ГУЛАГ и дискурсивные практики: "крутой маршрут" русских писателей в советских лагерях

На первый взгляд в тюрьме должен господствовать традиционный тип власти, власти карающей и устрашающей, власти суверена, олицетворяемой лагерной администрацией. Власть в тюрьме сосредоточена на "праве распоряжаться смертью" и нетерпимость официальной власти к членовредительству и самоубийству в тюрьме - это гнев за то, что человек сам берет на себя суверенное право распоряжаться собственной смертью. Второй вариант интерпретации этой темы - тюрьма, лагерь, становятся местом для эксперимента, лабораторией, где био-власть проверяет пределы возможного для своих технологий. Главные вопросы, которые био-власть ставит перед собой во время эксперимента - это при каких условиях способность сопротивляться смерти перестает функционировать; и что необходимо сделать, чтобы эту способность поддерживать в индивиде постоянно при минимальном уровне жизни. Ещё одна черта нормализующей власти, которая проявляется в пространстве лагеря, это стремление создать документальную копию индивида, оказавшегося в местах лишения свободы. Начиная со следственных записей, заканчивая разнообразными внутренними инструкциями лагерной системы, формируется параллельная документальная реальность. И зачастую физическое существование индивида и его документальная копия, зафиксированная в материалах дела, судебных протоколах, тюремной и лагерной документации, могли не совпадать, существовать независимо друг от друга. Но официальный статус, легитимны всегда был на стороне документальной копии индивида. Это стремление к документированию индивида, несомненно, является чертой нормализующей власти, а так же частью ещё более тотальной стратегии, которую Д.В. Михель определяет как "толкование человеческого тела как живой машины. В весьма значительной степени человеку пришлось превратиться в машину, чтобы его распознали как носителя органических функций" [11, с. 95].

Но возникает вопрос - зачем био-власти трансформировать тюрьму в площадку для эксперимента? Зачем власти создавать на организованном ей пространстве институт, чьё функционирование явно противоречит всем остальным принципам организации? Ведь, как утверждает Ж. Делёз "огромная новизна теории власти Мишеля (Фуко) заключается в следующем: общество себе не (или почти не) противоречит" [5, с. 74]. Сам Делёз преодолевает теоретическое затруднение в текстах Фуко утверждением ризоматического характера социальных полей. Если по Фуко в любом обществе выстраивается непротиворечивая цепочка институтов, соответствующих главенствующей стратегии/идеологии, то согласно Делёзу любой идеологический жест вызывает ответные "линии уклонения", сопротивления, которые выражаются в практиках, исключающих официальные доктрины. Делёз связывал "линии уклонения" с философской концепцией желания. Для нас же эти "линии уклонения" показатель внутренней разбалансированности власти. Любая власть противоречива по своей сути и, балансируя между внутренними дихотомиями, власть функционирует в обществе.

Можно предположить, что лагеря и тюрьмы в России становятся пространством, в котором власть, отрекаясь от своей официальной риторики, выясняет для себя, на каком уровне она может безболезненно осуществлять шантаж индивида, какова максимально возможная степень отчуждения личности, при которой сохраняется социальная эффективность, общественная значимость индивида. В ответ на этот эксперимент метафизический дискурс формирует несколько вариантов интерпретации соотношения "жизни" и "смерти". Во-первых, "жизнь как интенсификация всех физических ресурсов". Один из способов саботировать эксперимент власти - это интенсифицировать все жизненные силы, все имеющиеся физические ресурсы, дабы власть не могла сделать выводы на основании своего экзистенциального эксперимента. Поэтому в метафизическом дискурсе так много уделяется внимания описанию малейших физических изменений в самочувствии индивида и самым разнообразным способам сохранить физическое здоровье. В ситуациях, когда сама жизнь индивида оказывается обесцененной и смерть может наступить в любой момент, человек с удивительной энергией, упорством и даже упрямством лечит насморк, отказывается употреблять пищу грязными руками и т.д. На требование следователя снять шапку на допросе Копелев, страдающий гайморитом, отвечает, что должен сохранять голову в тепле и добавляет: "Я не приговорен к смерти и не хочу кончать самоубийством. У меня жар и воспаление. Голова должна быть в тепле. Здесь ни при чем уважение " [8, с. 65]. Гинзбург отказывается есть в карцере, объясняя это антисанитарными условиями - "Есть при таких условиях опаснее, чем голодать " [3, с. 92]. В ответ на властный эксперимент, в рамках которого индивиду предлагается минимальный набор для условий существования (минимум еды, отсутствие чистой воды, отопления, тяжелый физический труд), человек разрабатывает свою индивидуальную стратегию выживания в этих условиях - он сам формирует для себя список полезного и вредного, способы лечения, рацион питания. Все это делается с одной единственной целью - не позволить власти абсолютно контролировать жизненные процессы.

