Размещено на http://www.allbest.ru/

Взаимодействие религиозных и художественных сегментов в пророческих текстах: культур-философский анализ

Лалуев Владимир Яковлевич

Аннотация

Статья посвящена деятельности пророков Ветхого и Нового Заветов, когда, на взгляд автора, пророческие интенции стали детерминироваться импульсами, имеющими художественное происхождение.

Ключевые слова и фразы: библейский пророк; духовный опыт; божественное откровение; художественный образ; искусство и действительность; грезы.

Художественный образ выражает общее и сущностное как единичное и множественное, и это не кажущееся самоотчуждение от предметно-чувственной действительности, а напротив, приближение к ней. Можно сказать, что в художественном произведении всегда действует конкретная личность в конкретной ситуации, потому что отношения "человек - мир" всегда конкретны. Художник, постигая реальную действительность, создает художественные образы, в которых мир человека отражается в его многогранных общественных и духовных связях. Требование цельности художественного образа человека в его поступках и чувствах приводит к двум тенденциям: глубокому обобщению и предельной убедительности. Изначально рассудок в искусстве подчинен воображению, и схватывая суть явлений, воображение способно творчески отобразить реальную действительность. Следовательно, функцией художественного воображения является то, посредством чего пророк как художник модифицирует, преобразовывает мир в соответствии с целями и задачами, данными ему в духовном опыте, а затем в образной форме выстраивает новую ситуацию.

Видимо здесь берет начало поэтика "необъяснимого", "алогичного", потому что библейские пророки говорят и описывают не научным языком, а образно-метафорическим, основанным на эстетическом чувстве. Следовательно, библейский пророк - это философ, размышляющий о реальной действительности и связывающий ее течение с социально-нравственными аспектами жизни человека и общества. Это хорошо просматривается на пророческом опыте Иеремии, когда Бог вкладывая слова-откровения в его уста, передает их не как звучащий глагол, а "насущную пищу" (т.е. информацию), которую он должен усвоить (Иер. 1:9-10). В этом слиянии божественного и человеческого начала внешние обстоятельства вырастают в инфернально окрашенную принудительную силу, побуждая пророка Иеремию действовать "алогично", т.е. вопреки собственному пониманию и представлению. Примером такого усвоения божественной информации, носящей как реальный, духовный, так и буквально-метафорический характер, показан в пророческом опыте Иезекииля: ""Ты же, сын человеческий, слушай, что Я буду говорить тебе: не будь упрям, как этот мятежный дом; открой уста твои и съешь, что Я дам тебе". И увидел я, и вот рука простерта ко мне, и вот в ней - книжный свиток. И Он развернул его предо мною, и вот свиток исписан был внутри и снаружи, и написано на нём: плач, и стон, и горе" (Иез. 2:8-10). Подобный опыт происходит с Иеремией, он ест и пьёт, как крепкое вино, как горящий огонь, заключенный в костях его. И всё это ради Господа и ради святых слов Его (Иерем. 15:16; 20:9; 23:9). Именно этот "мучительный огонь" делает податливым пророка к восприятию глобального опыта видения, позволяя впитывать образы и символы, стоящие перед его взором, а затем, постигая картины внешнего и внутреннего мира, метафорически описывать действительность жизни в подходящих художественных образах. пророк духовность образ

Вместе с тем духовный опыт пророка показывает, что божественное откровение, облеченное в вербальный контекст, носит, прежде всего, социальный аспект и обращено к слушателям, которым необходимо напрячь свой "внутренний слух", чтобы услышать и понять переданную Богом весть. В контексте заявленного выше предположения становится ясно, что больше других пророков обучается Иеремия восприятию бесконечных свойств видения. Впитывания тех образов, символов и метафор, вставших перед его пророческим взором и удерживаемых веками; усвоения картины внешнего мира, а также волнующих миражей и мечтаний "внутренней", духовной жизни. И, наконец, умению постичь пересечение этих двух противоречивых доминант "внутреннего и внешнего" начала в представленном ему видении, связав их с реалиями действительности жизни.

