Естественнонаучные и социально-гуманитарные ракурсы научной рациональности: тенденции сближения

74 Издательство ГРАМОТА www.gramota.net

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Саратовский социально-экономический институт (филиал) Российского экономического университета имени Г. В. Плеханова

Естественнонаучные и социально-гуманитарные ракурсы научной рациональности: тенденции сближения

Гусева Ирина Ивановна, д. филос. н., профессор

Научная рациональность во многом возникает из атмосферы времени, из «воздуха» культуры, на перекрёстке различных культурных устремлений. Встреча естественнонаучной и социально-гуманитарной культур мышления являет собой один из таких перекрёстков культуры. Как известно, граница между научным иненаучным знанием является подвижной, скользящей. Граница между двумя территориями научной рациональноститакже является не жёсткой, раз и навсегда зафиксированной «демаркационной линией», но подвижной, время от времени пересматривающейся и меняющей свои конфигурации зоной.

Сегодня различия между двумя культурами мышления, когда-то считавшиеся незыблемыми, утрачивают свою хрестоматийность, императивность. В данной статье мы остановимсяна тех тенденциях, которые, нанаш взгляд, свидетельствуют о сближении двух сфер научной рациональности. Таким хрестоматийным, вчастности, стало различие естественных и социально-гуманитарных наук по критерию объективности знания. рациональность научный конструктивистский

Как известно, ангажированность, ценностная нагруженность наук, изучающих человека и общество, считается чуть ли не их «первородным грехом». Собственно, социальные аналитики никогда и не отрицали этого, подчёркивая, как М. Вебер, что научная «объективность» отнюдь не тождественна отсутствию убеждений: «Качество явления, позволяющее считать его “социально-экономическим”, не есть нечто, присущее ему как таковому “объективно”. Оно обусловлено направленностью нашего познавательного интереса, формирующейся в рамках специфического культурного значения, которое мы придаём тому или иному событию вкаждом отдельном случае» [1, с. 281]. Поэтому и дисциплинарные разделения в этой сфере складываются не в соответствии с существующими и чётко зафиксированными границами в самой «реальности» - культурной, исторической, экономической, политической, - но в зависимости от проблем, которые мы считаем значимыми и которые позволяют нам выбрать ту или иную «точку сборки» этой реальности.

Но ведь и естественные науки расстались с классической трактовкой объективности в её прежнем патетическом понимании, восходящем к Аристотелю: подлинное знание - это знание о том, как обстоит дело с «вещами мира». Переход от классической рациональности к неклассической сопровождался глубинными трансформациями понимания объективности в науках о природе. Одна из версий этих метаморфоз в формулировке Е. А. Мамчур интерпретирует их как переход от объектности - установки на получение знания об объекте самом по себе - к объективностикак получению знания, соответствующего действительности, но при этом последняя не рассматривается как совокупность объектов, она включает в себя наблюдателя.

На наш взгляд, постклассический ракурс в размышлениях о характере объективности в естественных и социальных науках задаёт К. Поппер. Оценивая как абсурдные представления о большей объективности позиции естествоиспытателя по сравнению с позицией представителя общественных наук, Поппер сосредотачивается на институциональных аспектах объективности. Он говорито том, что стремление к объективности отнюдь неявляется индивидуальной характеристикой учёного, а представляет собой результат мощных институциональных механизмов функционирования науки: конкуренции, опоры на традицию, возможности публиковаться в различных конкурирующих изданиях, взаимоотношений научного сообщества с государственной властью.

Ещё одна особенность, которая традиционно приписывалась естественным наукам, в отличие от обществознания, - это подход, который К. Поппер назвал «заплутавшимся натурализмом», связанный с «мифом об индуктивном характере» этих наук. Суть этого эпистемологического «мифа» коротко состоит в следующем: сначала осуществляются наблюдение, измерение, сбор данных, а затем, с помощью индукции, происходит обобщение, формулированиетеории. Но уже эйнштейновская революция в естествознании окончательно развеяла этот миф. О том, что физические понятия - свободные творения человеческого разума, которые неоднозначно определены внешним миром, много размышлял А. Эйнштейн. Как известно, он сравнивал исследователя с человеком, который хочет понять механизм закрытых часов: не имея возможности заглянуть «внутрь», он может нарисовать себе некую картину механизма, но никогда не может быть уверен в том, что его картина - единственная. Произошло изменение представлений о механизме возникновения научной теории. А. Эйнштейн подчёркивал, что теория, конечно, может быть навеяна опытом, но строится как бы «сверху» по отношению к нему.

