Память и привычка в философии Дэвида Юма

Размещено на http://www.allbest.ru/

ПАМЯТЬ И ПРИВЫЧКА В ФИЛОСОФИИ ДЭВИДА ЮМА

Константин Павлович Шевцов

1.Философия Дэвида Юма традиционно определяется как скептическая, иногда с той оговоркой, что речь идет о некой позитивной программе скептицизма, поскольку Юм анонсирует создание науки о человеке, ориентированной на опыт и принципы нового, ньютонианского, естествознания1. Впрочем, в современной литературе можно встретить оценку философии Юма и как пост-скептической. Дэвид Фэйт Нортон полагает, что Юм принимает скептические аргументы в отношении существования внешнего мира, причинности и взаимодействия души и тела, разработанные предшествующей философией от Декарта и Локка до Мальбранша, Бейля и Беркли. Однако вопрос, который ставит сам Юм, - это, скорее, вопрос о том, как возможно знание и действие человека при условии, что эти аргументы действительно неопровержимы [5, р. 8]. Барри Страуд также подчеркивает позитивную направленность мысли Юма. Философ исследует те свойства природы человека, которые позволяют ему мыслить, чувствовать и действовать, и в этом отношении его подход вполне подобен кантовскому, с той существенной разницей, что решение Юм видит не в трансцендентализме разума, а в «эмпирическом исследовании способа, каким существует человек, случайного, однако неменяющегося» [6, р. 11]. Можно говорить и о существенном сходстве юмовского проекта науки о человеке с исследованиями Маркса и Фрейда, поскольку все они «искали общее объяснение различных способов мышления, действия, чувствования и жизни человека» [Ibidem, р. 4]. Наконец, Жиль Делез находит в размышлениях Юма «единственно возможное основание эмпиризма»: без ограничения себя одной лишь сферой чувственного опыта и без обращения к сфере трансцендентального [2, с. 11].

Действительно, философия Юма - это, прежде всего, эмпиризм, выраженный тезисом о первичности чувственных впечатлений, но это также и тезис о свободе воображения, которая сдерживается тремя законами ассоциаций и направляется привычкой. В этой связке исходных принципов - впечатлений, воображения и привычки - несколько неясной и двусмысленной остается назначение еще одной важной для Юма способности - памяти. В «Исследовании о человеческом познании» (1748) (далее - «Исследование»), которое представляет собой не столько исследование, сколько ответ критикам, извлечение из собственной философии самых определенных и стройных положений относительно познания, мы почти не найдем отсылок к памяти. Но в фундаментальном «Трактате о человеческой природе» (1739-1740) (далее - «Трактат»), в котором философия Юма предстает в полный рост и еще не боится встречи ни с внутренними, ни с внешними трудностями, память появляется едва ли не повсюду, где речь заходит об определении исходных принципов юмовской системы, их различении или их взаимодействии. Юм говорит о памяти в связи с сохранением и припоминанием впечатлений, и, несомненно, в этом качестве функция памяти остается сугубо служебной и вполне обоснованно противопоставляется всему тому, что дает новое знание путем ощущения, комбинации идей или веры в то, что будущее повторит прошлое, что определенная причина вызовет определенное следствие. Однако мы попытаемся показать в статье, что Юм не довольствуется столь простым пониманием памяти, поскольку сама логика его мысли побуждает обращаться к памяти там, где оголяются стыки трех основных принципов. В этом случае психология памяти уступает место философскому ее пониманию, а собственная роль памяти определяется уже в структуре познания и его субъекта - как инстанция, которая позволяет нам сохранять здравый смысл и уверенность в суждении вопреки (а отчасти и - благодаря) скептическим аргументам разума.

2.Все знания и все мысли человека сводятся к перцепциям, а те, в свою очередь, являются либо впечатлениями, либо идеями. «Различие между ними состоит в той степени силы и живости, с которой они входят в наш ум и прокладывают свой путь в наше мышление или сознание» [3, с. 62]. «Наибольшая сила и неудержимость» отличает впечатления, тогда как идеи - это лишь слабые, хотя, что важно, точные образы, или копии, впечатлений. Различие в степени силы у этих двух видов перцепций Юм считает совершенно очевидным, «хотя в отдельных случаях они могут сильно приближаться друг к другу» [Там же]. Разумеется, в воображении мы можем как угодно комбинировать идеи, не заботясь о точном воспроизведении впечатлений, однако это верно лишь для составных идей, тогда как простые идеи (например, идея определенного цвета) всегда соотнесены с простыми впечатлениями [Там же, с. 64]. Простые идеи следуют за простыми впечатлениями и вторят им. Более того, Юм вполне определенно говорит, что идеи производятся впечатлениями, так что эта связь есть, по сути, первое наше знакомство с отношением причины и следствия.