Сохранение жизни вопреки эксперименту власти становится одной из основных экзистенциальных стратегий для метафизического дискурса. Поэтому в отношении смерти формируется в рамках этого дискурса отношение, которой с одной стороны можно охарактеризовать как нейтральное ("Мы понимали, что смерть нисколько не хуже, чем жизнь, и не боялись ни той, ни другой " [23, с. 82]), но с другой - нейтральность высказываний граничит с признанием смерти как определенной победы власти, как определенного положительного результата во властном эксперименте. "Смерть" интерпретируется метафизическим дискурсом как "уступка власти", следовательно, "жизнь" интерпретируется как "сопротивление власти". Очевидной эта система оценки смерти становится при описании случаев самоубийств или членовредительства в тюрьмах и лагерях. С позиции официальной власти попытки самоубийства или членовредительство означали срыв логики эксперимента и влекли за собой новое расследование и новое наказание. Метафизический дискурс видит в самоубийстве не социальный или экзистенциальный протест, а акт отчаяния, означающий окончательную потерю индивидом способности сопротивляться насилию: "Иван Иванович успокоился. Он повесился ночью в десяти шагах от избы в развилке дерева, без всякой веревки - таких самоубийств мне еще не приходилось видеть " [23, с. 84]. Самоубийство выступает в качестве акта признания за официальной властью ее правоты и ее победы. Поэтому "остаться в живых" для метафизического дискурса означает в первую очередь - выжить, чтобы свидетельствовать против официальной власти, против стратегий контроля и насилия, которые она использовала.

Выводы

Теперь определим, какие же социальные мифы конструирует метафизический дискурс, используя узловые знаки. Напомним, что с помощью социальных мифов в дискурсах устанавливаются иерархические связи, а так же определяется пространство, где эти иерархические цепочки признаются легитимными. Дискурсы могут использовать и перерабатывать социальные мифы, сформулированные в рамках других дискурсивных систем (ярким примером здесь является социальный миф "равенство прав", который используется самыми различными дискурсивными построениями в современном обществе массового потребления), но дискурсы могут и конструировать аутентичные социальные мифы, используемые только в определенных социальных пространствах.

Для метафизического дискурса "тюрьма - это испытание", в этом пространстве растрачиваются все имеющиеся как физические, так и нравственные ресурсы индивида, полученный в тюрьме опыт уникален, но не в смысле его универсальности, а, напротив, в смысле его единичности, сингулярности, невозможности применить где-либо еще. Поэтому персонажи, оказавшиеся на свободе, не стремятся поделиться знанием, полученным в тюрьме, и необходимость вести разговор о тюрьме всегда требует определенных экзистенциальных усилий. Этот мотив встречается в тексте у Л.Э. Разгона, когда его приглашают дать показания для подготовке документов по реабилитации его старинного приятеля; Е.С. Гинзбург прерывает все расспросы о лагере, когда получает освобождение. Поэтому Шаламов в письме к Солженицыну писал: "Лагерь - отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно" [24].

В текстах метафизического дискурса структура мифов, прежде всего, связана с идеей испытания, поиска истины и обретения себя через потерю социального статуса и материальных благ. В отличие от авторов-любителей, которые многие страницы тратят на советы как сохранить продукты, как наладить отношения с администрацией и уголовным миром и пр., профессиональные авторы с большой долей иронии описывают лагерный быт, еду, одежду зеков, условия содержания. Внешние ограничения и потери - это лишь повод для шутки, пусть и злой иронии. Страшнее, когда индивид теряет внутренние, экзистенциальные ориентиры, и мифология произведений, написанных профессиональными авторами, связывается с попытками сохранить эти внутренние устои: "Ими владело бесстрашие людей, утерявших все до конца, - бесстрашие, достающееся трудно, но прочно" [18, с. 985].

