Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Санкт-Петербургский государственный университет

Платон: истинность именования как путь к подлинности человеческого бытия

Тихонова Оксана Викторовна

к. филос. н., доцент

Сиверцев Евгений Юрьевич

Аннотация

В статье рассматривается учение Платона о языке в том виде, в каком оно сформулировано в диалоге «Кратил». Раскрывается суть платоновской позиции, в соответствии с которой слова - если язык употребляется правильным образом - передают суть вещей. Авторы предполагают, что платоновская методология трактовки слова может быть применена для анализа самосознания современного человека, живущего в эпоху кризиса традиционных этических ценностей.

Ключевые слова и фразы: слово; язык; мысль; бытие; истина; ложь; имя; сознание; эволюция.

Annotation

The article considers Plato's doctrine about language in the form, in which it is formulated in the dialogue “Cratylus”. The essence of Plato's position is revealed, and according to it words - if language is used in the right way - convey the essence of things. The authors suggest that Plato's methodology of words interpretation can be applied to the analysis of the selfconsciousness of the modern man living in the era of traditional ethical values crisis.

Key words and phrases: word; language; thought; existence; truth; lie; name; consciousness; evolution.

Всю свою жизнь Платон ищет пути проникновения в тайны бытия, тайны мысли и тайны человеческого существования. Однако бытие и мысль не могут быть выражены непосредственно, а существование не познаётся одним лишь обобщением житейского опыта. Поэтому Платон начинает издалека, исследуя вещи, на первый взгляд кажущиеся весьма далёкими от эмпирического предмета. Например, единственное имеющееся у нас средство общения - язык. Наиболее рельефно учение о языке сформулировано в диалоге «Кратил».

Собственно язык интересует философа лишь в той степени, в какой он позволяет наблюдать за невидимым процессом мышления: «Речь интересует Платона лишь постольку, поскольку она служит обнаружением мысли, поскольку анализ высказывания позволяет делать выводы о мышлении, недоступном для непосредственного наблюдения» [2, с. 153].

Обратим внимание на такую фразу: «Мне и самому нравится, чтобы имена по возможности были подобны вещам… Мы, верно, тогда говорили бы лучшим из всевозможных способов, когда либо все, либо как можно большее число имён были подобными, то есть подходящими, и хуже всего говорили бы, если бы дело обстояло наоборот» (435e) [4, с. 675].

Это высказывание обычно комментируют следующим образом: «Наш повседневный опыт как будто не говорит нам о том, что одни слова лучше удовлетворяют потребностям общения, чем другие» [2, с. 145]. Отмечая это, исследователь одновременно подчёркивает важность данного вопроса для Платона, неоднократно возвращавшегося к нему в своих письмах и диалогах. Эту проблему можно сформулировать как истина и ложь в высказывании. Но в диалоге «Кратил» Платон применяет эти категории к имени как «наименьшей части» высказывания. Чтобы объяснить свою мысль он рассматривает мотивированность слова отношением к истине.

«Ярый противник софистов прекрасно видел, что эти люди добиваются всего, к чему стремятся, путём словесных ухищрений, что язык служит для них послушным орудием, выполняя предательскую роль» [Там же, с. 146]: «Не считать ли нам, что и по отношению к речам существует какое-то подобное искусство, с помощью которого можно обольщать молодых людей и тех, кто стоит вдали от истинной сущности вещей, речами, действующими на слух, показывая словесные призраки всего существующего?» («Софист», 234c) [5, с. 298]. платон язык слово трактовка

В том же сочинении Платон предлагает и решение этой проблемы: «Все ложные представления, образованные при помощи речей, всячески опровергаются действительными делами » («Софист», 234d) [Там же].

Подобная точка зрения изложена и в диалоге «Кратил», но категория истинности и ложности применяется не к высказыванию в целом, а к слову. В данной работе основное внимание мы сосредоточим на тех инструментах, которые использует Платон для решения проблемы возможного искажения истины.

Собственно диалог начинается с того, что Гермоген обращается к Сократу с просьбой рассудить его спор с Кратилом. Речь идёт о характере отношения между вещью и её наименованием. При этом Гермоген относится к тем, кто считает, что связь между именем и именуемым предметом чисто условная: «Меня не убедили, будто правильность имени есть что-то другое, нежели договор и соглашение. <…> Какое имя кто чему-либо установит, такое и будет правильным. <…> Ни одно имя никому не врождено от природы, оно зависит от закона и обычая тех, кто привык что-либо так называть» (384d) [4, с. 614].

