Ритуальная культура: мантические практики и мифологическое мышление

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

РИТУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА: МАНТИЧЕСКИЕ ПРАКТИКИ И МИФОЛОГИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ

Д.В. Субботин

аспирант кафедры философии и социально-политических наук КРСУ

The article is concerned with mantic or divination as curious part of ritual culture. The author makes an attempt to find out elements of cosmological myth in the content of mantic practices. In this way the divination is considered as a ritual recurrence of the world origination and imaginary reconstruction of the reality and all the events in it.

Ритуальная культура, являющаяся, пожалуй, наиболее архаичным компонентом человеческой культуры в целом, остается среди прочих одновременно и самой распространенной. Это свидетельствует о той большой роли, которую она играет в экзистенциальных проявлениях духовности человека и благодаря которой постоянно привлекает к себе внимание исследователей.

Среди наиболее продуктивных гипотез относительно семантической природы ритуала можно выделить концепцию, согласно которой практически каждый ритуал в той или иной степени подчинен структуре "основного мифа" - мифа о космогонии, происхождении мира и его главных процессов и явлений. С этой точки зрения, аутентичным смыслом ритуальных действий как раз и является символическое воспроизведение космогонических процессов - создание мира либо его разрушение с целью последующего обновления. Известный исследователь мифологических культур М. Элиаде утверждает, что лицо, совершающее священнодействие, уже самим его ходом как бы переносится в то время, когда космос имел наиболее ясную, элементарную структуру, позволяющую без труда проникнуть ad originem - к корням, истокам всякой вещи или существа. Так, при совершении обрядов исцеления зачастую тем или иным способом, воспроизводится именно космогонический миф. Лекарь, своеобразным способом рассказывая мифическую историю мира, погружает себя и больного в состояние, соответствующее началу времен. В фабулу мифа, наряду с описанием происхождения остальных вещей, вводится рассказ о генезисе конкретной болезни, и этот рассказ заставляет ее своеобразно регрессировать, встать на место, вернуться к положению изначальной гармонии.

Данный мотив магического врачевания вполне присутствует и в еще относительно недавно бытовавших в народе заговорах от болезней. Вот характерный образец народного заговора, записанный собирателем фольклора Бурцевым: "Как Господь Бог небо и землю, воды и звезды, и сырую мать-сыру землю твердо утвердил и крепко укрепил, и как на той мать-сырой земле нет никакой болезни, ни кровяной раны, ни щипоты, ни ломоты, ни опухоли - так бы сотворил Господь и меня, раба Божия, твердо утвердил и крепко укрепил жилы мои и кости мои, и белое тело мое; так бы и меня не было на белом теле, на ретивом сердце, ни на костях моих, никакой болезни, ни крови, ни раны, ни щипоты, ни ломоты, ни опухоли:". Получается, что сам человек и его поведение специфическим образом подвергаются космологическому осмыслению, соотносятся со структурой мира и природными процессами. Отсюда хорошо известная в традиционных культурах идея о принципиальной изоморфности макрокосма (мира) и микрокосма (человека или человеческого общества), когда здоровый человек уподобляется стройному, гармоничному, первозданному космосу. В другом народном заговоре от болезней, из собрания А. Афанасьева, говорится: "Пойду я в чистое поле - под красное солнце, под светел месяц, под чистые звезды, под полетные облака; стану я, раб Божий, в чистом поле на ровное место, что на престол Господа моего, облаками облачуся, небесами покроюся, на главу свою кладу красное солнце, подпояшусь светлыми зорями, обтычуся частыми звездами, что вострыми стрелами, - от всякого злого недуга" ^[2]. Следует заметить, что для сакральной эстетики вообще характерна черта, когда качества красивого человека передаются через соотнесение их с теми или иными природными объектами. Лицо у сказочной красавицы непременно как солнце (луна), глаза сияют подобно звездам, волосы - как водопады небесных рек. Греческое слово "космос" своим корнем связано с kosmeo - "украшаю", так же как и в русском языке слова "нарядный", "наряжать" этимологически родственны слову "порядок" - строй, мировая гармония.

