Познавательный процесс

Проблема отношения веры к знанию всегда была для философии одной из центральных, ибо речь идёт как о самой возможности постижения реальности, так и о предельных основаниях человеческой деятельности.

С самого своего возникновения западная философия решительно противопоставила себя всякого рода верованиям: как мифологическим, так и обыденным. Философия была критикой обычного опыта и вместе с тем способом получения истинного знания. Между тем, знание в отличие от мнения предполагает, как утверждал Платон, не только истинность соответствующего утверждения, но и его обоснованность. Вера, при этом самая обычная, например, вера в то, что завтра будет хорошая погода, может быть как истинной, так и ложной. В любом случае она не может быть полностью обоснована. Лишь мышление, исходящее из самоочевидных посылок и руководствующееся правилами логики, может привести к полноценному знанию. Что же касается веры, то если в ней мышление в какой-то степени и присутствует, то явно недостаточным образом, что мешает ей стать знанием, подлинным постижением того, что есть на самом деле.

Понимание этой проблемы решительно изменилось в Средние Века. Отношение веры и знания было интерпретировано иным образом, во всяком случае если речь идёт о таком виде веры, как религиозная. Христианская вера как вера в существование Бога и в религиозные догматы понимается как адекватный и высший способ постижения божественной конечной реальности. Христианские теологи и философы подчёркивают, что эта вера не может не быть истинной. Вместе с тем она не базируется на тех основаниях, которые обычно используются при получении знания. Религиозная вера согласно этому пониманию не отменяет, а предполагает рациональное знание, которое однако лишается самодостаточности (о понимании взаимоотношения религиозной веры и знания я буду позже говорить более подробно).

Принципиально иной контекст философского обсуждения проблемы возник в Новое Время. В отличие от античности речь идёт прежде всего об обосновании не дедуктивно развёртываемого математического и философского знания, а знания эмпирического, т. е. того именно, каким являлось только что возникшее экспериментальное естествознание. Эмпирическое обоснование предполагает нахождение в самом опыте некоторых очевидностей, исходя из которых, с помощью определённых логических процедур можно получать знание. Такие очевидности были поняты философскими эмпириками как элементарные состояния сознания - ощущения («простые идеи»). То, что не может быть логически выведено из этих эмпирически данных элементов - это всего лишь продукт веры.

Для Д. Юма, например, предположения о существовании внешнего моему сознанию мира, о наличии причинной зависимости явлений, о существовании самого «Я» выражают не знание, а всего лишь веру. Последняя с точки зрения Юма вполне оправдывает себя в житейском практическом смысле, но не в плане научном, ибо там, где речь идёт о настоящем знании (а наука и призвана его получать), там придётся отбросить и мнение о том, что мы имеем дело с некоей реальностью, выходящей за пределы чувственного опыта, и о том, что мы должны искать причины явлений, и о том, что изучение психических явлений предполагает признание существования «Я». Между прочим, с этой точки зрения подобные верования могут оказаться несостоятельными также и в некоторых житейских ситуациях - именно потому, что это верования, а не знания.

Идея Р. Декарта о том, что несомненны и самоочевидны лишь состояния субъективного сознания, логически вела к невозможности обосновать тезис о существовании внешнего мира, моего собственного тела и «других» сознаний. В истинность этого тезиса можно лишь верить. Но если для Юма эта вера имеет житейское практическое (хотя и не логическое) оправдание, то для Декарта её оправданием может быть только другая вера - религиозная. Так как Бог существует, он не может быть обманщиком: мои чувства должны показывать то, что есть на самом деле (правда, по Декарту существование Бога - не только предмет веры, оно может быть рационально обосновано с помощью т. н. онтологического доказательства).

