Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации (филиал) в г. Тамбове

Доречевой интонационный синтаксис

д. филос. н., доцент

Счастливцев Александр Николаевич

Аннотация

Мир выражает смысл посредством феноменов, имеющих для исследователя определенное значение. Механизмы понимания формируются до логической формы понятия в виде доречевого интонационного синтаксиса. Природа и исследователь различаются как творящие объекты, поэтому выражающий смысл и привлекающий внимание знак имеет необходимо нетождественные референции. В статье рассматривается мера воспринимаемости образа в доречевых синтаксических формах. Кореферентные доречевые синтаксические структуры изучаются в контексте реперцепции. Анализируется оценка в структуре интонационного синтаксиса.

Ключевые слова и фразы: знак; кореференция; смысл; значение; синтаксис; сознание; представление; интерпретация; реперцепция; время; пространство.

Annotation

The world expresses sense by means of phenomena having certain meaning for the researcher. The mechanisms of understanding are formed before the logical form of the notion as preverbal intonation syntax. Nature and researcher differ as creating objects, so the sign expressing sense and drawing attention has necessarily non-identical references. The article considers the measure of image perceptibility in preverbal syntactic forms. Coreferential preverbal syntactic structures are studied in the context of reperception. Evaluation in the structure of intonation syntax is analyzed.

Key words and phrases: sign; coreference; sense; meaning; syntax; consciousness; representation; interpretation; reperception; time; space.

Исследование имеет смысл в том случае, если в результате формулирует закономерность развития объекта и определенную картину мира. Мир передает смысл посредством ряда феноменов, имеющих для воспринимающей личности определенное выразительное значение. Иначе говоря, объект своим собственным существованием выражает смысл. И прежде всего тем, что создает род понимающих существ. Творческим объектом является, очевидно, также и исследователь. В результате природа и исследователь различаются как творящие объекты, поэтому и слово, выражающее смысл и привлекающее внимание, должно иметь необходимо нетождественные референции. Иначе смысл не передается. В результате еще до формирования мысли в понятии образуется доречевой интонационный синтаксис, который определяет собой структуру отвлечений разных сообщающихся субъектов. Каждый из них является референтным для другого субъекта только в том случае, если сообщение является кореферентным. В противном случае субъекты не имеют значения как тождественные повторения мира. Этот интонационный синтаксис составляет допонятийную структуру мышления личности воспринимающего.

Предметом данного исследования является доречевой интонационный синтаксис. Методом исследования служит сравнительный анализ момента выражения и понимания смысла. Результатом исследования является выявление закономерности формирования и функционирования доречевого интонационного синтаксиса. В первом разделе рассматривается мера воспринимаемости объекта в доречевых интонационных синтаксических формах. Во втором разделе изучаются кореферентные доречевые синтаксические структуры.

В третьем разделе анализируется оценка в структуре интонационного синтаксиса.

Мера воспринимаемости объекта. Выражение смысла и понимание этих выраженных форм бытия зависит от их воспринимаемости. Мерой воспринимаемости объекта является личность воспринимающего. Ибо всякая творчески формируемая личность имеет свою собственную индивидуальную субъектную структуру. Личность способна так распределить внимание, что оно удерживает образ как объект соображения в различных восприятиях. Тем самым оно удерживает смысл средоточием значений, следовательно, такой же мерой является и личность интерпретатора как собственного слушателя, определяющая способность символического процесса исполнения к продуктивному конструированию. Точно так же конструктивен символический процесс формирования вселенной. Наблюдателю остается только внимательно читать выражаемый ею смысл. Наблюдатель в свою очередь несет сам свой собственный смысл, выражаемый в апперцепции. Апперцепция как зависимость восприятия от наличного опыта выступает в качестве чувства формы слушателя или читателя. Чувство формы включает в себя все частные характеристики восприятия. Поэтому апперцепция не может быть сведена к сумме реакций эмоционального мозга. Наоборот, структурированные в реперцепции представления сами определяют характер распределения внимания, который невозможно навязать личности как-то извне. Ибо личность выступает в своем собственном воспринимающем бытии как объект. логический понимание доречевой интонационный