В традиционных космогониях достаточно частой является мифологема Протоантропоса - первобытного гиганта, из частей тела которого после его смерти возникают все существующие природные явления и формы ландшафта. В древнеиндийской традиции, например, из органов первочеловека Пуруши производится социальный порядок в виде системы четырех сословий. В последнем случае речь уже идет о более частной космогонии - своеобразной космогонии социума. И в наши дни христианская экклесиология до сих пор учит о церкви - общине верующих - как о "теле Христовом". Ежедневно совершаемый в рамках литургического богослужения евхаристический ритуал, заключающийся в символическом расчленении тела Спасителя и причащении верующих его частицам, имеет целью перманентную социальную космогонию, постоянное воссоздание церковной общины.

При внимательном наблюдении можно обнаружить, что указанная мифологема достаточно глубоко укоренена и в секулярном сознании современного человека. Еще совсем недавно органистические теории общества и государства, усматривающие в структуре и функционировании социума аналоги живого организма и его функциональных систем, имели вполне научный статус, да и среди новейших социологических концепций еще можно встретить всевозможные модификации "организмизма".

Интересные рецидивы мифа рассматриваемой специфики встречаются и в области художественного творчества. Так, поэт Велимир Хлебников, произведения которого в целом отличаются как намеренной, так и вполне спонтанной мифологизацией, в 1921 г. выразил произошедшие в стране радикальные социальные изменения в довольно странных, на первый взгляд, но объяснимых, с учетом известного мифологического фона, образах:

ритуальная культура мантический мифологический

Россия тысячам тысяч свободу дала.

Милое дело! Долго буду помнить про это.

А я снял рубаху,

И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,

Каждая скважина

Города тела

Вывесила ковры и кумачовые ткани.

Гражданки и граждане

Меня-государства

Тысячеоконных кудрей толпились у окон.

Ольги и Игори,

Не по заказу

Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу.

Пала темница рубашки! ^[3]

Сергей Есенин в стихотворении "Инония" (1918 г.), написанном словно в припадке визионерского пароксизма, за случившейся революцией общественного строя увидел вселенский апокалипсический катаклизм, некую магическую трансмутацию всей природной материи, в чем опять же проступают архаичные черты космогонии и эсхатологии мифа.

Лай колоколов над Русью грозный -

Это плачут стены Кремля.

Нынче на пики звездные

Вздыбливаю тебя, земля! ^[4]

С мифологической точки зрения, как успешное создание чего-либо требует знания о том, каким образом была впервые создана данная вещь и весь мир в целом, так и уничтожение любой сущности предполагает осведомленность о "механизме" разрушения мира вообще. Так, личная эсхатология индивидуума и эсхатология общества с неизбежностью должны структурно повторять и символизировать тотальный finis mundi. Поэтому похоронные ритуалы часто несут эсхатологическую символику, а, с другой стороны, в традиционных обществах начало любого дела принято предварять либо обрядом, символизирующим процесс сотворения мира, либо вспоминанием космогонического мифа. В связи с этим многие письменные сочинения древности, причем как сакрального, так и специально не преследующего религиозных целей характера, начинаются ab origine mundi - с изложения основ космогонии. "Законы Ману" приводят в своем начале концепцию мировых циклов, трактаты средневековых авторов Европы обязательно предпосылаются или библейской историей о шести днях творения, или родословной Иисуса Христа.

Таким образом, можно утверждать, что взгляд на ритуал как на своеобразный инвариант космогонического мифа обладает достаточной методологической валидностью и может служить основой для исследования широкого спектра феноменов ритуальной культуры. При этом следует иметь в виду, что среди наиболее архаичных и, одновременно, самых распространенных и в наши дни ритуально-культурных проявлений выступает мантика - гадание в его самых разнообразных формах. За ее, казалось бы, сугубо прикладным, практическим назначением, с одной стороны, и видимой иррациональностью методик осуществления, с другой, могут быть распознаны характеристики, наполняющие процесс гадания смыслами мифа, то есть превращающие мантику в определенный ритуал. В результате мантические практики видятся не столько структурной частью ритуальной культуры, сколько через мифологически осуществляемую символизацию самим способом ее создания, причем, весьма творческим и эффективным. Но поскольку основной целью гадания является все-таки получение знания о будущих состояниях реальности, то здесь, как и в ранее рассмотренных случаях, можно предположить некоторое типологическое сходство между мантикой и космогонической идеей творения: как творение предшествует реальности, так и гадание "предвещает" события. Причем в тех случаях, когда предсказанию удается сбыться, архаический интеллект оказывается склонным видеть в гадании не простое предвидение, но генетическое провоцирование событий - их причину. Тогда мантика легко смыкается с магией.

