Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 101

Уральский федеральный университет elenabk2008@yandex.ru

Философские науки

ФИЛОСОФИЯ КАК ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ: УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОСТИ

Бакеева Елена Васильевна, д. филос. н., доцент

В статье исследуется онтологический контекст современного феномена осмысления философии как деятельности. Рассматривается ряд подходов, основывающихся на подобной трактовке философии. Особое внимание уделяется анализу концепции философии как “критики языка”, представленной в “Логикофилософском трактате” Л. Витгенштейна. Выявляются основные черты той онтологии, которая делает трактовку философии как деятельности не только возможной, но и необходимой. В качестве важнейших категорий данной онтологии выделяются понятия “Событие” и “граница”.

Ключевые слова и фразы: философия; деятельность; Событие; язык; граница; мышление; бытие.

онтологический философия событие граница

PHILOSOPHY AS ACTIVITY: TERMS OF POSSIBILITY

Bakeeva Elena Vasil'evna, Doctor in Philosophy, Associate Professor Ural Federal University elenabk2008@yandex.ru

In the article the ontological context of the modern phenomenon of understanding philosophy as activity is studied. A number of approaches based on the similar interpretation of philosophy are considered. Special attention is paid to the analysis of the conception of philosophy as “criticism of language” presented in L. Wittgenstein's “Tractatus Logico-Philosophicus”. The author identifies the main features of such ontology, which makes the interpretation of philosophy as activity not only possible but necessary. As the most important categories of this ontology the notions “Event” and “border” are singled out.

Key words and phrases: philosophy; activity; Event; language; border; thinking; existence.

На протяжении двадцатого столетия философия - как особая форма человеческой активности - претерпевала существенные трансформации. Одной из самых заметных тенденций, характеризующих эти трансформации, являются многообразные попытки трактовать философию не столько как одну из форм познания, имеющую свой предмет и призванную производить продукт в виде “философского знания”, сколько как особую форму деятельности, не предполагающую (или не обязательно предполагающую) продуцирование знания. Пожалуй, наиболее заметное событие, связанное с зарождением этой тенденции, - выход в свет “Логикофилософского трактата” Людвига Витгенштейна, сформулировавшего в этом произведении свой знаменитый тезис: “Философия не учение, а деятельность” [2, c. 24]. Однако провозглашение “критики языка” задачей философии - далеко не единственное основание ее “деятельностной” интерпретации, представленной в настоящее время множеством вариаций. В данной статье мы попытаемся не только представить некоторые современные (ХХ-XXI вв.) философские подходы, связанные с пониманием философии как деятельности, но и попробуем ответить на вопрос об условиях возможности такого понимания.

Как нетрудно заметить, речь идет о вопросе, заданном в “кантовском смысле”: “как возможно то, что уже есть?”. Иными словами, ответ на вопрос о возможности понимания философии как деятельности (в самых различных контекстах) предполагает выявление и формулирование определенных онтологических условий и предпосылок такого понимания. В свою очередь, подобная постановка вопроса сама базируется на вполне определенной предпосылке, согласно которой все существующие вариации “деятельностной” трактовки философии действительно объединены общим смысловым контекстом, а не характеризуются случайным (сугубо словесным) сходством.