Очевидно, что гуссерлевское требование беспредпосылочности феноменологического рассмотрения предмета восприятия приходит в противоречие с апперцепцией как зависимостью восприятия от знания и других данных опыта. Беспредпосылочность рассмотрения, если бы она была возможной, означает не что иное, как отсутствие осмысленного означаемого. В результате образуется феноменологический круг: познающий субъект не формируется, не будучи выражен феноменально, а феномен не появляется, не будучи структурирован познающим субъектом. Поэтому познающий субъект в момент продуктивного восприятия на деле не сводится к внимающему субъекту или к нулю, а возводится к трансцендентальному субъекту, то есть к открытому символически выраженному бытию как таковому. Ибо любой субъект функционирует, как отрытая структура, только в контексте личностного формирования, или его нет. В противном случае феномен невозможно было бы прочитать как определенный текст.

Все происходящее во вселенной с момента ее происхождения суть ряд феноменов, которые выражают определенный смысл. Природа не выражала бы никакого смысла, если бесконечно перебирала бы варианты сочетаний элементов. Однако в обозримые сроки она создает род понимающих существ. Поэтому и дисциплина обозначения внимания к происходящему, от которой зависит характер апперцепции, определяется воспитанными художественными чувствами, которые существуют как таковые только в момент восприятия осмысленной интерпретации. Следовательно, и поведение исполнителя символически выражается в момент его собственного исполнительского восприятия, именно потому, что оно уже было обозначено в момент его слушательского сопереживания. Тем самым его референтное поведение выходит за пределы его субъектного функционирования. Здесь размыкается феноменологический круг, ибо онтогенетически необратима личность, в соответствии с которой необратима в своем филогенезе культура.

В момент восприятия слушатель распознает знаки эмоционального действия и обращает внимание на них как на выразительные. Знаки обращения актуализируют индивидуальный характер воспринимающего. Со своей стороны, исполнитель в момент понимания опредмечивает их как знаки привлечения внимания. Каждый из них имеет свою собственную индивидуальную семантику. Поэтому денотат как таковой функционирует не иначе, как только в условиях коннотации. В противном случае денотат подменяется пустым знаком, подобно тому, как деградирующая личность подменяет речевыми шаблонами трудоемкий процесс речеобразования. Из-за такой подмены деградирующий субъект не в состоянии понять себя. Для него это отношение de se не существует как таковое. Но для того чтобы слово не оставалось пустой емкостью, оно должно иметь две и более необходимо нетождественные референции.

В результате формируется двусторонний доречевой интонационный синтаксис, который определяет собой структуру отвлечений разных дивидов в пределах одного живого индивида. Именно поэтому синтаксис социален. Это первичное дивидуальное разделение инференциальных потоков и выделение разных пунктов в одном и том же потоке является постоянной предпосылкой возникновения понимания. «Выводное (inferential) дивидуальное отношение каждого потока к предыстории этого потока может в таком случае не быть ясно отличимым от выводного взаимоотношения, которое обычно удерживается между личностью и его прошлым» [12, p. 15]. Принимая это положение, его авторы «оказываются перед той же самой проблемой, перед которой анималист оказывается, объясняя, как я*-мышление, референтное в каждом из двух умов Цербера, могло быть и исходным `я'-мышлением, и в то же время ко-референтным. Основной аргумент, который вы будете помнить, означает, что, я*-мышление, референтное в различимых потоках, не будет доступно для интеграции высокого уровня, для которой должно быть доступным ко-референтное `я'-мышление» [10, p. 280]. Здесь два субъекта не могут быть различены, поскольку остаются рядоположными.

Но принципиально новый шаг в формировании действительно выводного сознания делается субъектом высшего порядка «я понял» по отношению к частному субъекту «я сделал». Этот субъект высшего порядка, или трансцендентальный субъект, суть не что иное, как личность со своей собственной субъектной структурой. И он существует только в момент творчества. Природа этого субъекта высшего порядка временная в смысле моментальная. В отличие от пространственной определенности субъекта действия, для которого время имеет значение только как счетная длительность. Обозначения этих субъектов находятся уже в явном отношении кореференции. А именно субъекты получают свои частные значения только в момент осмысленного формирования личности. Вот что теперь для них важно. Интонационный синтаксис этих сообщающихся субъектов и составляет допонятийную структуру мышления личности воспринимающего. Еще до формирования речи и понятия мышление выражается в предслышании интонаций во времени и в предвидении пространственных структур.

