Об эмпирическом истолковании рационалистичности мышления

Однако это не означает, что для такой мысли нормативный массив фундаментального опыта культуры всегда остается постоянным. Исторический опыт мышления говорит о том, что противоречие между индивидуальным опытом и фундаментальным опытом культуры, если оно обнаруживается корректной мыслью, каковой и является мысль, созерцающая опыт с рефлексивно осознаваемой непосредственностью, возникает, как правило, в силу некорректности, т.е. известной ложности самих осмысляемых исходных данных. В определенные исторические эпохи это правило действует практически без исключения. Эти эпохи можно назвать эпохами стабильности опыта культуры. Примером такой эпохи с известными оговорками может служить эпоха просвещения. Но культура переживает и такие эпохи, когда ее расширяющийся опыт вступает в действительное противоречие с ее фундаментальным опытом. Хорошо известный пример такой эпохи - это период кризиса, который переживала классическая физика на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Исторические ситуации такого рода - когда культура утрачивает доверие к тем или иным моментам своего фундаментального опыта - можно назвать ситуациями нестабильности ее опыта. Нестабильность опыта культуры выражается в том, что противоречие между накопившимся многократным маргинальным опытом культуры и ее фундаментальным опытом осознается культурой как неразрешимое на пути критического пересмотра маргинального опыта. Это обстоятельство толкает культуру на пересмотр ее фундаментального опыта и заставляет признать необходимость отказа от тех тезисов, отражающих определенные моменты фундаментального опыта, которые делают это противоречие неразрешимым. При этом весь остальной массив фундаментального опыта сохраняется. В этой ситуации накопившийся маргинальный опыт перестает быть маргинальным и становится просто многократным опытом, еще не нашедшим своего места в общем порядке опыта культуры. Культура, стремящаяся найти для этого многократного опыта свое место в общей систематической структуре ее совокупного опыта, либо осознает недостаточность этого совокупного опыта и необходимость его целенаправленного расширения, либо пытается расширить саму структуру совокупного опыта, гипотетически надстраивая область фундаментального опыта. При таком положении дел картезианские методологические принципы непосредственно требуют от исследовательской мысли лишь критически осмыслить и привести к очевидности создавшуюся познавательную ситуацию, опираясь на сохраненное “твердое ядро” фундаментального опыта культуры, которое должно теперь играть для этой мысли ту же роль, что прежде играл неусеченный фундаментальный опыт. Мысль, руководствующаяся этими принципами, должна разворачиваться в таких гипотетических высказываниях, которые не противоречат этому “твердому ядру” - иными словами, она должна разворачиваться в эмпирически состоятельных высказываниях. Стремление сохранить “твердое ядро” диктуется консервативным отношением рационалистической мысли к фундаментальному опыту культуры. Классическим примером такой ситуации нестабильности опыта культуры и рационалистического мышления в этой ситуации может служить кризисная ситуация, сложившаяся в классической физике в начале 20 века, и исследовательская деятельность Эйнштейна в этой ситуации, который осуществил попытку пересмотра фундаментального опыта культуры, осмыслив эту ситуацию с позиции рационалистического мышления.

Таким образом, в те исторические периоды, когда отдельные положения фундаментального опыта культуры обнаруживают свою относительность, нормативный массив фундаментального опыта сокращается для нашего исследователя до интуитивно признанного им «твердого ядра».