В это же время возникает идеология (или, как иногда говорят, проект) Просвещения, в соответствии с которой знание, и прежде всего знание научное, должно последовательное вытеснять веру во всех её разновидностях. Если и приходится руководствоваться верой во многих житейских ситуациях, то согласно установкам просветителей нужно понимать, что вера в конце концов может и должна быть вытеснена научным знанием. Ибо только последнее даёт возможность выявить реальные зависимости между явлениями, предсказать последствия наших действий и поставить под человеческий контроль природные и социальные процессы (да и поведение самого человека). Согласно идеям Просвещения как обыденная, так и религиозная вера - это набор предрассудков, которые, если и имели какой-то полезный смысл раньше, изживают себя по мере взросления цивилизации. Именно знание, а не вера, делает человека свободным. Свободная просвещённая личность должна быть критичной и самокритичной, ничего не принимать на веру, не признавать никаких авторитетов и полагаться исключительно на силу собственного разума.

Между тем, сегодня понимание взаимоотношения веры и знания серьёзно изменяется. Оказывается, что наука не только получает знание, но и принципиально не может обойтись без веры. Отношения между верой и знанием - это не отношения взаимного исключения. Они предполагают друг друга и переплетаются друг с другом.

Как сейчас хорошо показано в литературе по философии и истории науки, вера играет важную роль в научном познании: не только в процессе выдвижения парадигм, теорий, гипотез, но и в ходе их принятия научным сообществом. Знание предполагает обоснованность выдвигаемого утверждения. Поскольку о полной обоснованности такого рода можно говорить лишь в некоторых случаях (по крайней мере, если речь идет не о дедуктивных науках, а о науках фактуальных) [1], научное знание оказывается неотделимым от наличия определенного элемента веры. Этот элемент может быть большим или меньшим. Он может быть настолько невелик, что мы имеем все основания говорить о знании: это касается прежде всего установленных эмпирических зависимостей, разного рода экспериментальных результатов, хотя он всегда всё-таки есть, как присутствует он и самом обычном восприятии - вследствие чего и возможны перцептивные иллюзии. Этот элемент гораздо больше в отношении отдельных теорий (даже если они представляются неплохо обоснованными существующими фактами) и тем более в отношении принимаемых картин мира, парадигм - здесь знание и вера как бы переплетаются. Можно говорить о принятии на веру некоторых фундаментальных методологических норм и принципов научного исследования (хотя и тут нет чистой веры, ибо эти принципы, вроде принципа причинности, должны постоянно демонстрировать свою результативность). Производство научного знания не может обойтись и без авторитета: речь идёт об авторитете научной парадигмы, исследовательской программы. Если этот авторитет будет постоянно оспариваться, исследование оказывается невозможным.

Но ясно и то, что сама вера может быть больше или меньше обоснована. Она не может быть обоснована слишком сильно, оставаясь верой - иначе она стала бы знанием. Но если она не абсурда (а нормальный человек никогда не будет прибегать к абсурдным верованиям), то вера всё же должна из чего-то исходить.

Очень важно иметь в виду, что вера выступает в двух формах в познавательных ситуациях. И эти формы нельзя смешивать. Во-первых, это разные утверждения, предположения, полагания (не обязательно выраженные в языке - они включаются и в процесс восприятия). Они проверяются опытом и могут оказаться истинными или ложными. Если они могут быть хорошо обоснованы, они превращаются в знание. Во-вторых, это фундаментальные установки на доверие, которые лежат в основании опыта определённого типа, и, как сказал бы Кант, являются трансцендентальными условиями самой его возможности. Это не обычная эпистемическая вера, а нечто принципиальное иное: сам способ конституирования определённого опыта и определённой когнитивной практики. Пока мы работаем в рамках данной когнитивной практики, не стоит вопрос о истинности или ложности данной установки на доверие, эта установка не может проверяться данным опытом, так как она и создаёт последний. В этой установке, как показал Л. Витгенштейн, нельзя усомниться, так само сомнение в чём-то уже предполагает наличие опыта определённого типа. Это не значит, что та или иная установка на доверие совершенно неуязвима и не может отказать ни в каком случае. Но если это происходит, то речь идёт не просто о ложности того или иного конкретного полагания, а об отказе от познавательной практики данного типа в целом.