Юм пишет, что под впечатлениями он вовсе не имеет в виду способ порождения восприятий, а лишь сами эти восприятия. Знаменитый образ отпечатка на воске, с помощью которого еще Платон и Аристотель (а в Новое время, например, Декарт) описывали работу восприятия и памяти, здесь отходит в тень очевидности жизненности и силы, однако дальше мы заметим, что связка впечатления и памяти по-прежнему предполагается Юмом, и, в отличие от идей воображения, впечатления памяти будут удерживать в себе не только точность, но и живость чувственных впечатлений [Там же, с. 139]. Идеи пребывают в воображении, и здесь возможно различное их соединение и разделение, поскольку нет ни субъекта, который мог бы воспрепятствовать этому, ни прежней силы впечатлений, хотя есть нечто, что ограничивает свободу воображения и вносит в многообразие идей порядок, который может показаться вполне произвольным, но именно в нем, как ни в чем ином, выражается внутренняя необходимость самой природы человека, его познания. Речь идет о трех принципах ассоциации идей, устанавливающих связь по причинности, смежности и сходству [Там же, с. 70]. Принцип ассоциации был известен еще античным исследователям памяти и успешно применялся в разных версиях ars memoria, однако, несомненно, Юм первый, кто видит в ассоциации полностью автономный принцип связи идей. Если сходство еще опирается на качества самих идей, хотя и является новым для них отношением, то смежность и тем более причинность устанавливают принципиальную независимость ассоциации в отношении приводимых к связи идей. Именно в действии ассоциации выражает себя природа человека, и, следовательно, только в этом выражении нашей природы мы находим защиту от скептицизма философского разума. Для познания необходимы впечатления и сцепление идей в воображении, но посмотрим, не найдем ли мы в ассоциации впечатлений и идей неброской работы памяти, которая позволит нам связать две различные стороны концепции Юма: перцепции и ассоциации, познание и природу.

3.Ассоциации связывают идеи в воображении, однако их действие намечено уже в центральном различении, проводимом Юмом, поскольку, как мы знаем, впечатления и идеи связаны отношением причинности, сходства и временной смежности. Юм не говорит об ассоциации впечатлений и идей, но вместо этого указывает на промежуточную позицию, которую в отношении тех и других занимает память. Когда впечатление теряет свою живость, оно становится идеей воображения, но если «значительная степень ее первоначальной живости сохраняется», то оно оказывается чем-то «средним между впечатлением и идеей» [Там же, с. 69]. Это «среднее», которое Юм в одних случаях называет впечатлением памяти, а в других - ее идеей, оказывается в определенном смысле ни тем, ни другим, потому что, как мы увидим дальше, способность памяти - это настоящая непрерывность градаций живости и силы, а вместе с тем - и способ передачи, или перераспределения, живости и силы от впечатлений к идеям воображения.

Воспоминания могут «насильственно вторгаться» в сознание, затмевая бледные идеи воображения, однако эта сила прошлых впечатлений еще не является, по Юму, главным отличительным признаком памяти. Воображение ограничено порядком ассоциаций, но вполне свободно от фактического порядка и даже формы первичных впечатлений, тогда как «главное в деятельности памяти состоит в сохранении не самих простых идей, но их порядка и расположения» [Там же]. Таким образом, память это не просто формальная связка впечатлений и идей, которая вводится только для того, чтобы обозначить необходимость сохранения впечатлений на пути их превращения в идеи воображения, а затем и сохранения самих этих идей. Скорее, память сообщает нам о чем-то другом и более важном. Живость и сила впечатлений удерживаются в памяти не сами по себе, но вместе с удержанием порядка и расположения идей, их последовательности, а, следовательно, и их формы.