Кратил придерживается противоположных взглядов: «Существует правильность имён, присущая каждой вещи от природы. <…> Определённая правильность имён прирождена и эллинам, и варварам, всем одна и та же» (383b) [Там же, с. 613].

Для того чтобы рассудить спорщиков, Сократ предлагает использовать в качестве критерия оценки позиций участников диалога категории истинности и ложности имени. Обратим внимание на очень серьёзный лингвистическо-философский шаг - на «имя» (слово) переносятся категории («истинность», «ложность»), которые ранее применялись лишь к высказыванию.

Правильное имя - истинное имя

Дабы показать неэффективность и даже абсурдность безответственного отношения к издревле принятой системе наименований, отношения, искажающего существующее положение вещей, Сократ обращается к Гермогену с такими словами:

«Сократ. Как решил кто-то называть каждую вещь, такое, говоришь, и будет ей имя? И если кто-то один назовёт, и если целый город? <…> Как это? Если то из сущих вещей, что мы теперь называем человеком, я стану именовать лошадью, а то, что теперь лошадью, ? человеком, значит, для всех человеку будет имя “человек” и только для меня - “лошадь” и, наоборот, для меня “лошадь” будет “человек”, а для всех - “лошадь”? Так ты хотел сказать?

Гермоген. Мне так кажется.

Сократ. Тогда ты мне вот что скажи ? случается ли тебе о чем-нибудь говорить: это истинно сказано, а это ложно?

Гермоген. Мне ^? да.

Сократ. А посему одна речь может быть истинная, а другая ложная?

Гермоген. Разумеется.

Сократ. В таком случае тот, кто говорит о вещах в соответствии с тем, каковы они есть, говорит истину, тот же, кто говорит о них иначе, лжёт?

Гермоген. Да. <…>

Сократ. Можно, значит, говорить об имени истинном и ложном, раз так можно говорить о речи? Гермоген. А как же иначе?» (385b, d) [Там же, с. 614-615].

Мы привели такую длинную цитату, поскольку в ней излагается тот критерий оценки правильности имён, который будет применяться на протяжении всего диалога. Речь идёт об истинности и ложности имени, о том, насколько принятое или создаваемое наименование отражает истину или искажает её. В таком случае неизбежно возникает вопрос: а что есть истина?

Что есть истина?

Деятельность человека определяется, в конечном итоге, шкалой принятых им этических ценностей и его мировоззрением. Поэтому оценка своих или чужих поступков и убеждений как истинных или ложных неизбежно зависит от того, как человек понимает саму истину. Определив критерий истинности как основной для оценки позиций сторон, Сократ вынужден задаться этим вопросом.

Позиция Гермогена кажется Сократу следствием его понимания истины в духе учения Протагора, полагающего, что общей для всех истины нет, а истина у каждого своя и сколько людей, столько и истин: «Мера всех вещей - человек» (386a) [Там же, с. 616].

«Сущности вещей для каждого человека особые, <…> и, следовательно, какими мне представляются вещи, такими они и будут для меня, а какими тебе, такими они и будут для тебя» (386a) [Там же].

«Что б каждому ни показалось, то для каждого и будет истинным» (386d) [Там же].

Эта позиция сегодня является основой некоторых философских течений, по б?льшей части, постмодернистского толка. Её можно сформулировать ещё и так: «Сколько людей, столько и мнений».

Подобный релятивизм (а выразителем его был Протагор и другие софисты) Платону совершенно чужд. Отторжение релятивизма Платоном имеет много причин, важнейшая из них следующая: принятие условности в теории может приводить к мысли об отсутствии общеобязательных норм морали, к мысли об условностях в сфере житейской практики. Исходя из положения о полной относительности и условности всего существующего, всякий желающий мог бы вывести своё неограниченное право доказывать и делать что угодно, не считаясь абсолютно ни с чем. Против такой теории и такой практики Платон неустанно борется практически во всех своих произведениях.

