Становление научно-понятийного аппарата в эпоху русского Просвещения (по тексту Фонтенеля "О множестве миров" в переводе Кантемира)

Размещено на http://www.allbest.ru/

СТАНОВЛЕНИЕ НАУЧНО-ПОНЯТИЙНОГО АППАРАТА В ЭПОХУ РУССКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ (ПО ТЕКСТУ ФОНТЕНЕЛЯ «О МНОЖЕСТВЕ МИРОВ» В ПЕРЕВОДЕ КАНТЕМИРА)

Никулушкин Константин Владимирович

Многоаспектные исследования русского языка эпохи Просвещения в отечественной науке раскрываются с различных теоретических позиций: лингвистических, филологических, философских. Культурно-языковой текст эпохи освещается в работах А. А. Алексеева, В. В. Веселитского, В. В. Виноградова, В. П. Вомперского, Г. А. Гуковского, В. М. Живова, П. П. Пекарского, А. М. Панченко, Л. В. Пумпянского и многих других, рассмотревших непростое движение слова в сложных узорах русской языковой культуры Просвещения.

В статье эксплицируется философская проблематика, связанная со становлением категориально-понятийного аппарата науки в русской культуре начала XVIII века. Новизна исследовательского подхода заключается в герменевтическом прочтении смыслового поля примечаний и комментариев Кантемира к переводу «О множестве миров» Фонтенеля, образующих идейную связь произведения с эстетическим сознанием эпохи.

К началу русского Просвещения латинский язык все еще оставался системообразующим в философском дискурсе культурного развития. Заимствование философских понятий, полагавших развитие мысли, происходило вместе с языковой парадигмой научного текста. Но теоретические положения западноевропейской философской системы ограничивали эмпирическое проникновение в духовную сферу народа, поскольку не имели в ней идейных эквивалентов в словоформе. Необходимы были произведения философской мысли на русском, родном языке, которые раскрыли бы научный логос духовного потенциала национальной культуры. Поскольку философско-гносеологических трактатов на русском (церковнославянском до реформы 1708 г.) языке, подобных европейским, существовало незначительное количество, то ориентиром для просветителей в обустройстве отечественной ойкумены рациональности служили переводы научной и научно-популярной западной литературы. Поэтому действия, слагающие новую научно-языковую формулу национального мышления, развивались просветителями в едином положении traductiones multae (лат. «многочисленные переводы»), и эстетическая экспликация литературного произведения в русском языковом пространстве полностью ложилась на мастерство переводчика, связанное с его интеллектуальными (герменевтическими, философскими, образно-художественными) возможностями. На основе перевода и интерпретации заимствованных произведений западноевропейской культуры совершалось конструирование новой эстетической формы в литературе, ее «сборка». Г. А. Гуковский, в исследованиях по русской литературе Просвещения, приоткрывает процессы эстетической «сборки»: «В XVIII столетии интерес к иностранному автору выражался в неуклонном стремлении ассимилировать его всеми способами своей литературе. Сюда относится и прямое изменение текста при заимствованиях, - склонение на наши нравы, и особая переводческая техника, надевавшая на Вергилия треух ломоносовским покроем (по слову Радищева), и в самом общем виде - обилие переводов из интересующего автора» [6, с. 264].

Вследствие культурной взаимообусловленности, происходившая в тексте русского Просвещения ассимиляция новой языковой материи совершала концептуальные изменения в традиционном духовно-образном мышлении, которое предполагало теперь пересмотр своего понятийного инструментария. В. фон Гумбольдт в лингвистических исследованиях отмечает: «Потребность понятия и вслед за тем выработка его всегда должны предшествовать слову, которое есть выражение понятия уже на степени совершенной ясности» [7, с. 19]. Соответственно, в процессе становления национальной науки происходившая корреляция лингвистического пространства между европейским и русским философским сознанием обозначила потребность в осмыслении западноевропейской гносеологии на родном языке.

А. Д. Кантемир был одним из первых просветителей, совершавшим переводы научно-популярных произведений европейской литературы с комментариями и примечаниями к ним и, тем самым, внесшим значительный вклад в развитие русского понятийно-категориального аппарата философии.