Когда Юм настаивает на том, что идеи представляют собой точные копии впечатлений, то законным кажется вопрос, что же позволяет нам судить об этой точности воспроизведения? По всей видимости, критерием может быть только память, но и она не была бы надежным свидетелем, если бы не сохраняла порядок впечатлений, который позволяет переходить от внешних границ идеи к ее содержанию и тем самым подтверждать ее точное соответствие прежнему впечатлению. Юм приводит удивительный пример подобного перехода. Речь, правда, идет о некоем контр-примере, который мог бы опровергнуть установленное каузальное соотношение впечатлений и идей, если бы не был чисто мысленным и единственным в своем роде исключением из правила. В этом примере Юм показывает, как строгий порядок впечатлений может произвести на свет идею, которая требуется установленной последовательностью, даже если ей не соответствует никакое предшествующее впечатление. Согласно гипотезе Юма, если мы соединим все возможные цвета и оттенки каждого цвета в определенном порядке перехода, например, от самого темного к самому светлому, но при этом пропустим один единственный оттенок, который, допустим, оказался нам неизвестен по нашему прежнему жизненному опыту, то, несомненно, мы заметим этот пропуск и почувствуем, что в этом месте есть большая разница между смежными цветами, чем в остальных. Более того, Юм полагает, что в этом случае мы способны сами составить идею соответствующего оттенка без опоры на предшествующее впечатление [Там же, с. 67]. Интересно, что этот пример приводится как исключение, из которого, однако, Юм не делает никакого вывода, как будто он важен ему сам по себе как свидетельство простой интуиции, причем он появляется не только в «Трактате», но и в более позднем и намного более сухом и осторожном «Исследовании» [4, с. 18]. Юм признает здесь по сути тот же факт, который окажется затем в центре учения о причинности: чем строже порядок, тем проще сохранить жизненность идеи и, даже более того, - произвести ее.

Об ассоциациях говорится, что они «заменяют в воображении ту нерасторжимую связь, которая соединяет идеи в памяти» [3, с. 72]. Под заменой здесь понимается, с одной стороны, появление совершенно новой связи, но вместе с тем эта замена только потому и возможна, что идеи сохраняются не столько сами по себе, сколько в отношении порядка, который задает точность их соотнесения с впечатлениями. Действие ассоциаций сродни притяжению, причем Юм говорит не просто об аналогии, но буквально о принадлежности одному роду действия, которое проявляется в умственном мире так же, как и в мире природном [Там же]. Притяжение не ограничено каким-то одним видом, не объясняется простым механическим взаимодействием и восходит к тем началам природы, знание которых нам недоступно [Там же, с. 73]. Однако это родство предполагает не столько подчинение умственного порядка порядку материальному, сколько наличие некого важного соответствия одного мира другому. Ассоциации притягивают друг к другу идеи, потому что те уже отмечены отношением порядка в памяти, и эта отметка тем более важна, что ассоциации вовсе не связывают подряд все идеи (в конце концов, каждая может оказаться в чем-то сходной с каждой, и каждая окружена бесконечными цепочками смежных идей), но устанавливают связь в целях действия, соотнося благодаря привычке идеи памяти с новыми и пока еще неизвестными обстоятельствами внешнего мира. В таком случае порядок ассоциаций - это то, что делает нас соразмерными воздействиям этого мира, при условии, что мы сохраняем живость впечатлений в порядке памяти и способны прочитывать отношение прошлого и будущего с помощью внутренней каузальности памяти, а именно знакомого нам отношения впечатлений и идей.

4.Появление идеи без соответствующего впечатления возможно лишь в исключительном случае, однако определенное воздействие порядка ассоциаций на память и впечатления в памяти вполне естественно. Например, соединение простых идей в идеях субстанции и модуса, а также наделение этого соединения особым именем позволяет нам лучше ориентироваться в памяти и вызывать необходимые впечатления не только у самих себя, но и у других людей [Там же, с. 75]. Живость впечатлений и идей памяти противостоит бессильным идеям воображения, но мы видели, что подобная утрата силы сопровождается высвобождением силы соединять и разъединять идеи, которая подчиняется лишь «гравитационной» силе ассоциаций. В точке перехода от силы впечатлений к силе ассоциаций как раз и располагается способность памяти, а важной особенностью этого перехода является то, что он связан с единичностью определенного порядка памяти, иначе говоря, с индивидуальностью опыта, его особой маркировкой, позволяющей спокойно передвигаться сразу в двух направлениях: и от памяти к воображению и, наоборот, от воображения к памяти. «Часто бывает, что один из двух людей, присутствовавших при каком-нибудь событии, запоминает последнее лучше, чем другой, и лишь с величайшим трудом вызывает это событие в памяти своего товарища. Напрасно перечисляет он различные подробности, упоминает время, место действия, всех присутствовавших, все, что было сказано и сделано каждым из них, пока, наконец, ему не удается напасть на какую-нибудь счастливую подробность, которая воскресит целое и в совершенстве вызовет все без исключения в памяти его друга. В данном случае лицо, забывшее событие, сперва получает из рассказа другого лица идеи со всеми подробностями времени и места, хотя и считает их простой фикцией воображения; но тотчас после упоминания подробности, пробуждающей его память, те же самые идеи появляются в новом свете и как бы чувствуются им иначе, чем раньше» [Там же, с. 141].