Эти предвидения, или дивинации будущих состояний системы несоизмеримы с программными расчетами, которые устаревают в следующий же момент. Цицерон так разводит эти две референции одного и того же прогнозирования. «Ферекида…, который увидев, что в неиссякаемом дотоле колодце вдруг иссякла вода, предсказал, что произойдет землетрясение, я скорее назову физиком, чем провидцем. Душа человека может быть способной к естественной дивинации только в том случае, если она настолько свободна, что у нее уже совсем нет ничего (общего) с телом, что и происходит с прорицателями или спящими» [9, c. 233]. Очевидно, что интуиция, ради которой чувства развивают до степени мастерства, так же апперцептивна, как и воспитанное восприятие. Выбор формы прироста информации ради прогноза зависит не только от задач исследования, но и от характера мышления исследователя, то есть от стиля. А стиль и субличностная структура исследователя определяется им самим как осмысленным объектом.

Мы видим, что синтаксическая операция абстрагирования оказывается обусловленной воспитанным психическим моментом восприятия. Но и восприятие оказывается разборчивым в силу синтаксической структуры выражения мысли. Этот момент проявляется в обращении внимания слушателя, который имеет собственную неформальную синтактику. Соответственно синтактика становится исторической наукой, изучая момент выражения смысла. В опосредствованных видах деятельности - в анализе, в сочинении и в проектировании - субъектная операция, как кажется на первый взгляд, осуществляется путем простой абстракции от жизненных выразительных средств, или свойств неформальной синтактики. В непосредственном различении исполнителя и слушателя действительной целью, по отношению к которой абстрагирование оказывается лишь средством, является воспринимаемая интерпретация. Однако в действительности и в опосредствованных, например, исследовательских формах абстракция не является самостоятельным движением. Абстракция как движение представлений является результатом привлечения внимания в собственных конкретных формах восприятия - технологических, исследовательских, - которые опосредствованными представляются лишь относительно исходных социальных структур исполнитель-слушатель или актер-зритель.

Иначе говоря, допонятийные символические процессы привлечения внимания выступают психическим механизмом, приводящим в движение представления как синтаксические структуры. Поэтому музыка в своих предметных акустических отношениях считалась в древности и в средневековье и может считаться сейчас не только искусством, но и наукой. Более того, как слышит автор когнитивной теории музыки Д. Рафман, музыка сама несет в себе «невыразимое в словах знание» [14, p. 35]. Это неявное знание, которое выражается посредством примера или непосредственного научения в форме технологии. В этом смысле искусствознание в его эмпирической форме является таким непосредственным неявным знанием, в отличие от технологии, которая как явное знание и частная методика носит рецептурный характер. Музыка может быть и предметом знания, и предметом веры, и предметом нравственного сознания. Но ни к одному из них, ни к их сумме не может быть сведена собственно музыка как искусство муз, то есть собственно мастерство межличностных отношений, имеющее собственную меру воспринимаемости, следовательно, и допонятийного познания. Этой мерой воспринимаемости и познания является конструируемая в реперцепции личность, индивидуально определяющая структуру своего внимания, соответственно и знаковую структуру сознания.

Точно так же невозможно свести знание к информации, которая является лишь предпосылкой понимания. Важнейшим свойством сознания, а научного сознания в особенности, является, как известно, способность направлять внимание на предмет. Так интенция в качестве внутреннего фактора и аттенция как внешний фактор составляют структуру сознания. В частности интенциональность сознания вырабатывается с помощью дисциплинированного в исследовании внимания. Внимание поставляет представления, которые получают необходимо разные значения только в контексте знания, интегрируемого объектом. Представления что-то значат только в силу смысла, в который развивается объект. Этот смысл можно понять, то есть быть со-знательным, только если объект обозначается как кореферентный термин. «У философов под тем, что интенциональные ментальные состояния являются неэкстенсиональными, единодушно принято подразумевать, что в определении содержаний интенционального ментального состояния, кореферентные термины не могут замещаться всегда salva veritate (путем приписывания содержания без изменения значения истинности). Неэкстенсиональность ментальных состояний связана, очевидно, с тем, что они вовлекают (involve) мысль об объектах под специфическими видами представления» [11, p. 119]. Что же это за «специфические виды представления»?