Однако, - возвращаемся к тексту, ? Гермоген отрицает свою причастность к такому видению мира, попутно признаваясь, что прежде придерживался этих взглядов, но более их не разделяет. И тогда Сократ предлагает ему противоположную, восходящую к учению Евтидема точку зрения, заключающуюся в том, что у всех людей существует одинаковое представление об истине. Предлагает для того, чтобы тут же от неё аргументировано отказаться: «Ведь не было бы людей ни хороших, ни дурных, если бы сразу и одинаково для всех и всегда существовали добродетель и порочность» (386d) [Там же].

Следует пояснить, что мысль Платона не ограничивается только лишь этическим аспектом проблемы истинности, ? истина не подразумевает наличие только добра, а ложь только зла. Истина подразумевает правильное видение вещей, то есть способность верно видеть, что есть зло, а что добро, что прекрасно, а что безобразно, что белое, а что чёрное. В свою очередь, ложным будет искажённый взгляд на вещи, когда при оценке явления, человек будет называть добро злом, а зло добром, уродливое прекрасным, а прекрасное уродливым, чёрное белым, и наоборот.

При этом подразумевается, что человек, умеющий отличить добро от зла, никогда добровольно, сознательно зло не совершит. Отсюда и отрицание Сократом позиции Евтидема, полагающего, что все люди видят истину, то есть добро и зло, одинаково. Будь так, то видя, что есть зло, люди бы специально его не совершили. Ну а ежели зло совершается, то происходит это только от непонимания людьми того, что они творят зло. А значит, что те, кто совершает зло, уверены, что творят добро. Однако это не оправдывает их действия. Неосознанно совершаемое зло остаётся злом. И представления человека о том, что он творит добро, не делают зло добром и не становятся истинными.

Поэтому Сократ устанавливает понимание истины как того, что существует помимо мнения людей об этом: «Если не всё сразу одинаково для всех и всегда и если не особо для каждого существует каждая вещь, то ясно, что сами вещи имеют некую собственную устойчивую сущность безотносительно к нам и независимо от нас и не по прихоти нашего воображения их влечёт то туда, то сюда, но они возникают сами по себе, соответственно своей сущности» (386e) [Там же, с. 617].

То есть, истина, разделение на добро и зло существует вне нашего сознания. Добро и зло сами по себе постоянны. Однако взгляд людей на то, что является добром или злом различается в зависимости от обстоятельств, включая воспитание, образование и представления, бытующие в данном обществе и в данное время. И возможные заблуждения во взглядах людей только делают человека неспособным видеть истину вещей и различать добро и зло. Тогда человек совершает зло в искреннем заблуждении того, что творит он добро. Об осознанном совершении зла и искажении истины, приводящем к бессознательному совершению зла другими, Платон пока не говорит.

Кстати, сам Сократ в конце диалога, наконец, выскажет своё представление об истине не как о чём-то, чему свойственно и добро, и зло, а как об абсолютном добре: «Есть что-то прекрасное и доброе само по себе и <…> это относится к каждой сущей вещи» (439d) [Там же, с. 679].

Интересно отметить, что этот взгляд Сократа на истину совпадает с точкой зрения свойственной, в основном, восточной ветви христианства которое формулирует истину как абсолютное добро: «Бог есть любовь». В то время как многие другие религии, (иудаизм, некоторые ветви ислама) говорят об истине как о справедливости, где есть наказание за проступки и поощрение за достижения: «Око за око», «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Многие деятели науки, столкнувшиеся в своих исследованиях с необходимостью признать наличие некоего надчеловеческого «высшего разума» формулируют его как беспристрастный абсолют, не проявляющий ни добрые, ни жестокие свои намерения [3, с. 392].

«Имена - орудие обучения»

В начале диалога Сократ с Гермогеном обсуждают назначение имени. Сократ определяет имя как инструмент обучения, познания мира и распределение, классификации вещей: «Имя есть некое орудие обучения и распределения сущностей» (388c) [4, с. 619].

«Это способ исследования и постижения вещей» (436b) [Там же, с. 676].

«Они (имена) учат. <…> Кто знает имена, тот знает вещи» (435e) [Там же, с. 675].

