Окультурной определенности науки: наука как science и-или wissenschaft

Размещено на http://www.allbest.ru/

Окультурной определенности науки: наука как science и-или wissenschaft

О.Ф. Иващук

Аннотации

Институт общественных наук Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации

Автор, комментируя концепцию тезаурусной динамики М.К. Петрова, обнаруживает в ней социогенетический анализ науки и делает попытку углубить его посредством разработки вопроса о том, какое значение для развития науки имеет ее осуществление на разных национальных языках. Помимо обоснованного М.К. Петровым понятия национального научного языкового Т-континуума, разрешению этого вопроса служит диалектический метод, разновидностью которого является и социогенетический подход Н. Элиаса, а также толкование, данное Н. Элиасом различению цивилизации и культуры. Автор приходит к выводу о том, что конститутивным для существования науки является плюриверсум национальных научных Т-конинуумов, который определяет также и различие самой ее формы - различие между внешней, формальной формой этого культурного феномена, которую представляет собой science-ипостась науки, и его содержательной формой, в качестве образцовой модели которой выступает Wissenschaft. Проведенное исследование показывает также, что между функционированием саморегулирующегося мирового рынка и институциональной структуры науки существует отношение гомологии, которое позволяет выявить условия, существенные для сохранения и защиты национального научного Т-континуума. И эти условия, скорее, противоположны тем, которые предполагал М.К. Петров в своем проекте "интенсивного онаучивания общества".

Ключевые слова-, наука, национальный научный Т-континуум, тезаурус, культура, цивилизация, демаркация, превращенная форма, объективация объективации.

O.F. Ivashchuk

Russian Academy of National Economy and Public Administration under the President of the Russian Federation, 119571, Moscow, Prospekt Vernadskogo, d. 84

ON THE CULTURAL SPECIFICATION OF SCIENCE: SCIENCE AS SCIENCE AND/ OR WISSENSCHAFT

The author, commenting on the concept of M. Petrov's thesaurus dynamics, discovers in it a sociogenetic analysis of science and attempts to deepen it by developing the question of what significance for the development of science is its implementation in different national languages. Besides the concept of the national scientific linguistic T-continuum, substantiated by M. K. Petrov, it is the dialectical method (and N. Elias' socio-genetic approach as a variant of it), as well as the interpretation given by N. Elias to the distinction of civilization and culture that helps to solve this problem. The author comes to the conclusion that the pluriversum of national scientific T-continua is constitutive for the existence of science, and besides that it determines the inner difference of the very scientific form - the difference between the external, formal form of this cultural phenomenon, represented by its science-hypostasis, and its meaningful form, represented by Wissenschaft as an exemplary model. The study also shows that between the functioning of a self-regulating world market and the institutional structure of science, there is a homology relationship that allows us to identify the conditions essential for the preservation and protection of the national scientific T-continuum. And these conditions are more likely to be opposite to those suggested by M. K. Petrov in his project of "intensive scientification of society".

Keywords: science, national scientific T-continuum, thesaurus, culture, civilization, demarcation, inverted form, objectification of objectification.

Одну из версий социогенеза науки как культурного феномена, способную поставить под сомнение традиционное убеждение в единственности ее формы, определяемой как science согласно попперовскому критерию демаркации, мы находим в концепции тезаурусной динамики М.К. ПетроваПетров Михаил Константинович (1923-1987) - советский философ, основоположник отечественной культурологии и науковедения. Работая на стыке философии, культурологии и социологии науки, сформулировал ряд глубоких и продуктивных гипотез о возникновении философии, о культурно-социальных детерминантах науки, о социокоде и трех типах культурного кодирования, теорию тезаурусной динамики и др.. М.К. Петров и сам понимает науку с ее нормативной стороны вполне в попперовском духе, но в отличие от тех, для кого наука в первую очередь - рост и творчество, подчеркивает, что наука есть деятельность, существенно связанная с репродукцией и нужна для обновления репродукции в индустриально организованном производстве. Поэтому (а не ради фальсификации) "на выходе" она должна формулировать закон, позволяющий субституции по материалу и тиражирование (которое в конечном итоге служит удешевлению продукта производства). Но для этого "на входе" она, действительно, должна представлять собой творчество (или канон, "закон с дыркой" для "личностной вставки").

Чтобы овладеть такой формой жизни, человечеству понадобилось выработать "европейский способ мысли", в котором формируется человеческая деятельность "по слову". Именно будучи пропущенным через определенным (запрещающим противоречия) образом организованное слово, содержание творчества принимает вид закона типа: "На входе пятак - на выходе билет". Оно принимает форму закона, тиражирующего продукты без всякого участия человека, т.е. становится репродукцией.