Итак, мы видим, что если отношение мышления к опыту соответствует принятым допущениям, то это мышление, с одной стороны, разворачивается в эмпирически состоятельных высказываниях, а с другой стороны, отвечает двум ценностным принципам картезианской методологии - принципу ясности, отчетливости и очевидности мысли и принципу общезначимости мышления. Но картезианская методология предполагает еще две ценностных нормы - она требует, чтобы порядок мышления отражал внутренний порядок самих вещей и чтобы истинность мысли демонстрировалась путем ее аналитической редукции к исходным самоочевидным положениям. Эти нормы, иначе говоря, требуют рекурсивного сведения представляющих интерес отношений между вещами к системе более простых отношений в соответствии с внутренним порядком, присущим самим вещам, до тех пор, пока мы не придем к самоочевидным отношениям. Что касается принципа достоверности и надежности знания, то этот принцип не относится, как мы полагаем, к методологическим принципам познания, а является исходным оценочным принципом, задающим требование к должному качеству знания. Достижению этого качества служат последующие методологические принципы. Рассмотрим те особенности отношения мышления к опыту, которые диктуются последними двумя нормами картезианской методологии. Обратимся вначале к принципу, требующему упорядоченности мышления в соответствии с внутренним порядком самих вещей. Известно, что методология Декарта выражает определенную антисхоластическую настроенность ее автора. Эту настроенность можно усмотреть и в рассматриваемом методологическом принципе. Этот принцип, как нам представляется, по своему происхождению имеет не в последнюю очередь полемический смысл, направленный против схоластической традиции, в рамках которой мышление подчинялось искусственному порядку, задаваемому различного рода “универсальными сущностями”, т.е. гипостазированными абстрактными понятиями, эмпирический смысл которых был недостаточно определенным и потому темным и расплывчатым, т.е. допускал весьма неоднозначную и противоречивую интерпретацию - в силу того, что сами эти понятия возникали вне прямой связи с опытом, и их смысл в значительной мере был опосредован произвольной, опирающейся на гипотетические утверждения деятельностью мышления. Собственно говоря, против потенциальной неясности, неоднозначности и противоречивости схоластического мышления полемически направлен и основополагающий ценностный принцип картезианской методологии - принцип ясности и отчетливости мысли и очевидности мыслимого. Мы полагаем, что порядок самих вещей, о котором говорил Декарт, следует понимать как объективный порядок, не зависящий от произвола исследователя и познаваемый из опыта. Это значит, что аналитическая редукция, демонстрирующая истинность мысли, имеет дело с эмпирическими отношениями между вещами. При этом всякий акт сведения одного эмпирического отношения к системе других должен опираться на познание структуры опыта.

С этой точки зрения осуществление нашим исследователем аналитической редукции интересующего его отношения между вещами есть нахождение такой системы связей между моментами опыта, в которой это отношение между вещами задается иерархически организованной конструкцией, состоящей из определенных регулярно воспроизводящихся при известных условиях структурных элементов опыта культуры, связанных между собой регулярными эмпирическими отношениями, действующими при тех же условиях. Эти регулярные эмпирические отношения, цементирующие всю конструкцию, распространяются на ту область реальности, которая соответствует миру исследуемых вещей. При этом те элементы опыта культуры, которые лежат в основании иерархии, соответствуют наиболее общим - элементарным, нерасчленимым в предельных случаях представлениям о реальности. Эти представления опираются на строго регулярные отношения между вещами, известные из фундаментального опыта культуры. Но рассматриваемый нами методологический принцип требует, чтобы лежащие в основании иерархии представления и связывающие их отношения были самоочевидными и, в силу этого, очевидными, т.е. доступными интуитивному схватыванию были бы и представления, относящиеся к каждой последующей ступени иерархии. Самоочевидность представления об опыте означает, что такое представление самодостаточно, т.е. не требует привлечения никаких других представлений - не требует дальнейшей редукции. Когда такая иерархически организованная конструкция найдена, то присущая этой конструкции сквозная упорядоченность интерпретируется как искомый внутренний порядок самих вещей.

Мы видим, что если мысль, с рефлексивно осознаваемой непосредственностью созерцающая опыт, демонстрирует истинность своего конечного утверждения путем аналитической редукции его содержания, то она достигает очевидности мыслимого предмета, фактически разворачивая и делая полностью прозрачным эмпирический смысл всех тех высказываний и понятий, которыми она оперирует. Иными словами, очевидность мыслимого предмета в этом случае означает, что соответствующая мысль разворачивается исключительно в эмпирически состоятельных высказываниях и непосредственно удерживает в себе как некое целое всю процедуру эмпирической редукции их значений. Ясно, что аналитическая редукция эмпирически состоятельной мысли осуществляется в строгом согласии с фундаментальным опытом культуры.

