Вторая половина XX века характеризуется процессами ускорения и усложнения социокультурной динамики. На фоне глобализации происходит усиление взаимосвязи научно-технического прогресса, социальных и культурных изменений. Эти процессы, достигая критического порога, способствуют образованию новой формы общественного бытия - "информационного общества" (Д. Белл, О. Тоффлер, Ю. Хаяши), так же в дальнейшем называемого "обществом знания" (П. Дракер, Р. Лэйн, Р. Хатчинс, Т. Хусен).

В качестве онтологического основания бытия общества нового типа рассматривается информация. Мысль Ф. Бэкона о том, что "знание и могущество человека совпадают" [1, с.12], обретает свое эмпирическое подтверждение. Умение конвертировать информацию в знание и эффективно использовать ее в процессе деятельности оказывается определяющим фактором для социальной и культурной адаптации, политической стабильности и национальной безопасности. Возрастание роли информации оказывает существенное воздействие на социальные институты, способствует технократизации производства, бюрократизации управленческих решений и интеллектуального труда. Как подмечает Г. Маркузе: "технологическая рациональность становится политической рациональностью" [5, с.262]. Знание становится не только онтологическим, но и аксиологическим основанием бытия общества, фактором формирования новых стандартов этического поведения.

Идеи "информационного общества" и "общества знания", с одной стороны, отражают объективные успехи развития науки, но, с другой стороны, имеют оттенок социально-политической утопии, своеобразного сциентистского рая, где вместо фигуры Бога-Творца и управителя используется понятие "информации". В обладании информацией видится ключ к решению всех познавательных и управленческих проблем. Возникает соблазн все многообразие проблем общественного бытия, возникающих в информационном обществе, свести к проблемам "организационных множеств". Тем не менее, онтологические и аксиологические характеристики информации в обществе нового типа фактически не различаются, а человек видится в качестве придатка складывающегося информационного поля.

Информатизация и технократизация способствует унификации общества. В рамках "общества знания", на первый взгляд, в полной мере реализуются самые смелые опасения и прогнозы Г. Маркузе. Человек в рамках информационного общества мыслится исключительно операционально, становится "одномерным", осмысляется как носитель информации, при этом исчезая в качестве экзистенциального субъекта. Человек становится придатком информационного пространства, утрачивая бытийный статус, лишаясь внутреннего существования. В таких условиях нравственность оказывается вторичным качеством (скорее вредным, чем полезным), а на ее место приходит способность управлять, быть менеджером, администратором. Человеческая воля лишается автономии, на первый план выходит способность подчиняться. Знание в таком случае осмысляется как средство, позволяющее адаптироваться к окружающей среде (природной или социокультурной), занять свое место в мире.

Информационное общество для поддержания своего существования вынуждено подменять витальные потребности ложными потребностями, которые в дальнейшем становятся основанием для общества потребления. В обществе потребления вещи превращаются в смыслы и, наоборот, смыслы - в вещи ("семиологический парадокс" Р. Барта), а языковые явления начинают обладать властью тех вещей, которые они обозначают. Идея потребления является всеобщей для современной культуры, оказывает на культуру двойственное воздействие. С одной стороны, потребительские тенденции разрушают духовную культуру, способствуют атомизации общества. Общество начинает уподобляться глобальному рынку, существующему по своим, теперь уже рыночным законам. С другой стороны, идея потребления, будучи локализованной в сфере человеческих желаний, связана с потребностью заглушить состояние хронической тревоги, порожденной избытком информации.

Идеалы технологической рациональности так и остались нереализованными, а перспективы формирования информационного общества оказались сильно преувеличенными. Кроме того, опасности технократического неототалитаризма Г. Маркузе в настоящее время приобрели несколько иной, чем это виделось ранее, оттенок. "Великий отказ", отказ от репрессивной цивилизации так и не произошел. Вместе с тем оказалось, что знание как продукт информационного общества, особый инструмент воздействия на социальную реальность само порождает события, последствия, результаты которых не поддаются контролю и прогнозированию. Информация, будучи онтологическим основанием постиндустриального общества, сама становится источником неопределенности. Неопределенность как неотъемлемый атрибут бытия позволила нам осознать, что мы живем в условиях сложного бытия. Фактически в настоящее время происходит реставрация идей фатализма, где место идеи судьбы занимает идея сложности.

Социальная система, которую можно было рассматривать как "вещь", окончательно уходит в прошлое, а на ее место приходит сложный социум, который находится в состоянии перманентного становления. С одной стороны, управление социальными процессами требует постоянного притока информации. С другой стороны, информация сама становится источником флуктуации и социального хаоса, в результате чего социокультурная динамика осмысляется как процесс нелинейный. Как подмечает С.А. Кравченко, "в становящейся реальности увеличивается доля короткоживущего социума и уменьшается доля долгоживущего - это затрагивает функционирование жизненных референтов, включая ценности, авторитеты, представления о добре и зле" [4, c.4].