Кореферентные доречевые синтаксические структуры. Объектом исследования выступает природа, которая развивается в смысл, так же, как и личность самого исследователя. Важнейшим свойством исследователя является интенция сознания к пониманию. Но исследователь сам представляет собой постоянно современное состояние природы. Это один и тот же момент. Спрашивается: что изучает исследователь? Очевидно, что данный парадокс кореференции имеет место только в случае экстенсионального соуказания. Дело не в том, чтобы обозначить объект просто разными интенсионалами. Например, разные референции «прямоугольник с одинаковыми сторонами» и «квадрат» экстенсиональны. То есть они указывают на один и тот же объем понятия. Подставляя на место выражения «прямоугольник с одинаковыми сторонами» его эквивалент «не-квадрат», получаем дизъюнкцию интенсионалов как синтаксическое сложение. Здесь важно понять, что только в логике эта подстановка образует противоречие, а в синтактике они одинаковы как интенсионалы. И, наоборот, в синтактике «прямоугольник с одинаковыми сторонами» и «квадрат» как разные содержания являются необходимым условием прироста информации. Все «знают», что мир состоит из квадратов и не-квадратов. Но эта информированность никого не подвигает на открытие закономерности развития. Иначе говоря, структура этого экстенсионала аддитивна.

Но если мы действительно хотим генерировать собственное знание с помощью прироста информации, мы должны использовать различные интенсионалы, то есть признаки различного порядка. Именно поэтому сформулированная в эмпирическом исследовании теория, тут же применяется в дальнейшем исследовании в качестве метода. То есть знание возводится в степень метода. Знание мыслит себя в качестве метода. Знание и метод как пересекающиеся множества находятся в отношении конъюнкции, то есть в качестве синтаксического умножения. В данном случае знание умножается само на себя. Это и есть субъект в степени того, что он с самим собой творит - личность. Тем самым структурируется принципиально новый субъект высшего порядка, или трансцендентальный субъект: «я знаю, как изучать и как сделать». Например, в Новое время знание о порядке используется уже в качестве поиска «эффективного метода упорядочения» [4, с. 114]. В отличие от рядовых эмпирических субъектов «я узнал, где» или «я узнал, сколько», которые получают свои значения только в контексте понимания закономерности развития объекта. Эти «узнал» означают всего лишь «я информирован», но не самое знание в собственном смысле индивидуального продукта.

Научный метод выступает далее в качестве символического процесса по отношению к читательскому вниманию. Это внимание необходимо апперцептивно, иначе оно не имеет значения. И наоборот, «методы, с помощью которых мы устанавливаем факты в нашей повседневной жизни, логически предшествуют специальным предпосылкам науки» [7, с. 231]. В интонационном искусстве это можно проследить подробнее на примере более дифференцированной субличностной структуры внимания. А именно метод исследования технологии как фактор самосознания науки еще до логического осмысления в качестве образа синтаксически предшествует «специальным предпосылкам науки».

Константные формы предметных представлений, получившие значения в контексте шедевра, поглощаются далее техникой композиции и/или исполнительским проектным интонационным синтаксисом в качестве средств эмоционального действия. Только переживаемые представления включаются в некоторую синтаксически определенную знаковую структуру. Техника, как замечает Х. Бек, суть нечто человеческое, и «в этом случае человек предстает перед нами “онтологическим местом” техники» [1, с. 180]. Эту знаковую структуру, сформированную в переживании представлений, то есть пережившую свое слушательское восхищение, исполнитель как технолог и считает теперь нормой.

Термин восхищение означает похищенность музами, строго говоря, вовлеченность воспринимающей личности в межличностные отношения, в контексте которых происходит социализация ее частичного субъекта действия. Если же в какой-либо момент экспонирования проект, внепонятийно обозначенный тембром, акцентом, динамикой, ритмом, жестом, полностью совпадает с имеющимся у слушателя значением, то он не актуализирует никакие важные константные формы представления. Такой проект не является для него интересным. Тем самым и сам знак вне контекста не соответствующих ему значений перестает функционировать как таковой. В результате такого совпадения значений исчезают жанры, стили, школы как целые знаковые системы. «Независимо от того, что в действительности является важным, определенная доля внимания, которая приписывает значение (instantiated) некоторому наблюдаемому свойству, может привести к убеждению, что наблюдаемое свойство именно это и означает» [13, p. 94]. Но знак ничего не значит только для того слушателя, для которого он не интересен. То есть для него знак не является определенной инстанцией для распознавания. Знак не интересен как пункт, посредствующий между (inter, esse) коммуникаторами. Соответственно субъект, оказываясь за пределами восхищения, перестает функционировать. В действительности знак сообразен некоторому шедевру, в контексте которого он получает значения, иначе он не участвовал бы в проекте, то есть если бы не был оригинальным образом понят. Вне этого контекста шедевра знак не привлекает внимания, не распознается, следовательно, не функционирует в контексте выраженного смысла.