В связи с «мифом об индуктивизме» К. Поппером был проанализирован интересный сюжет, основанный на параллели между естествознанием и социальными науками. Он говорит о том, что до Второй мировой войны место социологии в системе социальных наук было подобно месту теоретической физики в естествознании, а социальная антропология рассматривалась как одна из ветвей социологии, как социология примитивных обществ. Но потом это отношение перевернулось: «Социальная антропология перешла с положения прикладной специальной науки на положение основополагающей науки…» [4, с. 67]. Поппер даёточень суровую оценку этой метаморфозе: «Победа антропологии есть победа мнимого наблюдения, мнимого описания и мнимой объективности, а потому лишь мнимого естественнонаучного метода. Это - пиррова победа, ещё одна такая победа, и мы утратим и антропологию, и социологию…» [Там же, с. 68].

Вообще, проблема дисциплинарного соотношения и сближения социологии и социальной антропологии неоднозначно интерпретируется в академическом сообществе. Не касаясь тонкостей, отметим, что их встречное движение, на наш взгляд, позволяет проследить значимые тенденции в эволюции стратегий наук, изучающих природу социального мира. Так, Н. Н. Козлова отмечает, что такие встречные процессы, как обращение антропологии к исследованию «развитых» обществ и интерес социологии к повседневным практикам, привели к формированию общего проблемного поля этих дисциплин. Конституирующей проблемой этого поля стала проблема производства и воспроизводства социального через индивидуальное. По существу, именно акцент на микроракурсе исследования порою делает невозможной «демаркацию между социологией и антропологией» [2, c. 17-18].

Одна из примет современной науки - расставание с «наивным реализмом». В естествознании эти процессы были «запущены» осмыслением парадоксов микромира, концепции относительности. Непросто приживалось вфизической науке представление о том, что квантово-механическое явление - независимо от способа наблюдения и измерения - всегда включает в себя наблюдателя. Нельзя «перехитрить» квантовую неопределённость: наблюдение, выполненное кем-то, «по доверенности», в расчёт не принимается. В социально-гуманитарных науках отход от «наивного реализма» ассоциируется, в частности, с идеей отказа от «присвоения прошлого». Ставшая одним из «брэндов» постмодернистской историографии, при всей неоднозначности отношения к последней мирового исторического сообщества, эта идея интерпретируется как отказ от «овеществления» прошлого, от взгляда на прошлое как на некую «законсервированную» реальность, которой можно овладеть.

Вообще, необходимость переосмысления классических трактовок истины придаёт особую актуальность параллелям между естественными и социально-гуманитарными науками. Так, например, автор серии работ по экономическому конструктивизму В. В. Попков обращает внимание на то, что в экономическойтеории досих пор сохраняет прочные позиции подход, сформировавшийся в эпоху механицизма и опирающийся натак называемую корреспондентскую теорию познания. Последняя рассматривает мозг как приёмник информации. Кредо же конструктивизма заключается в том, что мозг не потребляет информацию, а производит её. Классическая парадигма рассматривает реальность как совокупность внешних объектов отдельно от человека;конструктивистская же делает акцент на производстве и воспроизводстве экономической «ткани» социального универсума, удерживая в поле зрения рефлексивность агента экономических действий, которая является неотъемлемой частью «материи экономического» в такой интерпретации.

Связанная с уходом от «наивного реализма» тема подвижности, гибкости любых социальныхструктур, иэкономической в частности, была задана феноменологическим поворотом в социальных науках и подхвачена микросоциологией в её различных ответвлениях. В микросоциологическом ракурсе социальная структура неявляется «скелетом» символического универсума - скорее уж она его эпифеномен: исследователя в первую очередь интересует, как она создаётся и переформатируется в процессе функционирования гигантской «фабрики значений», которой является социум. Этот подход опять же направлен против реификации, которая наиболее наглядно проявляется в том, что какие-то свойства социальной реальности предполагаются объективно существующими в реальном мире, подобно тому, как природные объекты реально существуют в мире физическом. В этой парадигме социолог рассматривает некие «объективные» характеристики социальной реальности как внеположные человеку и ищет возможности оптимизировать инструменты, необходимые для достоверного исследования. В качественной социологии, в микросоциологии предлагается принципиально иной подход: нужно, прежде всего, проблематизировать эту характеристику и найти её место в префигурации социального порядка, но не стремиться отыскать её в «реальности» как некую всегда пребывающую там константу.

