Размышления по поводу логического развертывания "Философии права" Г. Гегеля

Размещено на http://www.allbest.ru/

Омская гуманитарная академия

Размышления по поводу логического развертывания «Философии права» Г. Гегеля

Н.Н. Большаков

Объектом своего философствования в первой части работы Г. Гегель делает «Абстрактное право». Замечательно, что гений начинает «Философию права» [1] не с какой бы то ни было абстракции, а с конкретной абстракции - собственности. Более того, даже не с собственности в ее непосредственном значении. Если иметь в виду вступление к 1 отделу (§§ 30-40), то он начинает с абстракции личности, лица, а значит - свободы.

Идея неразрывной, органической связи права и свободы проходит через всю книгу. Это и понятно, ведь тема и мелодия свободы и ее правосообразности стала лейтмотивом всей эпохи, а значит, и ее философского «прочтения». Вполне понятно, что она приобрела смысловое философское значение и в ее апогее - немецкой классике.

Но возникает вопрос: как ввести и как вводится в круг философского дискурса понятие свободы? В «Абстрактном праве» у Гегеля идея неразрывной связи права и свободы вводится через понятие лица, личности (конец § 36): «Отсюда веление права гласит: будь лицом и уважай других в качестве лица». Сразу же бросается в глаза, что веление права - это, прежде всего, нравственная максима. И само по себе это не такое уж великое открытие. Но философски замечательно то, что эту древнейшую нравственную максиму Гегель возводит в ранг права, наделяет ее правовым статусом. Тем самым этой весьма ветхой, и потому привычной, нравственной заповеди он придает не просто нравственный характер, но и(!) характер веления права. В чем отличие от древности? - Для архаики было достаточно призыва быть человеком и уважать других в качестве людей. Это всего лишь нравственное пожелание, потому оно не выходит за пределы человечности, нравственности. У Гегеля же появляется понятие личности, лица. А это не просто человек, а человек, обладающий свободой, то есть имеющий, прежде всего, социальные условия для того, чтобы стать свободным (§36.с 98). Четыре строки просто замечательны: «Личность содержит вообще правоспособность и составляет понятие и саму абстрактную основу абстрактного, и поэтому формального права… Отсюда веление права гласит: будь лицом и уважай других в качестве лиц». Так переведено фактически. Однако это место было бы лучше перевести с немецкого языка несколько иначе: «будь личностью и уважай других в качестве личностей».

То есть, с точки зрения Гегеля, личность - человек, обладающий правоспособностью. Как видим, понятия личности и права у Гегеля неразрывны. В этом отличие Гегеля (который оставил и для себя право поморализаторствовать) от других моралистов, авторов всех и всяческих нравственных заповедей, от ветхозаветных времен до наших дней. Для немецкого гения личность есть основа (хотя и абстрактная) самого абстрактного права. И мы должны помнить эту мысль Гегеля, она должна постоянно «витать» в аналитическом процессе. Эту мысль можно сформулировать еще проще: основа права - личность. Если иметь эту мысль в качестве презумпции рассуждений относительно гегелевских правовых экзерсисов, то мы никогда не сможем дойти до ужасающего в своей нелепости суждения, что Гегель, де, в области права донельзя консервативен, он, дескать, - певец прусской монархии и вообще чуть ли не идеолог тоталитаризма, что у Гегеля государство венчает все общество, и оно же подминает под себя все общество. - Да ни в коем случае! В том отношении, о котором у нас здесь идет речь, «гегелевское государство» необходимо лишь постольку, поскольку необходим гарант свободы личности. А государство может выполнять такую роль гаранта свободы личности прежде всего тем, что оно является гарантом собственности. Поэтому-то во вступительных параграфах «Абстрактного права» Гегель ведет речь о личности, лице. А первый раздел «Абстрактного права» он начинает с понятия собственности. Гегель даже рассуждает о «разумности собственности». Как это понять? Для Гегеля собственность разумна тогда и постольку, когда и поскольку она выступает необходимым условием свободы личности. А свободная личность - всегда и прежде всего разумная личность. В §41 он пишет: «лишь в собственности лицо (мы бы сказали, личность) выступает как разум» (с. 101). И это так понятно, но, к сожалению, далеко не всем лицам, имеющим отношение к власти в постсоветской России, особенно в законодательном и правовом сегментах «закононосителей», лучше - «закононаносителей».