Язык и речь отражают наши представления о предмете: «О них (богах) мы ни в коем случае не будем рассуждать, поскольку не считаем себя достойными это делать, но будем рассуждать о людях и выяснять, какое представление о богах те имели, когда устанавливали для них имена» (401a) [Там же, с. 634].

Язык и речь являются не только отражением невидимого процесса мышления, но и способом воздействия на мышление, орудием формирования мировоззрения. Через слова мы можем менять идеи, понятия, представления о чём-либо и, как следствие, менять отношение человека к данному предмету. Мастер имён и опасность ошибки в начале

В беседе с Гермогеном Сократ делает предположение о том, что первые имена устанавливала сила, более высокая, чем человеческая, то есть Бог: «Пожалуй, наиболее правильными мы сочтём имена, установленные для того, что существует вечно, для исконного. Ведь как раз здесь устанавливать имена следует особенно тщательно. И некоторые из их установлены, возможно, даже более высокой силой, нежели человеческая, божественной» (397c) [Там же, с. 630].

Однако, предполагая, что не все смогут довольствоваться такой точкой зрения, он призывает Гермогена не уповать на это и искать других доказательств истинности первых имён: «Ты ведь не хочешь, чтобы и мы так же отделались от нашего предмета, сказав, что первые имена установили боги и потому они правильны?» (425d) [Там же, с. 663].

И что если это не так, то первый учредитель имён мог, устанавливая имена в соответствии со своим видением истины, ошибиться и ввести в заблуждение тех, кто этими именами пользуется сегодня: «Первый учредитель имён устанавливал их в соответствии с тем, как он постигал вещи. <…> Значит, если он постигал их неверно, а установил имена в соответствии с тем, как он их постигал, то, что ожидает нас, доверившихся ему и за ним последовавших? Что, кроме заблуждения?» (436d) [Там же, с. 676].

Кратил на это возражает, полагая, что имена должен был устанавливать знающий человек. И в качестве доказательства того, что первый учредитель имел о них истинное представление, Кратил приводит довод о том, что видна идеальная стройность, согласованность системы имён: «Думаю, это не так, Сократ. Необходимо, чтобы имена устанавливал знающий учредитель. <…> Да вот тебе вернейшее свидетельство того, что законодатель не поколебал истины: ведь иначе у него не могло бы все быть так стройно» (436c) [Там же].

Этот довод Сократ парирует, указывая на то, что такая согласованность системы возможна в случае, если ошибка была допущена в самом начале: «Но знаешь, друг мой Кратил, это не оправдание. Ведь если учредитель обманулся в самом начале, то и остальное он поневоле делал уж так же, насильно согласовывая дальнейшее с первым. В этом нет ничего странного, так же ведь и в чертежах: иногда после первой небольшой и незаметной ошибки все остальное уже вынужденно следует за ней и с ней согласуется» (436d) [Там же].

Предупреждая возможные обвинения в первоначальной ошибке, Сократ предлагает другой способ постижения вещей, который помог бы определить, какие имена и, как следствие, представления о вещах являются истинными, а какие её искажают.

Способ познать истину, если имя ложное

Итак, Сократ предполагает возможность обвинения в том, что те имена, которыми пользуется человек сегодня, суть ложные, поскольку являются результатом некой древней ошибки. Такую ошибку, невольно или нарочно, могли совершить те, кто, устанавливая имена, предлагал новое, «истинное» представление о вещах. В этом случае Сократ указывает способ постижения вещей, не опираясь на имена, любое из которых может быть как истинным, так и ложным. Этот способ заключается в обращении к самим вещам, дабы определить их истинную природу: «Так что, если возмутятся имена и одни скажут, что именно они ? подобие истины, другие же ? что они, как мы сможем их рассудить, к чему мы прибегнем? Не к другим же именам, отличным от этих, ведь этого делать нельзя? <…> Какое изучение было бы лучше и достовернее? По изображению изучать саму вещь <…> или из самой истины изучать и её самое, и её отображение, подобающим ли образом оно сделано? <…> Не из имён нужно изучать и исследовать вещи, но гораздо скорее из них самих» (438d, 439a-b) [Там же, с. 678-679].

Основа правильного имени?