бытие сложный социум

Ускорение социокультурной динамики порождает ситуацию, когда люди, сосуществующие в одной культуре и в одном обществе, фактически оказываются в различных "темпомирах" [3, c.22]. Высказывание Л. Фейербаха о том, что "во дворцах мыслят иначе, чем в хижинах" [Цит. по: 8, c.26], приобретает не только социальнополитический, но и онтологический оттенок. Мы начинаем не только мыслить по-разному, но и начинаем жить в различных мирах, порожденных информационной сложностью. Эти виртуальные миры, по нашему мнению, порождают реальные риски (политические, культурные и экзистенциальные), на самом глубоком уровне отражаются в сознании человека. "Одномерный человек" Г. Маркузе начинает существовать в различном социоукультурном времени и пространстве, что еще больше способствует общественной атомизации. Их единственным общим делом становятся социальные катастрофы (которые они, опять же переживают по-разному) и идея потребления.

Конец XX века и начало XXI века внесли существенные коррективы в понимание процессов, происходящих в современном обществе и культуре. Разнообразные политические, экологические или террористические угрозы стали неотъемлемой частью нашей жизни. Социальная катастрофа в современном мире уже не выглядит уникальным событием. Глобальные риски (У. Бек), которые ставят под сомнение саму возможность существования человека, осмысляются как неизбежные. В мире, где социальные процессы осмысляются как необратимые, эмерджентные, разнообразные социальные катастрофы выглядят вполне естественно, как бы являются побочным продуктом функционирования социальных систем. В этой ситуации, когда нельзя не выбирать, возникает потребность в выработке особой "сложной" морали, которая отражала бы потребности человека в условиях ускользающего бытия.

Современный человек находится в условиях избытка информации и короткоживущего социума, в состоянии постоянного перехода от одной социокультурной формы к другой, от одной политической идеологии к другой, что требует от него определенной гибкости. Необходимость существовать в непрерывно изменяющемся социуме требует выработку способности адаптироваться и, в целом, негативно отражается на этических ценностях. В условиях общества потребления такого рода гибкость, приспособление к социальной сложности осуществляется в четырех направлениях: необходимости обладать вещами, которые соответствовали бы времени, активизации игровых практик, формировании "текучей морали", снижении уровня когнитивной сложности.

Общество становится сложным, что требует выработки парадигмы сложности и особой методологии его познания. Возникает вопрос: существуют ли другие стратегии бытия в сложном обществе, кроме инструментальной, технологической, операциональной. Возможно ли построение гуманитарной теории сложности?

В результате чего возникает социальная сложность? Согласимся с мнением Д. Дзоло о том, что социальная сложность оказывается следствием информатизации, развития научного знания и технологии [2, c.44-48]. Усложнение социума просматривается также через увеличение количества субъектов социальной реальности, увеличение типов социальных связей и взаимодействий. По нашему мнению, социокультурные предпосылки сложности заключены в кризисе эпохи модерна, разрушением его ключевых мифов: мифе о познаваемости мира, мифе о линейной истории, мифе о принципиальной управляемости мира, мифе об универсальности и простоте. Нам представляется целесообразным к такого рода мифам отнести идею развития, которая, по словам Э. Морена, воссоздает "типичный миф западного социоцентризма" [6, c.49-50]. Мерой развития оказываются количественные показатели: рост производительности, продукции, информации, человеческого капитала, в то время как качественные показатели развития отходят на второй план.

Мысль античного философа Гераклита "все течет, все изменяется" в контексте современной действительности выглядит чрезвычайно актуальной. Сложный социум характеризуется увеличением роли информации, революцией в организации и обработке знания. Информационное пространство не только расширяется, но и становится более динамичным. Власть скорости - "дромократия" (П. Верилио) - наряду со сложностью оказывается одной из особенностей современного социума.

Осознание того, что нет простых решений сложных проблем, делает необходимым формирование новых стандартов поведения. Это возвращает нас к формуле, предложенной софистом Протагором: "человек есть мера всех вещей", только звучать она начинает иначе. Проникая во все формы культуры, сложность оказывается мерой всех вещей, источником хронической тревоги, повышенной бдительности, с одной стороны, и ощущения полного бессилия ? с другой. Происходит формирование сетевой рациональности (М. Кастельс), а игровые практики становятся неотъемлемой частью сложного общества. В конце концов, все становится сложным: сложное общество, сложная коммуникация, сложные пространства и время, сложная рациональность, сложное мышление и т.д.

Обнаружение социальной сложности сродни новому антропологическому повороту, но на это раз не только в философии, но и в культуре, и в обществе в целом. Чем сложнее становится среда, тем сильнее взаимозависимость переменных и тем сложнее нам их познавать и ими управлять. В условиях сложного социума не только формируются новые типы рациональности, переосмысляются пространственно-временные отношения, но и закладываются основания для человека нового типа. Примером человека нового типа могут быть названы так называемые "яппи". С одной стороны, они вполне вписываются в концепцию "одномерного человека" Г. Маркузе. С другой стороны, концепция Г. Маркузе не учитывает фактор сложности. Яппи оказываются порождены не столько обществом потребления, сколько идеями сложности. Существуя в условиях постоянной нехватки времени, яппи успех в том или ином виде деятельности мыслят не как результат собственных заслуг, а скорее как игру случая.