Так, например, исследовательская деятельность предполагает не только веру в парадигму, научную программу, ту или иную теорию, но и доверие к экспериментальным результатам коллег. Сегодня научная деятельность осуществляется большими коллективами. Значительная часть знаний, которыми располагает отдельный исследователь, он получил не лично, а от других. Эти знания, как правило, не перепроверяются - это просто практически невозможно. Если бы участники определённого проекта стали систематически обманывать друг друга, их совместная деятельность разрушилась бы. В этом случае можно сказать, что в учёный знает нечто в том числе и потому, что он верит, доверяет другим исследователям. Получается, что в этом случае знание производно от веры.

Но ведь и в нашей обычной жизни большая часть того, что мы знаем, получено нами от других. Современную цивилизацию с определённым основанием считают цивилизацией знаний, информационным обществом. Эти знания поставляются с помощью современных информационных технологий. О том, что происходит в мире, мы узнаём с помощью газет, телевидения, Интернета. Нормальная коммуникация - а она лежит в основании социальных процессов - предполагает установку доверия к собеседнику, так же, как образование невозможно без доверия ученика к учителю и без авторитета последнего. Если это доверие перестаёт срабатывать, нормальная социальная жизнь, воспроизводство и поддержание культуры (а значит, и воспроизводство самого человека) оказываются невозможными.

Процесс познания предполагает доверие к показаниям органов чувств (хотя отдельные эпистемические верования, включённые в состав того или иного конкретного восприятия, могут оказаться ложными), доверие к свидетельствам памяти (хотя отдельные воспоминания могут ввести в заблуждение). «Встроенное» в нашу познавательную деятельность понимание знания как относящегося к внешней от сознания реальности - это не просто житейская вера, не имеющая ничего общего с знанием, как полагал Юм, а фундаментальная установка доверия, делающая возможным сам процесс познания.

Современная цивилизация - это не только общество знаний, но и цивилизация резко возросших рисков и необходимости принятия быстрых решении в нестандартных ситуациях. Поэтому во многих случаях действие возможно не на основе детально проработанного знания, а посредством в большей или меньшей степени обоснованного верования, предположения. Есть случаи, когда знание невозможно получить, а действовать необходимо. Ссылки на то, что можно действовать только на основе «твёрдого знания», в этих случаях выражают не что иное, как боязнь что-либо делать и нежелание брать на себя ответственность за последствия. Именно сильная вера во что-то может иногда породить в социальной жизни соответствующую реальность (это то, что К. Поппер называл «эффектом Эдипа»). В этих случаях вера оказывается истинной не потому, что заранее была некая реальность, соответствующая этой вере, а потому, что вера и основанные на ней действия создали эту реальность.

Наконец, нужно иметь в виду, что определённого типа верования конституируют человеческую идентичность, оказываются образующими само ядро личности. Это верования, ставшие убеждениями: верования относительно нравственных ценностей и норм, относительно мировоззренческих универсалий, относительно самого себя. Если вера в то, что завтра будет хорошая погода, окажется заблуждением, то это можно легко пережить. А вот если разрушится вера в необходимость принципов социальной справедливости, в то, что считать нравственно дозволенным или вера в самого себя (если вдруг окажется, что я принципиально заблуждался в понимании самого себя), то это будет означать кризис индивидуальной идентичности, из которого нужно искать выход - при этом нет гарантии существования такого выхода во всех подобных случаях.

Таким образом, вера - это не что-то временно принимаемое для практических нужд с установкой на последующее её полное вытеснение знанием. Вера во многих случаях ничем не заменима, вера конституирует человеческую идентичность, а вера как фундаментальная установка доверия является условием жизни человека в сообществе и создаёт саму возможность получения знаний.

Сегодня получили распространение некоторые концепции, пытающиеся дать определённое истолкование описанных фактов.

