Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 7.01+115.4

Философские науки

Санкт-Петербургский государственный университет yakovleva.liubov@gmail.com

Фактичность темпоральности (Андрей Тарковский и Андрей Платонов)

Аннотация

вещественность время платонов тарковский

Статья раскрывает проблему овеществления времени в текстах Андрея Платонова и в теории кинематографа Андрея Тарковского. Автор проводит сравнение позиций Платонова и Тарковского относительно представимости времени в пространстве. На основе сравнения проводится различие между временемфактом у Тарковского и вещественностью времени у Платонова. Выявлена амбивалентность темпоральности в прозе Платонова, которая дополняет и углубляет теорию Тарковского проблемой социальной ускоренности литературного текста.

Ключевые слова и фразы: фактичность времени; вещественность времени; следы времени; зримость; негативность темпоральности.

Annotation

The article reveals the problem of time materialization in texts by Andrei Platonov and in theory of cinematography by Andrei Tarkovsky. The author compares the positions by Platonov and Tarkovsky concerning time representation in space. On the basis of the comparison the differentiation between the time-fact of Tarkovsky and the time reality of Platonov is made. The paper brings to light temporality ambivalence in prose by Platonov that enlarges and deepens the theory by Tarkovsky with the problem of the social acceleration of the literary text.

Key words and phrases: time factuality; time reality; traces of time; visibility; temporality negativeness.

Элиминирование темпоральности как наблюдаемого факта проходит через всю историю метафизики и удерживается в отсутствующем топосе, который учреждается негативным утверждением Августина: «Что такое время? Если никто меня не спрашивает, знаю; если же хочу пояснить спрашивающему, не знаю» [1, c. 292].

Теория Тарковского и проза Платонова выстраивают иную линию движения нашей оптики и предоставляют особое пространство внутри самого языка, которое имеет доступ ко времени фактичному, зримому и обволакивающему всю поверхность вещей. Такие возможности зрения предполагают, что кинематографический и литературный языки обладают достаточными ресурсами фиксации постоянных «выходов» времени в пространство видимого. Данная «позитивность» взгляда имеет место, как у Тарковского, так и у Платонова, но для последнего она выходит за границы лишь видимой данности в область социальной фундированности языка как действия. Если Тарковский говорит о фактичности, то платоновская проза порождает вещественность темпоральности; именно этим переходом от времени-факта к времени-вещи мы попробуем очертить круг проблем, связанных с «позитивной» данностью времени.

Фактичность времени выступает в качестве одного из главных тезисов кинематографической теории Тарковского. Темпоральность для Тарковского зрима, поэтому кино имеет возможность к «прочтению» следов времени, оставленных на поверхности вещей. Цель киноязыка заключается в том, чтобы зафиксировать эту непосредственную данность времени, очистив ее от излишней символичности: «Чистота кинематографа, его незаменимая сила проявляются не в символической остроте образов (пусть самой смелой), а в том, что эти образы выражают конкретность и неповторимость реального факта» [4, c. 173-174]. Тарковский настаивает на самоустранении самостоятельности языка кино и подчеркивает главный метод своей теории - наблюдение. Наблюдать факты времени означает для Тарковского «ваяние из времени». Так, темпоральность приобретает плотность вещественности и оседает на вещах в виде слоя «саба» - японское обозначение следов времени в вещах. Михаил Ямпольский в своей статье «Кинематограф несоответствия. Кайрос и история у Сокурова» критикует позицию Тарковского и его однозначную веру в «простоту» взгляда. Согласно Ямпольскому, время не может получить соответствующее место в прозрачном, самоустранившемся языке, который бы предлагал полное совпадение мысли и мира. По этой причине Ямпольский отдает предпочтение позиции Александра Сокурова и сближает последнего с подходом Андрея Платонова к возможностям языка. Основная мысль Ямпольского в контексте соотношения Платонов-Тарковский-Сокуров заключается в том, что время Платонова и время Сокурова встроены в «поэтику несоответствия», где само время, как и «фактичность мира <…> заключается в сопротивлении действительности мысли… Материальность мира сохраняется именно в силу того, что она сопротивляется мысли как непостижимая, темная инертность» [12]. Платонов, таким образом, затрагивая проблему вещественности, материальности мира, в который он встраивает и свое понимание времени, создает образы негативной материальности, которая противостоит фиксации в мысли, она принципиально не соответствует ей, она «темна» и «инертна». Отношение Сокурова ко времени в его «сопротивлении» раскрывается Ямпольским в негативных терминах кайроса, цезуры, провала, остановки. Такому въдению времени в его «неподатливой» для мысли текстуре он противопоставляет позитивные возможности языка Тарковского, который мумифицирует время. Однозначное неприятие Ямпольского позиции Тарковского не учитывает многих факторов, и, прежде всего того, что позитивность факта оформляется Тарковским в «образах» кинематографа, в которых свернута бесконечность события. Поэтому кажущийся позитивизм Тарковского с его терминологией наблюдения, факта и самоустранения языка в фактах в стиле жеста литературы факта оборачивается той «простотой» образов, которую он постоянно сравнивает с японской поэзией хокку: «Хокку выращивает свои образы таким способом, что они не означают ничего, кроме самих себя, одновременно выражая так много, что невозможно уловить их конечный смысл» [10, c. 213]. Такой свернутой в факте бесконечности соответствуют и цели кинематографа, который не просто дает факт времени в его непосредственности, но «…расширяет, обогащает и концентрирует фактический опыт человека… делает длиннее, значительно длиннее» [Там же, c. 163]. Подобное расширение по значению приближается к приему остранения Виктора Шкловского как «увеличения ощущения вещи» [11, c. 10].

