го” [Там же] С. Б. Лавров объясняет следующим образом: “Думается, это был какой-то инстинктивный порыв - осознание того, что из жизни уходит очень необычный человек, носитель такого знания, которое особенно пригодилось бы в “новое смутное время” России” [Там же, с. 14]); 3) политологический анализ использования “гумилёвства” элитами постсоветских государств в качестве идеологии, постулирующей “возвращение к истокам”, что в реальности приводит к архаизации многих сторон жизни общества (особенно политической) и замедляет процессы демократизации.

Подводя итоги предпринятой попытки изучения творчества Л. Н. Гумилёва с позиций социальнокультурной антропологии, следует указать на потенциальную эвристичность и в целом перспективность выбранного подхода. Главным итогом данного этапа исследования является, как кажется автору, установление корреляции, даже иногда трудно дифференцируемого единства, взглядов Л. Н. Гумилёва на прошлое, с одной стороны, и окружавшей его социальной среды - с другой. Теория этногенеза, какой бы оригинальной она ни казалась, ещё до рождения в лагерном бараке была предопределена в своих качественных параметрах. Личное осмысление окружающего безликого корпоративного мира было “опрокинуто” в прошлое. Важно отметить, что принципиально иного объяснения исторических событий и явлений, в котором главная роль отводилась бы реальному человеку, а не коллективному организму, просто не могло возникнуть. социокультурный антропология архаический синдром

Главная заслуга Льва Николаевича, за которую ему должны быть благодарны современные историки, - это не “теория этногенеза”, а совершённый им жизненный подвиг. Сложные перипетии судьбы Л. Н. Гумилёва, в которой отразились основные события истории XX в., представляют для науки большую ценность, нежели его “открытия” в области этнического. Пример Льва Николаевича в очередной раз доказывает, что положительные изменения в качестве научной мысли возможны только вместе с коренными переменами в устройстве того общества, в котором живёт учёный.

Список литературы

Бондарев А. В. Феномен Льва Гумилёва и проблемы его восприятия // Евразийство и проблемы современной науки: коллективная монография / сост. Т. В. Сорокина; науч. ред. Р. М. Валеев, Р. Р. Юсупов; Казан. гос. ун-т культуры и искусств. Казань: ИИЦ “Культура”, 2012. С. 20-68.

Вознесенский Л. А. “Можно, я буду отвечать стихами?” // “Живя в чужих словах…”: воспоминания о Л. Н. Гумилёве / сост., вступ. ст., коммент. В. Н. Вороновича, М. Г. Козыревой. СПб.: Издательство “Росток”, 2006. С. 173-189.

Гомбожапов А. Д. Кочевые цивилизации Центральной Азии в трудах Л. Н. Гумилёва: дисс. … канд. ист. наук. Улан-Удэ, 2008. 180 с.

Губин В. Д., Стрелков В. И. Власть истории: очерки по истории философии истории: курс лекций. М.: Российск.

гос. гуманит. ун-т, 2007. 330 с.

Гумилёв Л. Н. Биография научной теории, или Автонекролог // Знамя. 1988. № 4. С. 202-216.

Гумилёв Л. Н. География этноса в исторический период. Л.: Наука, 1990. 280 с.

Гумилёв Л. Н. Тысячелетие вокруг Каспия / сост. и общ. ред. А. И. Куркчи. М.: Институт ДИ-ДИК, 1998. 590 с.

Гумилёв Л. Н. Чёрная легенда. Друзья и недруги Великой степи. М.: ЭКОПРОС, 1994. 621 с.

Гумилёва Н. В. 15 июня // Вспоминая Л. Н. Гумилёва: воспоминания, публикации, исследования / сост. и коммент. В. Н. Воронович, М. Г. Козырева; подготовка к публикации следственного дела: Козырев А. Н. СПб.: Издательство “Росток”, 2003. С. 13-21.

Клейн Л. С. Загадка Льва Гумилёва [Электронный ресурс]. URL: http://trv-science.ru/2011/05/10/zagadka-lvagumilyova/ (дата обращения: 07.06.2013).

Кореняко В. А. К критике концепции Л. Н. Гумилёва // Этнографическое обозрение. 2006. № 3. С. 22-35.

Лавров С. Б. Лев Гумилёв: судьба и идеи. М.: Сварог и К, 2000. 406 с.

Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: в 50 т. М.: Госполитиздат, 1969. Т. 46. Ч. 1. С. 461-508.

Медведев С. А. СССР: деконструкция текста (к 77-летию советского дискурса) [Электронный ресурс]. URL: http://old.russ.ru/antolog/inoe/medved.htm (дата обращения: 07.06.2013).

Овчинников А. В. Особенности эволюции общины в России (XX-XXI вв.) // Реформы и революции в России в контексте истории и социальной практики XX-XXI вв. (к 150-летию со дня рождения П. А. Столыпина): 4-е Арсентьевские чтения / сб. ст. Всерос. науч. конф. Чебоксары: Изд-во Чуваш. ун-та, 2012. С. 253-258.

Самойлов (Клейн) Л. Этнография лагеря // Советская этнография. 1990. № 1. С. 96-108.

Семинар “Архаический синдром. Современность вне временного” [Электронный ресурс]. URL: http://theoryand practice.ru/seminars/35707-arkhaicheskiy-sindrom-sovremennost-vne-vremennogo-7-11 (дата обращения: 07.06.2013).

Следзевский И. В. Концепция программы “Архаический синдром в бывшем Советском Союзе. Проблема возрождения архаического сознания в экстремальных жизненных ситуациях и в закрытых культурных средах” // Пространство и время в архаических культурах. М.: Центр цивилизац. и регион. исслед. РАН, 1992. С. 78-89.

Шнирельман В. А. “Порог толерантности”: идеология и практика нового расизма. М.: Новое литературное обозрение, 2011. Т. 1. 552 с.

Размещено на Allbest.ru