Наука в форме science и ее первообраз

Наука, определяемая описанным выше образом, двойственна. С одной стороны, она лекарь человечества, поскольку обнаруживает в человеческой деятельности фрагменты репродуктивности и излечивает от них практику, заменяя человека там, где это возможно, вещными вставками, оставляя на его долю и требуя от него собственно человеческих форм жизни. С другой стороны, из этого понимания научной формы следует, что научно познать творческую деятельность (что означает: представить ее для тиражирования) - с самого начала абсурдная задача. Если мы адекватно сформулируем теоретическое, а значит всеобщее и необходимое выражение деятельности, которая по определению не может вписываться в тиражирование, то такое выражение при всей его адекватности, как содержащее противоречие, не может быть признано научным. Не может быть науки о творчестве, о порождении гипотез, о субъекте. Если теория с таким притязанием (вроде гегелевской "Науки логики") появляется, она должна отметаться как ненаучная. И тогда наука вынуждена быть лишь эксплуатацией творчества для полагания закона тиражирования: в этом ее социально положенный телос.

Таким образом, запрет на познание субъективности и ее творчества внутри той формы познания, которая начала складываться примерно с ХУН века и к середине XIX века уже признается единственно легитимной, проистекает из определенного типа технологической организации производства, который связан с массовым индустриальным тиражированием. Но предписание познавать субъективность редуктивно, т.е. признавая в ней только то, что доступно объективации, непосредственно из технологических запросов не вытекает, как и самой форме sciencе безразлично, к чему ее приложат. В качестве внешней предмету формальной формы она в состоянии свою объективацию осуществить всюду.

Надеясь поставить заслон злоупотреблениям познавательными возможностями науки, М.К. Петров всемерно подчеркивал институциональную обязательность этого запрета. Тем не менее, такой запрет не только систематически игнорировался, но его нарушение было институциализировано - в виде science-образной социологии и других наук, касающихся человека и общества, превратившись таким образом в предписание от имени авторитета науки. Петров в пренебрежении этим запретом винил гегельянство, и действительно, гегелевский подход к научной форме не признает такого запрета для науки. Не признает его и гегельянски ориентированный марксизм, где полагают, что именно из-за такого запрета культура как матрица полагания своих субъектов теряет возможность опереться в их воспроизводстве на ту форму знания, которая признается в ней единственно легитимной [18]. Но в гегельянстве и сама наука понимается иначе. Чтобы понять, в чем здесь дело, требуется углубление начатого Петровым социогенетического анализа науки, которое мы и намерены предложить.

Прежде всего, надо разобраться в отношениях между наукой и science. Для этого попробуем сделать выводы из неспособности науки-science теоретически воссоздавать собственные предпосылки. Из этой неспособности следует, во-первых, что science является лишь фрагментом более сложной системы. А во-вторых, тот факт, что science притязает в ней быть именно исчерпывающей определенностью, выдает в ней превращенную форму, несобственный образ, который заслонил собой первообраз науки, и последний еще нуждается в определении.

Превращенный характер науки, которая утвердила себя в качестве науки как таковой, косвенным образом отрефлектирован и признан в самой демаркационной формуле, которая разводит научную гипотезу с истиной. Но если превращенная форма науки - это science, то, как должен тогда выглядеть первообраз? Об этом уже знала немецкая классическая философия, которая обосновывала для познания совершенно иную нормативность, которую, для различения с science, можно, вслед за Гегелем, назвать Wissenschaft. Усилиями немецкой интеллектуальной традиции научная форма из общего исходного пункта - Cogito как способа полагания научного отношения познающего к миру - смогла развить еще две фазы Я: Трансцендентальную апперцепцию и Понятийную форму. Все три ипостаси представляют собой не что иное, как последовательное развертывание фаз конструирования человеческой субъективности внутри европейской культуры, от сложности которых зависело интеллектуальное богатство и методологическая мощь науки соответствующей фазы 2. Так, без проработки трансцендентальной субъективности не было бы революции в естествознании на рубеже XIX--XX веков, а без обоснования в гегелевской логике научной формы, которая впервые и позволяет теоретически произвести субъективность, "я", так как отказывается моделировать его по образу одинокого индивида, не было бы притязаний уже в ХХ веке постичь телеологию (самоорганизацию) природы (И. Пригожин) и задачи "объективировать объективацию" в социологии (П. Бурдье), т.е. попыток средствами эмпирической науки достичь полагания субъективности. Гегелевская понятийная форма ("я") совпадает с отдельным мыслящим индивидом лишь в своей непосредственности, в истине же своей она является социально-опосредствованным множеством таковых. А потому даже просто быть живыми они не могут, не развив в себе специфически-человеческих характеристик в культурном коммуникационном процессе, который с необходимостью превращает их в творцов.