В этой связи уместно сделать небольшое отступление. В ту великую эпоху, правда, уже после смерти Гегеля, в России побывал французский маркиз Астольф де Кюстин. Свои впечатления он изложил в 4-х томных записках «Россия в 1839 году». Маркиз обладал просто гениальной наблюдательностью. В книге есть многозначительная сцена. Петербургские чиновники расписывают ему благолепие положения крепостных крестьян: что вот, де, о крепостном положении говорят всякие ужасы. А на самом деле русский крепостной - беззаботное существо. Ему беспокоиться не о чем, обо всем думает и обо всем заботится помещик. Так говорят маркизу, а наш маркиз думает, как европеец, совсем другое: у мужиков нет собственности, следовательно, они рабы. И он делает прямо-таки гегелевский вывод, но выраженный на общепонятном языке: «… только частная собственность делает человека существом общественным» [2]. Рабы управляют рабами - рабами управляют рабы. Именно он обнаружил чудовищную власть чиновничества в николаевской России. Историки с ужасом сообщают, что в царствование Николая I государство расплодило чудовищное количество чиновников, целых 50 тысяч! (А если сравнить с нашим временем?)

И уж совсем гениально просто - этого не могут не помнить читатели из школьной программы - выразил донельзя похожую мысль А.С.Пушкин в 1826 г.: «Наш век торгаш. Сей век жестокий, /Без денег и свободы нет» («Разговор книгопродавца с поэтом»). И, значит, нет и не может быть и лица, и личности с социально-исторической, а в те времена - и светски-значимой, точек зрения. Как это сопоставимо и до чудовищного удивления похоже с нынешними временами уже «свободной России», в которой было как-то не по-русски манифестированно: «МЫ РОССИЯНЕ!». (Фигура восклицания входит в смысловой контекст этой сообщенной «Граду и Миру» великой новости). «А кто это такие? - могли бы вопрошать обыватели из «Града и Мира», - люди ли, личности ли?».

Но вернемся к Гегелю. Повторяем, расхожим является досужее суждение о том, что в «Философии права» у Гегеля примат государства: везде государство, государство, государство … Совершенная неправда, категорически нет, если исходить не только из буковок книги, но и из мысли, разума, духа, поселенных великим философом среди букв и строчек этого великого произведения. Дух, разум, мысль там ведут главную партию, главную мелодию, тему этой симфонии: примат (хотя слово это нехорошее) личности. Везде - личность, личность, личность. А, если быть еще точнее -свобода личности. Личность тотальна, ибо ее свобода практически достижима.

В этом плане любопытно замечание самого Гегеля. Он любил, как многие из философов, (а по нашему опыту - многие из немцев), временами погружаться в этимологические розыски. Мы уже отметили, что Гегель договорился до понятия «разумности собственности» в той мере, в какой она выступает основой свободы личности. Понятию собственности Гегель противопоставил понятие вещи. «Вещь» - «нечто несвободное, безличное и бесправное». Слово «вещь», как и слово «объект», может иметь и противоположные значения. В этом случае, когда говорят: в этом суть дела, буквально это звучит- в этом вещь. Все дело в вещи, не в лице… Тогда это слово имеет субстанциальное значение. В другом - когда вещь противопоставляют лицу, то есть не особенному субъекту, здесь «вещь» есть нечто, противоположное субстанциональному, лишь внешнее по своему определению. «Вещь» как суть, существо дела - субстанциональное значение. Это - изложение Гегелем этимологии слова в немецком языке, он не пускался на поиски в русской этимологии, в отличии от других немцев.

А вот русская версия тоже весьма интересная. Видимо, она проходила в русском языке не без влияния немецкого. Прежде всего «вещь» - древнее слово. Вначале оно имело глубокий позитивный смысл чего-то мудрого, тайного в качестве мудрого: «как ныне сбирается вещий Олег», то есть обладающий даром мудрости, пророчества в древне-древнерусском языке. А вот уже в языке ново-древнерусском (эпоха протопопа Аввакума) слово «вещь» приобретает негативное значение. В это время назвать что-то вещью означало сказать, что это не истинное, а ложное, неправильное. Эта трансформация смысла, придания ему прямо противоположной смысловой оценки произошла, вне всякого сомнения, под влиянием христианства. Ведь для православного христианства дар пророчества - редкий, Богом данный дар, который языческому Олегу, безбожнику, ну никак не мог быть дан. «Вещий Олег» отождествлялся с «языческим Олегом». Разгромить язычество можно было, только разгромив, деструктурировав его язык. Менялись эпоха, культура, смыслы, ценности. «Вещь» связывается с «ведьмой» (знающая, ведающая), «ведуном». То, что было раньше позитивным, в этой трансформации обрекалось стать отрицательным, нехорошим. И в тенденции развития этого отрицательного отношения, неправильного, неистинного, сформировалось, в конце концов, значение «вещи» как вещи: она не истинна и не ложна. Она просто вещь, то есть нечто уже изъятое из мира живого и противопоставленное живому миру как явление неживое, бездуховное. Здесь мы видим, как слово, имевшее позитивный, даже возвышенный смысл, у православия обрело признаки смысла негативного. И, наконец, языковая практика обмирщения смыслов придала этому слову прозаический, неживой смысл - «нечто, противопоставленное существу».