Но каковы могли бы быть мифологические аннотации гадания, если в таковом видеть ритуал? По всей видимости, они должны быть родственны мифологеме творения. В самом деле, в одном из своих концептуальных компонентов творение с необходимостью выступает как упорядочение, придание вещам строя и последовательности. Это, так сказать, структурная парадигма космогонии, которая передается в символике числа. Сходным образом развитые техники гадания обладают довольно строгим, доходящим до степени канона, систематизмом средств, так что отступление от него грозит девальвацией всего процесса. Количество и качество мантических аксессуаров поэтому должно строго соответствовать установленным требованиям, а в некоторых случаях решающее значение имеют также время и место гадания, возраст, пол и даже поза гадающего лица. Так, скажем, карты Таро - одна из наиболее развитых систем гаданий - включают в себя две колоды, первая из которых - "главная" - состоит из 22 единичных карт, вторая - "младшая", в общем напоминающая привычную колоду игральных карт, - содержит 56 карт, разделенных на 4 масти и 14 номиналов от единицы (туза) до короля. Смотря по тому, что является целью гадания, выбирается соответствующий расклад, зависящий от используемых при этом колод, количества и последовательности расположения снимаемых с колоды карт. Характерная математическая упорядоченность и кратность отношений структурных частей и элементов Таро как бы моделируют разумный порядок вещей во вселенной, проникают в ткань мира - логику космических процессов. При этом, однако, само гадание совсем не исчерпывается утверждением указанной аналогии, но, напротив, скрывает свою сущность в принципиально иррегулярном и хаотическом процессе.

Ключевым приемом мантических практик является полагание на волю случая, на самопроизвольное стечение событий: карты вытаскиваются из беспорядочно смешанной колоды вслепую, игровая кость показывает свою верхнюю грань по прихоти не поддающихся простому человеческому пониманию сил. Данная особенность гадания может быть сопоставлена с тем аспектом мифологической картины мира, когда признается непостижимость мотивов создающего мир Творца. В самом деле, Творец, устанавливающий мировой порядок, должен предшествовать ему, а, следовательно, не может подпадать под его действие. Поэтому-то творение часто и представляется в виде "божественной игры", спонтанной и непредсказуемой, а возникновение мира, с этой точки зрения, - чистой случайностью, поскольку свойственное твари, но вводимое Творцом понятие необходимости ни в коей степени не может распространяться на самого Творца. С учетом этого любопытно провести некоторые параллели в мифо-ритуальных традициях. Так, в системе главной колоды карт Таро особым значением обладает карта, носящая название "Шут". Хотя она номинально находится в колоде, существует мнение, что более правильно ее следовало бы поместить в отдельную категорию карт. Дело в том, что данная карта единственная среди остальных в колоде имеет двойную нумерацию: 0 и 22. Тем самым она как бы стоит вне круга остальных карт (с номерами от 1 до 21), которые с изображенными на них образами и своими названиями (вроде "Маг", "Император", "Отшельник", "Колесо удачи" и т.д.) призваны символизировать элементы, пороки и добродетели этого мира. При этом последняя карта колоды собственно и называется "Мир", словно обобщая собою все прочие карты. "Шут" же, предшествуя элементному ряду Таро и закрывая его, символически выступает неким трансцендентным началом, что вполне сопоставимо с ролью Создателя. Любопытно заметить, что в некоторых случаях карте "Шут" присваивается не 22-й, а 21-й номер. Карта "Мир" при этом смещается в своей нумерации на одну позицию и становится 22-й. Символическая оправданность такой перестановки может быть понята, если учесть, что двойки в числе 22 могут рассматриваться в виде их суммы, т. е. числа 4, которое и является наиболее архаичным числовым символом земного мира (тут стоит вспомнить европейскую традицию с ее четырьмя стихиями, четырьмя сторонами света и т.п.). С другой стороны, число 21 в его приложении к карте "Шут" также приобретает дополнительные символические параметры. Это число составляет хорошо известное игрокам карточное очко - сумму числовых значений карт, приносящую в некоторых карточных играх выигрыш. В мифолого-нумерологической традиции 21 часто истолковывается как 777 - утроенная семерка, которая с древнейших времен считается символом удачи. При этом интересно заметить, что семантика традиционного мышления связывает понятие удачи с некой аномалией. Число 7 входит в нечетный ряд, т. е. не делится без остатка на два, а в мифологической традиции это расценивается как свойство дисбаланса и ущербности, в то время как четные числа, напротив, передают идею равновесия и справедливости.