Заглавием в становлении нового русского научного слова стал перевод сочинения картезианца Бернара Ле Бовье де Фонтенеля «О множестве миров» (Entretienes sur la pluralite des mondes, 1686), который Кантемир совершил с целью обогатить пространство русской культуры просветительскими идеями и пополнить научную лексику русского языка. Перевод книги был завершен в 1730 г., но, вследствие затянувшегося разрешения цензуры [10, с. 66-73], она была издана типографией «При Императорской Академии Наук» только в 1740 г. В книге, в форме бесед, научным языком того времени раскрывалась физическая картина мира с позиций гелиоцентрической системы Коперника и опровергалась система птолемеевская, также высказывалось допущение о множестве миров, подобных земному, и их населенности разумными существами. Содержание книги, расходившееся с библейским учением о сотворении мира, а также предназначение ее для широкого круга читателей, по большей части, и явились причиной долгого разрешения к ее изданию от правительства и синода.

Исследование комментариев и примечаний Кантемира к переводу книги дает представление о введении новых научных терминов и понятий в русскую языковую культуру эпохи Просвещения. В. В. Веселитский, изучая русский литературный язык эпохи Кантемира, раскрывает значение его комментариев: «Текстовые комментарии Кантемира - живая хроника, своего рода энциклопедия современной ему действительности. В примечаниях изложены многочисленные языковые наблюдения Кантемира - толкования слов, объяснение новообразований» [5, с. 32]; Б. Е. Райков, исследуя историю развития русского естествознания, связывает творчество Кантемира с появлением первой философской терминологии на русском языке: «С именем Кантемира связано и создание русской философской терминологии» [11, с. 225].

Кантемир, как переводчик, понимал важность закрепления в русском языке научной терминологии, полагающей культурную рефлексию. В предисловии к переводу произведения Фонтенеля «Разговоры о множестве миров» он пишет: «Труд мой был не безважен, как всякому можно признать, рассуждая, сколь введение нового дела не легко. Мы до сих пор недостаточны в книгах философских, потому и в речах, которые требуют к изъяснению тех наук (курсив мой - К. Н.). Следовательно уповаю, что погрешения и недостатки перевода, в рассуждении трудности моего восприятия, мне будут оставлены» [8, с. 391]. «Недостаток в книгах и речах философских» в пространстве русского мышления определен Кантемиром через дидактику западноевропейского рационализма, эксплицирующего отличную от традиций русского религиозного мышления систему научных взглядов. Заимствованные объекты западноевропейской цивилизации (таксоны научной и культурноделовой системы: устав, регламент, этикет и т.д.) вносили новую языковую форму, которую было необходимо привить в национальное языковое сознание. Возникавшие проблемы в процессе перевода, связанные с введением новых лексических инструментов мышления, решались за счет дополнительного описания, о котором Кантемир в предисловии сообщает: «Приложил я к ней краткие примечания, для изъяснения таких чужестранных слов, которые и не хотя принужден был употребить, своих равносильных (курсив мой - К. Н.) не имея, как и для русских, употребленных в ином разумении, нежели обыкновенно чинится» [Там же].

Cозидание нового русского литературного пространства требовало учитывать и положение читателя в этом пространстве, вовлечение его в процесс конструирования научного и художественного жанра. Примечаниями к переводу Кантемир обуславливал расширение смысла прочитываемого текста, утверждал его новую форму в русской культуре. Д. Д. Благой отмечает: «в противоположность старым нашим “письменникам”, Кантемир был писателем, “автором” нового <…> склада, предназначавшим свое творчество для наивозможно более широкой читательской аудитории» [2, с. 91]. Однако философские понятия и категории не входили в область знаний «массового» читателя эпохи Кантемира. Они определялись научным, рациональным мышлением и при введении их в контекст литературно-художественной формы необходимо было по-новому определять их лексические, функциональные значения. И если в связи с неискушенностью нового российского читателя (его способностью понятийного проникновения в заимствованное произведение) у Кантемира не возникало никаких сомнений о востребованности его литературного культуртрегерства (на поприще литературы), то у самого Фонтенеля (автора переводимого Кантемиром произведения) были некоторые сомнения: «Я теперь нахожусь в том же почти случае, в котором был Цицерон, когда затеял писать на своем языке о делах философских, бывших до тех пор в употреблении только на греческом. Сказывает он нам, что говорили тогда, что его книги будут всем неполезны, для того что любители философии (курсив мой - К. Н.), приложивши труд приискать себе ее в греческих книгах, не будут рады видеть ее в книгах латинских, которые не подлинники» [Цит. по: 8, с. 392]. Сомнения Фонтенеля связаны более с достоинством научного знания в популярном, художественном изложении, нежели с конвертируемостью значения слова в обиходном и философском языках того времени: «Мне хотелось писать о философии образом никак не философским, тщался ее привести в такую меру, чтоб была ни весьма жестка для всего общества людей, ни гораздо шутлива для ученых» [Цит. по: Там же, с. 393]. Для Кантемира же приведенное Фонтенелем сравнение раскрывалось в ином ракурсе. Оно не являлось отражением языковых отношений, сложившихся в философских текстах античности (времени Цицерона) и русского Просвещения. Во времена античности римская философия имела субстрат греческой, с ее категориями и понятиями. В России в первой трети XVIII в. рациональные установки понятийного мышления находились за пределами русского языкового сознания, еще не выработавшего стилистическое положение между письменным церковнославянским языком православной парадигмы и новым русским письменным языком научного текста. Поэтому апелляция к античности в примере Фонтенеля являлась для Кантемира подтверждением целесообразности совершаемых им действий в научно-языковой парадигме, она выражала причину для обоснованного введения новой и коррекции уже используемой научно-философской терминологии в русской культуре мышления.

