Размещено на http://www.allbest.ru/

Государственный институт экономики, финансов, права и технологий Korolkova-anya@yandex.ru

ПОНЯТИЕ ИДЕАЛЬНОЙ ИГРЫ В РАБОТЕ ЖИЛЯ ДЕЛЕЗА “ЛОГИКА СМЫСЛА”

Королькова Анна Александровна, к. филос. н.

The article studies the phenomenon of game in the context of changing philosophical paradigms. Basing on the analysis of texts by Gilles Deleuze and other postmodernists the author confirms the thesis that the theme of game is the theme of the fate of philosophy itself. Perfect game, according to Deleuze, acts as a prototype of pure formation, as an infinite number of possibilities, and it corresponds to the interpretation of philosophy as logic of multitude. In the context of the denial of the metaphysical foundation of philosophy the whole interest of postmodernists focuses in the sphere of language.

Key words and phrases: perfect game; logic of multitude; chaos-cosmos; meaning; thinking of identity; art of surfaces; language game.

Цель данной статьи - определить своеобразие постмодернистского прочтения феномена игры, установив взаимосвязь между изменением семантического поля игры и трансформацией самой философии. В качестве основного предмета нашего философского анализа мы выбрали работу Делеза с классическим, на первый взгляд, названием “Логика смысла”. Однако за привычными для философского языка понятиями скрывается дерзкий проект французского философа по разрушению традиционных основ мышления и утверждению абсурда как первообразующего элемента логики. “Логика смысла”, вопреки читательским ожиданиям, - это совсем не гимн рационалистической ясности и отчетливости идей. Под маской привычной одежды слов скрывается конфликтно-критическая интенция: желание разъять таинство смыслов, составляющее сущность классической философской традиции. Делез выступает против пред-данности смысла, равно как и против преданности одному-единственному смыслу. Если смыслы уже существуют, будучи выражены или в трансцендентной идее, или в пред-заданных правилах игры, то наша задача сводится лишь к их максимально точному прочтению, в согласии с пред-существующими канонами мысли.

В противовес формальной логике, изучающей ставшее, а не становление, Делез смещает акценты в сторону “чистого становления”, таящего в себе бесконечное число возможностей. Автор провозглашает открытость и свободу творчества, не скованную никакими образцами, обосновывая свою позицию разоблачением смысла как “несуществующей сущности”. По убеждению французского постмодерниста, только “игра смысла и нонсенса” способна породить некий хаос-космос как прообраз творческой стихии. Именно по этой причине Делез строит свою “теорию смысла” как серию парадоксов, один из которых посвящен анализу идеальной игры.

Почему французский мыслитель настаивает на введении особого вида идеальной игры, отличной от предшествующих концепций игры? Ключ к пониманию делезовской игры содержится в его интерпретации смыслового пространства самой философии. Согласно французскому философу, “нет ни универсального, ни трансцендентного, ни Единого, ни субъекта (ни объекта), ни Разума, есть только процессы, которые могут быть процессами унификации, субъективации, рационализации, но ничем более. Эти процессы происходят в конкретных множествах, именно множество является тем началом, где что-то происходит” [4, c. 190]. В контексте вышеприведенных размышлений Делеза вполне ожидаемым оказывается следующее утверждение автора: “Я мыслю философию как логику множеств” [Там же, c. 191].

В противовес классической традиции с ее ориентацией на порядок Делез выдвигает на первый план понятие хаоса. Отечественный исследователь феномена постмодернизма Надежда Маньковская так комментирует эту особенность современной мысли: “Если мир - хаос, то книга станет не космосом, а хаосмосом, не деревом, но корневищем. Книга-корневище реализует принципиально новый тип эстетических связей. Все ее точки будут связаны между собой, но связи эти бесструктурны, множественны, запутанны, они то и дело неожиданно обрываются. Книга эта будет не калькой, а картой мира, в ней исчезнет смысловой центр” [7, c. 112].

Если в классической парадигме мысли порядок был обеспечен наличием метафизического центра системы, то в постнеклассической философии трансцендентные начала лишаются властных привилегий, вследствие чего философия превращается в “царство коронованной анархии”. В этом мире “дрейфующего распространения”, где не существует какой-либо привилегированной точки зрения, Бытие, Единое, Целое оцениваются в качестве мифов ложной философии [2, c. 250]. И уже на уровне первоначал обнаруживается характерная для постмодерна черта - переворачивание оппозиций. Так, традиционное представление о незыблемости первопричин переиначивается Делезом в следующем высказывании: “Их Бытие, Единое и Целое всегда поддельны и неестественны, всегда тленны и шатки, всегда сомнительны и хрупки” [Там же, c. 243]. Показательным в этом ключе оказывается выдвижение на авансцену категории бессмыслия: “Бессмыслие совсем не является абсурдом или противоположностью смысла, но тем, что выставляет смысл, производит его, циркулируя в структуре” [3, c. 142].