Анализируя духовный опыт пророка, можно сказать, что процесс обучения Иеремии начинается с простых художественных образов пророческого видения (в начале он видит жезл миндального дерева, кипящий котел и до сменяющих друг друга глобальных космических картин). "Смотрю на землю - и вот, она разорена и пуста - на небеса, и нет в них света. Смотрю на горы - и вот, они дрожат и все холмы колеблются. Смотрю - и вот, нет человека, и все птицы небесные разлетелись" (Иер. 4:23-26). Эти видения служит своего рода экраном, сквозь который проходит взгляд Иеремии, обучаясь постигать глубокий смысл увиденных картин мира. "И было Слово Господне ко мне: "Что ты видишь Иеремия?" Я сказал: "Вижу жезл миндального дерева". Господь сказал мне: "Ты, верно, видишь; ибо Я бодрствую над словом Моим, чтобы оно скоро исполнилось". И было слово Господне ко мне в другой раз: "Что видишь ты?" Я сказал: "Вижу поддуваемый ветром кипящий котел и лицо его со стороны севера". И сказал мне Господь: "От севера откроется бедствие на всех обитателей земли" (Иер. 1:11-14).

Однако разработка такого рода формы обучения показывает, какими простыми упражнениями оттачивается способность Иеремии к аккомодации, где его внимание обращено не на целостный художественный образ как таковой, а те мелкие детали, благодаря которым этот образ становится более значимым. Иеремия замечает в полученном видении, казалось "незначительную деталь", - движение ветра "со стороны севера", но, оттуда произойдет ожидаемое бедствие. Для описания целостной картины мира ему потребуется восстановить в каждом объекте множественность его смыслообразующих уровней; вычленить главное в его форме, сущности и названии, которое он определяет. Наконец, распознать то единственное и неизменное значение во времени и пространстве, - вот одна из главных задач пророческого видения исключительно физиологической природы. Иными словами, от пророка требуется не только глубокое проникновение во внешний мир, но и постижение "внутренних" духовных связей. Естественно, что не каждому человеку удается достичь этой цели с первого раза.

Пророк Захария, к примеру, никак не может понять смысла увиденного, что даже Ангел удивляется его неспособности проникнуть в образный мир: "Ты не знаешь, что это?" (Зах. 1:1-6; 8-14). Иеремия, наоборот, сразу овладевает глубинным интуитивным взглядом, способностью ухватить реальную действительность в своей сути. Сцена с горшечником, описанная метафорическим языком считается литературным шедевром, венчающим период его обучения. Многие видели работу горшечника на кружале, но не каждый смог увидеть в его работе глубокий духовный смысл. "И сосуд, который горшечник делал из глины, развалился в его руке; и он снова сделал из него другой сосуд, какой горшечнику вздумалось сделать" (Иер. 18:4). Иеремия заметил, что палец горшечника - это перст Божий, а развалившийся сосуд - жители Иерусалима, которых Он выбрасывает на "свалку" истории.

Можно привести и другой пример художественной образности, который использует Иеремия, когда по велению Яхве покупает глиняный сосуд, приглашает с собой священников и старейшин в долину сыновей Енномовых - место языческих культов. Там он разбивает перед ними сосуд и изрекает пророчество: "Так сокрушу, Я народ сей, и город сей, как сокрушен горшечников сосуд, который не может быть восстановлен" (Иер. 19:1-11). В древности подобный поступок рассматривался не только как глубоко символический, но и магический прием, влекущий за собой ужасное наказание. Подобная практика, как считает М.И. Рижский, существовала в древнем Египте: при вступлении на престол нового фараона на стенках сосудов писали имена его внутренних и внешних врагов, добавляли проклятие "пусть умрет" и разбивали эти сосуды. В Палестине при археологических раскопках были обнаружены формулы таких проклятий на глиняных черепках [1, c. 186-187]. Так, казалось, через бытовую образность, обыденное мировосприятие картин внешнего мира Иеремия достигает главной цели пророческого видения, и новый художественный образ совершенно точно воспроизводит прежний, но увеличенный до космических и метафизических размеров.

Какое же богатство художественных образов, символов, метафор, проходит перед изумленным взором пророка и где он черпает то вдохновение, посредством которого выстраивает не только новые модели бытия, но и определяет границы их применения? При этом горшечник не перестает быть им, а сосуд - сосудом? В какой-то степени и нам дозволено вместе с Иеремией, распознать в горшечнике Бога, а в образе "глиняного сосуда" - Иерусалим? Особенность пророческого феномена выражена в том, что нет иного дозволения, чем дозволение Бога. И то видение, которое сегодня оправдано, завтра может оказаться неоправданным, с точки зрения человеческой логики. Как мы заметили, пророческий мир то распадается, то восстанавливается по изволению Бога, как это представляется Иеремией через работу горшечника в образно-художественной форме (Иер. 18:4).

