Французский философ Рене Жирар сегодня является создателем принципиально новой теории религии [10]. Его миметическая теория принимается на международном уровне в самых разных сферах. Например, недавно канадский философ Чарльз Тейлор в своей книге "Секулярный век", обстоятельно использует в этом отношении идеи Жирара, плодотворно применяя их, в частности, при исследовании феномена терроризма [9].

Одним из центральных понятий миметической теории Жирара оказывается "насилие", от которого происходит "сакральное". Само это насилие мы можем обнаружить повсюду, ни одно социальное явление немыслимо без него. Как в мифах, так и в трагедии, мы встречаем образы насилия, и чтобы понять различные его проявления, Жирар начинает с исследования жертвоприношения, открывающего насилию, неизбежно возникающему между людьми, обходной путь, не позволяя начаться войне.

Основная функция жертвоприношения - улаживание конфликтов, и существует оно в рамках ритуала. Такое жертвоприношение призвано остановить кровную месть, представляющую угрозу для существования сообщества, и жертва в нем обычно выбирается "не из своих" (либо животное, либо пленник). И этим сообществам, которые находятся на грани вымирания из-за непрекращающейся "вендетты" [4, с.27], практически невозможно положить конец, считает Жирар. Одно из главных его утверждений состоит в том, что этот самый механизм избавления от внутриобщинного насилия посредством жертвоприношения, способен давать сбои. И тогда вместо "катартического" снятия насилия оно только усиливает его импульсы. По мнению Жирара, жертвенное насилие способно быть не только целительным средством, но и ядом, представляя собой своеобразный фармакон. Такой сбой Жирар именует "кризисом жертвоприношения" [Там же, с.73], где стираются все различия, и все оказываются равны в борьбе всех против всех.

Символизируют такой кризис совершенно одинаковые "братья-враги", которые, получая симметричные раны, обмениваются симметричными ударами в поединке. Без направления насилия в единое русло остановка становится невозможной, а спасти общество в состоянии теперь лишь "жертва отпущения". После спонтанного единодушного убийства, по мнению Жирара, все должны моментально "отрезветь", и все, что перемешалось в итоге кризиса, возвращается на круги своя. А из объекта всеобщей ненависти жертва превращается в объект почитания, то есть становится практически богом. Такого рода сюжеты автор находит в мифологии различных народов.

По мнению Жирара, фигура козла отпущения присутствует в любых культурах. Изначальное "учредительное" насилие, как и предшествующий ему кризис, происходит в праздничном действии, предполагающем временное снятие иерархических различий. В момент праздника и происходит жертвоприношение, после чего все возвращается обратно. Таким образом, механизм, который грозился сломаться, налажен и готов стабильно работать до следующего праздника, которым завершится новый временной цикл. "Всякий религиозный ритуал происходит из жертвы отпущения, а все великие человеческие институты - религиозные и светские - происходят из ритуала", - об этом пишет Жирар не только в "Насилии и священном" [Там же, с.407], одной из главных своих книг, это также главная идея его последующих работ.

Впоследствии миметическая теория Жирара двинулась в сторону антропологической апологии христианства. С самого начала творческой деятельности можно увидеть, как главная задача автора все отчетливее выдвигалась на первый план. Еще в своей первой работе "Ложь романтизма и правда романа", побудившей его вернуться к католичеству, подвергая систематическому анализу романы Стендаля, Пруста и Достоевского, он открыл свой основополагающий тезис о том, что люди в своих желаниях миметически равняются на желания других [8, p.83-95]. И чем более притягательным становится желание ближнего, тем больше отходит на задний план направленность к трансцендентной цели.

Однако в начале своей деятельности Жирар, очевидно, не хотел, чтобы его воспринимали как религиозного мыслителя. Работая над своей первой книгой, он и сам пережил некое религиозное обращение, став в то время практикующим католиком. Как он утверждал в предисловии к одной из своих последних работ, после его собственного обращения все его книги - это более или менее явные апологии христианства [5, с.9]. Тем не менее это не привело к тому, что Жирар немедленно сделался богословом или христианским проповедником; его цель состояла в том, чтобы вне богословских предпосылок доказать убедительность христианства. Здесь он следует идее Симоны Вейль, которая видела в Евангелиях не столько богословие, сколько антропологию. В течение года Жирар развернул свою миметическую теорию в соответствии со своей антропологической теорией.