Сложность по-разному представлена в современной социокультурной действительности. Это отчасти объясняется тем, что социальная реальность неоднородна, она не может равномерно усваивать поток все возрастающей информации. Каждая общественная подсистема по-разному усваивает получаемую информацию, вырабатывает свои правила игры. В условиях технологического многообразия и социального хаоса, порождаемых информатизацией, возникает потребность упорядочивания, преодоления информационной сложности. Игровые практики, безусловно, облегчают существование человека внутри постоянно меняющегося социума, но в результате бытие культуры и общества становится более дискретным, противоречивым. Игра всегда осуществляется в соответствии с заданными правилами, что позволяет человеку преодолеть страх перед неопределенностью, которая становится неотъемлемой характеристикой сложного общества.

Неопределенность, глобальные риски - все это осмысляется как неотъемлемый элемент общей игры.

Вещь как гарант устойчивого бытия также должна соответствовать игровым практикам и веяниям времени. Вещь, соответствующая последним тенденциям, веяниям времени оказывается не только признаком социального статуса, но и попыткой зафиксировать ускользающее бытие. Можно сказать, что в условиях сложности, потребление выполняет психотерапевтическую функцию, а вещь становится своеобразной точкой опоры в бытии. Таким образом, идеология вещизма оказывается неотъемлемым спутником сложного социума. В результате идея потребления оказывается некой "общей игрой" для сложного социума в целом. Формы и виды потребления, в свою очередь, формируют свои правила игры, вырабатывают свое видение границы между сферой должного и сферой сущего. Вещь становится не только показателем социального статуса, но и гарантом устойчивого бытия. Человек начинает обретать себя в вещах, перестает предписывать законы вещам, а напротив, сам подчиняется социальным законам, диктуемым этими вещами.

"Общество знания" вопреки устоявшимся прогнозам так и не состоялось. Скорее, даже наоборот, современность может быть названа "обществом незнания", где на фоне усложнения социокультурной динамики происходит снижение уровня когнитивной сложности. Сложный социум действительно порождает "одномерного человека". В этом отношении интересно рассуждение А. Шопенгауэра: "Не проигрывает ли человечество в качестве столько, сколько оно выигрывает в количестве? Если сравнить греков и римлян с нашим поколением, если подумать о тех первобытных временах, в которые были сложены Веды, и принять во внимание ничтожество современного поколения, размножающегося, как сорная трава; если, наконец, взвесить то обстоятельство, что из большего числа людей арифметически мыслимо и большее число великих людей, а их совсем не появляется - то можно прийти к такой гипотезе" [7, c.48].

Современный социум не представляет нам пример "цветущей сложности". С одной стороны, мы наблюдаем видимое многообразие культурных, политических, социальных форм. С другой стороны, подобное многообразие и разнообразие форм приводит к нарастанию однородности человеческого сознания, примитивизации мышления, маргинализации культурной действительности. На фоне утраты способности критически воспринимать информацию возрастает роль массмедиа, которые фактически берут на себя функцию как критического, рефлексивного мышления, так и источника нравственного идеала.

Мораль и нравственность призваны регулировать общественные отношения и направлять поведение людей в процессе их совместной жизнедеятельности. Внедрение игровых практик в общественные взаимодействия способствуют формированию "амбивалентной морали", когда проблема добра и зла перемещается в область отдельной социальной игры. В результате в сложном социуме возникает глубокий кризис "арочной системы" морали и нравственности, которая долгое время скрепляла все общественные подсистемы. С одной стороны, амбивалентная мораль действительно способствует адаптации к более сложной социокультурной динамике. С другой стороны, последствия этой адаптации все дальше уводят нас от представлений о высокой нравственной культуре личности.

В настоящее время можно говорить о том, что мы живем в сложном информационном обществе. Сложный социум не только способствует идеологии потребления, но и определяет бытие современного человека. Сложный социум имеет ряд особенностей, которые не сводятся к информатизации и технократизации. Идеологией сложного общества является идея потребления (позволяет снять страх перед ускользающим бытием), а способом существования становятся разнообразные игровые практики (позволяют в определенной мере преодолеть имманентную сложному обществу неопределенность). Обратной стороной этого процесса является снижение когнитивной сложности, своеобразная "духовная люмпенизация" общества и, как следствие, разрушение "арочной морали". Тем не менее, вопросы: возможно ли выработать гуманитарную теорию сложности, положительную жизненную стратегию человека в условиях сложного социума, возможно ли достижение компромисса между идеологией потребления, игровыми практиками и высокой моральной культурой, - по-прежнему остаются открытыми.

Список литературы