Частичные проектные и константные представления, тем более, знания, сами по себе не передаются. Передать можно только некоторую информацию о состоянии системы. Проектные и константные представления сами по себе не имеют никакого значения вне их соотношения. Только в определенных выражением переживаемых соотношениях они имеют различающий смысл. Будучи лишь частичными предметами действия, проект и константное преставление не несут в себе никакой самостоятельной энергии движения, а становятся интересными, или важными только в интерпретации и в восприятии. Поэтому они не копируют друг друга и не привязаны однозначно сосредоточенным вниманием к синтаксическим структурам. Напротив, только реперцептивно структурируемые представления изменяют этот интонационный синтаксис.

В этой неоднозначности знаков привлечения и обращения внимания состоит смысл кореференции. В противном случае, в случае их равнозначности, разрушается и сам синтаксис. Напротив, подвижность значений несет в себе меру распознаваемости предмета для каждого слушателя. Эта мера распознаваемости предмета определяет и меру сознания, необходимую для достижения мастерства исполнителя и понимания исследователя. А именно слишком мало осознаваемые автоматические реакции обесцвечивают выражение, лишают его оригинальности. И наоборот, слишком много осознаваемых реакций лишают способности двигаться. Только в этом свободном структурном формировании шедевра фигуры индивидуальной синтактики получают рекогнитивные значения, значит, и средства воздействия на материал функционируют как эмоционально действующие знаки. Пример не распознающего распознавания демонстрирует Герцогиня: «Вы отрубили им головы?», для которой достаточным ответом является «Ох, пропали те головы». Она не слышит синтаксического прироста информации.

Средства эмоционального действия становятся методически и, следовательно, технологически осмысленными. Техник, или программист учитывает малейшие шаги движения мысли в новых разработках. Программирование - это чистое движение прогресса, не сдерживаемое, подобно другим отраслям производства, экономическим интересом отдельного производителя. Заинтересованность в новых разработках, важных для всех, равносильна универсальной незаинтересованности произведения, как ее понимает И. Кант. Технология как таковая представляет собой такую отрасль человеческой деятельности, в которой заинтересованы все, причем, только в том случае, когда сама технология не заинтересована в самой себе. Это значит, что разработки имеют всеобщее значение в том случае, когда они не имеют никакого значения для себя.

Они имеют смысл, который выражается в виде технологического феномена.

Но рассматривать явление техники отдельно от психологизма как теоретического подхода к изучению структуры феномена можно только некоторое время, поскольку быть феноменологически наивным субъектом внимания можно только в известных пределах. А именно в пределах непроизвольно, значит, допонятийно обозначаемого внимания. Для уяснения генезиса внимания необходимо помнить «величайший урок редукции», который «заключается в невозможности полной редукции» [6, с. 14]. Ибо, поскольку «мы пребываем в мире и различаемся во временном потоке» [Там же], всегда наступает такой момент в символическом процессе объяснения, когда приходится раскрывать скобки и выходить за пределы частной знаковой структуры внимания ради понимания. То есть момент, когда субъект анализа структурируется в новом контексте.

В момент структурирования представления слушательские константные формы так же обозначаются. Обозначенная синтактика исполнительского проекта представляет собой систему знаков привлечения. Обозначенная синтактика слушательских констант есть не что иное, как система знаков обращения внимания. Те и другие как необходимо неэквивалентные находятся в отношении кореференции. Конструируемое слуховое представление имеет свой собственный интонационный синтаксис, выражаемый в распределенном между привлекающим символическим звуковым процессом и слуховыми следами и ожиданиями слушательском внимании. Произведения и их части обозначаются не ради эквивалентного обмена представлениями, в котором их соизмеримость сводит неформальную индивидуальную синтактику к набору формальных структур. Напротив, именно неэквивалентный обмен представлениями используется ради различения человеческих онтогенетических перспектив, приводящих выражаемые смыслы в конкретные соотношения кореференции. Таким образом, онтогенетическая перспектива объекта представляет собой вектор индивидуально выраженного развития в смысл, соответственно сообщающий значения также и обращаемым вещам.