Поиск иерархической конструкции, позволяющей осуществить аналитическую редукцию представляющих интерес эмпирических отношений между вещами, предполагает процедуру опосредования одних отношений другими, более простыми. В силу многообразия отношений между вещами, заключенных в стихийной структуре опыта, одно и то же эмпирическое отношение может быть опосредовано различными способами. С другой стороны, исследовательская мысль в ходе такого опосредования опирается на систематизированную структуру опыта, при этом сама форма систематизации может служить для исследовательской мысли предметом конституирования. Мы говорили о том, что рационалистическая методология предопределяет стремление исследователя к простоте - к простоте концепции и простоте картины действительности, причем простота концепции состоит в лаконизме системы основополагающих понятий и тезисов, дающей широкое многообразие следствий, а простота картины действительности состоит в лаконизме дедуктивных цепочек, приводящих к искомым следствиям. Если это положение сформулировать в терминах опыта и его структуры, то оно должно означать, что рационалистическая методология предопределяет стремление к такому структурированию опыта, при котором основополагающие моменты опыта, связанные между собой регулярными отношениями, образуют лаконичную систему, и к поиску по возможности простых иерархических конструкций, осуществляющих аналитическую редукцию исследуемых эмпирических ситуаций. Это, в свою очередь, означает, что исследовательская мысль, структурирующая опыт, стремится выделить в его стихийной структуре такие наиболее общие по значимости регулярные целостности, которые могли бы стать основополагающими моментами лаконичной системы, охватывающей структуру опыта в целом - а именно такой лаконичной системы, которая обеспечивала бы возможность нахождения достаточно простых иерархических конструкций, осуществляющих аналитическую редукцию эмпирических ситуаций. Простота иерархической конструкции заключается в том, что ее построение требует относительно немногих операций - она состоит из относительно немногих уровней иерархии, а на каждом уровне - из относительно немногочисленных элементов, связанных между собой относительно немногочисленными отношениями. Ту идеальную систематическую структуру, которая, будучи положена в основу конструирования эмпирических ситуаций, доставляет конструированию максимально возможную простоту, естественно назвать собственной структурой опыта. Теперь мы можем сформулировать следующий тезис: простота мысли, которая выражается в лаконизме концепции и в лаконизме картины действительности, достигается тогда, когда мысль схватывает собственную структуру опыта.

Исследователь, который руководствуется этими методологическими принципами, пытается построить такую картину действительности, которая вместе с каждым конечным тезисом, устанавливающим определенные отношения между вещами, заключала бы в себе его полную аналитическую редукцию. Если он, однако, сталкивается при этом с пробелами в структуре имеющегося опыта, то его мысль, в отличие от схоластического мышления, не пытается прибегнуть к спекулятивной реконструкции опыта, а стремится организовать такое расширение опыта в нужном направлении, которое позволило бы восполнить эту его неполноту. Сам Декарт стремился поступать именно так. Он, хотя и сохранял, будучи основателем и пионером рационалистического мышления Нового времени, неизбежную внутреннюю зависимость от схоластики, в своем исследовании природы стремился, подобно Бэкону и Галилею, опираться на практику экспериментирования.