В той части диалога, где Сократ беседует с Гермогеном, он излагает основы понимания, что есть правильное имя: «Пока имя выражает вложенный в него смысл, оно остаётся правильным для того, чту оно выражает» (393e) [Там же, с. 626].

«А теми же ли слогами или другими будет обозначено одно и то же - не имеет значения. И если какая-то буква прибавится или отнимется, неважно и это, доколе остаётся нетронутой сущность вещи, выраженная в имени» (393d) [Там же, с. 625].

Обобщая точку зрения Платона на правильность имён, можно сказать следующее:

1) правильное имя должно указывать на наиболее характерные качества вещи;

2) позднейшие имена (производные) создаются из первых (непроизводных) и выражают качества вещей с помощью смыслов, закреплённых за первыми именами, несмотря на их звуковой состав;

3) первые имена выражают качества вещей с помощью «букв и слогов» (фоносемантика). Звуки должны быть подобраны так, чтобы имя вещи производило то же впечатление, что и сама вещь.

Крайности позиции «по природе»

Когда в беседу вступает Кратил, он в целом соглашается с основами, определёнными Сократом. Однако он недоволен тем, что Сократ говорит о максимальной передаче смысла в производных (позднейших) словах и максимальной передаче впечатления от вещей в непроизводных (первых) словах. Сам же Кратил настаивает не на максимальной, а на полной (или тождественной) передаче понятия в значении и в звуковой форме имени. Сократ увещевает его, что такая полная, всеобъемлющая передача всех свойств предметов в одном слове невозможна. Нам известны опыты юристов, которые вынуждены во всей возможной полноте определять юридические понятия, в результате чего определение какого-нибудь одного термина, состоящего из одного слова, может составлять текст из нескольких страниц. И даже эти крайности оставляют место для непонимания. Поэтому Сократ верно замечает, что ежели бы довелось полностью отразить все свойства предмета, его форму, звук, цвет, суть и прочее, то необходимо было бы пользоваться не словом, всегда неполным, но самим предметом, чтобы говорить о предмете. Такую абсурдную ситуацию описывает Дж. Свифт в своих «Путешествиях Гулливера» (ч. III, гл. 8) [6, с. 318], где жители одной страны решили общаться не с помощью слов, а с помощью предметов. Для этого им приходилось таскать с собой целые мешки вещей, необходимых для самого короткого разговора. Сократ предупреждает Кратила о последствиях такого подхода: «Да ведь смешные вещи <…> творились бы с именами и вещами, которым принадлежат эти имена, если бы они были во всем друг другу тождественны. Тогда всё бы словно раздвоилось, и никто не мог бы сказать, где он сам, а где его имя» (432d) [4, с. 671].

Обратная сторона медали утверждения о том, что имя должно передавать все качества вещи, состоит в том, что если оно передаёт не все качества, то оно как бы и вовсе не существует. Сократ с таким положением не согласен. Поскольку невозможно передать все свойства предмета, иначе пришлось быть предъявить сам предмет, то, соответственно, большинство имён (если не все) не будут передавать все качества вещи, а значит, они автоматически как бы не будут существовать. Такой парадоксальный тупик делает общение вообще невозможным. И Сократ увещевает Кратила: «Вовсе не нужно настаивать на том, что если чего-то недостаёт или что-то есть в избытке, то это уже не изображения. Или ты не чувствуешь, сколького недостаёт изображениям, чтобы стать тождественными тому, что они воплощают» (432c) [Там же].

Предупреждая такой абсурд, Сократ призывает Кратила отказаться от своего максимализма и признать, что имя не должно быть тождественно предмету, то есть передавать абсолютно все его качества, но по возможности бульшую часть оных: «Вовсе не нужно воссоздавать все черты, присущие предмету, чтобы получить образ» (432b) [Там же].

«Пока сохраняется этот основной вид, пусть отражены и не все подобающие черты, всё равно можно вести речь о данной вещи. Если отражены все подобающие черты - прекрасно, если же малая часть их - то плохо» (433a) [Там же, с. 672].

Этот вывод относится как к содержательной части имени, так и к его звуковой форме: «И не настаивай на том, что имя должно иметь лишь такие звуки, какие делали бы его полностью тождественным вещи, которой оно присвоено. Допусти, что и какая-то неподходящая буква может тут быть добавлена» (432d) [Там же, с. 671].