Гегель не случайно погружается в этимологию. Ему важно, что собственность не есть простая совокупность вещей. А значит, нельзя полагать, что чем больше вещей, тем больше собственности. Вещь становится собственностью тогда и постольку, когда и поскольку она вступает в связь с человеком, когда и поскольку она является чем-то внешним, но, тем не менее, необходимым условием свободы личности. То есть в рассуждениях о собственности Гегель чужд вульгарному вещизму, включая и банальное потребительство. Правда, частенько с торжествующей радостью Гегеля ловят на том, что в суждениях о собственности он показал себя как буржуазный идеолог и, соответственно, проявил свою буржуазную ограниченность, неспособность выйти за пределы частной собственности. К тому же, говорят, особенно у нас, рассуждения Гегеля о собственности настолько абстрактны, что, видимо, Гегель опасался ставить их на конкурентную политэкономическую почву. Здесь мы с очевидностью наблюдаем полное непонимание смыслов Гегелевского текста. Обратите хотя бы внимание на то, что, вне всякого сомнения, Гегель знал великих экономистов Смита и Риккардо. Да, Гегель начинает «Философию права» с абстрактного права. И уже поэтому изложение здесь с неизбежностью носит абстрактный характер. Эта неслучайность обусловлена, по меньшей мере, двумя обстоятельствами. Во-первых, самим методом восхождения от абстрактного к конкретному, которому Гегель остался верен и здесь, в «Философии права». Теоретическое построение должно начинаться с абстракции. Разумеется, не с первой попавшейся абстракции, а с такой или таких, которая или которые в ходе теоретического мышления будут саморазвиваться, самообогащаться, конкретизоваться, обрастать плотью и наливаться кровью жизни. Но начальная или начальные абстракции должны пройти в дальнейшем через все теоретические преобразования и построения. Они должны хотя бы в самой неявной и самой скрытой форме присутствовать в любом моменте исследования. Эти абстракции придают цельность всему теоретическому движению, ибо в них содержится начало и цель исследования, его «альфа» и «омега», подобно тому, как в «Откровении Иоанна Богослова» Господь говорит: «Я есьмь альфа и омега, начало и конец».

У Гегеля в «Абстрактном праве» три исходные абстракции: личность, собственность, свобода.

Вспомним знаменитую триаду Гегеля: тезис, антитезис, синтез. В «Абстрактном праве» мы тоже встречаем эту старую знакомую. Тезис, причем безусловный, категорический - личность. Собственность вначале выступает как антитезис личности, как нечто внешнее, но особенное внешнее - как внешняя сфера проявления личности, как внешнее, но необходимое условие бытия личности. Когда внешняя связь личности и собственности становится внутренней, органичной, тогда происходит синтез абстракций личности и собственности. Их синтез - это свобода, свобода личности. И вся «Философия права» есть не что иное, как теоретическое разъяснение нравственно-правовых основ, условий, гарантий и т.п. свободы личности (но это, конечно, при внимательном чтении). У Гегеля это проводится даже в самых, казалось бы, верноподданнических, монархических суждениях. Личность он не забывает никогда! Его мысль инстинктивно идет к заключению, что личность - это человек как разум, как идея, это - свободный человек. Есть у него смешное место, на которое набрасываются: как было бы хорошо, если бы государство выступало как личность. А ведь суть в том, что антитеза государства и личности разрешима только в том случае, если государство станет личностью. Его заявление: монархия - это власть личности. То есть его мысли глубже, чем поверхностное буквалистское прочтение. Как снять антитезу? - Если государство будет проявлять себя как личность! Решил эту задачу Гегель? Нет, не решил. Не решила ее и история, свидетелями чего мы все являемся. Но не будем переходить на политические персоны. Тем не менее, это - величайшая проблема теории и практики государства и права. Сама же идея всеобщего правового гражданского общества - одна из ступеней, ведущая к этой проблеме.

В суждениях о государстве Гегель крутится вокруг одной, главной для него идеи: как добиться того, чтобы государство приобрело атрибуты личности. Именно тогда исчезает извечная антитеза личности и государства. Гегель в «Философии права», с одной стороны, как бы возвышает личность до уровня государства. С другой стороны, он снижает государство до уровня личности.

Но мы пока рассуждали лишь об одном обстоятельстве, которое обусловило абстрактность рассуждений Гегеля. Было и другое. Гегель написал не «Философию права» современной ему Германии или современной ему эпохи. Он изложил философию права вообще. У такого подхода свои недостатки и свои достоинства. И только время здесь судья. А оно-то показывает, что достоинств оказалось больше, чем недостатков. Видимо, Гегель понимал, что для описания современного ему права есть другие люди, а его, Гегеля, как «богоданного» философа предназначение - несколько в ином. Он пишет в «Предисловии»: «Задача философии - постичь то, что есть, ибо то, что есть, есть разум. Что же касается отдельных людей, то уж, конечно, каждый из них - сын своего времени; но и философия есть также время, постигнутое в мысли. Столь же нелепо предполагать, что какая-либо философия может выйти за пределы современного ей мира, сколь нелепо предполагать, что индивид способен перепрыгнуть через свою эпоху, перепрыгнуть через Родос. Если же его теория в самом деле выходит за ее пределы, если он строит мир, каким он должен быть, то этот мир, правда, существует, но только в его мнении, в этом податливом материале, позволяющем строить что угодно» (с. 55).