Играющая здесь центральную роль книга "Я вижу Сатану, падающего, как молния", недавно опубликованная на русском языке, впервые проясняет лишь намеченные прежде взаимосвязи. "Данная книга, в конечном счете, представляет собой то, что еще недавно называли апологией христианства" [Там же]. Это сочинение, вышедшее во Франции в 1999 г., представляет собой систематическое изложение жираровской миметической теории. В отличие от ранних работ, в этой книге Жирар вполне сознательно делает иудеохристианское откровение отправным пунктом.

Вначале дается антропологическая подоплека миметической теории. Поскольку Жирар, уделяя особое внимание формам межчеловеческого насилия, исследовал, прежде всего, миметическое соперничество с его тенденцией к эскалации, ему часто опрометчиво приписывали негативную антропологию, а то и онтологию насилия. Но как раз в этой работе Жирар с самого начала устраняет всякие поводы для подобного упрека, указывая на позитивную природу миметического желания: "Миметическое желание - благое по своей сути" [Там же, с.22]. Жирар видит настоящую проблему в соперничестве людей, а не в агрессивном инстинкте. В качестве примера он приводит цитату из Библии: "Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего" (Исх. 20: 17; цитаты приводятся по Синодальному переводу [1]). Но сама заповедь еще не является окончательным ответом на склонность людей к насилию. Жирар понимает, что наличие заповедей побуждает их преступать и поэтому они не лучшая защита от насилия: "Лучший способ предотвратить насилие состоит не в том, чтобы запрещать объекты или даже само желание соперничества, <. > а предоставлять людям образец, который, вместо того чтобы вовлекать их в миметические соперничества, защищал бы от них" [5, с.21]. Жирар конкретно указывает на следование Иисусу, которое означает подражание Образцу, чье желание обращено к Богу-Отцу и поэтому не побуждает нас, по мнению Жирара, к соревнованию. Поскольку ни Иисус, ни Отец не имеют алчного, эгоистичного желания, мы не попадаем в "ловушку миметических соперничеств", если "подражаем божественную бескорыстию" [Там же, с. 20].

Следующий момент миметического цикла относится к вышеупомянутому религиозному сокрытию механизма "козла отпущения", которое начинается с обожествления жертвы и образует начало архаических религий. В то время как мифологические религии сформированы, исходя из точки зрения преследователей, библейские религии солидаризируются с преследуемыми жертвами [6]. Жираровская теория религии подчеркивает принципиальное отличие между христианскими текстами и архаическими мифами. "Мифические свидетельства говорят о виновности жертв коллективного насилия. Эти рассказы попросту лживы, иллюзорны и обманчивы. Библейские и евангельские свидетельства настаивают на невиновности тех же самых жертв. И они надежны, правдивы и точны" [5, с.7]. Жирар иллюстрирует это различие с помощью библейских текстов. Что касается Ветхого Завета, он выделяет историю Иосифа из Книги Бытия, сопоставляя ее с мифом об Эдипе. Эдип и Иосиф с самого детства переживают судьбу "козлов отпущения". Эдипа изгоняют родители, Иосифа продают братья. Однако различия между этими двумя историями важнее, чем параллели. Если на Эдипа - из-за его мнимого инцеста с собственной матерью - возлагают ответственность за чуму в Фивах, то библейский рассказ далек от обвинения Иосифа в подобном преступлении. Не он изнасиловал жену своего друга-покровителя Потифара, а наоборот, она прельстилась Иосифом. Библия однозначно принимает сторону жертвы - Иосифа. Она не солидаризируется ни с его завистливыми братьями, ни с его египетскими обвинителями. В то время как Эдип после своего изгнания возвышается до некоего божества, Иосиф решительно отклоняет подобное намерение своих когда-то преследовавших его братьев. Именно в этом отказе от обожествления жертвы Жирар усматривает уникальность Библии: "Иудейская религия лишает божественности жертвы и жертвенности - божество" [Там же, с.130]. По Жирару, новозаветные тексты идут еще дальше иудейской Библии. Евангелисты обладают "поистине колоссальным знанием и способностью уверенно отличать мифическое воскресение от евангельского" [Там же, с.144]. Жирар ясно говорит о христианстве как о торжестве креста, так как в Страстях Иисуса происходит абсолютный переворот в архаических отношениях религии и насилия. Именно безвластное принятие насилия и его страдание на Кресте разоблачают древнее учредительное убийство и лишают его культуросозидательной силы.