Первый философский термин, подвергающийся коррекции уже в авторском (Фонтенеля) предисловии к читателю, - это терминологическое отношение самой «философии» к ее понятийному значению в системе западноевропейского и русского мышления. В подстрочном примечании раскрывается определение: «Философия. Слово греческое, по-русски любомудрие. Сим генеральным именем разумеется основательное и ясное знание дел естественных и преестественных, которое достается прилежным рассуждением и исследованием о тех делах» [Там же, с. 392]. В традиционной русской культуре допетровского времени значение слова «философия» (русская калька - «любомудрие») было вплетено в христианско-православную ткань этическим и эстетическим узором Священного Писания. Понимание философии в религиозной системе, эксплицируемой церковнославянским языком, конституировалось православным сознанием неизменно, даже в более позднее время церковнославянский словарь 1847 г. раскрывает ее утвержденную христианским временем дефиницию: «Философия, Любомудрие, наука мудрости; наука судить основательно и поступать благоразумно» [13, с. 388]. Руководством же к благоразумному действию и основательному суждению служила православная парадигма мышления, не допускавшая когнитивных инверсий. Соответственно, для изменения «внутренней» формулы понятия, регулирующей в сознании аксиологическое и онтологическое положение культурных объектов, требовалось обозначить новое положение философии, выразить ее установку на рациональное постижение объекта. Поэтому Кантемир не останавливается в примечании только на определении и полагает дидактическую структуру философии: «Философия разделяется на логику, нравоучение, физику и метафизику. Логика, или словесница, учит право о вещах рассуждать и известные истины другому правильно доказывать. Нравоучение, или ифика, учит добрым нравам, то есть, дает знать худые и добрые дела и представляет правила, по которым доставать себе добродетели и отбегать злонравий. Физика, или естественница, учит познавать причину и обстоятельства всех естественных действий и вещей. Метафизика, или преестественница, дает нам знание сущего в обществе и о сущих бесплотных, каковы суть душа, духи и Бог» [8, с. 392]. Сопровождение названий разделов, принятых в западноевропейской философской науке, русскими семантическими эквивалентами: логика - словесница, ифика - нравоучение, физика - естественница, метафизика - преестественница, приводило в когнитивную динамику закрепленные за ними в национальном сознании культурные представления. Тем самым утверждался их узус в зарождающейся научной области русского Просвещения.

Кантемир в переводе произведения дает ссылки на понятия «система» и «идея», которые в ракурсе философско-популярного изложения Фонтенеля создают языковой антураж текста: «Для всей той философии системы (курсив мой - К. Н.) я о стольком прилежании госпожъ прошу <…> той басни и всю приятность ее разуметь.

Правда, что идеи (курсив мой - К. Н.) моей книги не столько обычайны большей части женъ» [Там же, с. 395]. Рассмотрим отдельно, в два положения, понятия « система» и « идея», определяемые Кантемиром в примечаниях.