Резюмируя наши рассуждения о специфике постнеклассического стиля мышления, проанализируем следующий тезис Делеза: “Мы полагаем, что линии являются началами, образующими вещи и события” [4, c. 51]. При первичном восприятии этого суждения возникает резонный вопрос: как линия может быть началом? Ведь линия в силу своей бесконечности является скорее образом неопределенности и уж тем более не отвечает классическим критериям “точки-начала”. На наш взгляд, здесь мы опять сталкиваемся с излюбленным приемом постмодернистов - опрокидыванием оппозиций: четкость и определенность больше не являются обязательными условиями мысли - напротив, “следует мыслить неопределенными, маловероятными терминами” [Там же, c. 24]. Неслучайно и обращение философа к пространственным метафорам, так как выражает приверженность автора к “топологическому мышлению”. По убеждению Делеза, апелляция к “пространственным категориям” мысли наиболее всего соответствует пониманию философии как “искусства поверхностей”. Такое видение философии вступает в конфронтацию с классической интенцией на поиск глубинных основ знания и первопричин бытия. В качестве иллюстрации нашей мысли приведем слова Жака Деррида: “…в отличие от философской рефлексии, требующей восхождения к истоку, для наших собственных размышлений интерес представляют такие лучи, у которых есть лишь виртуальный источник” [5, c. 418].

Стремление “отречься от метафизического соучастия” характерно и для Делеза, явно позиционирующего себя вне историко-философской традиции. Одним из способов подобного отчуждения от классической парадигмы мысли является артикуляция автором своего неприятия устоявшихся определений философии: “Философия не является коммуникацией, как не является она ни созерцанием, ни рефлексией: она представляет собой творчество, и даже революционное по своей природе, так как она постоянно создает новые концепты” [4, c. 177]. Интересно в этом ключе проинтерпретировать, почему Делез так часто использует в своих текстах эпитет “чистый”: “чистое мышление”, “чистое творение”, “чистое понятие”, “чистое подобие”, “чистое утверждение”, “чистая идентичность”, “чистый рассудок”, “чистая невесомость”, “чистое событие”, “чистое становление”, “чистая игра”. На наш взгляд, понятие “чистоты” следует понимать в кантовском смысле априорности как внеопытности. Делез таким образом подчеркивает свою обособленность от предшествующей мыслительной традиции, отрицая свою принадлежность историко-философскому опыту. Этим объясняется и колоссальное введение неологизмов в философскую речь, трактуемых автором как новые концепты: “машина желаний”, “тело без органов”, “складка”, “ризома”, “древесная культура”, “культура корневища” и др.

В условиях отказа от метафизического фундамента философии весь интерес постмодернистов сосредотачивается в сфере языка. Концепция языковых игр Витгенштейна, рассматривающая язык как случай открытой системы, составленной из множества языковых игр, получает второе дыхание в текстах современных мыслителей. В ситуации, когда “глубина - больше не достоинство”, основные события разворачиваются на границе, а именно ? в свободной стихии языка: “именно языку надлежит одновременно и устанавливать пределы, и переступать их” [1, c. 22]. Влияние идей Витгенштейна чувствуется и в следующих размышлениях Делеза: “Пишут всегда, чтобы дать жизнь, чтобы освободить жизнь там, где она находится в тюремном заключении, чтобы начертить схему побега. Для этого требуется, чтобы язык был не гомогенной системой, но системой, лишенной равновесия, всецело гетерогенной” [4, c. 183]. Однако, несмотря на очевидную реминисценцию с идеями австрийского мыслителя, основавшего философию обыденного языка, философия постмодернизма конструирует игры иного порядка, отвечающие иному пониманию самой философии.

После того, как мы в общих чертах определили особенности постнеклассической парадигмы мысли, отметив в качестве характерной черты современной философии возрождение интереса к языку и к игре, вернемся к ключевому вопросу нашей статьи: что нового привносит Делез в понимание игры по сравнению с предыдущими философскими концепциями игры? Во-первых, игра, рассматриваемая Делезом, - это игра без правил: “Такая игра - без правил, без победителей и побежденных, без ответственности, игра невинности, бег по кругу, где сноровка и случай больше не различимы - такая игра, по-видимому, не реальна” [1, c. 82]. Игра, о которой пишет Делез, не имеет прецедентов в истории философии: “…это не игра паскалевского авантюриста или лейбницевского Бога. Какой обман кроется в морализирующем пари Паскаля! Какой неверный ход кроется в экономной комбинации Лейбница!” [Там же]. Под “обманом” или “неверным ходом” автор подразумевает ситуацию приоритетного выбора, содержащегося в классической игре, - Делез же отстаивает иное представление об игре, характеризующееся равноправием возможностей: “Нет никакого распределения шансов среди различного числа бросков; совокупность бросков утверждает случай и бесконечно разветвляет его с каждым новым броском” [Там же, c. 81].