Итак, переходя к краткому (и, разумеется, выборочному) перечислению основных трактовок философии как особого рода деятельности, вернемся в первую очередь к витгенштейновской концепции философии как “критики языка”. Если попытаться набросать довольно схематичную, огрубленную и упрощенную онтологическую конструкцию, в рамках которой становится возможной подобная трактовка философии, то получится примерно следующее. Мир выступает как совокупность событий, связанных друг с другом тем или иным образом. И возможность подобной связи, и ее характер в рамках того или иного события определяются логическими закономерностями. Итак, логика выступает “законодателем” в отношении того, как устроен мир и, соответственно, какой может быть картина, этот мир описывающая. Это “как”, однако, не является достаточным, коль скоро оно еще не гарантирует действительности происходящего: “Очевидно, что нечто общее с действительным миром - форму - должен иметь и воображаемый мир, еще весьма отличающийся от действительного” [Там же, c. 7]. Это означает, что логическая форма, определяющая собой “как” происходящего, является необходимым, но не достаточным условием знания о мире. Если бы все ограничивалось только этим “как”, то “…было бы невозможно набросать какую-либо картину мира (истинную или ложную)” [Там же]. Действительность происходящего, таким образом, должна быть утверждена отдельным актом, именно в силу своей отдельности выходящим за пределы логики. Таким актом в “Трактате” Витгенштейна оказывается утверждение существования субстанции мира: “Субстанция - то, что сохраняет свое существование независимо от того, что происходит” [Там же]. Таким образом, по одну сторону границы мыслимого и выразимого оказывается мир как совокупность событий, по другую же - мир как субстанция, которая сама по себе не подлежит ни осмыслению (познанию), ни выражению в языке. Здесь как раз и возникает вопрос: “Как возможно такое положение дел?”. Ответом на этот вопрос выступает в “Трактате” утверждение в качестве вышеупомянутой границы самогу субъекта, который тем самым оказывается одновременно и познающим, и действующим. Точнее говоря, понимаемый таким образом субъект есть, прежде всего, тот, кто действует, причем действует свободно, что означает - вне зависимости от задаваемой логической формой той или иной “организации мира”. Смысл этого действия - в установлении связи субстанции мира и определенной его (мира) картины. Утверждая нечто о мире, формулируя предложение как элемент той или иной картины мира, субъект тем самым осуществляет эту связь, которая сама, в свою очередь, в своей данности или фактичности, не определяется логической формой. Связь действительного и (только) возможного, таким образом, устанавливается ровно постольку, поскольку субъект признает и принимает некую данность (фактичность) в качестве мира или, что в данном контексте то же самое, - своего мира: ““Я” привносится в философию тем, что “мир есть мой мир”. Философское “Я” - это не человек, не человеческое тело или человеческая душа, с которой имеет дело психология, но метафизический субъект, граница - а не часть - мира” [Там же, c. 57]. Таким образом, “философское “Я”“ есть своего рода мост, один конец которого примыкает к “логическому” как форме всего, что “может быть сказано”, другой же - к невысказываемому “есть” мира, которое может только “именоваться” или “показываться”. Именно поэтому философия здесь и не может быть чем-то иным, кроме как деятельностью, единственной задачей которой является, в конечном счете, постоянная актуализация самуй границы высказываемого и невысказываемого. Иначе говоря - постоянная самоактуализация метафизического субъекта, или “философского “Я”“, именно потому, что последнее совпадает с границей языка и, соответственно, мира: “Границы моего языка означают границы моего мира” [Там же, c. 56]. Это “прочерчивание” границы, с одной стороны, пресекает любые попытки выйти за пределы логической формы, а с другой - пресекает движение в дурную бесконечность обоснования действия, на что указывает, в частности, Мориц Шлик: “…если, скажем, я говорю о смысле моих слов, применяя разъясняющие предложения и определения, т.е. с помощью других слов, следовало бы спросить в свою очередь о смысле этих разъясняющих слов и т.д. Это не может продолжаться до бесконечности и всегда приходит в конечном счете к указаниям на то, что имеется в виду и, таким образом, к реальным актам; однако сами эти действия не могут быть разъяснены, да они и не нуждаются в разъяснении. Окончательное наделение смыслом, таким образом, всегда происходит с помощью деяний. Именно деяния, или действия, составляют философскую деятельность” [1, c. 31].

Итак, философия как “деятельность по наделению смыслом” (М. Шлик) или “критика языка” возможна (и необходима) ровно постольку, поскольку все существующее разделяется на невыразимую “субстанцию”, с одной стороны, и логическую форму выражения, - с другой. Границей же, разделяющей и соединяющей то и другое, выступает “метафизический субъект”, который не просто осуществляет “философскую деятельность”, но в каком-то смысле и есть эта деятельность. Эта “кентавричность” или пограничность “метафизического субъекта” в концепции Витгенштейна не позволяет ограничить “деятельностную” трактовку философии только сциентистски ориентированными подходами, в рамках которых философия рассматривается как своего рода страж, не позволяющий познавательным устремлениям выходить за рамки логически возможного. Эта пограничность всегда предполагает и иную - весьма далекую от сциентизма - трактовку философии как деятельности.