1.Экспликация Кантемиром понятия « система» создает форму научного мышления, конституирующего новые гносеологические координаты объекта в пространстве русской философии: « Система. Слово греческое (по-русски назвать бы можно состав или составление), значит образ или способ, по которому поставляем, что части какой вещи оную, или многие вещи одну цельную, составляют, которой есть причиною всему тому, что в вещи той происходит, или что те многие вещи действа свои производят. Короче сказать: система есть изобретенный закон или правило, по которому вещи какой причину и действа все с околичностями оных изъяснить можно» [Там же]. В пояснении к понятию « система» Кантемир использует достаточно распространенный к тому времени в русской языковой культуре перевода прием калькирования (буквальный перевод): « система» - « состав» или « составление» (слово « система» происходит от др.-гр. существительного < др.-гр. глагол - ставить, и.-е. корень -sta). Связывая научное значение слова с продуктивным методом языковой ассимиляции (калькирование), в раскрытии термина он полагает для себя семантическую задачу: если состав, то чего именно? Если составление, то каких частей и в чем суть целого? Поэтому в примечании у Кантемира « система» предстает одновременно и как образ, и как способ; обозначая и самость вещи, и ее причину, выражая при этом актуализацию множества вне системного единства. Впадая в паутину пространности изложения, он корректирует свою мысль, разрывая опутавшие ее словесные нити выражением « короче сказать», после которого приводит необходимое логическое определение - « система есть изобретенный закон или правило». То, что этот закон относится к рациональному, научному мировоззрению, указывает прилагательное « изобретенный», то есть теоретически обоснованный разумом, а не сотворенный Богом, поскольку Закон Божий был передан через Моисея и не полагал имманентного процесса развития, а закон изобретенный создан человеком и предполагает логику причинно-следственной связи.

2.Понятие « идея» в языковой культуре русского Просвещения в определении Кантемира становится семантическим научным индексом: « Идея. Греческое слово, значит начертание предлежащей вещи, которая в уме нашем изображается через чувство или через другой какой образ разумения <…> Я бы идею назвал по-русски понятием» [Там же]. Слово « идея» в русской культуре XVIII в. было действительно новое; и М. Фасмер [16, с. 117], и П. Я. Черных [17, с. 336] ссылаются на первое письменное употребление слова в « Рассуждение… к начатию войны» 1717 г. П. П. Шафирова; но глагольно-именная основа этого слова уже была разбужена в русской языковой культуре православием в виде словоформы « идол» и зафиксирована в служебной « Минее» 1096 г. за сентябрь [14, с. 1023]. Этимологическая цепочка слов « идея» и « идол» следующая: идея < от др.-гр. существительного - вид, наружность < др.-гр. глагола ?сЬщ - видеть (от глагольной основы инфинитива активного аориста ); идол < др.-гр. сущ. е?дщлпн - изображение, образ, призрак < др.-гр. гл. ?сЬщ (от глагольной основы активного аориста 1-е л. е?дпн + редкий суффикс -щлп-).

Вследствие церковной реформы (упразднение патриаршества и основание в 1721 г. Святейшего Правительствующего Синода, действующего от имени Императора), осуществлялась дивергенция религиозноэстетического пространства, и в измененное культурное сознание эпохи идол проник в форме идеи, совершая переход из области религиозных терминов, связанных с положением негативно-эстетической формы в христианстве, в область рационального созидания эстетики Просвещения.

В определении идеи Кантемир дает два вида представления о ее происхождении в уме: 1. через чувство и 2. « другой какой образ». Рассмотрим позиционно указание Кантемиром на первое и второе происхождение идеи: 1. Чувственное происхождение идеи берет свое научное основание в гносеологии Аристотеля и к моменту перевода произведения Фонтенеля (1730 г.) систематически раскрывается в « Опыте о человеческом разумении» (Essay Concerning Human Understanding, 1690) Джона Локка, в его положении « tabula rasa». 2. Возникновение идеи посредством « других образов» звучит в определении не конкретно, нарочито небрежно. С чем же связана такая небрежность в определении? Теоретические принципы рационализма обосновывали не чувственное, а врожденное основание « идей», из которых дедуцируется знание. Можно было бы предположить, что Кантемир придерживался эмпирических представлений о научном знании и таким способом подчеркивал свое отношение к теории « врожденных идей». Но в посмертной описи его библиотеки [1, с. 29] находим почти все изданные работы Декарта, включая его письма, и ни одной - Д. Локка. Это не является достаточным аргументом для причисления Кантемира к эмпирикам или рационалистам, но подчеркивает широкий кругозор в области современной ему эпистемологии, который не позволяет допускать небрежность в определениях. Скорее всего, выражение « другой образ» полагается Кантемиром для того, чтобы не смешивать в русской культурной парадигме представление о врожденной идее Бога в рационализме с идеей непостижимости Божьей сущности в православии (см. Василий Великий, Григорий Палама) [4] и тем самым не разрушить в примечании просветительский контекст.