Функционирование знака, казалось бы, зависит от характера использования средств эмоционального действия исполнителем, то есть от прагматического отношения субъекта к предмету информационного обмена. Но так только в лингвистике говорения. В действительном символическом обмене использование средств интерпретации всегда рассчитано на некоторое определенное смысловое поле функционирующих грамматик, пусть даже частично функционирующих в данных группах или слоях. А это как раз означает, что архитектура группы уже определена ее формированием в конкретном со-бытии, вне которого не выделяется даже субъект действия, не говоря уже о субъектах анализа и оценки, следовательно, и прагматике нечего было бы изучать. Поэтому утрата использующего знаки субъекта представления, или, что то же самое, утрата знаком его референциальности, равносильны смерти личности. «Структурное измерение обретает автономию с исключением референциального измерения, строится на его смерти. <...> теперь все знаки обмениваются друг на друга, <…> именно постольку, поскольку не обмениваются больше ни на что реальное» [2, с. 39]. Функционирование знака, привлекающего внимание, очевидно, не сводится к его обращению, которое само возможно только в несоизмеримом с ним контексте конкретного формирования образа. Напротив, функционирование знака обусловлено выражаемым и понимаемым смыслом.

Оценка в структуре интонационного синтаксиса. Выражением символического процесса экспонирования в слушательской или зрительской синтактике, в синтактике медитации или в синтактике критического разбора, является оценка. Оценка не редуцируется к функциональным отношениям. Ибо формирование функциональных отношений в момент восприятия всегда непредсказуемо, поскольку они зависят от муз, то есть от межличностных отношений. В результате человеческие межличностные отношения сводятся к функциональным отношениям. Но в науке и искусстве эти функциональные отношения являются отношениями гармонии, то есть более высокоорганизованными отношениями, чем обыденные. Такое «сведение» человеческих отношений к гармоническим отношениям представляет собой уже не редуктивную, а продуктивную деятельность, приводящую субъекты в соответствие высшим универсальным отношениям. В этих отношениях они и оцениваются «Всякое знание начинается с опытного подхода, который включает в себя абстракцию, упрощение и исключение контекста или детали. Будучи последовательным рафинированием и специализацией прогресса знаний, различные науки регенерируют сложность и нюансы, но регенерируют способами, которые имеют тенденцию ко все большему расхождению. В результате разнесение и совокупная сложность мира могут быть поняты, но когерентность его - нет. В лучшем случае единство его рассматривается с точки зрения перспектив иных отдельных наук - как множественность редукции, но не как редукция множественности» [16, p. 59]. Обозначим «множественное» как субъектность. Всякая подобная субъектность подчинена целому - интерпретации или восприятию - как своему структурному закону. Ибо, как я могу сказать своему мышлению: «сейчас я буду не мыслить, а только видеть»? Но именно в самый момент нового восприятия мышление тотчас же принимается за новый анализ образов. Соответственно и денотат «восприятие вещи как она есть» правильно обозначить не термином редукция в значении «сведение к» видимости, а термином продукция в значении «возведение в» степень образа, выражающего смысл. А именно возведение к высшим степеням организации мира, как это и происходит в момент понимания.

Мышление становится продуктивным как раз в тот момент, когда оно, благодаря эвристической воле, выходит за пределы частного дискурса, устанавливая в момент переживания представлений гармонические отношения различных объектов. Мы видим, что воспроизведение на уровне допонятийной субъектной аффектации, какой является реперцепция, влечет продуктивное возведение к смыслу более высокого порядка, чем значение языковых высказываний. А именно реперцепция приводит к структурированию смысловых отношений личности. Оценка выражает эти отношения уже в символическом процессе молчания слушателя. Главное же обстоятельство здесь то, что отношения эти являются отношениями гармоническими, то есть достигаемыми через кореферентный конфликт значений.