Сказано гениально. И все-таки способность философского мышления, именно философского, а не какого бы то ни было иного, состоит в способности неизбежно, будучи в рамках своего времени, вместе с тем как бы выходить за его пределы. Конечно, буквально это невозможно. Никакая философия не может выйти за пределы своего времени, но если этого сделать нельзя (здесь Гегель прав), то остается оперировать вневременными абстракциями. За пределы времени можно вырваться, если придать рассуждениям метафизический, но конкретно-всеобщий характер. Одно из величайших достижений философского классика и состояло в рождении самого понятия конкретно-всеобщего и разработке метода теоретического развертывания пространства конкретно-всеобщих определений бытия. В таком случае теоретическое сочинение, будучи продуктом своего времени, будет интересно, может быть, даже и поучительно для любой последующей эпохи. Поэтому, хотя гегелевский панлогизм умер, но его метод восхождения от абстрактного к конкретному как способ теоретической реконструкции жизни саморазвивающегося понятия конкретной всеобщности остается жизнеспособным. Впрочем, и как метод единства логического и исторического анализов.

Проблемы личности, государства, свободы и т.п. будут интересовать людей всегда, пока живет человечество. Вот почему великое множество конкретных социально-правовых, юридических опусов современников Гегеля для нас представляют чисто антикварный интерес, в лучшем случае для экзерсисов в духе постмодернизма. А в «Философии права» Гегеля мы на каждой странице обнаруживаем места, созвучные нашим современным проблемам, тем более нашим новороссийским социальным, нравственно-правовым настроениям и чаяниям. И это обусловлено, не в последнюю очередь, именно абстрактностью гегелевской «Философии права». Хитрец Гегель, придав своей философии вневременной характер, тем самым «выполз», «аки змий» мудрый, из своей эпохи, придав своей теории всевременной характер.

Пока мы ограничимся лишь замечаниям, что эти наши суждения, как мы надеемся, являются ключом к пониманию структуры гегелевской книги-учебника и ее, так сказать, вечной актуальности. Прежде чем характеризовать структуру, остановимся на знаменитейшем «Предисловии».

Давно замечено, что именно «Предисловие» и «Введение» им написаны удивительно простым языком. Они блистательны по стилю и глубине мысли, но «Предисловие» гениально в буквальном смысле этого слова. Нигде Гегель не говорит о назначении философии так искренне. Именно здесь он выражает свои самые сокровенные помыслы и надежды. Это сочинение страниц в пятнадцать называется «Предисловием», а его можно было бы назвать «Послесловием». Его можно назвать философским завещанием Гегеля. Внимательный читатель, как нам представляется, неизбежно придет к такому выводу. Но в этой связи возникает вопрос: почему философское завещание оказалось в «Предисловии» именно к «Философии права», а не к какому-либо другому труду Гегеля? Мы пока лишь поставим этот вопрос. Потом к нему вернемся.

Вот Гегель многозначительно замечает, что платоновская идея была как бы осью, «вокруг которой вращалось тогда предстоящее преобразование мира» (с. 53). Глубочайшая мысль, что философия Платона, идеи Платона предшествовали преобразованию мира. Рождался механизм развертывания «осевого времени» (К. Ясперс). А мы-то обычно как судим о Платоне? Что, де, он идеалист, причем крайний идеалист, «квадратурный» идеалист и т.п. и выдаем это за постижение смысла философии Платона и его идеализма. А то, что идеализм Платона предшествовал, обуславливал предстоящее преобразование мира, не понимаем. А Гегель понимал. И вслед за этим у Гегеля появляется его знаменитый афоризм: «Что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно» (с. 53). И далее: «Этого убеждения придерживается каждое непосредственное сознание, как и философия, и из этого убеждения философии исходит в своем рассмотрении как духовного, так и природного универсума» (с. 54). И еще раз вернемся к задаче философии, но по другому поводу: «Задача философии - постичь то, что есть, ибо то, что есть, есть разум. Что же касается отдельных людей, то уж, конечно, каждый из них сын своего времени; и философия есть также время, постигнутое в мысли» (с. 55). Как ни странно (приведен перевод во 2 издании 1990 г.), нам кажется, что перевод этого места в 1 издании 1934 г. стилистически лучше: «Постичь то, что есть, - вот в чем задачи философии, ибо то, что есть, есть разум. Что же касается отдельных людей, то уж, конечно, каждый и без того сын своего времени; таким образом, и философия точно так же современная ей эпоха, постигнутая в мышлении» (с. 16). Наконец, хотя это может быть воспринято в качестве претенциозного, но мы можем улучшить и этот перевод: «Философия есть …современная ей эпоха, постигнутая в мышлении». В подлиннике (к сожалению, мы располагаем подлинником только этого «Предисловия», а не всей «Философии права») слово «постигнутая» - производное от глагола «erffassen», то есть «хватать». Мы, русские, собачкам порой говорим немецкое слово «фас», т.е. «хватать», «взять». Поэтому мы можем так перевести этот момент: «…современная ей эпоха, схваченная (erffassen), постигнутая в мышлении».