Мы видим теперь, каким образом должна обращаться с опытом мысль, руководствующаяся рассмотренными нами принципами картезианской методологии. Вывод, который мы сразу же можем сделать, заключается в том, что основополагающие тезисы, к которым такая мысль аналитически редуцирует конструируемую картину действительности, выражаются исключительно в реалистических высказываниях - хотя среди высказываний, разворачивающих эту мысль, могут быть и гипотетические высказывания. Этот вывод основан на том, что эмпирическое содержание основополагающих тезисов в силу их элементарности должно быть известно из опыта культуры - поскольку в основе символической структуры индивидуального опыта лежит символическая структура опыта культуры, и, следовательно, эти тезисы, отражая ту область индивидуального опыта, которая опосредует опыт культуры, разворачиваются в реалистических высказываниях. Этот вывод означает, что метод, предложенный Декартом, по сути дела, отвергает приемлемость гипотетических утверждений в качестве основополагающих тезисов. Сам Декарт полагал, по-видимому, что опираясь на ясное и отчетливое мышление истинности простейших, не подлежащих дальнейшему анализу представлений о вещах, можно, хотя бы в общих чертах, построить столь же ясную и отчетливую картину природы. Он, иными словами, полагал фактически, что, исходя из созерцаемого с рефлексивно осознаваемой непосредственностью элементарного опыта культуры, можно строго дедуцировать общие законы природы. Однако в своей попытке осуществить эту исследовательскую программу Декарт не следовал буквально предложенному им методу - это, как показала последующая экспериментально-математическая наука, было бы невозможным, поскольку невозможно, опираясь лишь на имеющийся ограниченный опыт культуры, не прибегая к специфическому экспериментированию, расширяющему этот опыт, дедуцировать законы природы. Отступая от своего метода, Декарт, с одной стороны, стремился прибегать к экспериментированию, а с другой стороны, опирался на традиционный для схоластики спекулятивный подход к исследованию природы, фактически подменявший общими соображениями строгое следование непосредственно созерцаемому опыту. Экспериментально-математическое естествознание внесло, как известно, существенную коррективу в метод Декарта, взяв на вооружение гипотетико-дедуктивный метод исследования. В основе этого метода лежит принцип, в соответствии с которым при построении картины природы можно и должно выдвигать гипотетические утверждения, позволяющие дедуцировать широкий спектр уже известных регулярных экспериментальных данных. Утверждение, обладающее этим свойством, должно затем выдержать достаточно широкую проверку новыми экспериментальными данными - так, чтобы его содержание смогло занять свое место в массиве регулярного опыта культуры, перестав быть гипотезой и получив статус закона природы. При этом наука в соответствующей своей части приобретает завершенность, а ее систематическое основание становится свободным от гипотетических высказываний. Завершенная наука понимается в данном случае как система проверенных на опыте законов природы и методов дедукции утверждений, относящихся к конкретным ситуациям. Итак, мы можем сделать следующий вывод, касающийся отношения метода Декарта к науке. Этот метод утопичен в том качестве, в котором его пытался осуществить сам Декарт, т.е. недостаточен в качестве научного метода прогрессирующей науки, открывающей новые законы природы, но это не означает, что завершенная наука в своей методологической части не опирается на этот метод. Историческая ограниченность этого метода в качестве метода науки связана, как мы полагаем, с тем, что этот метод относится к спекулятивному мышлению, и попытка конкретизировать его в качестве метода прогрессирующей науки была в гносеологическом отношении наивной. Прежде чем говорить о более общем смысле метода Декарта и соответственно рационалистической методологии как таковой, рассматриваемой в ее отношении к опыту, нам необходимо сформулировать следующую мысль: философское мышление, опираясь на индивидуальный опыт, осмысляет имеющийся обобщенный опыт культуры; оно не занимается организацией целенаправленного расширения этого опыта - это прерогатива конкретных экспериментальных наук. Ясно поэтому, что метод Декарта, будучи по своей сути методом теоретического понимания, вполне может составить методологический аспект философского познания. Что же касается завершенной науки, то здесь этот метод сохраняет свою методологическую функцию не тогда, когда наука, исходя из общих законов, дедуцирует значения параметров, описывающих конкретную ситуацию - в этом случае скорее следует говорить о теоретико-методологическом инструментарии, воплотившем в себя идеи метода, но тогда, когда наука пытается объяснить конкретную ситуацию исходя из своих общих законов, т.е. пытается осуществить аналитическую редукцию этой ситуации к тем или иным общим законам. Итак, мы видим, что метод Декарта не может выступать в качестве метода познания как такового, ибо познание в целом необходимо включает в себя целенаправленное расширение опыта, но этот метод сохраняет свою силу как метод теоретического понимания эмпирической реальности. Смысл этого метода заключается не в организации процесса познания, но в теоретическом осмыслении структуры имеющегося опыта, доставляющем очевидность всех тех эмпирических отношений между вещами, которые являются предметом исследования. Предмет исследования включает в себя и саму познавательную ситуацию, критически осмысляемую в соответствии с этим методом.