Как можно видеть из самого названия книги, Жирар в ней полемизирует со многими современными теологами также и в связи с темой Сатаны. Склоняющий к вражде мимесис соответствует фигуре Сатаны как дьявольской силе беспорядка, притом что "князья мира сего" отстаивают порядок, основанный на механизме "козлов отпущения". Бог и Сатана суть также прототипы образцов, которые или обозначают путь подражания, не ведущий к соперничеству, или неизбежно ведут к насилию, потому что подражанием овладевают эгоизм и алчность. "В одном случае мы не можем увидеть миметическое нагнетание, поскольку сами без тени сомнения в нем участвуем <…> В другом случае мы констатируем миметическое нагнетание, в котором не участвуем, и можем дать ему описание, соответствующее действительности. Мы реабилитируем несправедливо обвиненных козлов отпущения. На это способны только Библия и Евангелия", - утверждает Жирар [Там же, с.140].

Помимо идеи "Триумфа креста", к которой подводит нас Жирар в конце книги, также интересна отсылка автора к политическим реалиям двадцатого столетия: "Тоталитаризм предстает как освободитель человечества. В попытках свергнуть Христа и занять его место власти подражают ему, одновременно обвиняя христианскую обеспокоенность жертвами в лицемерии и жалком подражании тому подлинному крестовому походу против притеснений и гонений, флагманом которого они являются. На символическом языке Нового Завета можно сказать, что Сатана в новых попытках утвердить свое положение в нашем мире заимствует у него язык жертв. Он все лучше и лучше имитирует Христа и претендует превзойти его. Эта хищническая имитация уже долгое время присутствует в христианизированном мире, но в нашу эпоху она набирает особую силу. Именно этот процесс в Новом Завете описывается термином Антихрист" [Там же, с.189]. Важно, что в своей работе Жирар гораздо больше внимания уделяет современности, подчеркивая, что, с одной стороны, в современном мире одновременно спасается больше жертв, чем в любом мире до него, с другой, - создается при этом больше жертв, чем в любом мире до него. Ведь XX век - это не только самая масштабная война в истории, это и концлагеря с геноцидом, и ядерное оружие. И каждый день перед обществом появляются все новые и более жестокие угрозы. Таким образом, неприятие жертвенного насилия есть праведная борьба с лицемерием социальных и политических институтов, которые неизменно эксплуатируют жертвенные ценности.

Также интересен сам подход Жирара, который может лишь условно быть назван богословским и обходится при этом без постулирования реальности христианского Бога. Предлагая естественную, рациональную интерпретацию данных, которые до этого были признаны имеющими сверхъестественное происхождение, например, о Сатане или об апокалипсическом измерении Нового Завета, миметическое прочтение в действительности расширяет область антропологии, и при этом, в отличие от нехристианских антропологических учений не минимализирует влияние зла на человека и его потребность в искуплении. "Некоторые христианские читатели боятся, что это расширение будет произведено за счет легитимного домена богословия. Я полагаю, что, напротив, десакрализация определенных тем, указание на то, что Сатана существует в первую очередь как субъект структур миметического насилия, позволяет мыслить вместе с Евангелиями, а не против них" [Там же, с. 201].

Так или иначе, теория Жирара, как и любая другая теория, претендующая на всеохватность, не лишена недостатков и подвержена критике. Сводя многие социальные явления к жертвоприношению, Жирар не учитывает большого различия между древней эпохой и современностью, что, впрочем, не мешает ему строить свою теорию.

Говоря о следах жертвоприношения в современном мире, Жирар видит их в судебной системе. Наша цивилизация, в отличие от законов кровной мести, лежащих в основе существования примитивных племен, обладает судебной системой, которая гарантирует возмездие в соответствии с определенными принципами. Суд, по Жирару, это рациональная месть, выполняющая ту же функцию, что и жертвоприношение, а теории, обеспечивающие "справедливость" судебного решения, аналогичны теологии. Нельзя не заметить, что судебное насилие, на первый взгляд, сопровождается сходным настроением с ритуальным насилием: оно воспринимается как "приказ бога", как обязанность, оправданная мировым порядком, - как священная обязанность. Оно неизменно предстает очищенным от личного произвола исполнением безличной воли свыше. Именно трансцендентный характер отделяет законное насилие от преступного, тем самым лишая смысла возражения против него, и, в конечном счете, месть.

