Социальное зло и социальная память: герменевтический аспект

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Социальное зло и социальная память: герменевтический аспект

Рационалистический проект Просвещения, ставший определяющим для социально-исторического самопонимания западноевропейского мира с XVII-XVIII вв., опирался на идею прогресса, в соответствии с которой каждая последующая ступень общественного развития является более совершенной, чем предыдущая. Материально-технический прогресс, как предполагалось и оптимистично внушалось, с необходимостью будет сопровождаться и прогрессом моральным, связанным с постепенным искоренением морального зла и нравственной эволюцией человека. Однако зловещие события ХХ в. - две мировые войны, формирование тоталитарных политических режимов, концлагеря, Холокост, изобретение и применение оружия массового уничтожения - нанесли сокрушительный удар по такому представлению: «Выявилась призрачность надежд на решительное очищение нравов, поскольку корни зла оказались более многообразными и глубокими, чем виделось издали» [7, с. 349].

Действительно, зло с тех пор только наращивает свои масштабы, принимая многообразные формы (этнические, религиозные, политические и пр.), а история, кажется, подтверждает пресловутый тезис о том, что «ничему нас не учит». Почему такое стало возможным тогда и почему это является возможным в сегодняшнем мире - «мире после Освенцима», «мире после Холокоста»? Иными словами, каковы, говоря кантианским языком, условия возможности зла, его возвращения, повторения, воспроизводства?

Настоящее социальное бытие есть следствие прошлого. То есть настоящее существует как след, как отпечаток, оставленный событиями прошлого. Будучи знбком прошлого, «настоящее» как «след» представляет собой социальную память. Вопрос заключается в том, готовы ли мы и способны ли вчитываться в эти мнемические знаки прошлого, то есть относиться к настоящему как к посланию из прошлого и извлекать из него важный для нашего бытия смысл? Или же мы продолжаем лить воду на мельницу того, что М. Хайдеггер назвал «забвением бытия»? Не является ли это «забвение бытия» именно тем самым онтологическим условием, которое делает зло возможным? «На самом деле, - пишет М. Хайдеггер, - история западного мышления начинается не с того, что оно мыслит о призывающем-мыслить, а тем, что оно оставляет его в забвении» [10, с. 152]. «Забвение бытия» есть то изначальное событие, которое конфигурирует всю историю западноевропейской культуры и цивилизации как развертывание проекта технократической рациональности.

С момента наступления эпохи Нового времени для субъекта технократической рациональности свойственен беспрецедентный акцент на будущем, обусловленный взглядом на историю сквозь идею прогресса. Это значит, что прошлое отбрасывается как нечто прожито-превзойденное и по сравнению с настоящим несовершенное, ущербное. Оно есть то, с чем новоевропейский субъект спешит расстаться, устремив свой взор в многообещающие перспективы светлого будущего. Несовершенство прошлого понимается как зло, которое необходимо преодолевается в прогрессивном движении - все социальные ужасы, бедствия и злодеяния остаются в прошлом. В отношении таким образом истолкованного прошлого настоящее в качестве своего modus operandi использует две стратегии. Во-первых, это забвение. С позиций фрейдовского психоанализа, прошлое здесь представляет собой «травму», подвергающуюся вытеснению: « «Я это сделал», - говорит моя память.

«Я не мог этого сделать», - говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает» [6, с. 362]. Но, образно выражаясь, выставленное через дверь обратно возвращается через форточку (травма воспроизводится симптоматическим образом как «возвращение вытесненного»). Способом преодоления этого внутреннего раскола З. Фрейд полагал необходимость осознания травматического события, то есть его реинтеграцию в сознание посредством проговаривания, речевой артикуляции, дискурса [8].

Во-вторых, это ницшеанский рессентимент - злопамятность и вытекающая из нее месть. Для «злопамятного» человека характерно вторжение мнемических следов в сознание. Как отмечает Ж. Дел?з, злопамятный человек подобен собаке-ищейке, которая реагирует лишь на следы и не способна на деятельную реакцию [3, с. 237]. Воплощением коллективного рессентимента является политика реваншизма, как, например, это было в случае с Германией после поражения в Первой мировой войне.

Мстительной критике прошлого (рессентименту) и забвению необходимо противопоставить такой тип памяти, который связан с мышлением и языком. В герменевтической онтологии М. Хайдеггера память находится в глубоком родстве с мышлением: «Мышление лишь тогда есть мышление, когда оно воспоминает…» [10, с. 215]. Мышление есть то, что хранит нас в нашем существе (поскольку человек сущностно определяется как существо разумное, мыслящее); но хранить нас в нашем существе оно может лишь при том условии, что мы сами отвечаем ему тем же, то есть со-храняем его. Функция сохранения, удержания в бытии называется памятью. Мыслимое (Gedachtes) нуждается в памяти (Ged?chtnis). В русском языке слова «память» и «думать» тоже являются этимологически родственными (например, «помнить» и «мнить»). При этом М. Хайдеггер отказывается рассматривать память как простую установленную психологией способность удерживать прошедшее в представлении: « «Память» означает изначально вовсе не способность запоминать. <…> Память означает изначально то же самое, что молитва, по-миновение (Andacht): неотпускаемое, собранное пребывание при… а именно не только при прошлом, но и равным образом при настоящем и при том, что может прийти. Прошлое, настоящее, будущее являют себя в единстве всегда собственного присутствия» [Там же, с. 145]. Со своей стороны, мышление (Gedank) заключает в себе благодарность (Dank). То есть мышление этимологически связывается с тем, что «дарит благо, добро». Мышление, пишет М. Хайдеггер, является высшей благодарностью, а глубочайшей неблагодарностью является необдуманность (Gedankenlosigkeit). Мышление «дарит» добро (благо) в качестве «памятного подарка», или воспоминания (Andenken в немецком языке - это и «подарок на память», и «воспоминание»).