Нетрудно увидеть, что в случае понятийной формы, обоснованной в гегелевской "Науке логики", мы имеем дело с первообразом, который относится к science как к одной из своих сторон, точнее, как содержательная логика к формальной: "Формальное в своем развитии с необходимостью полагает рядом с собой принцип содержания, который, в свою очередь, аналитически предполагает принцип формы А=А... в этом смысле система формальных определений мышления является всего лишь "подсистемой". логики, чьим основным системообразующим принципом является принцип А и не-А" [8, с. 45]. Система, основанная на форме А=А, аналитически выводима из содержательной системы, основанной на А и не-А, но не наоборот, из А=А система, основанная на содержательном принципе, непостижима и самым брутальным образом обнаруживает ограниченность формальной формы, делеги- тимируя ее в качестве самодостаточной. Последнее объясняет ту агрессивность, с которой институциализированный стандарт развенчивает содержательную форму науки как "метафизику" [16].

Расщепление цивилизации и культуры как социогенетическая основа различения science и Wissenschaft Вопрос, который теперь возникает, состоит в следующем: случайно ли то, что первообразная, полная научная форма утвердилась, прежде всего, именно в немецкой культуре, а не в английской или французской? Влияет ли культурный топос на форму науки?

Положительный ответ вытекает из наблюдений Н. Элиаса, касающихся соотношения культуры и цивилизации. Н. Элиас заметил, что слова, которыми "резюмируется все то, что отличает западное общество последних двух или трех столетий от более ранних или же от современных, но "более примитивных" обществ" [24, с.59], а именно, слова "цивилизация" и "культура", будучи, по существу, названиями одного и того же, не случайно по-разному функционируют на французской, английской и немецкой почве. Для англичан и французов "это понятие выражает гордость по поводу значимости своей нации для прогресса западного мира и всего человечества", а вот "по-немецки "цивилизация" обозначает нечто очень полезное, но все же имеющее ценность как бы второго порядка, а именно то, что охватывает лишь... поверхностные слои человеческого существования. Для самоинтерпретации, для выражения собственной сущности и гордости за свои достижения немцы используют слово "культура"" [24, с.60]. При этом "если немец захочет показать французу или англичанину, почему он хотя и считает "цивилизацию" ценностью, но все же ценностью второго порядка", эта попытка будет "наверняка обречена на провал" [24, с. 62].

Все дело в том, что, по крайней мере с ХУШ века, эта антитеза является выражением противостояния "между говорящей по-французски и по французским образцам "цивилизировавшейся" придворной аристократии, с одной стороны, и говорящим по-немецки, принадлежащим к среднему классу слоем немецкой интеллигенции - с другой. Тут мы видим слой, оттесненный от всякой политической деятельности, едва ли мысливший в политических категориях и лишь робко начинавший мыслить в категориях национальных.

Легитимацией для него являются достижения в духовной, научной или художественной деятельности. Ему противостоит тот высший слой, который в этом смысле "ничего не делает", но" [24, с.64-65] господствует во всей Европе. Их этосы противостоят "как обманчивая, внешняя "учтивость" и истинная "добродетель"" [24, с. 65]. Иными словами, мы здесь имеем дело с противопоставлением, гомологичным антитезе формальной и содержательной формы.

Таким образом, у истоков противопоставления цивилизации и культуры лежит "полемика немецкой интеллигенции, принадлежащей к среднему классу, с высшим слоем придворных" [24, с. 65]. Но по мере продвижения цивилизационного процесса антитеза трансформировалась, и в XIX веке она обозначала, скорее, уже внутри буржуазного мира противоположность самосознания более развитых народов, которые расширяют свои границы, и народов отсталых. У каждого из этих народов свое понимание истинно человеческого бытия, причем для француза или англичанина именно экспансивная цивилизация выражает общее для всех людей, то, что делает человека человеком, и никакого расщепления между внешней манерностью цивилизованного и внутренней добродетельностью культурного человека производить их самосознанию нет нужды. Но этого не скажешь о народе, который пришел к формам, соответствующим цивилизованным стандартам, позже и вынужден защищать особенность своего пути в развитость, подобно немцам, столкнувшимся с ситуацией выталкивания из конкурентной борьбы, когда "война против Германии велась от имени "цивилизации"" [24, с. 61].