Память неоднородна, поскольку в ней недавнее сохраняет большую силу и жизненность, чем давно прошедшее, так что отдаленные впечатления почти не отличаются от «чистейшего продукта моей фантазии». Но «если идея памяти, потеряв свою силу и живость, может до такой степени ослабеть, что будет принята за идею воображения, то, с другой стороны, идея воображения может достигнуть такой силы и живости, что сойдет за идею памяти и окажет одинаковое с последней воздействие на веру и суждение» [Там же, с. 142]. Это видно на примере лжецов, которые начинают верить в собственные вымыслы, так что в этом случае привычка оказывает почти такое же действие, которое оказала бы сама природа, вызвав в нас подобные впечатления. Таким образом, дело не в простом разделении впечатлений и идей, силы впечатлений и силы ассоциации. Идеи воображения могут наполняться жизненностью, а впечатления угасать в памяти, поскольку все они вступают в некое дополнительное отношение, которое маркирует их как принадлежность единственному в своем роде порядку повторения, называемому привычкой. Но прежде чем перейти к этому важнейшему для Юма понятию привычки, нужно напомнить, что порядок привычки лишь вторит порядку памяти, превращая его в основу действия.

Удерживая порядок впечатлений и идей, память связывает в единичности этого порядка многообразие впечатлений и простоту принципов ассоциации, открывая путь любым возможным переходам не только от впечатления к идее, но и обратно от идей к впечатлениям. Именно этот переход и есть собственное действие нашего ума, который не только производит идеи как копии впечатлений, но способен так же точно двигаться от идей к впечатлениям в суждении о причинно-следственной связи. Это действие суждения есть передаваемая от впечатления к ассоциации и от ассоциации к впечатлению живость и сила, или то, что Юм называет верой или согласием, сопровождающим нашу память и чувства: «Верить значит переживать (to feel) непосредственное впечатление чувств или повторение этого впечатления в памяти. Только в силе и живости восприятия и состоит первый акт суждения, кладущий начало тому заключению, которое мы строим, исходя из него, когда устанавливаем отношение причины и действия» [Там же].

Вера - это некое избыточное отношение, согласие, которое мы выражаем в отношении впечатления, и именно оно, это согласие, и есть та самая живость и сила, о которой так много говорит Юм. По сути, это первая субъективация впечатления, которая вводит его в порядок памяти, чтобы тем самым уже снять с него копию, произвести идею и подчинить свободе ассоциаций.

Это действие описывается и более специфично в качестве действия и впечатления рефлексии. В отличие от Локка, Юм видит в рефлексии не столько бесстрастное восприятие умом собственных действий, сколько необходимый процесс включения в познание аффектов; не столько источник разделения субъекта и объекта познания, сколько внутреннюю субъективацию впечатлений, маркирование каждого из них аффектами желания и отвращения, надежды и страха, что, собственно, и делает их элементами единичной цепочки перцепций, эмпирическим единством сознания [Там же, с. 68]. Надо сказать, что и само сознание «я» не предполагается Юмом, а устанавливается как связка впечатлений и аффектов, возникает как эффект некой маркировки впечатлений, начальным действием которой является удержание впечатлений в определенности порядка и расположения, то есть в памяти, позволяющей передать жизненность впечатлений силе привычки и далее - вере, то есть нашему суждению о будущем как эффекте настоящего и прошлого.