Одной из наиболее глубоких попыток подобного осмысления философии является творчество М. Хайдеггера. Вопреки тому, что нередко говорится о различии взглядов на философию и ее задачи “раннего” и “позднего” Хайдеггера, представляется вполне оправданным утверждать единство установки, определившей все творчество мыслителя и выраженной в лекционном курсе, прочитанном в 1929-1930 гг., афористичным образом: “Философия есть философствование” [6, с. 456]. Речь здесь - не столько о том, что в философии процесс важнее результата; гораздо важнее - то обстоятельство, что сам этот процесс (философия-в-деле) впервые делает возможным любое человеческое действие, осуществляемое осознанно, иными словами, предполагающее некое планирование и ожидаемый результат.

Но можно ли в таком случае само философствование трактовать как деятельность? Иначе говоря, можно ли здесь говорить о сознательной активности, преднамеренности и контролируемости того, что и как делается? Ответ можно найти в словах Хайдеггера, сказанных спустя более чем два десятилетия после появления цитированного выше текста. В докладе “Наука и осмысление” Хайдеггер указывает на иной, отличный от расхожего, смысл “делания”: ““Делающее” в таком смысле есть действующее как присутствующее в своем пребывании. Слово “действовать”, понятое в этом значении про- и из-ведения, именует тем самым определенный способ выхода существующего на уровень своего пребывания. Действие есть про- и из-ведение независимо от того, выводит ли вещь к присутствию сама себя или же про-изведение совершает человек” [Там же, с. 333]. Эта независимость действия как “про-изведения”, однако, не означает у Хайдеггера безразличия к тому, какое место здесь занимает человек. Подобно тому, как в концепции т.н. “раннего” Витгенштейна человек (“метафизический субъект”) разделяет и соединяет собой “то, что может быть сказано” и “то, о чем невозможно говорить”, человек как осмысляющее существо, согласно М. Хайдеггеру, есть живая граница, также имеющая языковую “природу”. В лекции “Закон тождества” человек предстает как тот, кто “мыслит Событие как Со-бытие” посредством своего рода “прислушивания” к языку, и это “прислушивание” парадоксальным образом может быть определено как “активная пассивность”, требующая выхода за рамки любой обусловленности (как “законами языка”, так и “законами мира”, что, впрочем, применительно к хайдеггеровской трактовке “метафизики” есть одно и то же): “Со-бытие есть внутренне мерцающая область, в которой соприкасаются человек и бытие в своей сущности и достигают своей сущностной природы, избавляя себя от обусловленности, вкладываемой в них метафизикой. Мыслить Событие как Со-бытие, значит доводить до строения мерцающее в себе царство. Материал для самосозидания этого парящего строения мышление берет из языка. Ибо речь есть наиболее нежное и восприимчивое всепроникающее вибрирование в парящем здании сбывающегося. Поскольку наша сущность обособилась (vereignet) в языке, мы обитаем в Событии” [7, с. 77].

Философия как “осмысление” и есть это непрестанное обращение человека к своей “сущностной природе”, которая, с одной стороны, может быть только “почувствована”, с другой же - должна обрести языковое “строение”, точнее, не обрести, но постоянно обретать его по мере своего “сбывания”. Эта трактовка философии, на первый взгляд, противоположная позиции Витгенштейна, сформулированной в “Логико-философском трактате”, в то же время удивительным образом сближается с последней. “Местом” этого сближения как раз и оказывается язык как пограничная область между тем, что ощущается как “исток” (Хайдеггер) или “фон” (Витгенштейн) того, что “может быть сказано”, и тем, что определяется формой этого сказанного.

Этот, по выражению ученика Хайдеггера Х.-Г. Гадамера, “пограничный опыт самопонимания” [3, с. 13], определенным образом преломляется и в разрабатываемой самим Гадамером концепции философской герменевтики. Последняя тоже предстает в творчестве Гадамера как непрерывно совершаемое дело передачи и осмысления “опыта мира”: “…нам непрерывно передается, traditur, сам же познаваемый в коммуникативном опыте мир, он передается нам как постоянно открытая бесконечности задача. Никогда он, этот мир, не бывает первозданным миром первого дня. Повсюду, где мир испытуется нами, где происходит преодоление чуждости, где совершается усвоение, усмотрение, постижение, где устраняется незнание и незнакомство, повсюду совершается герменевтический процесс собирания мира в слово и общее сознание. И даже монологический язык современной науки обретает общественную реальность лишь таким путем” [Там же, с. 14-15].