В. В. Попков отмечает, что «в экономике имеются два “пространства”: мир энергетических взаимодействий (импульсов, потоков) и мир символических взаимодействий, связанных с разумом (мир смыслов и человеческих ценностей, в котором человеком порождаются различия и делается выбор)» [3]. Классическая модель делала акцент на материально-энергетической стороне экономических процессов, опираясь на модель «абстрактного “экономического человека”». Но для современных экономических концепций эта модель уже является «атавизмом» времён классического рационализма на естественнонаучном фундаменте. Так, психолог Д. Канеман стал лауреатом Нобелевской премии 2002 г. по экономическим наукам за «психологический прорыв» в экономической теории. Это связано с изменением образа человека - «персонажа» экономической теории. Было показано,что даже рациональное поведениечеловека не должно сводиться кнабору инвариантов, его нельзя свести к полному приспособлению к среде. Базовые модели этого поведения зависят от многих факторов: от взаимодействия с условиями среды, от социальной памяти, отспособности к обучению и т.д. и т.п. Д. Канеман и его коллеги в условиях управляемых лабораторных экспериментов показали, что конкретный человек с разнообразными психологическими характеристиками в условиях неопределённости может сделать выбор, не детерминированный рационально.

Если учитывать мир символических взаимодействий как законную и во многом конституирующую часть экономической реальности, то становится понятным, почему вещественно-энергетический субстрат этой реальности может «растягиваться» и «сжиматься» как время-пространство в теории относительности А.Эйнштейна: «Оказывается, в зависимости от положения наблюдателя, возникает разница в количественнойоценке энергетических потоков, а, следовательно, и в расчете эффективности их использования» [Там же].

Эта идея резонирует с версией прагматического поворота в социологии, предложенной Л. Тевено и Л. Болтански. Проводя исследования в области экономики и социологии и будучи координатором различных исследовательских групп, Л. Тевено обосновал и применил в качестве работающей методологии идею перехода от одного способа координации к другому, или, в более поздней его терминологии, от одного режима вовлечённости в другой: «…один и тот же индивид последовательно включается в рыночные трансакции, чётко отделяя себя отконтрагентов и объектов, участвующих в этих трансакциях; затем использует доверительные традиционные отношения, связывая себя обязательствами согласно традициям и локальным нормам; наконец, приступает квыработке прогнозов о будущем, применяяразличные технические средства. В результате мы наблюдаем постоянный переход из одного состояния в другое, обусловливающий качественную неопределённость, что мешаетпроведению чётких границ между различными мирами и чёткому детерминированию их системы» [5, с. 78].

Идея достижения компромисса между различными способами обоснования, различными режимами вовлечённости имеет вполне очевидный практический потенциал. Так, например, Л. Тевено рассматривает предприятие как механизм достижения компромисса между различными мирами. Эти идеи легли в основу созданного им нового научного направления - «экономики соглашений».

Сюжеты, связанные с переключением «режимов вовлечённости», подводят к ещё одной интересной аналогии между двумя сферами научной рациональности. И в естествознании, и в социально-гуманитарных науках переход от макро- к микроуровню анализа привёл к парадигмальным изменениям в методологии. Как известно, открытие микромира квантовой физикой привело к далеко идущим последствиям как онтологического, таки эпистемологического плана, не говоря уже о глобальном социальном контексте. Радикально изменились не только представления о природе, но и о самих возможностях и границах нашего познания. Учёные были вынуждены «демонтировать» прежнюю картину физической реальности и заново «собрать» её, поскольку пересмотру подверглись основные «несущие конструкции» классической модели: представления о пространстве, времени, материи, наконец, о том, что же такое «реальность» с точки зрения естествознания. Устоявшиеся понятия, экспериментальные и теоретические подходы оказались слишком«неуклюжими» инструментами привстрече с микромиром. Физики были поставлены перед необходимостью пересмотреть свои взгляды нареальность, наделив её чертами, очень далеко отстоящими от сферы непосредственного человеческого опыта.Повыражению П. Девиса, новая физика привела к «крушению здравого смысла». Действительно, этот вновь открытый мир поражал своей парадоксальностью даже самих создателей квантовой теории. Чего стоит один только принцип неустранимой роли наблюдателя, сокрушивший основу основ классической науки, согласно которой познающий человек должен смотреть на мир, по словам Б. Рассела, как смотрел бы Бог!

Неудивительно, что многие гуманитарии в лице квантовой механики приветствовали именноэту субъективность, «просочившуюся» в фундаментальную науку о природе, какой была и остаётся физика. Получалось, что если в социально-гуманитарном знании невозможно освободиться от ценностей, идеологии, то и в естествознании теперь тоже нельзя «избавиться» от субъекта, особенно если его внимание направлено на другой структурный уровень материи, несоизмеримый с масштабами его тела.