Божественное Откровение, в котором непосредственно участвует пророк, вызывает неизбежное расхождение между его духовным миром и миром людей, для которых передается божественная весть, вызывая непонимание и страдание. И все это происходит потому, что люди окружающие пророка Иеремию видят этот мир совершенно "иными" глазами. Все это показывает, что у пророческого видения есть и другая не менее значимая цель, которая порождает более глубокие художественно-эстетические аффекты - грезы… Как можно охарактеризовать грезы? Наверное, - щедрое раскрытие внутренних ландшафтов человеческой души, способных вызвать из душевных глубин все воспоминания, метафорические образы, желания и питать ими прошлое и будущее в быстротечном настоящем.

Да, им свойственно разбивать иллюзии в человеческом сознании, открывать доступ в сферу бессознательного, а области бессознательного - в сферу сознания. При этом, как мы заметили, создаются необычные художественные образы, выходящие за пределы времени, пространства; внутренний образ эти панорамы охватывает, но не может удержать. Пророческое видение, вспыхивающее в недрах самой грезы, внезапно начинает сиять яркими художественными красками в бездонной глубине. На примере пророка Иеремии мы отметили, что пророческое видение с ошеломляющей силой навязывает свою философскую реальность и кричит в уши обезумевшей души, что оно есть истина. Возможно, что этот феномен культуры позволяет пророку отличить визионерский опыт от грезы и возвестить его, а грезы забыть. Но, на этом все не останавливается, и, отчаянно оспаривая, пророк подвергается нескончаемым вторжениям в реальную жизнь и ночной сон жутких образов, создающих психологическое напряжение и превращающих жизнь в кошмар.

От Иеремии требуется мучительное усилие, чтобы отличить иллюзию от реальности. Страшные образы все чаще преследуют его, наполняясь грандиозными видениями, в которых грохочут марши идущих с Севера армий; настойчиво звучат походные трубы; надвигается голод, чума, паника и истребление, включая природные катаклизмы: землетрясения, засуху, затмение солнца, наводнения (Иер. 19:1-15). Вот он в страхе просыпается, и перед ним снова встают эти "ужасные образы", и сон продолжается как бы наяву. Встревоженное сознание пророка испытывает шок, мучительную усталость после утреннего пробуждения (Иер. 23:9). Нам, в какой-то степени становятся понятными те психологические терзания и сомнения вызванные диспропорцией между масштабом увиденного ночью и картинами мирной жизни Иерусалима. А, что, - думает он, - если это "страшное видение" просто сон - всего лишь грезы? Пророку Иеремии необходимо пройти еще одну суровую фазу обучения, чтобы смести возникающие в сознании сомнения и вопреки всему доверится Тому, кто открывается ему в видении.

Как мы заметили, что его память не бездействуя, не отступая, сразу включается в процесс оформления художественных образов невидимого мира, облекая их в доступные для человеческого восприятия высказывания. Откуда-то извне приходят к Иеремии "трепетные слова", украшенные совершенством ритма и стиля, внезапно захваченный Богом он говорит прекрасным литературным языком, образно-художественными фразами, наполненными глубокого духовного смысла. Такой скачок от неумения к совершенству - один из важнейших признаков пророческого предназначения и принадлежности Иеремии к выдающейся плеяде пророков древнего Израиля, сумевшего описать все увиденное и услышанное в доступных художественных образах, связав их с реальной действительностью человеческой жизни [2, c. 60-82].

Еще один пример крушения "сладких грез" имел место в середине XIX-го века, когда тысячи американцев ожидали славного Пришествия Христа 22 октября 1844-го года, согласно пророческим текстам Книги Даниила 8:14. Миллериты с нетерпением хотели увидеть Христа, приближающегося на облаках небесных, в окружении святых ангелов и встречи с дорогими друзьями, которых отняла у них смерть. Во всех своих испытаниях и страданиях они смотрели с надеждой на небо, ожидая встречи с грядущим Господом и желая увидеть Новый Иерусалим, золотой город, жителями которого они вскоре станут (Откр. 21:1-21). Так, описал боль "утраченных грез" Хирам Эдсон, один из активных участников миллеритского движения: "Мы были на пике ожидания пришествия нашего Господа до тех пор, пока часы не пробили двенадцать. Затем прошел день, и наше разочарование стало очевидным. Наши самые сокровенные надежды и ожидания рухнули, и дух плача овладел нами… Нам было о чем горевать, и что оплакивать. И, как я сказал, мы плакали до самого заката" [3, c. 384].