Сравнительный анализ ритуала жертвоприношения и судебной системы дает основания Жирару для следующего вывода: "Все процедуры, позволяющие людям ослаблять свое насилие, схожи тем, что каждая из них как-то с насилием связана. Религия в узком смысле слова совпадает с различными способами профилактики <…> А религия в широком смысле, несомненно, совпадает с той темнотой, которая в конце концов окутывает все средства, используемые человеком против собственного насилия <…> Этот мрак есть трансцендентность священного, законного, легального насилия, в отличие от имманентности насилия греховного и незаконного. Тем самым религия и защищает нас от насилия, и прячется за ним, как и оно за ней" [4, с.33-34].

Тем не менее, несмотря на кажущееся сходство ритуала жертвоприношения и судебной системы, здесь все же можно увидеть существенную разницу. Дело в том, что к осуждению насилия как такового, человечество пришло само, безо всякой помощи свыше. И правила общежития в обществе существовали еще до появления любой из существующих ныне религий. Соответственно, попытка свести жертвоприношение к единственной панацее против миметических конфликтов, сама по себе является определенным преувеличением.

Опыт показывает, что, несмотря на войну "всех против всех", которую описывает Жирар, все же у человечества есть глубинные механизмы, которые способны подавлять агрессию. Истоки их можно усмотреть в биологической эволюции, в которой обнаруживается не только эгоистическое выживание, но и альтруистическое сотрудничество. Известный этолог Франс де Вааль, многие годы изучающий поведение приматов, так пишет об этом: "Млекопитающие с развитым социальным инстинктом наиболее стремятся к гармоничным отношениям. Они всеми силами стараются избегать конфликтов, если это возможно. Взгляд на природу как на сражение гладиаторов просто ошибочен <…> Если избежать схватки все же не удается, то приматы реагируют на нее так же, как паук на порванную паутину: переключаются в режим коррекции. Значимость социальных отношений подталкивает их к примирению. Исследования самых разных биологических видов показывают, что чем ближе особи друг к другу и чем чаще они общаются, тем с большей вероятностью они помирятся после драки. Их поведение говорит о том, что приматы осознают ценность дружбы и семейных уз, и это нередко заставляет их преодолевать страх или подавлять агрессию <…> Все сказанное возвращает к нас теории происхождения морали “снизу вверх”. Нравственный закон не насаждается сверху и выводится из разумных логических принципов; скорее можно сказать, что он вырастает из прочно укоренившихся ценностей, зародившихся еще в начале времен" [2, с.120]. Если опереться на такую точку зрения, то жертвоприношение само по себе предстает, лишь как один из методов сублимации агрессии, появившийся гораздо позже первых форм первобытного суда. И исходная посылка Жирара о том, что человек есть в первую очередь "существо религиозное", наводит на сомнения, как и претензия на тотальность. Впрочем, то, как с помощью этой теории некоторыми исследователями Жирара трактуются кровавые страницы современной истории, выглядит весьма правдоподобно [7]. Допустим, массовой геноцид евреев в гитлеровской Германии или сталинские репрессии трактуются как массовое жертвоприношение, позволившее Гитлеру и Сталину удержать власть. И действительно, та квазирелигиозная структура, которую собой представляли нацизм и коммунизм, была нацелена, в первую очередь, на поклонение "божеству" в лице вождя (культ личности), и уничтожение "неверных" - тех, кто не соответствовал социальному порядку. В отличие от судебной системы, предотвращающей насилие, жертвоприношение стало, по сути, частью огромной тоталитарной машины, воплощающей насилие.

жертвенность жирар философ социальный жертва

В итоге Жирар, противопоставляя современную культуру традиционным обществам, в отличие от ряда других аналитиков современности, не идеализирует последние. Несмотря на функционирование жертвенного механизма в традиционном обществе, современное общество, по мнению Жирара, оказалось в куда менее выигрышном положении, ведь роль Евангелия изначально состояла в том, чтобы сделать жертвенный механизм осознанным, но процесс этот, к сожалению, произошел не до конца. Бессознательный жертвенный механизм оказался, таким образом, вытесненным, но не преодоленным: разрешение насилия путем жертвоприношения отныне "находится под запретом", но разрушительные импульсы так и не находят выхода.

Книга Жирара "Я вижу Сатану, падающего, как молния" заканчивается цитатой из послания апостола Павла: "Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, - сила Божия" (1 Кор.1: 18). Пожалуй, здесь пафос Откровения достигает у Жирара своей кульминации. Если в предыдущих своих работах, например, в программной статье "Насилие и религия: причина или следствие" [3] он отстаивал архаические религии, и заявлял об их важной задаче поддержания мира, то последняя его книга резко противостоит приравниванию библейских текстов к мифам, и фактически становится одной из наиболее оригинальных антропологических апологий христианства.

Список литературы