Итак, обстоятельства абстрактности рассмотрения Гегелем вопроса стали ясными. Идем дальше.

Возникает вопрос: как понять синтез абстрактного права и морали? Казалось бы, с чисто внешней точки зрения у Гегеля триады понятны даже по названию. В нашем случае, если Гегель сказал: «абстрактное право», он неминуемо должен был бы сказать: «конкретное право». А вместо этого абстрактному праву он противопоставляет мораль. А синтез их должен бы давать всеобще-конкретные абстракции. А нравственность в этом случае должна быть этой всеобще-конкретной абстракцией. Но как это осмыслить и раскрыть? Или, даже если взять само абстрактное право, то его разделы возникают опять-таки неожиданно. Собственность - договор. Но почему? У В.С. Нерсесянца в его монографии «Философия права Гегеля» нет объяснения.

Гегелевские триады философии права имеют самый «зашифрованный» характер. Если их сопоставить с классическими триадами Гегеля в «Науке логики», то его логические триады будешь «щелкать, как белка орешки». Ведь не случайно великий немецкий режиссер и драматург Б. Брехт воспринимал «Науку логики» как драматургическое произведение, где гегелевские триады выступали в качестве действующих лиц, персонажей пьесы. Современники Брехта, кому посчастливилось видеть этот, как бы сказали сейчас, авторский моноспектакль Брехта для своих коллег, были буквально потрясены тем, что Брехт действительно оказался гением. Из «Науки логики» он сотворил великолепную пьесу и великолепно ее разыграл один за всех действующих лиц. Мы не думаем, что Брехт отважился бы инсценировать «Философию права». Не отважился бы, потому что все философско-правовые триады суть некие шифры. Видимо, Гегель надеялся, что разумом обладает не только он, но и его читатели. Видимо он надеялся, что внимательные читатели поймут, почему ему, Гегелю, понадобилось шифровать здесь свои триады. Ведь внешне они действительно выступают триадами, тройками, но только потому, что в них по три пункта: первый, второй, третий. А буквально словесно нет развития от тезиса к антитезису, а затем к синтезу.

Парадоксальная ошибка первого (не отредактированного Д.А. Керимовым и В.С. Нерсесянцем) перевода великолепного знатока немецкого языка Б.Г. Столпнера (без участия М.И. Левиной) названия третьего раздела первой части: «неправда» (во втором издании правильно: «неправо»). Эта оговорка, очевидно, не случайна. Можно только догадываться о ее подоплеке. Видимо, Б.Г. Столпнера смутило явное исчезновение права в ходе аналитических размышлений Гегеля.

«Философия права» Гегеля есть развернутое развитие идеи свободы, и каждая ступенька развития этой идеи свободы есть особая форма права. Можно сказать, что идея свободы словно ступает по правовым ступенькам. Вот, например, первая ступень - абстрактное право. А вторая ступень - мораль. А это что такое? А мораль, утверждает Гегель, тоже есть особая форма права. Наивны те читатели, которые удивляются этому обороту мысли Гегеля: при чем здесь мораль? Но Гегель дает возможность внимательному читателю додуматься до того, что он, Гегель, продолжает рассуждать о праве: мораль - тоже право, но особое право. А третья ступень - «нравственность». Но это тоже особая форма права. А ступени, в свою очередь, состоят из ступенек. Гегелем сказано, например, что нравственность - это тоже особая форма права. А в ее пределах есть ступеньки, в том числе такая ступенька, которую Гегель называет «государственным интересом». Но в любой форме все эти ступени и ступеньки специфичны своей особой формой развития идеи свободы.

Еще раз обратимся к собственности. Как здесь развертывается идея свободы, в каком виде? Она развертывается в правовой форме. А именно: по Гегелю, свободный человек - это реальный собственник: «не раб, не крепостной - свободный человек, реальный собственник».

Ступень абстрактного права содержит первую ступеньку - собственность. Почему? Потому, что развитие идеи свободы -это человек как реальный собственник. Собственность для Гегеля - тоже особая форма права. Реальная собственность - первичное условие свободы человека.

Итак, свобода человека есть реальная собственность. Дальше идея свободы развивается, когда она воплощается в реальном собственнике. В реальности человек пребывает и развертывается как собственник. Но здесь появляется новая опасность: идея свободы будто вылетела на свободу и почувствовала себя абсолютно свободной. А абсолютная свобода - это произвол. Образец же произвольной свободы - договор. Ведь договаривающиеся стороны чувствуют себя абсолютно свободными. Они могут договариваться о чем угодно, по поводу и без повода, имея основания и не имея таковых. социальный реальность разум правовой

Первая ступенька. - собственность, развиваемая до реального свободного собственника.