Анализируя пророчество как феномен духовной культуры, следует отметить, что некоторые библейские пророки, особенно вавилонского и после вавилонского периодов, описывают свои духовные опыты в "сверхчувствительном мире" как "мощные" художественные образы. Например, "человек в льняной одежде", "волшебные колеса с глазами", "экзотические животные с четырьмя лицами и крыльями" (Иез. 1:128;9:1-11). И. Клаузнер, автор статьи об Иезекииле из "Еврейской энциклопедии" вынужден был признать, что "в представление о сущности бога Израиля Иезекииль не вносит никаких новых возвышенных черт. Напротив, в своих видениях (Иез. 1:10; 43:2-6) он окружает Яхве антропоморфными и даже зооморфными существами, которые послужили основанием к возникновению поздней ангелологии и апокалиптики. И это произошло, полагает он, не без вавилонского влияния: херувимы Иезекииля очень напоминают крылатого вола "Кирубу" вавилонян [4, c. 571]. Иногда эти образы символически представляют языческие народы, которые окружали древний Израиль, а также соседние царства, что расшифровывается в контексте описанного пророком видения.

Имеются видения эсхатологического характера, свидетельствующие о событиях и катаклизмах далекого будущего - "последних дней", "последних времен" человеческой истории. Однако есть видения, которые повторяются только у некоторых пророков, - как ветхозаветных, так и новозаветных. Например, в Книге "Откровение" метафорически описаны "кони четырех мастей" - как грядущие на землю "страшные" бедствия (Отк. 6:1-8), "говорящий жертвенник" (Отк. 16:7) - метафора, которая трудно поддается логичной аргументации. Ключ к разгадке этого текста находится в Книге "Откровение" 8:3-4, где поясняется, что "золотой жертвенник" является местом, откуда поднимаются "молитвы святых", смешанные с фимиамом этого жертвенника. "Молитвы святых" можно понимать, как эхо вопля "душ" находящихся под жертвенником (Отк. 16:1-10). Души вопиют к Богу из-за несправедливости обращения, которое они пережили со стороны других людей.

Или "большой красный дракон" с семью головами и десятью рогами, хвост, которого увлек с Неба третью часть звезд (Откр. 12:3-4). На первый взгляд эти экстраординарные повествования не имеют отношения к современному миру, но на самом деле это не так. Если, к примеру, провести художественную параллель между популярной сказкой "Король лев" и "Красным драконом" из Книги "Откровение", то они покажутся нам рассказами о животных. Вместе с тем эта притча содержит глубоко этический и психологический аспект, показывая, что необходимо для того, чтобы строить добрые отношения с другими людьми, избегать риска и достойно выходить из сложных конфликтных ситуаций. Сказка "Король лев" - это африканский вариант "Апокалипсиса", где показано разрушение и восстановление "Рая" во всех аспектах счастья и процветания, напоминая, что зло зарождается в "темном месте" на краю "Рая" (души), вселяя надежду на приход Спасителя, который возьмет судьбу обитателей сказочной страны в свои руки.

Вся художественная метафоричность сказки "Король лев" и Книги "Откровение" делает её убедительной благодаря тому, что читается как история о животных, символически характеризуя людей такими, как они есть, а также о том, как развивается человеческая история. Другими словами, это история о фундаментальных вопросах бытия, с чем сталкивается каждый человек. Эти истории актуальны сегодня, когда идейная борьба, конфликты соединяются с популярными в обществе мифами и страхами перед будущим, показывая, что апокалипсические жанры литературы значимы так, когда была написана сказка "Король лев" и Книга "Откровение". Исследуя эту Книгу, нас поражает не только её "таинственные" художественные символы, "разговоры странных созданий", метафоры, аллегории, но и числовые варианты. Как утверждает физик-теоретик Джон Полкингорн, что математики эти числа открывали, а не изобретали, исследуя реальность уже существующую.