Здесь, как и в случае с психологией, которая в полной мере учитывает специфику своего объекта только в случае методологической рефлексии над собой, феноменология в своем движении против «позитивистского ограничения идеи науки» [3, с. 22] сталкивается с объектом, преобразующим самый метод исследования. А именно, феноменологическая редукция как редукция к ощущению или к представлению имеет место как таковая, но отказывает по отношению к эйдосу, то есть по отношению к выражению смысла объекта. Более того, редукция к восприятию вовсе невозможна, поскольку восприятие, во-первых, апперцептивно, а, во-вторых, интуитивно или его нет. То есть восприятие само преобразует феноменологический метод. Поэтому метод сведения на деле оказывается способом возведения исследовательской мысли к продуктивным формам - к эвристикам, открытиям и вообще к непарадигмальному знанию. В этом и состоит феноменологически выраженный смысл, то есть выраженный весь. Именно поэтому невозможно понять смысл по отдельным значениям. Точно так же как «ни один язык нельзя получить по частям» [5, с. 5]. Или, как замечает Тейяр де Шарден, есть «только лишь феномен. Но зато уж весь феномен» [8, с. 137]. Но ни термин целое, ни термин весь не спасают исследование говорения от утраты смысла.

В результате редукция, призванная выявить смысл, с помощью смысловых значений в конкретной ситуации общения, вынуждена иметь дело с экстенсионалом, который невозможно охватить скобками, и определение вновь восходит к указанию. Эта вынужденная остенсия является одной из причин, по которой феноменологическая редукция не может быть полной. В частности всякая новая парадигма в науке достигается благодаря ее бульшей внимательности к тонкостям объекта, незамеченным предыдущей парадигмой. И достигается эта новая внимательность именно посредством неоднозначных оценок, продуктом которых она является. Но как раз это требование неоднозначности трансцендентального субъекта вызывает чаще всего наиболее сложные реперцепции представлений у многих ученых. «Когда мы обращаем теорию на наше собственное я, возникает нечто феноменальное, - возможно, врожденное неявно систематизирующее, - что соблазняет нас игнорировать данные в опыте различия, или, не понимая, что мы делаем, заменять его чуть менее туманным нечто, подобно картинам или символам, которые должны интерпретироваться, чтобы иметь значение» [15, р. 306]. И дело не ограничивается только поиском более сильных индуктивных средств научного сознания. Если бы одна голова Цербера или Гидры могла сообщить другой голове нечто различное, нежели одно и то же, они тотчас же сформировались бы как люди. Без этого неэквивалентного обмена референциями между собой головы остаются только аддитивными объектами.

Знаковое явление новой парадигмы или вообще непарадигмального знания, как собственно эпистемологический феномен, влечет попытку ассимиляции нового знания каждым отдельным исследователем в его теоретической системе с помощью оценок. Но ассимиляция нового знания с помощью оценок происходит в контексте принятия объекта в его продуктивной сущности. Ярким примером непарадигмального знания может служить теория эволюционной эпистемологии, позволяющей рассматривать духовные процессы в их преемственности по отношению к природе.

Знак внимания в момент понимания достигает такой же отчетливости, как и индивидуально обозначенное мышление проектировщика. Но понимается всегда только свой собственный индивидуальный смысл. Точное воспроизведение передаваемого смысла разрушило бы мир как его бессмысленное тождественное повторение. Именно этот индивидуальный смысл оказывается постоянно последним словом природы. В том числе последним словом и в форме оценки. Благодаря функционированию знаковой системы в контексте понимания, знак начинает реально функционировать. Символический процесс коммуникации овеществляет средства воздействия на материал в формах звучания и молчания. А значение получает свое идеальное существование в формах воображения, фантазии, восприятия, в контексте которых смысл только и становится выраженным для понимания. Эта зависимость образует закономерность формирования и функционирования доречевого интонационного синтаксиса.

Точно так же и исследователь, анализируя свое мышление, прислушивается сначала к внепонятийным формам формирования своей собственной мысли, пытаясь удержать первоначальные образы с помощью ассоциаций, метафор, различных мнемонических приемов, - словом, любыми непонятийными средствами старается схватить формы выраженного бытия, прежде чем сформулировать более или менее четкое определение. Таков, в сущности, путь мысли, образующий метод самопознания, следовательно, и познания, но не наоборот. Иными словами, разбирая психические механизмы научного мышления, исследователь необходимо приходит к анализу своего собственного выраженного художественного мышления, оперирующего предслышаниями и предвидениями в их обозначенном функционировании, то есть структурами интуиции.