Однако метафизическому дискурсу не удалось до конца во всех текстах выдержать миф о собственной уникальности. В определенный момент метафизический дискурс смешивается с дискурсом криминальным и начинает активно использовать его концепты и стратегии. Ярче всего эта тенденция проявляется в тексте Л.З. Копелева, где он описывает свою роль в войне "сук и воров". Хотя автор и пытается показать себя лишь наблюдателем "криминальных" столкновений, но бесстрастное наблюдение достаточно быстро перерастает в активное участие и демонстрацию хорошей осведомленности и в уголовных традициях, и криминальном языке. Таким образом, заявленная цель метафизического дискурса - сформировать механизмы защиты против уничтожения личности - при взаимодействии дискурса с социальными практиками оказывается не достижимой. Сохранение нравственных основ личности уступает место поддержанию физического существования. В метафизическом дискурсе этот лейтмотив ещё скрыт под многочисленными рассуждениями о метафизике тюремной жизни. Но как только метафизический дискурс обращается к описанию непосредственных фактов реальной жизни и вынужден в своих терминах интерпретировать социальные практики, внутренние противоречия дискурса становятся очевидными.

Еще одна слабая сторона метафизического дискурса, с точки зрения взаимодействия с социальной практикой, - отсутствие четких рекомендаций; дискурс предоставляет абсолютную свободу для ищущей и страждущей понимания души. Современные социальные практики подобный подход искореняют, для социальной жизни мечущаяся душа - это признак депрессии и социальной опасности. Социальным практикам необходимы четкие правила, скрупулезные рекомендации экспертов, а не пространные рассуждения о силе убеждения и веры, о бесстрашии человеческого духа. Именно таких рекомендаций метафизический дискурс и не предлагает, оставляя читателю возможность сделать самостоятельные выводы, проделать независимую от автора интеллектуальную и нравственную работу. Но такова логика развития культуры, что в современном культурном пространстве востребованными оказываются не те тексты, которые требуют от читателя неких усилий, а, напротив, те тексты, которые сводят необходимость усилий от читателя к нулю, предлагая готовые и эффективные решения любой жизненной ситуации. В результате, метафизический дискурс оказывается не востребован социальными практиками, которые сформировались в последующих поколениях.

В метафизическом дискурсе заложен ещё один когнитивный парадокс, который привел к тому, что он так и остался незавершенным социальным проектом и не актуализировался в социальной практике. Речь идёт о стремлении метафизического дискурса сделать знание о тюрьме доступным большинству социальных субъектов, но парадоксальность ситуации заключается в том, что знания о тюремном опыте, распространённые в свободной социальной структуре, способствовали распространению криминализации и "тюремизации" в социальных практиках и других дискурсивных практиках.

Поэтому, несмотря на убедительность логичность когнитивных конструкций рефлексивного дискурса, мы вынуждены констатировать факт дискурсивного провала утверждения рефлексивного дискурса как приоритетного в системе высказываний о тюрьме и тюремных субкультурах.

Библиография

1. Альтюссер Л. Ленин и философия / Пер. с фр. Н.Кулиш. М.: Ad Marginem, 2005. - 175 с.

2. Гидденс Э. Судьба, риск и безопасность // Thesis. Риск, неопределенность, случайность. М., 1994. №5. С. 107-135.

3. Гинзбург Е.С. Крутой маршрут: хроника времен культа личности. М.: Советский писатель, 1990. - 601 с.

4. Гройс Б. Ницшеанские темы и мотивы в Советской культуре 30-х годов / Бахтинский сборник. Вып. 2 / Отв. ред. Д. Куюнджич, В.Л. Махлин. М., 1992. С. 104 - 126.

5. Делёз Ж. Фуко / Пер. с фр. Е.В. Семиной. Вступит. статья И.П. Ильина. М.: Издательство гуманитарной литературы, 1998. - 172 с.

6. Жигулин А.В. Черные камни. М.: Кн. палата, 1989. - 240 с.