Память как хранилище мышления охраняет то, что дано для осмысления от забвения. Греки приписывали забвению (lethe) силу слепого злодеяния, а истину (aletheia - антизабвение) понимали как способность восстанавливать провалы в памяти. Память как охраняющее и удерживающее целостность бытия мышления и мышления бытия (их тождество) является мем-браной. В латинском языке слово «мембрана» (membrana) означало «пергамент», то есть некий мнемотехнический инструмент. «Mem» указывает на память, поскольку memorialis означает «служащий для памяти», а «brana» - это пленка, оболочка. Память обладает статусом пограничного существования, маркируя границу бытия / не-бытия, поскольку, с одной стороны, присутствует в настоящем (модальность «есть»), но, с другой стороны, отсылает в прошлое (модальность «уже не есть»). Иными словами, память - это присутствие отсутствия, или бытие небытия. С внешней стороны (со стороны небытия) эта граница предстает как забвение (lethe), а с внутренней стороны (со стороны бытия) - как воспоминание (aletheia). В древнегреческой мифологии Лета является рекой забвения, отделяющей мир живых от царства мертвых. Умершие есть те, кто потеряли память. Если же душа возвращается обратно и вновь пересекает Лету, она восстанавливает все свои воспоминания.

С. Жижек вслед за Жаном Амери [11] предлагает вместо ницшеанского понятия рессентимента, как негативного выражения рабской морали, говорить о «героическом» рессентименте. Антиницшеанский героический рессентимент не имеет ничего общего с рабской моралью; он представляет собой такой взгляд, который строится на отказе «нормализовать» преступление путем включения его в состав обычного и объяснимого течения жизни посредством классических способов реагирования на совершенное злодеяние (преступление), коими являются наказание, прощение и забвение. Такое «злопамятство» есть отказ, невзирая ни на что, идти на какой-либо компромисс, настойчивое упорствование в «беспрестанном обличении несправедливости»: «Я никогда не забуду этого!» [4, с. 146]. Героический рессентимент является единственно возможной позицией, когда мы имеем дело с таким радикальным злом, как массовое истребление людей. Три другие реакции - наказание, прощение и забвение - оказываются здесь попросту невозможными: такое чудовищное преступление нельзя ни адекватным образом покарать, ни простить, ни тем более забыть. Более того, забвение в этом случае само становится злом: «Забвение истребления является частью истребления, поскольку это также истребление памяти, истории, социального, и т.д.» [2, с. 76]. Действительно, забвение как забывание дословно подразумевает «выведение за пределы бытия», то есть уничтожение. Поэтому, подвергая забвению Холокост и его жертв, мы символически уничтожаем их повторно и, кроме того, по сути воспроизводим его условия, являемся частью того процесса, который его породил [5, с. 347].

Сущностная связь мышления и памяти является отправной точкой в рассуждениях Х. Арендт о природе зла. Известно изречение, что дети не отвечают за деяния своих родителей. По мнению Х. Арендт, невозможно говорить о коллективной вине, потому что когда виновны все, невиновен никто (более того: остальные тем самым солидаризируются с теми, кто творил зло), но можно (и нужно!) говорить о коллективной ответственности: «Есть такая вещь, как ответственность за вещи, которых ты не делал; за них можно быть в ответе. Но нет такой вещи, как вина или чувство вины за вещи, случившиеся без твоего активного участия» [1, с. 205]. В этом смысле, потомки действительно не являются виновными за совершенные злодеяния своих отцов, но они, безусловно, коллективно за них ответственны. В противном случае каждое последующее поколение как бы переворачивает и закрывает страницу истории, написанную их отцами, и начинает все с чистого листа, с tabula rasa, с «чистой совестью», получая тем самым некое историческое «право» на свою ошибку, свой собственный Холокост. Искупить вину отцов уже невозможно, но возможно предотвратить в будущем то, что они когда-то совершили. Ответственность здесь предполагает память о том зле, которое было совершено, и обещание, ручательство, что этого больше никогда не повторится.

Таким образом, в аспекте герменевтического подхода социальное бытие рассматривается в тождестве с языком и мышлением. Мышление как саморефлексия предполагает ретроспективное движение «возвращения» к прошлому, «воспоминание», то есть обращение к памяти, в структурах которой происходит самоопределение смысла социальной субъективности, что позволяет избегать деонтологизации социального бытия (разрушение социального смысла), конституирующегося в различных проявлениях социального зла.

Список литературы

социальный зло память

1. Арендт Х. Ответственность и суждение. М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2013. 352 с.

2. Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляция. Тула, 2013. 204 с.

3. Дел?з Ж. Ницше и философия. М.: Ад Маргинем, 2003. 393 с.

4. Жижек С. О насилии. М.: Европа, 2010. 184 с.

5. Жижек С. Чума фантазий. Харьков: Изд-во Гуманитарный Центр, 2012. 388 с.

6. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Ницше Ф. Собрание сочинений: в 5-ти т. СПб.: Азбука, 2011. Т. 3. С. 305-478.

7. Скрипник А. Моральное зло в истории этики и культуры. М.: Политиздат, 1992. 351 с.

8. Фрейд З. Введение в психоанализ. М.: АСТ, 2008. 633 с.

9. Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М.: Республика, 1993. 447 с.

10. Хайдеггер М. Что зовется мышлением? М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006. 320 с.

11. Brudholm T. Resentment's Virtue: Jean Amery and the Refusal to Forgive. Philadelphia: Temple University Press, 2008. 235 p.

Размещено на Allbest.ru