Несмотря на то, что в отношении к возможностям языка искусства позиции Платонова и Тарковского расходятся, в отношении к самому феномену зримости времени мы обнаруживаем ряд сходных черт у обоих авторов. Как и для Тарковского, время у Платонова нередко обретает образ воды и мыслится тем самым нераздельно с самой водой. Таковы образы текущей реки или неподвижного озера в «Чевенгуре» как различные проявления самой темпоральности. Время само превращается в особую вещь, а вещь становится мыслимой только в своей временной определенности. Вещественность времени высказывается в размышлениях героя «Чевенгура» Захара Павловича: «он увидел, что время - это <…> такой же ощутительный предмет, как любое вещество» [8, c. 78]. Платонов постоянно выписывает «ход» времени, осязаемого на уровне нашего телесного бытия, создавая тем самым его неустранимое присутствие в многообразии его форм: «…он долго не мог уснуть, считая течение времени» («Джан»); «день окончился - словно вышел из комнаты человек…», «время мира, как обычно, шло вдалеке вослед солнцу» [2, с. 306]. Данность времени в самих вещах описывается в форме особой памяти, которыми обладают вещи. Так, в «Джане» вещи «забывают» человека, а в «Возвращении», напротив, все еще «помнят» путника, вернувшегося в родной дом: «Он знал, что после долгой разлуки… неподвижные предметы тебя уже забыли и не узнают…» [7, c. 362]; «Он дышал устоявшимся родным запахом дома - этот запах был таким же, как и четыре года тому назад» [6, c. 631]. Память вещей существует, таким образом, как самостоятельное существование времени в пространстве. Такое опространствливание времени близко мифологическому восприятию темпоральности, описанному Эрнстом Кассирером в работе «Философия символических форм». В мифе хронос и топос взаимообуславливают друг друга: «Всякая ориентация во времени предполагает ориентацию в пространстве… Одно и то же конкретное представление, смена света и тьмы, дня и ночи служит основой для первичного представления о пространстве и первичного членения времени. И точно так же одна и та же схема ориентации, поначалу чисто интуитивно ощущаемое различение секторов небесной сферы и сторон света, определяет разделение как пространства, так и времени на отдельные участки» [3, c. 119].

Платонов, однако, выстраивает не только позитивную зримость времени, но и его продуктивную негативность. В данном случае, подход Платонова к вещественной темпоральности отличается от теории времени Тарковского и намечает иные перспективы работы со временем. Поэтому на данном этапе следует установить различие между фактичностью и вещественностью времени. Проза Платонова работает не только с оптической данностью (время-факт), но и с «негативной» позитивностью времени (время-вещь), которое обнаруживает уже упомянутый нами герой «Чевенгура» Захар Павлович во второй части своей фразы: «Он ощутил, что время - это движение горя, и такой же ощутительный предмет, как любое вещество, хотя бы и негодное в отделку» (курсив автора - Л. Я.) [8, c. 78]. Эта «негодность» времени внедряется в монотонность безликого «бытияв-мире», нарушая и остраняя его изнутри. Само время никогда не может быть только лишь зримым, как зримы обычные вещи. Антиутилитаризм платоновской позиции проявляется именно в придании значимости времени, которое внутренне различено на время человека и неподвластное время мира. Последнее заявляет о себе в формах постоянного исчезновения обжитых мест, забвения вещей и в пустых нечеловеческих пространствах.

На уровне стиля такая «негативная» позитивность вещественной темпоральности обнаруживает себя в авторефлексивной прозе, постоянно осуществляющей нарушение норм. Так, время овеществляется Платоновым во введении архаичных оборотов древнерусского употребления слова «время», которое в обычном языке чаще всего опускается: «Выждав время всеобщего сна…», «…на будущее время [на будущее]; в недавнее время [недавно], в дальнейшем времени [в дальнейшем]…» [2, c. 307]. Архаичность языка, выступающая в роли остранения времени, сосуществует с другим пластом языка - с прозрачной риторикой, лишенной какой-либо символичности простоты быта, которую мы обозначили как монотонность «бытия-в-мире». Однако построение риторического минимума в данном контексте существенно отличается от намерений литературы факта по самоустранению языка в реальности фактичности, поскольку утилитарная ясность «бытияв-мире» фиксируется тем же остраняющим языком: «ведь самые простые слова в безбрежном потоке речи, как правило, заглушены гулом бытия. Но теперь, когда гул сам себя заглушил, только они и передают то, что еще достойно быть сказанным <…> Элементарный факт, который в обычном мире не встречается без оправданий, сам по себе. Онтологический минимализм Платонова, по глубине рефлексии превосходящий любую степень риторики. Человек ест еду. Девушка спит сон. Кто-то разговаривает разговор» [9, c. 17].