То обстоятельство, что знание и вера тесно переплетены и предполагают друг друга, истолковывается как свидетельство отсутствия всяких границ между верой и знанием, возможности говорить о знании лишь условно, ибо якобы нет принципиального различия между истиной и ложью, реальностью и иллюзией. Согласно этой точке зрения термин «знание» может пониматься для обозначения того, что принято в данный момент времени тем или иным сообществом (в частности, научным). Само это принятие чего-то в таком качестве определяется, как считают защитники данной позиции, не отношением системы утверждений к реальности, а исключительно взаимоотношениями внутри самого сообщества, в том числе взаимоотношениями силы, власти, доминирования. Реальность - это не то, что существует независимо от сознания и к чему относится знание и верование, продолжается это рассуждение, а то, что социально конструируется, при этом данные конструкции культурно и исторически релятивны. Современные средства массовой информации создают реальность, в которой живёт человек. Они могут заниматься и сознательной мистификацией. Но это не так уж и важно, считают представители данной точки зрения, ибо различие между сознательной и бессознательной мистификацией не принципиально, а отличить мистификацию от настоящего знания реальности в социальной жизни невозможно. Если всерьёз принимать эту точку зрения, то получается, что не может быть не только подлинного знания, но и оправданной веры: человек не должен доверять ни разуму, ни науке, ни религии, ни самому себе. Уничтожается иерархия культурных и познавательных ценностей. Псевдо-наука оказывается в таком случае ничем не хуже настоящей науки, а создание пропагандистских мифов (пиар) оценивается не ниже, чем честное исследование социальной жизни, ибо с точки зрения воздействия на человеческое поведение первое может во многих случаях превосходить второе.

В действительности вера и знание при всём их переплетении и взаимодействии никогда не смешивались и не могут смешиваться. Познание всегда было и будет ориентировано на получение истинного знания. Авторитет и влияние во внутринаучных коммуникациях не может быть отделён от эпистемических требований. Если он вступает в противоречие с этими требованиями он обязательно в конце концов будет разрушен, как показывает история науки. Проблема получения хорошо обоснованного, надёжного знания остаётся одной из центральных для эпистемологии и философии науки. Вера тоже может быть более или менее оправданной. При этом существуют разные типы веры. В последнее время участились попытки приравнять эпистемическую веру, особенно веру в научном познании, к вере религиозной. Поэтому стоит более подробно сравнить взаимоотношение веры и знания в науке и в религии.

Обычно говорят, что религиозные утверждения принимаются на веру, в то время как в науке они опираются на установленное знание. Действительная картина является более сложной. Как я уже говорил, вера играет важную роль в научном познании. Существенно однако то, что идеал науки предполагает принципиальную возможность превращения того, что первоначально принимается всего лишь на веру, в более или менее обоснованное знание. Наука всегда шла и идет по этому пути.

В религии дело обстоит иначе. Религиозная вера исключает знание. В религии не знают того, во что верят и знают, что не знают этого. Правда, суждения, составляющие религиозное кредо, могут быть логически зависимыми, так что из одного суждения можно вывести другие. Если верующий может осуществить такой вывод, он уже знает, что одно следует из другого (такого рода выводы осуществляются в теологической аргументации). Но это не превращает выведенные суждения в знания: они остаются верованиями. Правда, с точки зрения некоторых теологов, те, кто достиг последней цели, святые и апостолы, могут знать нечто, во что остальные верующие лишь верят (об этом писал, в частности, Фома Аквинский). Однако в общем случае верно, что религиозная вера исключает знание, не может превратиться в знание (хотя не так давно я прочитал в тексте одного современного российского богослова, что религиозная вера и есть абсолютное знание, но с этим вряд ли согласится большинство теологов).

Другая важная особенность религиозной веры состоит в том, что она предполагает принятие истинности того, во что верят (в то время как в науке истина никогда не принимается на веру). Наука допускает, что то или иное верование окажется ложным. Религиозная вера исходит из того, что то, во что верят, не может быть ложным. Религиозная вера предполагает веру в высший (всеведущий и всемогущий) и безусловный авторитет, от которого не исходит ничего, кроме истины. В науке авторитет тоже играет определенную роль, хотя ссылка на него не исключает, а предполагает обоснование с помощью фактов и логических рассуждений. В науке авторитет не означает, что он застрахован от ошибок.