Теперь, подводя итог нашим рассуждениям, мы можем сформулировать основные положения, составляющие критерий рационалистичности мышления. Предметом этого критерия могут служить лишь те особенности мысли, которые непосредственно отражены в символической форме ее изложения. Итак, если мы обратим внимание на сделанные нами ранее выводы, то мы увидим, что первой особенностью рационалистической мысли следует считать ее предельно внимательное отношение к опыту и строгую приверженность фундаментальному опыту культуры. Эта особенность выражается, в первую очередь, в эмпирической состоятельности высказываний, в которых разворачивается эта мысль, что подразумевает строгое согласие мысли с фундаментальным опытом культуры на каждом этапе ее развертывания. Эта же особенность отражается и в том очевидном свойстве, присущем изложению рационалистической мысли, которое, так сказать, лежит на поверхности - в ясности и логической безупречности изложения. Эмпирическая состоятельность высказываний подразумевает эмпирическую состоятельность понятий, которыми оперируют эти высказывания. Другой особенностью рационалистической мысли следует считать аналитический редукционизм мышления. Аналитический редукционизм означает, что рационалистическая мысль ставит в соответствие демонстрируемому тезису такую иерархическую конструкцию, которая с очевидностью делает этот тезис несомненным и полностью раскрывает его эмпирический смысл. Это значит, что такая иерархическая конструкция обладает эмпирически достоверной внутренней упорядоченностью. При этом картезианский принцип достоверности мышления требует, чтобы в основании этой иерархической конструкции лежали исключительно реалистические тезисы - т.е. тезисы, известные из опыта культуры. Еще одной, факультативной, так сказать, особенностью рационалистического мышления может служить лаконизм формы мысли. Рационалистическому мышлению свойственно стремление к лаконизму концепции и лаконизму картины действительности. Это стремление, в свою очередь, предопределяет стремление так систематизировать стихийно осознанную структуру опыта, чтобы найденная систематическая структура была по возможности близка к собственной структуре опыта. Мы полагаем, что только то мышление, которое демонстрирует эти особенности, следует считать рационалистическим.

Произведения Декарта, однако, говорят о том, что его собственное философское мышление далеко не во всем соответствовало этому критерию. В качестве самоочевидных основополагающих тезисов в его спекулятивных построениях нередко фигурируют тезисы, выстроенные в схоластической спекулятивной манере, очевидность и несомненность которых представляют собой субъективный эффект их оценки мыслителями, воспитанными схоластической традицией, однако эти тезисы не принадлежат опыту культуры и в контексте этого опыта их нельзя считать ни очевидными, ни несомненными. Это, в частности, относится к тем тезисам, которые оперируют традиционными для схоластики понятиями - такими как понятие Бога или понятие субстанции. В качестве примера достаточно привести принадлежащую Декарту версию онтологического аргумента.

Мы видим, что Декарт - в силу достаточно серьезных исторических причин, систематическое обсуждение которых выходит за рамки настоящего исследования - не смог последовательно осуществить свой метод на практике. Однако это обстоятельство - в чем убеждает нас историческая роль картезианства - не дискредитирует саму идею метода и тем более не дискредитирует рационалистическое мышление в том его понимании, которое легло в основу рассмотренного здесь критерия.

Библиография

1. Декарт. Соч. в 2-х томах. Т.1. М.: Мысль, 1989.

2. Гуссерль Э. Картезианские развмышления / Пер. с нем. Д.В. Скляднева. - СПб: Наука: Ювента, 1998.

3. Автономова Н.С. Рассудок - Разум - Рациональность. М., 1985.

4. Порус В.Н. Рациональность. Наука. Культура. М., 2002.

5. Гайденко П.П. История новоевропейской философии в ее связи с наукой. М.: Либроком, 2011.

6. Гайденко П.П. Научная рациональность и философский разум. М.: Прогресс-Традиция, 2003.

Размещено на Allbest.ru