Например, как мы знаем, что простые числа делятся на самих себя и единицу (2, 4, 5, 6, 7, 9, 10, 12), и что они всегда существовали рядом с нами, пока мы не заметили их существование. Далее он полагает, что эти числа являются частью фундаментальной структуры вселенной, существующей на более высоком уровне, за пределами физической реальности (эти же идеи лежат в основе философской системы Пифагора). Или выражаясь другими словами, что вселенная включает в себя гораздо больше, чем простые объекты, которые можно наблюдать и изучать. Подобного рода исследования ученых наводят на мысль, что такие фундаментальные принципы как математика, истина, красота, относятся к реальности, лежащей за пределами человеческого наблюдения и понимания. Умозаключение Джона Полкингорна поразительно, когда мы начинаем осознавать, что самооткровение Бога в "Апокалипсисе" полно как удивительных художественных символов, метафор, так и "таинственных" чисел [5, c. 384] .

Там же говорится о 1000 лет, 42-ух месяцах, 1260 днях, пяти месяцах, 10 днях, напоминая философскую категорию времени, а также "таинственных временах", "полувременах", представляя собой странные и необычные описания действительности. В других главах мы встречаем толпы людей, начиная от "2-ух верных свидетелей" до "24-х старцев", "144000-х тысяч" и "великого множества", включая число Антихриста - "666" (См.: Откр. 4:10-11; 11:2-3; 13:18; 14:1; 19:6). Д. Уилсон, например, считает, что "для эсхатологических пророчеств о "конце света" и правильной идентификации столь причудливых нумерологических ключей, существует определенная система" [6, c. 235-236] . Используя эту систему доктор Дж. Паулин делает вывод, что "восприятие Книги Божественного Откровения и Книги Природы, образует некий синтез, благодаря которому можно понять сущность бытия" [7, c. 384]. Потрясает своей "эсхатолологической мощью" пророческое видение Иезекииля о "воскрешении мертвых", описанное в странных метафорических образах, которые с трудом поддаются однозначной интерпретации (Иезек. 37:1-17) [8, c. 845] .

Или, если взять, к примеру, художественное изображение Вавилона в образе блудницы (Откр. 17:1-2), что в социальном плане как бы усиливает дискриминацию женщины и недопустимо с точки зрения современной культуры. Однако образ "жены" в Книге "Откровение" появляется в типической роли потому, что похожие художественные образы уже существовали в культуре времен Иоанна Богослова. Языческие авторы первого столетия, например, часто изображали города на монетах и других произведениях искусства в виде богини восседающей на реке. Поэтому Книга "Откровение" усвоила эти образы, которые были характерны для культуры того времени и включила в свою систему. Нам, живущим в современной культуре не совсем понятен этот язык, который можно объяснить благодаря культурному фону. Следовательно, попытки обвинить Иоанна Богослова в использовании культурных образов и понятий того времени - культурологически необоснованно.

Чем дальше от вавилонского плена мы приближаемся к Новому времени, тем загадочнее, недоступнее обыденному мировоззрению становится литературно-художественный язык библейских пророков. Мы начинаем осознавать, что наступают времена, когда вступают в действие "неизвестные" земные и небесные силы. Происходит величайшее событие в истории мира - Рождество Христово, после чего пророчества вдруг резко прекращаются. Последний пророк Нового Завета, апостол Иоанн пишет Книгу "Откровение" на острове Патмос, где метафорически, в художественно-экспрессивной форме описывает картины "Последних дней" нашего мира. Удивительно, что эта загадочная Книга оставалась непонятой благодаря своей недоступной философской образности. С "немым" вопросом хранило ее человечество 2000 тысячи лет, и только в наше время был найден "ключ" к разгадке ее пророческих тайн.

Список литературы

1. Библия: книги священного писания Ветхого и Нового Завета: канонические. М.: Объединенные библейские общества, 1992. 845 с.

2. Еврейская энциклопедия. М., 2000. Т. VIII. 571 с.

3. Паулин Дж. Евангелие с Патмоса / пер. с англ. Заокский. Источник жизни, 2009. 384 с.

4. Полкингорн Дж. Вера глазами физика. М., 1998. 378 с.

5. Рижский М.И. Библейские пророки и библейские пророчества. М., 1987. 360 с.

6. Уилсон Д. История будущего. М.: АСТ, 2007. 286 с.

7. Франц-Каменецкий И.Г. Пророк Иеремия и борьба партий в Иудее // Религия и общество. М., 1929. 287 с.

Размещено на Allbest.ru