5. В «Исследовании» говорится, что «несуществование всего существующего без исключения - это такая же ясная и очевидная идея, как и его существование» [4, с. 142]. Такое суждение может быть ложным, но в нем нет ничего абсурдного хотя бы потому, что вне идеи нет ничего мыслящего, нет воображения или рассудка, которые могли бы уверить нас, что само их бытие противоречит идее несуществования. Сравнивая в «Трактате» восприятие с театром, Юм оговаривается, что сравнение «не должно вводить нас в заблуждение: дух состоит из одних только восприятий, следующих друг за другом, и у нас нет ни малейшего представления о том месте, в котором разыгрываются эти сцены, и о том материале, из которого этот театр состоит» [3, с. 299]. То, что Юм называет познанием и природой человека, не может быть представлено в качестве заданной трансцендентальной структуры, поскольку речь идет исключительно о процессе, о внутренней каузальности субъекта, который только потому и возникает, что впечатления преобразуются в идеи, их живость и сила передаются памяти и привычке, рефлексии и вере, и все это множество впечатлений и идей плотно сплетается в пучок прошлого и настоящего, скорее единичный, чем всеобщий, еще безличный, но способный породить определенное «я». В этом процессе особое значение придается привычке, и теперь нам нужно попытаться уточнить весьма непростое отношение привычки и памяти.

Вполне очевиден тот факт, что действие привычки невозможно без впечатлений, которые хранятся в памяти. При этом Юм скорее противопоставляет привычку и память, подчеркивая, что память только сохраняет прошлое, тогда как привычка устанавливает совершенно новое отношение к будущему, позволяя приспособить средства к целям и ожидать следствия, зная причины [4, с. 38]. Привычка создается повторением связанных впечатлений, и решающим здесь является не связь порядка и расположения, а некое особое превращение этой прошлой связи в новое качество, которое Юм определяет как «акт нашего ума» [3, с. 82], выражающий себя в суждении или вере. Нельзя сказать, что мы судим на основании повторения впечатлений, поскольку это так же мало приближало бы нас к будущему, как и отдельные воспоминания о прошлом. Правильнее будет сказать, что мы присваиваем повторяющиеся впечатления в качестве некого совершенно нового свойства нашего духа. Довольно любопытно, что Юм часто сопровождает свои рассуждения о впечатлениях и идеях отсылкой к так называемым «жизненным духам», с помощью которых психические явления объяснялись еще со времен Галена и которые к первой половине XVIII века еще не успели утратить полностью свой авторитет в глазах физиологов. Как правило, Юм лишь упоминает о них, чтобы тем лучше отделить свой метод исследования от других способов объяснения, однако именно в отношении привычки он отступает от этого правила и берется пояснить происходящее преобразование прошлых впечатлений с помощью физиологической модели. Эта модель призвана объяснить два первичных действия привычки на наш дух, а именно то, что «она дает возможность легко производить любой акт или представление любого объекта», а также «вызывает стремление или склонность к таковым». Этих двух действий достаточно, чтобы «объяснить все другие действия привычки, как бы необычны они ни были» [Там же, с. 464], а это значит, что здесь мы как никогда близко подходим к тайне создающей привычку духовной механики, и выходит так, что ни что иное не может раскрыть нам смысл этой механики лучше, чем призванная на помощь физиологическая конструкция.

Сама по себе эта модель довольно проста. Юм полагает (как задолго до него это делали другие, в частности, Декарт в «Страстях души» и «Человеке»), что новое представление сталкивается с известной неподатливостью души, что выражается в затруднениях, которые «жизненные духи» встречают на пути своего следования. Затруднения побуждают к более интенсивному движению, которое ощущается нами как возбуждение и удивление, связанные с новизной. Это состояние приятно, но легко может переходить в обратное переживание недовольства и раздражения, поэтому когда при частом повторении похожих впечатлений сопротивление души уменьшается и движение «духов» становится плавным, на смену возбуждению приходят спокойствие и легкость в действиях души, а также приятное освобождение от недовольства и раздражения. Мы получаем привычку в тот самый момент, когда новые пути «жизненных духов», а это и есть впечатления ощущения и памяти, становятся внутренними маршрутами души, ее свойствами, «естественным» началом ее собственных действий и суждений.