Итак, время внедряется в равномерный поток существования, порождая своей негативной силой обратное течение тому равномерному течению обычного хода жизни, превращая существ, населяющих платоновскую прозу, в вечных странников. Таким же образом функционирует принцип «деавтоматизации» восприятия чтения в остраненном языке, который обнаруживает в собственной толще принцип темпорального сопротивления. Но, как для Шкловского остранение работает с целью преодоления отчуждения, так и время не только негативно фиксируется в собственном исчезновении, заставляя странствовать героев, никогда не достигая утопии. Именно в этом моменте язык Платонова выходит за границы внутреннего пространства во внешнее и получает новое значение эффектов темпоральности - в области выхода слова в социальное пространство. Данная специфика платоновской прозы подчеркивается А. Магуном в статье «Отрицательная революция Андрея Платонова»: тоска, вызванная негативностью времени, «есть коллективистский, объединяющий эффект… который призван прорабатывать тревогу, но в то же время выталкивать из нее читателя, выводить читателя из пространства произведения в жизнь свершений, из трогательного товарищества во впускающую пустоту одиночества» [4]. Тем самым Платонов в своей специфике негативной темпоральности сближается с общими установками Пролеткульта и ЛЕФа: «…литература - социальная вещь, ее, естественно, и должен строить социальный коллектив, лишь при водительстве, при “монтаже” одного лица - мастера, литератора» [5]. В прозе Платонова удерживается амбивалентная природа темпоральности как той, которая фиксируется в экзистенциальной тоске, неустранимой тяге вдаль, в недостижении цели и одновременно, в силе своей зримости и вещественности воздействует на читателя остраняющими оборотами фраз, функционирующими как перформатив действия и коллективного дела.

Таким образом, теория Тарковского и проза Андрея Платонова раскрывают возможность непосредственного видения времени, которое обретает свое место в пространстве, оставляет зримые следы в вещах. Проза Андрея Платонова позволяет осмыслить не только ощутимость самого времени, которую мы наблюдаем у Тарковского, но и переплетение видимого и невидимого, позитивность зримости и негативность движения темпоральности, которая выходит из внутреннего пространства текста и обретает силу воздействия на читающего субъекта.

Список литературы

1. Августин А. Исповедь. М.: Ренессанс, 1991. 486 с.

2. Дмитровская М. «Загадка времени»: А. Платонов и О. Шпенглер // Логический анализ языка: язык и время. Посвящается светлой памяти Н. И. Толстого / РАН, Ин-т языкознания; отв. ред. Н. Д. Арутюнова, Т. Е. Янко. М.: Индрик, 1997. С. 302-313.

3. Кассирер Э. Философия символических форм: в 3-х т. М. - СПб.: Университетская книга, 2002. Т. 2. Мифологическое мышление. 279 с.

4. Магун А. В. Отрицательная революция Андрея Платонова [Электронный ресурс]. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/ 2010/106/ma7-pr.html (дата обращения: 22.08.2015).

5. Платонов А. П. Взыскание погибших [Электронный ресурс]. URL: http://www.platonov.org.ru/llb-sb-elbook-548page/0/ (дата обращения: 22.08.2015).

6. Платонов А. П. Возвращение // Платонов А. П. Повести и рассказы. Л.: Лениздат, 1985. С. 625-649.

7. Платонов А. П. Джан // Платонов А. П. Повести и рассказы. 1928-1934 гг. М.: Советская Россия, 1988. С. 362-469.

8. Платонов А. П. Чевенгур. СПб.: Азбука; Азбука-Аттикус, 2012. 478 с.

9. Секацкий А. К. Кем считать живущих? [А. Сокуров «Одинокий голос человека» (1978-1987)] // Сокуров А. Части речи. СПб.: Сеанс, 2006. С. 14-23.

10. Тарковский А. А. Запечатленное время // Тарковский А. Архивы, документы, воспоминания. М.: Эксмо-пресс, 2002. С. 95-351.

11. Шкловский В. Б. Искусство как прием // Шкловский В. Б. О теории прозы. М.: Федерация, 1929. С. 7-24.

12. Ямпольский М. Б. Кинематограф несоответствия. Кайрос и история у Сокурова [Электронный ресурс].

URL: http://www.kinozapiski.ru/ru/article/sendvalues/182/ (дата обращения: 22.08.2015). Размещено на Allbest.ru