Вторая ступенька - полной свободы, произвольной свободы, произвола. Образец - договорные отношения. Произвольная свобода воображает себя свободой. Но на самом-то деле, она, именно как произвольная, - уже не свобода.

И мы видим: этой ступеньке нельзя вступать ни в каком виде, ни при каких условиях в синтез с первой ступенькой. Если они вступают в «синтез»: произвольная свобода, произвол соединяется с собственностью, то смысл этакого «синтеза» определен: в этом, с позволения сказать, «синтезе» исчезает право, без которого не может быть частной собственности. Оно гибнет, и появляется третья ступенька - неправо. Это, видимо, и произошло в постсоветское время «недосоциализма» и «недокапитализма». Здесь нельзя синтезировать, а то получится: «родила не то лягушку…»

А ведь свобода хотела развиться! Но она доразвивалась до неправа. Свободу надо спасать. И Гегель вызывает на помощь спасателя, «МЧС Духа» - мораль. Есть одна форма спасения права. Надо привлечь его особую форму, но особую форму реального права. Реальная собственность была гарантией свободы человека. Но когда реальный человек начинает воображать себя абсолютно свободным, он губит себя. Теперь Гегель привлекает опять-таки нечто реальное - реальное право, то есть мораль.

В договоре люди ведут себя, как угодно. Но надо, чтобы они руководствовались разумом. Надо понять, что у людей в голове, в мыслях. Здесь в качестве ступенек появляются умысел, вина, намерение. Ты договариваешься, но сам-то знаешь, о чем договариваешься. И ступенька моральной ступени завершается синтезом - идеей добра. Именно идея добра спасает триаду от крушения, от окончательной гибели. Она вытягивает право из неправовой могилы.

Все это хорошо, но этого явно недостаточно. Почему недостаточно? Да потому, что в морали идея добра еще абстрактна, она здесь какая-то омертвелая, еще не живая. Эта идея добра, конечно, способна оживить право, вытянуть его из болота неправа, в котором оно оказалось, когда идея свободы вообразила, что она может быть абсолютной свободой. Морали еще недостает, чтобы право не просто ожило, а как птичка Феникс, возникла из пепла (и не в сериале книг и фильмов о Гарри Поттере, а здесь и сейчас). Важно, чтобы оно, право, ожив, дальше само пошло, встало на ножки. Поэтому-то третья часть - нравственность. И в первой же строке § 42, начального параграфа всей этой части о нравственности у Гегеля сказано прекрасно, точно и метко: «Нравственность есть идея свободы (курсив Гегеля), как живое добро… (курсив наш)» (с. 200). То есть нравственность есть мораль в действии.

Но это лишь часть логики - лишь первая, внешняя сторона логики структуры работы. У Гегеля замечательно получается. В «Науке логики» он оперировал чистыми понятиями. Раз они чистые, то, по определению, ничего скверного производить не могут. И там за эти понятия беспокоиться нечего, они будут развиваться от низшего к высшему. У них синтез всегда конструктивный, позитивный. А вот триады реальной жизни могут быть какими угодно. И именно в этом заключается их опасность. Поэтому к ним надо подходить чрезвычайно осторожно. Более того, у Гегеля есть замечательное рассуждение о том, что, право - святыня; однако святыни вечны и ненарушимы только на небесах, но не на земле. На земле они вполне могут быть нарушаемы (потому-то не устраивай себе мавзолей на земле, устраивай его на небе). Здесь Гегель с гордостью объявляет себя не просто идеалистом, а абсолютным идеалистом. Но в вопросах права он оказался невероятным реалистом: да, право - святыня, но, увы…

Гегелю часто предъявляют упрек, что же это он обошел стороной вопиющие недостатки правовых систем современных ему государств, в том числе Пруссии? Почему он обошел стороной пороки прусской правовой системы? Неужели, он их не видел? Не мог не видеть. Напугался, что ли? То есть он - филистер? Ответ таков: Гегель прекрасно знал, что право оскверняется. Но задача была не в том, чтобы описать современное ему право, а в том, чтобы люди смогли глубже понять, что же такое право, какова его реальность, каковы его смысл и назначение и чем оно должно быть.

Таким образом, по Гегелю, абстрактные логические триады сами собой идут к благополучному синтезу. А вот реальные триады реальной жизни могут идти к какому угодно синтезу, в том числе и к самоубийственному, когда право может убить себя, если синтез направится по ошибочному пути.