Вернемся теперь к отношению привычки и памяти. У Декарта память представляла собой набор следов, которые прокладывались «жизненными духами» в складчатой материи мозга. В сравнении с памятью привычка, и у Декарта, и у Юма, лишь углубляет следы и делает естественным восприятие новых впечатлений по аналогии с прежними. Это не умаляет различия памяти и привычки, но ведет нас не столько к их противопоставлению, сколько к пониманию того, что привычка просто завершает превращение впечатлений в идеи, начатое уже в памяти и выраженное в сохранении «не самих простых идей, но их порядка и расположения» [Там же, с. 69].

В привычке мы обретаем собственное действие души, которое, тем не менее, совершается на основе памяти.

Возможно, чтобы лучше понять это превращение, стоит взглянуть на то, как Юм понимает природу нашего восприятия времени. Как известно, Юм отрицает наличие у нас некого особого чувства, или впечатления, времени и сводит понятие времени к простой последовательности впечатлений [Там же, с. 94]. Юм воспроизводит локковский аргумент, согласно которому нашим восприятиям положен определенный порог длительности, благодаря чему восприятие начинается с неких минимальных впечатлений, которые внутри себя уже не могут длиться и лишь сменяются другими впечатлениями, образуя с ними одну временную последовательность [Там же, с. 97]. Здесь неизбежно возникает вопрос, как же воспринимается сама последовательность, если никаких иных восприятий, кроме восприятия каждой из сменяющих друг друга идей, природой человека не предусмотрено? Юм не дает на этот вопрос никакого ответа, кроме довольно неопределенного указания, что речь должна идти не столько о восприятии, сколько «о способе появления впечатлений в уме» [Там же, с. 96]. Несмотря на свою неясность, это указание приобретает чрезвычайную ценность в контексте наших рассуждений о памяти и привычке как превращении впечатлений в собственную активность ума. Действительно, если представить, что уже простейшее впечатление присваивается умом и благодаря этому только и наделяется живостью и силой веры и согласия, то становится ясно, что восприятие нового впечатления уже в самом своем действии содержит отношение к предшествующему.

И даже в том случае, когда это предшествующее не вспоминается нами определенно, мы воспринимаем временную последовательность в самом «способе появления» нового впечатления. Итак, восприятие временной последовательности, память и привычка размечают собой определенные вехи в превращении внешнего восприятия в начало собственного действия души, и хотя Юм отдает предпочтение привычке, именно память задает основную форму этого действия, поскольку в ней затем определяется сама единичность действующего субъекта, тождество «я».

Итак, мы видели, что Юм устанавливает в качестве фундаментального начала познания различие впечатлений и идей, а также правила ассоциации идей и действие привычки. И все эти элементы познания связываются у Юма работой памяти, поскольку именно память передает живость и силу впечатлений идеям, при этом сохраняя порядок впечатлений и тем самым гарантируя точность соответствия идей впечатлениям и, наконец, возможность обратного воздействий идей на впечатления.

Далее, именно память обусловливает применение законов ассоциации, поскольку придает идеям специфическую маркировку и в конечном итоге объединяет их в единичную цепь впечатлений и идей, определяемую как тождество личности. Все это позволяет Юму показать, что действие памяти не просто следует за впечатлениями и идеями, но и осуществляется в основании этих форм сознания и мышления.

Нет ничего более привычного для нас, чем это действие памяти, потому что, располагаясь на уровне каузальности самой природы человека, она всегда свободна от претензий скептических аргументов, ее действие всегда опережает сомнение скептика.

философия юм эмпиризм впечатление

Список литературы

1.Грязнов А. Ф. Разумный скептицизм в жизни и философии // Юм Д. Сочинения: в 2-х т. М.: Мысль, 1996. Т. I. 733 с.

2.Делез Ж. Эмпиризм и субъективность: опыт о человеческой природе по Юму // Критическая философия Канта:

учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза. М.: ПЕР СЭ, 2001. 480 с.

3.Юм Д. Сочинения: в 2-х т. М.: Мысль, 1996. Т. I. 733 с.

4.Юм Д. Сочинения: в 2-х т. М.: Мысль, 1996. Т. II. 799 с.

5.Norton D. F. An Introduction to Hume's Thought // The Cambridge Companion to Hume. Cambridge University Press, 1994. 400 p.

6.Stroud B. Hume (Arguments of the Philosophers). Routledge, 1977. 280 p.

Размещено на Allbest.ru