Если в рамках философской герменевтики акцент делается именно на “общем сознании”, которое не существует как данность, но должно постоянно воспроизводиться в герменевтическом “собирании мира в слово”, то в творчестве отечественного мыслителя М. К. Мамардашвили философия выступает, прежде всего, как способ актуализации сознания в измерении личности. Категория личности в рамках концепции сознания Мамардашвили может быть поставлена в один ряд с понятием “метафизического субъекта” у Витгенштейна и с “человеком осмысляющим” в творчестве Хайдеггера. Личность здесь также выступает “живой границей” между недоступной артикуляции познающего разума полнотой бытия и тем конкретным, упорядоченным в той или иной системе знаний миром, который диктует нам способы и приемы рассудочно понимаемой

деятельности. Именно в этом контексте Мамардашвили говорит о так называемом “пустом шаге”, который представляет собой философский акт, о бессодержательном действии, которое и осмысляется как личностный поступок: “…мы совершаем акты философствования в реальном смысле слова, а не только тогда, когда художник, например, пишет картину, поэт сочиняет стихи или Цезарь переходит Рубикон. Мы совершаем их, когда совершаем поступок, выделенный из всех остальных” [5, с. 61].

Эта выделенность, однако, не означает разрыва со сферой целерациональной деятельности, но, напротив, призвана обеспечить целостный смысл (или - просто смысл, коль скоро последний не может быть чем-то частичным) любого действия в рамках этой сферы. Иными словами, философия формулирует, высказывает основания или условия целостности бытия, причем высказывание здесь оказывается одновременно и выявлением, и творением, созданием. Философские или, по Мамардашвили, метафизические высказывания “…сохраняются в философии потому и в той мере, в какой философ видит в них условие человеческого бытия. Не в смысле реального существования над опытом и сверх опыта, а в смысле изобретенности в истории человечества способов организации человеком своего человеческого бытия” [Там же, с. 161-162]. Философ, таким образом, движется между знаемым и незнаемым (тем, что невозможно знать), разграничивая область знания и осуществляемых на его основе рассудочно определяемых действий и - не подлежащие познанию основания бытия. Именно поэтому, с одной стороны, философия “…есть гигиеническое, профессиональное занятие незнанием” [Там же, с. 73], а с другой - “философия есть язык, с помощью которого мы занимаемся прояснением обстоятельств человеческой жизни как таковой - на пределе” [Там же, с. 98]. Добавим: язык, который постоянно пересоздается в ходе этого прояснения.