Повторяем, у Гегеля нравственность - это живое добро, то есть добро в действии. Свобода человека даже тогда, когда она базируется на его реальной собственности, все-таки еще абстрактна, неустойчива. В конце концов, он может просто промотать эту свою собственность (что у русских, да и не русских зачастую и бывало). И только тогда он с ужасом вдруг обнаружит и осознает, что собственность, оказывается, это не совокупность вещей или товаров. Если бы это было так, то все было бы просто: были вещи, взял да отдал, продал их. И только лишившись этих вещей, человек вдруг с ужасом осознает: я отдал не просто вещи, а отдал, продал, прогулял свою свободу. Посему человек, будучи даже реальным собственником, еще нуждается в укоренении устоев своей свободы. Здесь нужны еще, по крайней мере, главные опоры - моральные и нравственные опоры свободы человека, моральные и нравственные опоры реальной собственности. И только тогда свобода человека из абстрактной свободы как чего-то случайного, что вполне возможно (Я случайно стал реальным собственником, и я же случайно взял, да и лишился собственности) приобретет характер наличного реального бытия. До моральных и нравственных подпорок свобода еще случайна. И только здесь она становится реальной и реализуемой свободой. Она приобретает свое начальное бытие. И только тогда свобода обретает свое устойчивое бытие - она наличествует.

И здесь особо существенна и даже необходима третья ступень - нравственность как живое добро, как добро в действии, действующее добро. Или еще проще - как реальное добро. Здесь необходимо вновь повторить мысль: нравственность - это особая форма права. И здесь ступеньки развития идеи свободы, или другими словами - развития живого добра- это: семья, гражданское общество и государство.

Семья - это первая ступенька, и не только потому, что, как принято считать, она - это ячейка общества и государства в том числе, что семья разрастается, умножается, из совокупности семей вырастет население. А где население, там неизбежно появляются общество, государство. Да, в этом есть определенный смысл. Но суть этого рассуждения довольно наивна и проста: общество и государство - это большая семья. По такому пути можно идти. Гегель и не отрицает возможности этого пути. Дело в другом. Семья - первичная ячейка реальной органичной общности людей. До сего времени в ходе рассуждений мы имели дело с абстрактным индивидом и полагали, что если есть у него собственность, стало быть, он свободен. Этот индивид может вступать в какие угодно связи и отношения с другими людьми, в том числе внешние, случайные, кратковременные, никого ни в чем не обязывающие, но тем и опасные и т.п. А связи членов семьи по самой ее природе - внутренние, органические, кровные связи и отношения, родные. И здесь сразу возникает глубокая проблема: как развивать дальше триаду? Пока что нам ясно одно: оставшиеся две ступени должны быть проявлением тоже органической, внутренней связи, но на более высокой ступени, более высокой организации. То есть возникает вопрос: как и когда свободный человек вместе с тем становится общественным существом, общественным человеком? Ответ на этот вопрос дает идея гражданского общества. Человека делает общественным существом общность граждан, гражданская общность. Здесь более сложная и потому более высокая форма организации связи людей. И пока мы не будем характеризовать эту внутреннюю органику гражданского общества. Это у нас еще впереди как особая тема разговора.

Следующая ступень - ступень синтеза - государство, и даже - как Гегель в одном месте замечает - государственный интерес как особая форма права. А как это понимать? Семья - тезис. Гражданское общество - антитезис. А что, государство появляется буквально из синтеза семьи и гражданского общества? Здесь нам важно понять (на это Гегель и рассчитывает), что мы сталкиваемся с самой сложной формой синтеза. Внешне, формально, этот синтез выглядит даже забавным и смехотворным: возьмем семью - получим государство. Исходя из своего мировосприятия и своего стиля мышления, гегелевская критика либерального и марксистского толка потешалась над тем, что «Философию права» Гегель завершил, увенчал государством, именно государством. Дескать, если в общей философии он свою философию совершенно серьезно считал венцом всей философии (что, собственно, так и было, он исчерпал весь прежний стиль самого философствования…), то в области права он государство счел ее венцом. Так что остается навязчивое впечатление, что раздел о государстве он писал по специальному, государственному заказу прусского короля. Однако Гегель дает понять (хотя, к сожалению, и не развертывает эту мысль так, как бы нам, читателям, этого хотелось), как бы между прочим замечает, что вот, де, семья и государство исторически появились раньше гражданского общества. То есть мою триаду нельзя понимать в буквальном, историческом смысле: семья разрастается в гражданское общество, а то, в свою очередь, трансформируясь, рождает, производит государство. Это был бы наивный и даже смехотворный подход. В этой триаде все ее объекты реальные, все они - в наличном бытии. Но здесь связь логическая, здесь каждая ступенька обусловливает саму себя и остальные ступеньки. Синтез этих ступенек абсолютно не означает, что куда-то исчезают эти ступеньки, они, дескать, как бы растворяются в синтезе в более высокой форме. Это в абстрактной диалектике, в «Науке логики» первые два растворяются в третьем, в синтезе. Результат подобного растворения таков, что получается «насыщенный раствор» двух ступенек. А здесь у Гегеля по-другому: семья и гражданское общество синтезируются, но это не означает, что семья и общество растворяются в государстве, исчезают в его утробе. Они продолжают существовать в наличном бытии, какое бы ни было государство… Каким угодно может быть государство, но семья и гражданское общество остаются в данном, реальном мире людей.