Наконец, необходимо указать еще на одно и, может быть, самое главное различие между научной и религиозной верой. Дело в том, что отношение между верой и знанием в науке лежит в чисто интеллектуальной плоскости и сама вера понимается как чисто интеллектуальное образование. Принимаемое на веру научное утверждение просто недостаточно обосновано. Когда оно будет обосновано достаточно (хотя вопрос о том, что считать достаточным, может быть предметом дискуссий), оно превратится в знание. Не так дело обстоит в религии. Там вера выступает как выражение всех сторон человеческой души, включая волю и эмоции. Принятие религиозных утверждений как предметов веры - это не только интеллектуальный акт, а прежде всего акт обращения, глубоко затрагивающий человека в целом.

Сегодня получило распространение мнение о кризисе рациональности и одновременно кризисе веры в современной западной культуре. Я не буду анализировать его обоснованность. Замечу только, что понимание рациональности и знания в самом деле претерпевает сегодня значительные изменения, о чём я уже говорил. Это не обязательно означает их кризис: речь должна идти о новом понимании рациональности и знания и о новых их формах. Из сказанного выше ясно и то, что вера и рациональное знание связаны друг с другом, и принятие рациональности как культурной ценности предполагает веру в неё. Культуротворчество, созидательная социальная деятельность, развитие науки предполагают установку на доверие к миру и внутри человеческого сообщества. Кризис веры и доверия ведёт не к культивированию рационального критицизма, как можно было бы предположить, а к парадоксальному сочетанию недоверия с легковерием: верой в паранауку, в социальные мифы, в идеологическую демагогию. Создание условий для гармонического сочетание веры и рационального знания - одна из насущных проблем современной культуры.

Проблема понимания и объяснения в познавательном процессе

При всех спорах и дискуссиях о роли и месте науки в обществе она продолжает оставаться доминирующей силой духовного освоения мира и средством получения специализированного и социально востребованного знания о закономерностях и свойствах окружающего мира. В руках человека наука является мощным орудием, позволяющим ему освободиться от предрассудков и ложных представлений о мире и подняться на принципиально новую ступень осмысления действительности.

Такого доверия наука заслужила, прежде всего, своей способностью задавать вопросы природе и получать на них ответы. В этом она строго следует своему целевому предназначению. Безусловная цель науки - познание мира, объяснение сущностных характеристик объектов, понимание процессов и событий происходящих в окружающей действительности. Наука дает возможность понять то, что мы раньше не понимали и не всегда были в силах получить вразумительного ответа в пределах других форм постижения мира. Объяснение и понимание составляют силу науки, которая дает возможность человеку подняться над природой, всецело находившемуся под влиянием ее стихии. Это и делает науку отличной от других, альтернативных подходов к познанию мира.

В научном познании объяснение и понимание не являются тождественными, но и не находятся в изоляции друг от друга. Рассматривая науку в ее позитивных аспектах, возникает проблема разграничения объяснения и понимания, выявления их предметных полей и определения коррелятивных ситуаций в научном исследовании. Такая проблема возникает из-за того, что часто эти познавательные процедуры рассматриваются как не связанные между собой, а прерогатива в интерпретации и раскрытии имманентных свойств объекта познания оказывается то на стороне объяснения, то - понимания.