Наконец, одно из наиболее влиятельных (наряду с аналитической философией) течений в философии конца ХХ столетия - постструктурализм - также можно рассматривать не столько как совокупность учений, объединенных общими концептуальными основаниями, сколько как совокупность способов практики особого рода. Так, в поздней работе Ж. Делеза, написанной совместно с Ф. Гваттари, эта практика предстает как “творчество концептов”: “…философия - дисциплина, состоящая в творчестве концептов” [4, с. 9]. Речь идет, по сути дела, о “творении” миров-событий, характеризующихся целостностью и уникальностью: “Творчество всегда единично, и концепт как собственно философское творение всегда есть нечто единичное. Первейший принцип философии состоит в том, что Универсалии ничего не объясняют, они сами подлежат объяснению” [Там же, с. 11]. Последнее замечание, однако, указывает на то, что “творчество концептов” не есть “творение из ничего”, но, скорее, событие, в рамках которого осуществляется своего рода “перегруппировка” элементов смысловой структуры мира. Всякий раз эта “перегруппировка” должна пройти в своем движении через моменты хаоса: “…у разных авторов, от Платона до Бергсона, встречается мысль, что суть концепта в членении, разбивке и сечении. Он представляет собой целое, так как тотализирует свои составляющие, однако это фрагментарное целое. Только при этом условии он может выделиться из хаоса психической жизни, который непрерывно его подстерегает, не отставая и грозя вновь его поглотить” [Там же, с. 21-22]. Это осуществление “членения, разбивки и сечения”, как представляется, можно трактовать в смысле деятельности, (вос)создающей мир (некий порядок) вместе с тем (строго соответствующим этому миру) языком, который его толкует и описывает. Это язык так называемых “полагательных высказываний”, характеризующий философию и отличающий ее от дискурсивности науки: “…полагательные высказывания строго имманентны концепту, у которого нет другого объекта, кроме неделимости составляющих, через которые он сам вновь и вновь проходит…” [Там же, с. 30]. Таким образом, можно говорить о том, что философия как творчество концептов есть деятельность, трансформирующая “ничто” хаоса в “нечто” целостного События. Эта деятельность - опять же в силу целостности События - включает в себя и создание, формирование условия собственной возможности. Этим условием выступает в концепции Ж. Делеза и Ф. Гваттари “план имманенции”, который определяется как “…не мыслимый или потенциально мыслимый концепт, но образ мысли, тот образ, посредством которого она сама себе представляет, что значит мыслить, обращаться с мыслью, ориентироваться в мысли… Это не метод, потому что любой метод касается возможных концептов и сам уже предполагает такой образ” [Там же, с. 45]. Речь идет, как представляется, именно о том “образе мысли”, который неотделим от собственного осуществления: двунаправленная деятельность мышления создает концепт как целостное Событие мира и, одновременно, саму “среду” (“горизонт событий” [Там же, с. 44]), в которой этот концепт возникает.

Разумеется, этот краткий обзор различных вариаций “деятельностной” трактовки философии, оформившихся в ХХ - начале XXI в., ни в коей мере нельзя назвать исчерпывающим. Речь идет, скорее, о попытке обращения к наиболее “выразительным” из таких вариаций, с тем, чтобы как можно более ясно обрисовать тот, заранее предполагавшийся, онтологический контекст, по отношению к которому эта трактовка оказывается не только возможной, но наиболее адекватной. Нам осталось только сделать набросок (разумеется, весьма схематичный, без какой-либо “прорисовки деталей”) этого контекста.

1. В целом этот контекст, делающий осмысление философии как деятельности и возможным, и необходимым, можно обозначить как онтологию События.

2. Смысл События, выражаясь языком М. Хайдеггера, - “мерцание” мышления и бытия или постоянное превращение (перевод) “невыразимого” в “выразимое” (именно в “выразимое”, а не в “выраженное”, коль скоро речь идет об осуществлении в процессуальном смысле). Эта характеристика представляется применимой и к тому случаю, когда философия трактуется как деятельность, ограничивающая область “выразимого”.

3. Мыслящий Событие выступает здесь границей, разделяющей и соединяющей “невыразимое” и “выразимое”.

4. Философия как осуществление мышления есть постоянная актуализация, “прочерчивание-заново” этой границы.

5. Философский текст как “осуществленная мысль” призван в этом контексте не описывать некое “положение дел в мире”, но содержать в себе некий “зародыш” нового (дальнейшего) осуществления мысли. Иными словами, “продукт” философской деятельности оценивается здесь в зависимости от того, насколько он способен, с одной стороны, к высвобождению “невыразимого” из данности тех или иных “выражений”, а с другой стороны - к концептуализации “невыразимого”. Это означает, в свою очередь, что важнейшим условием возможности философии как деятельности выступает сама эта деятельность.

Список литературы

Аналитическая философия. Избранные тексты: сборник / ред.-сост. А. Ф. Грязнов. М.: Изд-во МГУ, 1993. 181 с.

Витгенштейн Л. Философские работы: в 2-х ч. / пер. с нем.; сост., вступ. статья, примеч. М. С. Козловой; пер. М. С. Козловой и Ю. А. Асеева. М.: Гнозис, 1994. Ч. I. 612 с.

Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. 367 с.

Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М.: Академический Проект, 2009. 261 с.

Мамардашвили М. К. Мой опыт нетипичен. СПб.: Азбука, 2000. 400 с.

Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. СПб.: Наука, 2007. 621 с.

Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М.: Высшая школа, 1991. 192 с.

Размещено на Allbest.ru