Мы на этом очень настаиваем потому, что критики Гегеля рассуждают следующим образом: вы, господин Гегель, начали свои рассуждения со свободы человека, а завершили свою «Философию права» тем, что сделали идеалом свободного человека чиновника, государственного человека. Вы всю философию права свели к жизни государства. И куда-то пропали, исчезли реальные семьи, реальные общности и общества людей. Везде у вас не люди, а чиновники, скучные в своей морально-нравственной безупречности. Вы, господин Гегель, возможно, и гениальный философ, но в еще большей мере, в стократ большей степени вы гениальный бюрократ, вы - бюрократ в степени бюрократизма, ибо выступаете генеральным, абсолютным идеологом бюрократии, адептом бюрократизма.

Конечно, на страницах своей книги Гегель не ведет открытой полемики с подобными суждениями. Но он дает понять читателю, что здесь государство его интересует не как государство вообще, а как особая, правовая форма. Его, прежде всего, интересует государственный интерес. Ведь Гегель сознательно ушел от характеристики государства как системы законов. А ведь это было бы просто сделать. Но тогда все дело свелось бы к перечислению всех будущих буржуазных законов, которые нужны для должного бытия государства. Перечислять можно, но это скучное занятие, а учитывая временной фактор (ибо все течет), занятие бесперспективное, поскольку дурно-бесконечное. И из этого с необходимостью не следует, что понимаешь хотя бы один закон из перечня. Гегеля интересует государство, прежде всего, как правовое государство. И все это потому, что здесь у Гегеля государство - не конечный пункт развития семьи и общественной жизни, как это может показаться на первый взгляд, а по существу дела - самый большой из всех возможных гарантов - гарант семейной и гражданской свободы. Поэтому в последней большой триаде вторая и третья ступеньки настолько взаимосвязаны и взаимопроникают друг в друга, что их отдельно друг от друга (вот - гражданское общество, а вот - государство) можно рассматривать лишь в учебно-методическом плане. Когда мы аналитически пересказываем гегелевское изложение, мы неизбежно вначале говорим о гражданском обществе, а лишь потом о государстве. Но когда мы хотим понять действительный смысл гегелевского учения о гражданском обществе и учение о государстве, мы должны, мы просто обязаны их рассматривать во взаимосвязи. Маркс в своей «Критике гегелевской философии права» допустил ошибку. Он устремил свой критический взгляд лишь на раздел о государстве. А суть и смысл этого раздела по-настоящему можно понять только при условии его сопряжения с суждениями о гражданском обществе; и наоборот, гражданское общество можно понять лишь в том случае, если иметь в виду суждения Гегеля о государстве. Лишь такой подход методологически конструктивен. Сколько по отдельности ни читали разделы о гражданском обществе и о государстве, не поняли, да и принципиально не могли понять смысла этих феноменов именно те, кто читал эти разделы. И от количества таких чтений ничего не прибавляется в выявлении смысла, в осмыслении сути гражданского общества и государства. Ирония судьбы…

А дело здесь в том, что надо читать и видеть, где Гегель характеризует гражданское обществ как особую форму права, а где у Гегеля характеристика гражданского общества вообще, характеристика гражданской общественной жизни. Там, где он характеризует гражданское общество как форму права, появляется полицейский. Он не может не появиться, он просто обязан это сделать, потому что право надо защищать. Появляются суд и судьи, прокуроры и следователи, статьи наказаний и статьи процесса и т. д. и т. п. И нечего ужасаться этому обстоятельству, нечего вздымать очи горе и восклицать: «О горе, о боже, дожили…». Не надо впадать в истерику при виде полицейского в системе гражданского общества.

Библиографический список

1. Гегель, Г.В.Ф. Философия права. - М: Мысль, 1990.

2. Кюстин, А. Николаевская Россия. Пер. с фр. - М.:, 1990, с.227.

Аннотация

В статье автор, рассматривая логическую структуру «Философии права» Гегеля, совершает аналитическую реконструкцию системы базисных сюжетов социальной реальности - личности, собственности и свободы, «скованных одной цепью» - цепью разума. В статье раскрывается значение указанной «триады» для системного развертывания всеобщего правового гражданского общества.

Ключевые слова: Г. Гегель, «Философия права», личность, свобода, собственность, разумность собственности, право, реальное право, гражданское общество, гражданин, государство, государственный интерес, мораль, нравственность

Abstract: In this article the author accomplishes an analitical reconstruction of the system of basical subjects of social reality - Person, Property and Freedom, “bound by the one chain” - the chain of Reason. In this article the meaning of the “three” pointed out here for the systematical expansion of universal civil society of right, is revealed.

Key words: G. Hegel, "Philosophy of law", the person, liberty, property, the reason of property law, real law, civil society, citizen, government, public interest, morality, ethics

Размещено на Allbest.ru