В завершение терминологической экспликации « идеи» в контексте русского языкового сознания Кантемир подбирает эквивалент (синоним) слову-термину из национального тезауруса - « понятие». Исследование слова « понятие» в языковой культуре русского Просвещения совершается В. В. Веселитским в системной целостности научно-лингвистического инструментария эпохи. Веселитский, изучая русский язык эпохи Кантемира, отмечает: « В начале XVIII в. существительное понятие (или поятие) означало только “понимание”, “усвоение”. Оно основывалось на соответствующем значении глагола по(н)яти, который в “Материалах для словаря древнерусского языка” И. И. Срезневского отмечается как “понять”, “постигнуть”» [5, с. 50], далее Веселитский рассматривает движение этого слова в тексте « Арифметики» Магницкого (1703), « Географии генеральной» (1718) перевода Ф. Поликарпова и не находит различия в узусе. Возможно, в научном обиходе закрепилась семантика, связанная именно с гносеологическими представлениями, но у Срезневского в словаре значения «понять» и «постигнуть» стоят в самом конце статьи: пояти = поиzти, поиму [15, с. 1342], на одиннадцатом месте по убыванию от главного значения - «взять, принять, завладеть». Словоформы же «понять», «постигнуть» отсылаются в статье Срезневским к русскому переводу римского историка Иосифа Флавия с указанием на лингвистический оригинал переводного слова ?нбдЭобуибй. Древнегреческий приставочный глагол ?нбдЭобуибй выражен в форме инфинитива медиального аориста, словарная запись которого в 1-м лице презенса - ?нбдЭчпмбй, что означает «воспринимать, брать на себя, терпеть». Древнегреческая семантика глагола схожа с семантикой русского «пояти», и нигде не имеется указания на прямое значение «постигнуть» и «усвоить». Поэтому заявление о всеобщем культурном употреблении слова в этих значениях в начале XVIII в. не является корректным и требует дополнительного исследования. Веселитский пишет, что: «Существительное понятие прочно закрепляется в данном смысле и составляет в дальнейшем постоянный синоним к идея» [5, с. 50], но вопрос «в какое же точно время и каким образом русское “понятие” вошло в научный обиход, став синонимом к слову “идея”?» требует окончательной формулировки и выходит за обзорные границы статьи.

Следующее понятие - «материя» - знаменательная философская абстракция, образующая ядро в структуре научного мышления, - вводится Кантемиром в русскую лексику XVIII в. следующим пояснением: «Материя. Латинское слово, на французском языке разные знаменания имеет: 1) значит то, из чего вещь какая сделана (вещество); например, сера есть материя пороху; 2) то, о чем говорится или разсуждается (дело); например, житие и слова Христовы суть материя Евангелия; 3) то, для чего что делается, или что повод какому делу подает (причина) и проч.» [8, с. 396]. В качестве системного элемента, раскрывающего сотворение мира, в русской письменной культуре «материя» была уже известна к концу XV в., когда был завершен полный перевод Библии по настоянию Геннадия архиепископа Новгородского. Именно на Геннадиевскую Библию и ссылается Срезневский в статье «материя» словаря древнерусского языка: «материя - materia: Створи вселеную земли t матери iа невидима (нов, пер. t еgства). Прем. XI. 18. Библ. 1499 г.» [15, с. 117]. Книга «Премудрость Соломона», на отрывок из которой указывает Срезневский, ранее не входила в библейский канон Православной Церкви, поэтому не имела до начала XV в. своего перевода на церковнославянский язык. Оригиналом текста книги для перевода, с последующим ее введением в полный кодекс Геннадиевской Библии на церковнославянском языке, послужило латинское издание Вульгаты [12, с. 145] (текст Библии на латинском языке, собранный Иеронимом Стридонским в IV в.). Соответственно, слово «материя», окрашенное теософской семантикой, непосредственно перешло в письменную культуру из латинского языка (считающегося к тому времени уже мертвым) намного раньше, чем его заимствование через опосредованный французский. В середине XVII в. церковная реформа положила начало «книжной справки» по греческим и церковнославянским рукописям, которая продолжалась почти сто лет и коснулась сначала основных богослужебных книг (Служебник, Требник, Постная и Цветная Триодь, Минеи месячные), а затем, к первой половине XVIII в., изменила и латинскую «материю» в тексте Библии. Уже в более позднем, каноническом печатном издании «Елизаветинской Библии» (1751 г.) на церковнославянском языке, «материя» укрепляется в словоформе «безобрбзнаго». Отрывок из книги «Премудрости Соломона», приведенный Срезневским в словаре, раскрывается в тексте православной культуры теперь следующими словами: «сотвори2 мi 1ръ t без8wбраз1 наг w вещества» [9]. Соответственно, понятие «материи» в церковнославянском языке во времена Кантемира еще не извелось в положение «безобрбзнаго» и определялось восточно-христианским контекстом «религиозной эмпирии» [3]. Поэтому Кантемир, вводя полисемантический трехуровневый слой значений «материя» (1. вещество, 2. дело, 3. причина), изменяет духовно-культурные координаты слова в русской письменности и полагает его узус в общей сфере мировоззренческих суждений.