Объяснение как метод познания предполагает раскрытие сущности изучаемого объекта, причин его возникновения, условий существования и принципов развития. При этом объяснение не является одноаспектным актом научного познания, наоборот, оно может включать в себя разные подходы интерпретации природы объекта. Так, реализация физического подхода к объяснению характера исследуемого объекта предполагает выявление и анализ составляющих его элементарных частиц, а математический анализ этого же объекта позволит нам с помощью уравнений описать поведение этих частиц. Исследование его под углом зрения химической науки дает возможность выявить состав химических элементов, из которых этот объект состоит, и определить структуру элементов в плане обнаружения характера связей между ними. Если этот же объект станет предметом интереса биохимиков, то они его изучат в аспекте выявления структуры белков, жиров, углеводов и т. д. Несложно заметить, что объект познания в объяснительном ракурсе многогранен, каждая дисциплинарная наука предполагает свое видение его структурной организации и раскрытие закономерных связей развития.

Исходя из сказанного, можно ли считать, что объект познания получил исчерпывающее объяснение? С точки зрения научного интереса - онтологического, логического, гносеологического - можно полагать, что он получил свое объяснение. Но с позиции человекомерности этого объекта он не раскрыт. Ибо вопрос об аксиологической значимости этого объекта не может быть объяснен таким же путем, как это делается в физической, или химической науке, но может быть понят. Аксиологические и телеономические вопросы подлежат не столько объяснению, сколько пониманию. Там, где наука не в состоянии объяснить, там она прибегает к пониманию. Понимание и пред-понимание составляют существенные моменты научного познания.

Из сказанного видно, что объяснение не всегда может сопровождаться пониманием. Раскрытие структуры элементов объекта еще не означает понимание самого объекта в его культурно-смысловом и функциональном значении. Понимание связано с осуществлением рефлексивного акта над объектом. Субъект познания в ситуации объяснения стоит на позициях интерсубъективизма, а в процессе понимания он выступает в качестве равноправного участника диалога с другим - мнимым или реальным - субъектом. Результаты научного объяснения носят онто-субстанциональный, логический и общезначимый характер. Понимание же связано с индивидуализацией смыслообразования, как следствие этого, его продукты в научном познании имеют конвенциональное значение.

Понимание в научном познании предполагает постижение смысла и значения объекта. В этой функции понимание предстает как метод познания. В когнитивных характеристиках процесс понимания и интерпретации выступают существенным дополнением метода объяснения. Объяснение фундаментальных научных идей становится все более трудным с усилением абстрагирующей деятельности науки, и по мере увеличения разрыва между представлениями здравого смыла, в которых выражается житейский опыт человека, и концептуальными представлениями категориально-понятийного аппарата, в которых фиксируются предельно общие логические объекты. Современные теоретические дисциплинарные науки служат этому убедительным свидетельством. В частности, не поддаются объяснению многие положения, используемые наукой при теоретическом описании действительности. Например, в современной космологии таковыми являются: теория «суперструн», гипотеза «стабильного состояния», идея «черных дыр», допущение «Большого взрыва», предположение о «надувании Вселенной». Серьезные трудности в объяснении вызывают не только теоретические положения, но и эмпирически наблюдаемые явления, например, таинственные пятна на Солнце, количество которых то увеличивается, то уменьшается каждые 10 лет. Вектор направленности знания, от обыденных представлений к «сумасшедшим» теоретическим идеям, настоятельно подчеркивает важность проблемы осмысления научного знания. В этих условиях неоценимое значение имеет понимание, выполняющее смыслообразующую функцию в научном познании.

Если относительно естественнонаучного объекта можно задать вопрос о его значимости, то не прав Дильтей, который утверждал, что понимание имеет место только в социально-гуманитарном познании. Соотнесенность объяснения и понимания в естественнонаучном познании не ставит под сомнение интенциональность логико-теоретического сознания на объективное видение мира и причинные модели объяснения его составляющих, но указывает на то, что современная наука осуществляет познавательную деятельность под углом зрения духовных и материальных потребностей и интересов человека. А это уже есть ценностная ориентация науки, ориентация, которая держит в поле зрения человека. Наука могла ощущать себя свободной от аксиологической нагруженности до тех пор, пока она не была востребована развивающимся технологическим производством. По мере превращения науки в непосредственную производительную силу она необходимо включает в себя ценностные суждения.