Но в начале беседы с Кратилом, как прежде с Гермогеном, Сократ ещё раз возвращается к вопросу, который можно назвать основным в «Кратиле». Он возвращается к категориям истины и ложности применительно к именам. С этой точки зрения рассматриваются все филологические и другие проблемы диалога: «Сократ. Итак, во-первых, смотри, может ли кто-то отнести изображение мужчины к мужчине, а изображение женщины ? к женщине и остальное таким же образом?

Кратил. Разумеется.

Сократ. А наоборот ? изображение мужчины отнести к женщине, а изображение женщины ? к мужчине?

Кратил. Может случиться и так.

Сократ. И оба этих распределения будут правильными? Или только одно из двух?

Кратил. Только одно.

Сократ. Я думаю, только то, которое отнесёт к каждой вещи то, что ей подобает и на нее похоже?

Кратил. Мне кажется, так.

Сократ. Тогда, чтобы нам, друзьям, не препираться из-за слов, прими то, что я говорю. Ведь в обоих случаях подражания, дружище, ? и с помощью живописных изображений, и с помощью наименования ? я назову правильным только такое вот распределение, а в случае с именами я назову его, кроме того, еще истинным; другое же, которое соотносит и сопоставляет с вещами то, что на них непохоже, я назову неправильным и вдобавок ложным, когда это касается имен» (430c, d) [Там же, с. 668-669].

Как в случае с Гермогеном, так и с Кратилом, Сократ предваряет их беседу повторением основного положения, которое можно назвать основным в диалоге и в точке зрения Платона на то, что есть правильное, истинное имя. Истинное имя - это, прежде всего, слово, которое верно показывает действительность, а не искажает её. Прежде всего, это относится к производным словам. В случае с Платоном справедливо будет применить слова Эразма Роттердамского, который сходные положения Плутарха перевёл обобщающе как «Нужно называть вещи своими именами». А орудием проверки, истинно ли существующее или предлагаемое имя, будет обращение к самой вещи, которую именуют.

Заключение

Как представляется, изложенные в данной работе мысли Платона о бытии, об истине и о языке будут небезынтересны для анализа сущности человека. Анализа сравнительного, то есть соотносящего разные точки зрения. В данном случае обратимся к дискуссии религии и секуляризма (своё радикальное воплощение секуляризм нашёл в теории эволюции). Первая представляет человека, как сотворённого по образу и подобию Бога. Что не только меняет его представление о продолжительности своей жизни, которая увеличивается от 70-80 лет на вечность, но, ещё и меняет его представление о себе как о чём-то «прекрасном и добром», если пользоваться определениями Платона, и формирует его поведение, пусть очень несовершенное, бесконечно заставляя ориентироваться на самые высокие идеалы.

Секулярная позиция - следуя логическим выводам из идей Дарвина - полагает, что человек есть животное, пусть и весьма развитое (отметим попутно, что современная биология раннее учение Дарвина давно отвергла, заменив его синтетической теорией эволюции или сальтационизмом) [7, с. 394-405]. Однако уже само понимание себя в качестве животнообразного существа создаёт опасную ситуацию, невольно вынуждая человека ориентироваться на звериные «ценности» бытия. В сравнении с миром животных человек постоянно получается вроде бы совершеннее, но с вечной поправкой на отсутствие необходимости быть лучше их и в поведении животных постоянно будет находить оправдание своему далёкому от совершенства нраву. Безотносительно к тому, во что верить, человек становится рабом своей идеи со всеми последствиями, потому как главенствующая идея непременно определит форму его поведения, существования, нравственные ориентиры и прочее.

Таким образом, выбирая имя для предмета, мы может повлиять на его идею, его образ и, как следствие, менять наше отношение к нему и формировать соответствующее поведение.