Заключение

Таким образом, представления обозначаются не ради эквивалентного обмена, в котором их соизмеримость сводит неформальную индивидуальную синтактику к набору формальных структур. Именно неэквивалентный обмен представлениями необходим ради различения человеческих онтогенетических перспектив, приводящих выражаемые смыслы в конкретные соотношения кореференции. Формы представлений не копируют друг друга и не привязаны однозначно сосредоточенным вниманием к синтаксическим структурам. В этой неоднозначности знаков привлечения и обращения внимания состоит смысл кореференции. В противном случае, в случае их равнозначности, разрушается и сам синтаксис.

Подвижность значений несет возможность меры распознавания предмета для каждого слушателя. Эта мера распознаваемости предмета лежит в основе меры сознания, необходимой для достижения понимания. В частности сформулированное в исследовании знание возводится в степень метода, тем самым структурируется принципиально новый субъект высшего порядка. Функционирование знака, привлекающего внимание, не сводится поэтому к его обращению, которое само возможно только в несоизмеримом с ним контексте конкретного формирования образа. Напротив, функционирование знака обусловлено выражаемым и понимаемым смыслом. Точное воспроизведение передаваемого смысла разрушило бы мир как его бессмысленное тождественное повторение. Переживание представления на уровне допонятийной субъектной аффектации, каким является реперцепция, влечет продуктивное возведение к смыслу более высокого порядка, чем значение языковых высказываний. Ибо понимается всегда только свой собственный индивидуальный смысл.

Список литературы

1. Бек Х. Сущность техники // Философия техники в ФРГ: сборник статей / пер. с нем. и англ.; сост.: Ц. Г. Арзаканян, В. Г. Горохов. М.: Прогресс, 1989. 528 с.

2. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / пер. и вступ. ст. С. H. Зенкина. М.: Добросвет, 2000. 387 с.

3. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. СПб.: Владимир Даль, 2004. 399 с.

4. Кулик А. В. Идеи философов Нового времени о способах взаимодействия с хаосом // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2014. № 5 (43): в 3-х ч. Ч. 1. C. 113-116.

5. Мамардашвили М. К. Проблема сознания и философское призвание [Электронный ресурс]: доклад, сделанный в Институте философии АН СССР в декабре 1987 г. URL: http://www.psychology.ru/library/00005.shtml (дата обращения: 21.12.2014).

6. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия / пер. с фр.; под ред. И. С. Вдовиной, С. Л. Фокина. СПб.: Ювента; Наука, 1999. 606 с.

7. Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии / пер. с англ. под ред. В. А. Лекторского и В. И. Аршинова. М.: Прогресс, 1985. 342 с.

8. Тейяр де Шарден П. Феномен человека: сборник очерков и эссе / пер. с фр.; сост. и предисл. В. Ю. Кузнецов. М.: ACT, 2002. 553 с.

9. Цицерон. Избранные трактаты / отв. ред., сост. и авт. вступ. ст. Г. Г. Майоров; пер. с лат. М. И. Рижского. М.: Наука, 1985. 382 с.

10. Bayne T. The Unity of Consciousness. N. Y.: Oxford University Press, 2010. 341 p.

11. Bermъdez J. L. The Paradox of Self-Consciousness. Cambridge: MIT Press, 2000. 338 p.

12. Hirsch E. Divided Minds // The Philosophical Review. 1991. Vol. C. № 1. P. 3-30.

13. Langsam H. L. The Wonder of Consciousness: Understanding the Mind through Philosophical Reflection. L.: MIT Press; Cambridge, Massachusetts: Institute of Technology, 2011. 234 p.

14. Raffman D. Language, Music and Mind. Cambridge: MIT Press, 1993. 183 p.

15. Siewert Ch. P. The Significance of Consciousness. Princeton University Press, 1998. 374 p.

16. Weber M., Weekes A. Whitehead as a Neglected Figure of Twentieth-Century Philosophy // Process Approaches to Consciousness in Psychology, Neuroscience, and Philosophy of Mind. Albany, 2009. P. 57-73.

Размещено на Allbest.ru