Мифологическая тема удачи заслуживает отдельного исследования, здесь же можно ограничиться утверждением о том, что удача рассматривается в мифе как нечто несправедливое и, с позиций обыденной этики, даже аморальное, не подчиняющееся привычным нормам нравственности и благоразумия. И поскольку принято считать, что удача даруется свыше, то надмировому Существу зачастую также приписываются качества странности и этической отрешенности, что выражается в распространенных мифологических фабулах о конфликте божественного решения с нравственными представлениями человека (например, в таких библейских темах, как несправедливость по отношению к Каину, чей труд был тяжелее труда Авеля; обращенное к Аврааму требование принести в жертву сына; притча о виноградарях; всевозможные несчастья праведника Иова). Удача, как правило, воспринимается в качестве дара, исключающего понятия заслуженности и возмездности, в мифе она нередко сопутствует человеку, будто бы совсем не достойному блага. На месте такого человека обычно пребывает бродяга, бездельник или дурень. А все вместе это дает основания говорить о своеобразном этическом иммунитете Творца, не подпадающего под какие бы то ни было регулятивы тварного мира и оказывающегося, в определенном смысле, именно шутом - непредсказуемым карточным джокером.

Крайне интересную проекцию рассматриваемой темы можно обнаружить на таких явлениях ритуальной культуры, которые внешне, казалось бы, не имеют к мантике никакого отношения. В древнем Риме были широко популярны празднества в честь бога Сатурна, так называемые сатурналии. Чествования Сатурна имели в целом типичный карнавальный вид, сопровождаясь травести и ритуальной сменой социальных ролей: рабы наряжались господами, богачи и знать, напротив, одевались в лохмотья и прислуживали черни. В ходе сатурналий определялся король, которым становился совершенно случайный человек - первый встретившийся прохожий или первый смельчак, захвативший импровизированные царские регалии. Несмотря на это именно он и становился символическим центром праздника - его непререкаемым главой - и удостаивался наибольшего почтения.

Здесь следовало бы остановиться на символическом значении, которым в мифологическом сознании обладал царь. Так, если в центре природного мира находится некоторая ось, олицетворяемая мировым древом или горой, то своеобразной сердцевиной антропосоциального Универсума выступает царь, совершеннейший человек. Причем, лучший из людей, с характерным для мифа антропоцентризмом, становится онтологическим полюсом и ритуальным субститутом всего мира, заключая в себе особую концептуальную нагрузку. Исследователями мифологических культур отчетливо выявлена космологическая семантика древнейших ритуалов с участием царя. Интронизация в них часто совпадает с празднованием Нового года, выступающим частным символом рождения мира. Возведенный на престол вместе с символическим возникновением вселенной царь тем самым приобретает качества Демиурга, Космократора и несет всю ответственность за ее сохранность и процветание. Считается недопустимым, чтобы царь умер естественной смертью от старости, ведь со старостью царя неминуемо следует старость и угасание всего мира. Поэтому в архаических обществах широкое распространение получает практика ритуального убийства царя. Обеспечить замену молодым преемником начавшего проявлять первые признаки дряхлости царя означает перехитрить смертоносное время, создать условия для дальнейшего существования мирового целого.