Такое представление об игре звучит в унисон с общими философскими взглядами мыслителя: “Философам следовало бы говорить то же самое, и они должны прийти к этому: никаких верных идей, только идеи. Потому что верные идеи - это всегда идеи, соответствующие господствующим значениям или установленным лозунгам” [4, c. 56]. Делез так настойчиво проводит идею тотальной однопорядковости идей, поскольку этот тезис позволяет скрывать собственную позицию, аргументируя нежелание артикулировать свои идейные приоритеты стремлением к “объективности”. Быть видимым для современного философа означает быть уязвимым. Этим объясняется и направленность постмодернистов на исследование “окраинных” тем в истории философии, к числу которых относятся феномены воображаемого, нереального. Эта интенция проявилась и в делезовском анализе игры.

Игра, изобретаемая французским философом, носит идеальный характер: “Идеальная игра, о которой мы говорим, не может быть сыграна ни человеком, ни Богом” [1, c. 82]. Делезовское прочтение игры вступает в очевидную конфронтацию с антропологической традицией исследования этого феномена, суть которой лаконично выражена в словах Финка: “Человек как человек играет - и лишь он один, один среди всех существ” [8, c. 369]. Однако вышеприведенный тезис Делеза противопоставляет автора не только классикам философской мысли, но и своим современникам, ибо даже Лиотар не сомневается в том, что правила неотчуждаемы от природы самой игры: “если нет правил, то нет и игры” [6, c. 32].

В каком же смысле Делез использует понятие “идеальный” применительно к игре? На наш взгляд, идеальная игра подразумевает не столько игру совершенную, сколько нереальную. И в этом еще раз сказывается приверженность постмодернистов к изучению мира видимостей в противовес классической ориентации на мир сущностей. Если в рассмотренных ранее философских концепциях можно было определить субъект игры как природу, способности души, дух, язык, наконец, саму игру, - то, исходя из текстов Делеза, трудно найти однозначный ответ на этот вопрос. С одной стороны, французский философ пишет о том, что идеальную игру можно помыслить только как нонсенс, как бессознательное чистой мысли. С другой стороны, автор вскользь бросает тезис о том, что играет Эон: “Эон - идеальный игрок, привнесенный и разветвленный случай, уникальный бросок, от которого качественно отличаются все другие броски” [1, c. 87]. Игра Эона, о которой в приведенной выше цитате говорит Делез, вызывает аллюзии на Гераклита и Ницше. Попробуем развить наше предположение о возможном сходстве их взглядов на игру.

В статье “Мистерия Ариадны по Ницше” Делез, вооружившись идеями Ницше, возобновляет критику традиционной метафизики с ее идеалом возвышенного человека: “И характеристики возвышенного человека - сосредоточенный дух, тяжеловесность, привычка взваливать на себя бремя, пренебрежение к Земле, неспособность смеяться и играть - перекрывают атрибуты высшего человека как такового” [3, c. 176]. Лейтмотивом на протяжении всей статьи звучит следующий тезис: “утверждать - не означает таскать тяжести, впрягаться, взваливать на свои плечи существующее, но, напротив, распрягаться, освобождаться, разгружать все живущее” [Там же, c. 177]. А символом этого нового утверждения является игра. Стремление освободить мышление от власти “ложных идеалов” выражается и в новых требованиях к языку философии: “Следует обнажить слова, рассечь фразы, чтобы высвободить векторы, которые являются векторами земли” [4, с. 175].

В завершение данной статьи вернемся к исходному тезису о том, что тема игры - это тема судьбы самой философии. Анализ текстов Делеза и других постмодернистов подтверждает нашу идею о взаимосвязи между сменой философских парадигм и эволюцией в осмыслении игры. Элиминация сущностного среза явлений из современной философии приводит к новому типу игр - игр со знаками: “Отсутствие трансцендентального означаемого раздвигает знаковое поле и возможности знаковой игры до бесконечности” [5, c. 409]. Языковой анализ, утрачивая связь с миром означаемого, становится самоцелью, превращаясь в очередную языковую игру: “И уже не впервые в истории эпоха, взыскующая смысла вещей, сменилась эпохой, довольствующейся словом и формулой” [9, c. 245].

Список литературы

феномен игра философский возможность

Делез Ж. Логика смысла. М., 1995. 299 с.

Делез Ж. Лукреций и натурализм // Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции ХХ века. Томск, 1998. С. 241-252.

Делез Ж. Марсель Пруст и знаки. Статьи. СПб., 1999. 190 с.

Делез Ж. Переговоры. СПб., 2004. 235 с.

Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. С. 407-427.

Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. 160 с.

Маньковская Н. Эстетика постмодернизма. СПб., 2000. 347 с.

Финк Э. Основные феномены человеческого бытия // Проблема человека в западной философии. М., 1988. С. 357-402. 9. Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М., 2004. 539 с.

Размещено на Allbest.ru