В этом контексте можно говорить о том, что доминирующие в массовом сознании идеи раннего Дарвина (порой дополненные неадекватно понятым учением Ницше о «Сверхчеловеке» и «бытовым» психоанализом) вольно или невольно оказались тем, что дало старт новому этапу деформации человеческого сознания посредством слова. Самые простые примеры спекуляций со словами, происходившими на наших глазах последнее столетие, сегодня вступают в опасную фазу. Больно слышать от гостей с Запада навязываемое им представление о том, что советские люди не участвовали во Второй Мировой войне, и уж тем более не выигрывали. И всё это лишь первые результаты глобальной подмены понятий посредством слов, которая сегодня продолжает набирать обороты. Мы были свидетелями того, как понятное слово «убийство» было заменено нейтральным (с деэтимологизированным) значением «аборт», и молодые женщины начали массово избавляться от своих детей, которых их научили воспринимать как досадное последствие невинных утех. Само слово «любовь» было извращено и навязано для обозначения совсем другого понятия, означающего больше тактильные удовольствия («to make love»). На грани полного разрушения стоит понятие семьи с попыткой «научить» человечество принять замену этого понятия и перенести его на сожительство двух людей одного пола. Само понятие о поле человека сегодня ставится под вопрос.

В качестве примера можно взять т.н. «гендерную теорию». Как известно, эта теория полагает, что половые отличия не связаны с физиологией, но основываются на социальных предрассудках, которые надо искоренить во имя равенства между мужчинами и женщинами [1, с. 8-15]. Очевидно, что теория вступает в противоречие с безусловным половым восприятием всеми нами отличий между мужчинами и женщинами, пропагандируя «гермафродитов будущего».

В сравнении с такими идеями, распространёнными в массовом сознании и формирующими соответствующее поведение отдельных людей, животные уже кажутся образцом самой высокой нравственности. Звери не убивают своих детёнышей, не бросают оставшихся без родителей. Конечно, везде имеются исключения: нам знакомы случаи, когда даже дети, попавшие в младенчестве в мир животных, принимались в стаи и воспитывались в среде диких зверей. В качестве исключения нам известны случаи полового влечения зверей к своему же полу, однако, число таких животных не превышает полутора процентов, а патология их имеет генное происхождение. Человеку же удалось «превзойти» животных во всём, отчего невольно начинает казаться, что, по крайней мере, от отдельных из нас действительно скоро произойдут обезьяны.

В этом контексте актуальны предлагаемые Платоном способы борьбы с программируемым посредством слова искажённым восприятием мира и дегуманизацией человека. Вопрос уже не стоит о высокодуховном поведении, предлагаемом различными религиозными конфессиями. Сегодня задача сводится к тому, чтобы хотя бы вернуть человеку облик «цивилизованного зверя», поднять его поведение до уровня высших животных. Очевидно, что люди, поддающиеся этому лингвистическому и пинтаграмматическому программированию, не имеют стойких убеждений, воспитанных народными традициями и связанными с ними религиозными убеждениями. Мы не отыщем среди мусульман людей, оставляющих своих детей в сиротских приютах или убивающих их до рождения. Мы также не отыщем среди них тех, кто вопреки законам природы, имеет «другое» представление и любви и семье. Потому что авторитет слова, исходящего, по их мнению, от самого Бога (т.е. Истинного Бытия, скажем мы, памятуя Платона) для них будет выше любого слова, смыслы и ассоциации которого распространяются в общественном сознании через средства массовой информации. Качество их картины мира не дрогнет под натиском количества других слов. Пока современные «создатели имён» не найдут какой-нибудь более хитрый способ. Однако то большинство, которое не обладает такой устойчивой картиной мира, ежедневно подвергается массовым атакам нейролингвистического программирования, основным орудием которого остаётся слово.

Список литературы

1. Введение в гендерные исследования: учебное пособие / под ред. И. А. Жеребкиной. Харьков: ХЦГИ; СПб.: Алетейя, 2001. Ч. 1. 708 с.

2. История лингвистических учений. Древний мир. Л.: АН СССР, 1980. 260 с.

3. Коллинз К. Дж. Наука и вера. Враги или друзья? Черкассы: Коллоквиум, 2005. 560 с.

4. Платон. Собрание сочинений: в 4-х т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. 860 с.

5. Платон. Собрание сочинений: в 4-х т. М.: Мысль, 1993. Т. 2. 528 с.

6. Свифт Дж. Путешествия Лемюэля Гулливера. М.: Азбука; Азбука-Аттикус, 2013. 416 с.

7. Циммер К. Триумф идеи. М.: Альпина нон фикшн, 2013. 568 с.

Размещено на Allbest.ru