Таким образом, Кантемир в переводе произведения Фонтенеля «О множестве миров» с французского языка на русский совершил комбинирование научных представлений рационализма, определяемых понятийным мышлением, с культурным пространством национального логоса, отшлифовывая и корректируя новые словоформы примечаниями и комментариями.

философский перевод языковой просвещение

Список литературы

1.Александренко В. Н. К биографии князя А. Д. Кантемира. Варшава: Типография Варшавского учебного округа.

Краковское предместье № 3, 1896. 46 с.

2.Благой Д. Д. История русской литературы XVIII века. М.: Учпедгиз, 1945. 419 с.

3.Булгаков С. Н. Природа религиозного сознания // Булгаков С. Н. Сочинения: в 2-х т. М. - СПб.: Искусство; Инапресс, 1999. Т. 1. Свет невечерний. С. 25-98.

4.Василий (Кривошеин), архиепископ. Проблема познаваемости Бога: сущность и энергия у святого Василия Великого // Святые Отцы Церкви и церковные писатели в трудах православных ученых. Святитель Василий Великий: сборник статей. М.: Сибирская Благозвонница, 2011. С. 129-138.

5.Веселитский В. В. Антиох Кантемир и развитие русского литературного языка. М.: Наука, 1974. 68 с.

6.Гуковский Г. А. Ранние работы по истории русской поэзии XVIII века. М.: Языки русской культуры, 2001. 367 с.

7.Гумбольдт В. фон. О различении организмов человеческого языка и о влиянии этого различия на умственное развитие человеческого рода. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013. 368 с.

8.Кантемир А. Д. Сочинения, письма, избранные переводы: в 2-х т. / под ред. П. А. Ефремова, прим. В. Я. Стоюнина. СПб.: Издание Ивана Ильича Глазунова, 1868. Т. 2. 462 с.

9.Книга премудрости Соломона [Электронный ресурс]. URL: http://www.ccel.org/contrib/ru/Sbible/wis.pdf (дата обращения: 05.06.2015).

10.Радовский М. И. Антиох Кантемир и Петербургская Академия Наук. М. - Л.: АН СССР, 1959. 112 с.

11.Райков Б. Е. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России. Из прошлого русского естествознания. 2-е изд. М.: АН СССР, 1947. 390 с.

12.Рижский М. И. История переводов Библии в России. Новосибирск: Наука, 1978. 208 с.

13.Словарь Церковно-славянского и русского языка: в V т. / сост. Вторым отделением Императорской Академии Наук. СПб.: Типография Императорской Академии Наук, 1847. Т. IV. 487 с.

14.Срезневский И. И. Материалы для словаря древне-русского языка по письменным памятникам: в 4-х т. СПб.: Императорская Академия Наук, 1893. Т. 1. 1420 с.

15.Срезневский И. И. Материалы для словаря древне-русского языка по письменным памятникам: в 4-х т. СПб.: Императорская Академия Наук, 1902. Т. 2. 1802 с.

16.Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4-х т. М.: Астрель, 2003. Т. 2. 671 с.

17.Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2-х т. М.: Дрофа, 2004. Т. 1. 621 с.

Размещено на Allbest.ru