Можно предположить, что на архаичнейших стадиях развития общества царь выполнял не столько политические, сколько ритуально-сакральные функции. Известный этнограф Дж. Фрэзер в качестве примера данного феномена указывает на фигуру "короля Немейского леса", задача которого заключалась в неусыпной охране священной поляны до тех пор, пока новый, более сильный претендент на эту роль не убьет его в поединке.

Если, таким образом, придерживаться точки зрения, что персона царя символизирует собой весь мир, а соответствующие ритуалы так или иначе описывают события космогонии, то следует ожидать, что комплекс мифологических представлений о царе будет содержать специфические элементы, связанные с рассмотренным выше стохастическим аспектом творения. Действительно, распространенная во многих культурах мифологема Героя и Правителя обычно сопряжена с убеждением о некоторой его странности. Наиболее часто это выражается в преданиях о чудесном рождении. Происхождение героя, как правило, неясно, он появляется на свет "внебрачно", вследствие адюльтера матери или в результате девственного зачатия от божества или природных стихий. Героя могут вскормить животные или воспитать представители самых низших социальных сословий. В наиболее архаичных мифах герои-первопредки вообще как бы "нечаянно" генерируются из окружающей среды: "Старшая Эдда" рассказывает о том, как первочеловек И мир, из частей тела которого впоследствии произошли мировые сферы, возник из растаявшего инея. Элемент случайности сопровождает не только рождение героя, но и многие его деяния. В частности, основание героем города, что само по себе несет отчетливую космогоническую символику, часто происходит по указанию свыше, по воле провидения. Так, место, на котором Ромул основал Рим, "вечный город", согласно легенде, было определено знамением, будто Ромулу на Палантине явилось двенадцать коршунов, тогда как Рему на Авентине - только шесть (отсюда же берет начало римская традиция авгурий - гаданий по полету и поведению птиц). Другой эпически знаменитый город античности - Троя - был основан, согласно мифу, сходным образом. Здесь, по указанию оракула, основателю города Илу (откуда Илион - другое название Трои) была дана пестрая корова и предписано основать город там, где эта корова ляжет отдохнуть. В другой древней традиции - избрания царя путем условного голосования или жеребьевки - также может быть усмотрена своеобразная модификация гадания. Сюда же, вероятно, может быть отнесен и обычай приглашения на престол чужака - призвания правителя "из-за моря". Сакрализованный царь - живое воплощение Космоса - в своем идеале как раз и должен быть странным, непонятным и случайным.

Таким образом, шутовской король сатурналий несет в себе наиболее глубокий и архаичный ритуальный смысл, самими участниками празднеств, вероятно, вполне не сознаваемый. Ритуалы в честь Сатурна, являющегося, согласно мифу, правителем Золотого века, возвращают своих участников в реальность молодого космоса, чья структура еще не успела приобрести законченных, кристаллических форм, и переносят их в исходные времена, когда космогонические процессы едва только начинают формировать из хаоса первые совершенные создания. Имитацию именно этих процессов дают нам мантические практики, а сочетание жесткого структурного регламента гаданий и случайностного результата при этом создает некоторую символическую модель творения, где случай, подобно творческому замыслу Создателя, одушевляет и санкционирует существование определенного порядка вещей. И получается в итоге, что "кинуть игральные кости" изосемантично тому, что называется "сотворить мир", а значит, частный случай гадания, т. е. творение "малой реальности", может служить основой и для заключения о наиболее вероятном состоянии реальности вообще. Однако надо отметить, что при этом сам субъект, занимающийся мантикой, в отличие от Творца, не свободен, но, подчиняясь заданному архетипическому паттерну, напротив, действует с жесткой необходимостью. Это, впрочем, не столько очерчивает специфическую парадигму мифологического мышления, где идеалом видится следование сакральному образцу, сколько, вопреки всему, сближает его с самой способностью творить.

Литература

1. Цит. по: Самофалова Э.Л. Тайны белой магии или чудодейственный ключ. - М., 1991. - С. 128.

2. Там же. - С. 129.

3. Хлебников В. Творения. - М., 1987. - С. 149.

4. Есенин С.А. Сочинения 1910-1925 годов. - Фрунзе, 1975. - С. 153.

Размещено на Allbest.ru