Но, как нам представляется, «проникновение субъекта» в «святая святых» естествознания - саму Физику, - безусловно, является важной, но отнюдь не единственной и, возможно, не самой значимой аналогией между естественными и социально-гуманитарными науками. На наш взгляд, переход от макро- к микроуровню анализа как в естествознании, так и в обществознании сопровождается переформатированием изучаемой реальностии приводит к открытию новых форматов «схватывания» этой реальности. Мы только что вспомнили, к каким принципиальным изменениям привело открытие микромира в физике. Рассмотрим, какие онтологические и методологические последствия имел переход к микроанализу социального мира.

Микроистория, микросоциология, микроэкономика - о чём свидетельствуют эти термины, уже прочно вошедшие в научный обиход? Дело в том, что в последние несколько десятилетий произошло переформатирование онтологии социального, онтологии культуры.

В 1970-е - 1980-е гг. резко нарастают процессы, в результате которых стало уже невозможно рассматривать знание как обезличенную реальность; начинает происходить персонификация социальности, опосредующей знание. В различных вариантах микросоциологии, микроистории, концепциях «социального мира» (А. Шюц), «конструирования социальной реальности» (П. Бергер, Т. Лукман), «социального действия», «коммуникативного действия» (Ю. Хабермас), «структурации» (Э. Гидденс), «драматургической социологии» (И. Гофман) и т.п. произошла «легализация» индивидных форм социальности (В. Е. Кемеров) в онтологии социального универсума.

«Реабилитация» индивидных форм бытия социального возвращает ценность индивидуального в онтологию культуры. В фокус исследования попадает множество жизненных миров и индивидуальных траекторий. При этом именно отдельное, индивидуальное становится принципом, организующим социальную действительность, раздвигая рамки классической субъект-объектной парадигмы и формируя фундамент новой, постклассической рациональности. Стратегии исследования бытия индивидуального эпистемологически соразмерны отдельным, сингулярным началам, таким как ситуация, случай, индивид или вещь.

Рассмотрим, как работает эта смена ракурса исследования на примере микроистории. Методологический вызов микроисториков заключается в том, чтобы лишить прежней естественности или банальности механизмы агрегации и ассоциации, показать, как в результате непрерывного труда происходит их постоянное переопределение, выявить посреднический механизм между индивидуальным мышлением и коллективной идентичностью. При этом масштаб как характеристика изучаемых объектов не является предметом главного интереса для микроисторика. Здесь главное, что уменьшение масштабаили «применение микроскопа» в истории не просто локализация наблюдения, а возможность открыть механизмы конструирования воспроизводимых социальных порядков. Выбор микромасштаба даёт возможность реконструировать жизненные стратегии, видимые только с очень близкого расстояния. Применение исследовательской «оптики» такого плана становится актом деконструкции априорных социальных стратификаций.

Уменьшение масштаба в микроистории выступает, на наш взгляд, одним из важнейших средств исследовательской стратегии, которое позволяет через реконструкцию опыта индивида и локальных групп выйти науровень объективации социального.

Аналогичные процессы наблюдаются в микросоциологии, в качественной социологии. «Репертуар возможностей» (В. Фукс-Хайнритц) различных жизненныхвариантов, попадая в фокус исследования, позволяетизбежать императивности дилеммы «типичное - индивидуальное». Репрезентируя разнообразие жизненных перспектив даже в рамках одной социальной системы, микросоциология даёт возможность увидеть и проанализироватьмногомерность архитектоники социального.

Таким образом, вопреки определённым стереотипам, в естественнонаучной и социально-гуманитарной сферах современной научной рациональности наблюдаются сходные тенденции. Это отказ от иллюзий индуктивизма и «наивного реализма», тяготение к конструктивистской парадигме в различных её версиях, включение субъекта познания в онтологию научной теории, пересмотр представлений об объективности научного знания.

Нам представляется принципиально важным, что переход от макро- к микроуровню анализа также демонстрирует сходные философско-эпистемологические тенденции в естественных и социально-гуманитарных науках. На наш взгляд, микроанализ как природного, так и социального мира приводит к переформатированию онтологии и применяетэффективные инструменты для исследования вновь открытых форматов «схватывания» реальности.

Список литературы

Вебер М.«Объективность» социально-научного и социально-политического знания // Вебер М. Избранное: протестантская этика и дух капитализма. Изд.2-е, доп. и испр. М.: РОССПЭН, 2006. С. 271-320.

Козлова Н. Н.Социально-историческая антропология. М.: Ключ-С, 1998. 156 с.

Попков В. В.Экономический конструктивизм: иной взгляд на корпоративное управление [Электронный ресурс].

URL: www.bogdinst.ru(дата обращения: 30.03.2016).

Поппер К.Логика социальных наук // Вопросы философии. 1992. № 10. С. 65-75.

Тевено Л.Множественность способов координации: равновесие и рациональность в сложном мире // Вопросы экономики. 1997. № 10. С. 69-84.

Размещено на Allbest.ru