7. Зорохович А.А. В "шарашке" / … Иметь силу помнить: Рассказы тех, кто прошел ад репрессий / сост. Л.М. Гурвич. М.: Моск. рабочий, 1991. С. 199-219.

8. Копелев Л.З. Хранить вечно. М.: Вся Москва, 1990. - 687 с.

9. Люлечник В. Творчество в неволе: Обзор документов о вкладе ученых, конструкторов, специалистов, находившихся в заключении, в победу в войне // Электронный журнал Вестник Online. №22 (281). 23 октября 2001. URL: http://www.vestnik.com/issues/2001/1023/win/liulechnik.htm

10. Макарова Л.М. Нацистская концепция человека и её реализация // Человек. 2003 № 3. С. 94-107.

11. Михель Д.В. Тело, территория, технология. Саратов: Изд-во "Научная книга", 2000. - 127 с.

12. Новиков М.П. Из пережитого. М.: ВИАПИ им. А.А. Никонова, Энциклопедия сел и деревень, 2004. - 560 с.

13. Паперный В.З. Культура Два. М.: Новое литературное обозрение, 1996. - 377 с.

14. Пирожков В.Ф. Законы преступного мира молодежи. Электронная библиотека "Грамотей". URL: http://www.gramotey.com (дата обращения: 08.05.2012).

15. Подорога В. Знаки власти (записки на полях) // Киносценарии. 1991. №. 3. С. 176-189.

16. Разгон Л.Э. Непридуманное. М.: Изд-во Захаров, 2006. - 688 с.

17. Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. В 3-х тт. Т. 1. М.: ПРОЗАИК, 2009. - 592 с.

18. Солженицын А.И. В круге первом. М.: АСТ, 2010. - 990 с.

19. Толковый словарь русского языка / Под ред. Д.Н. Ушакова. [Электронный ресурс]. URL: http://ushdict.narod.ru

20. Фуко М. Археология знания / Пер. с фр. / Общ. Ред. Б. Левченко. Киев: Ника-Центр, 1996. - 208 с.

21. Фуко М. История сексуальности. Т.1. Воля к знанию // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. с фр., комм. и послесл. С. Табачниковой. М.: Касталь, 1996. С. 238-268.

22. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне / Пер. с нем. М.М. Беляева, К.В. Костина, Е.Л. Петренко, И.В. Розанова, Г.М. Северской. М.: Издательство "Весь Мир", 2003. - 410 с.

23. Шаламов В.Т. Колымские рассказы / Собрание сочинений. М.: Художественная литература, Вагриус, 1998. Т.1. С. 7-181.

24. Шаламов В.Т. Письма. [Электронный ресурс]. URL: http://www.modernlib.ru/books/shalamov_varlam_tihonovich/pisma_k_a_i_solzhenicinu/read_1

25. Никитина И.П. Об описательно-оценочном характере философии искусства//Философия и культура, №8-2009

26. Зонтаг С. Художник как пример мученика//Философия и культура, №1-2010

27. Соловьев Э.Ю. Философско-правовые глубины чеховского рассказа "злоумышленник"//Философия и культура, №6-2011

28. Голубицкий Ю.А.-- Гносеологическое родство и взаимопроникновение способов научного и художественного отражения действительности в процессе конвергенции этих феноменов//Культура и искусство, №5-2011

29. Колчина А.С. Писатели-эмигранты у микрофона "Радио Свобода" в 1970-1980-е гг.//Филология: научные исследования, №1-2012

30. Полосина А.Н. Идея насилия в творчестве Л.Н. Толстого//Культура и искусство, №3-2012

31. Доброхотов А.Л. Автор как субъект культуры: междисциплинарные аспекты проблемы//Философия и культура, №8-2012

32. Топорина Е.А. О некоторых особенностях передачи русской литературной классики в кино-и театральных образах//Философия и культура, №9-2011

33. Лешукова Е.В. Террор Гражданской войны на юге и востоке страны в мемуаристике русского зарубежья 20-х - 30-х годов ХХ века//Политика и Общество, №11-2011

34. Власова В.Б. Прекрасное из тяжести недоброй//Филология: научные исследования, №3-2011

35. Бойко М.Е. Формализация литературно-критической деятельности//Культура и искусство, №6-201

Размещено на Allbest.ru