И в этой ситуации расщепление синонимичных понятий цивилизации и культуры и положительный ценностный акцент на культуре служит народу, вынужденному доказывать свою равновеликую человеческую значимость и право гордиться своим способом ее реализовывать в целях легитимации своего равноправия на общем рынке с другими. Поэтому Н. Элиас и отмечает в культуре акцент на результатах, достижениях, а также на выделении своего отличия, на укреплении границы - в противовес уверенной и направленной к смещению границ экспансии сильной нации, проводящей колонизацию. Но цивилизация тоже является выражением локального, только не признающего собственную локальность народа, оказавшегося ведущим в конкурентной борьбе наций внутри открытой мировой коммуникации рыночного типа. Именно потому, что такой народ уверен в том, что его способ бытия является единственно соответствующим человеческой природе, культура оказывается выражением самосознания, для которого очевидным является прямо противоположное. Согласно такой трактовке, цивилизованный порядок бытия вовсе не является единственным и не воплощается единственной (и притом не своей) нацией, а, скорее, сам порядок человеческого бытия является принципиально иным и предполагает плюральность. Речь идет о плюриверсуме обладающих равным правом культур с четко определенным неповторимым индивидуальным обликом, которые в силу этого не обязаны конкурировать по правилам, навязываемым доминирующей культурой. Эта позиция вынуждена оспаривать единственность господствующей точки зрения как точки зрения неоправданного господства, и при этом не претендует на то, чтобы заменить собой единственный полюс господства, но требует изменения самого порядка на плюральный.

Так в сопротивлении однополярному порядку господства возникают не только разные национальные языковые Т-конти- нуумыТ здесь означает тезаурус языка, Т-конти-, в силу чего наука существует на нескольких национальных языках, но это объясняет также, почему в разных национально-государственных Т-континуумах существует на самом деле разная по форме наука: релевантная интересам господства science и нелигитимная для нее форма, олицетворяемая тем, что по-немецки называлось Wissenschaft. К этому ведет следующее опосредствующее движение.

Элиминация множественности

из формы науки как превращение формы

В первой трети XIX века завершается становление мирового рынка и соответствующего ему индустриального производства, сопровождаясь той самой "тихой культурной революцией" внедрения science в академические структуры их дисциплинарной перестройки, о которой писал М.К. Петров. Ведущей страной в этом процессе была уже не Франция, но Англия, откуда и берет свое начало "экстенсивное онаучивание", знаменуемое деятельностью BAASнуум - это совокупность всех актов общения, отношение между которыми удовлетворяет правилу: ТО последующего акта =Т 1 предыдущего, так что разница Т 1-Т 0 "проходима" собеседником, обеспечивая взаимное понимание в обмене репликами. и ее клонов, постепенно появившихся во всех других европейских странах. При этом наука, которая с подачи BAAS внедрилась в университеты, уже отличалась от ньютоновской парадигматики, возникшей во времена Королевского общества. Научный тип отношения к миру, который воплотился в картезианской и ньютоновской парадигмах, оставался еще по форме "теологическим", т.е. соответствовал тезаурусу интеллектуала XVIII века, не разорванному еще на дисциплинарные коридоры, и потому был целостным, органическим, не science-образным, хотя и очень походил в своих методологических формулах на science-стандарты. Его отношение к science удачнее всего можно было бы охарактеризовать на гегелевском языке как "различие, которое еще не есть различие". Наивное наитие научной установки этого типа, с одной стороны, еще полагало непререкаемую абсолютность познаваемого и его независимость от познающего субъекта; с другой стороны, методология, которая утверждается в учениях о познании этого периода, обращена против схоластического формализма книжной премудрости, символом которой становится аристотелевская силлогистика (например, у Ф. Бэкона). Наука здесь еще онтологична не только у эмпирически ориентированных теоретиков, но и у рационалистов, которые, вслед за Декартом, производят истинное знание из замкнутого на себя рефлексивного бытийно полновесного пункта Cogito или Causa sui.

Ситуация меняется, когда начинается экспансия на рынке уже не аристократической, а буржуазной страны и ее языкового Т-континуума - новоанглийского языка.

¹ Британская ассоциация по продвижению науки - организация, которая возникла в 1830 году и инициировала движение, в котором откристаллизовались стандарты science в противовес классической университетской образованности.

Форма всеобщности и необходимости, связанная с субъективностью, уже в руках Д. Локка теряет связь с "самими вещами", становится налагаемой субъектом формальной объективацией, поскольку на уровне нормы элиминируется множественность "я", и наука превращается в science в точной корреляции с псевдоморфозом"Историческими псевдоморфозами я называю случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот - ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания. Все, что поднимается из глубин этой ранней душевности, изливается в пустотную форму жизни; отдавшись старческим трудам, младые чувства костенеют, так что где им распрямиться во весь рост собственной созидательной мощи?! Колоссальных размеров достигает лишь ненависть к явившейся издалека силе" [23; с. 193]., а также с навязыванием стандартов цивилизованной жизни, которые олицетворяются Англией с ее индустриальными и научными достижениями, более слабым культурам региона. Все они в той или иной степени переживают напряжение псевдоморфоза. Франция с ее Просвещением - в меньшей степени, Германия, которая в этот процесс включилась только на излете XIX в., в гораздо большей степени. Для нее дистанцироваться от навязываемой монопольной формы и противопоставить ей свою было делом выживания народа. Поэтому онаучивание в ней имело следующие особенности.

1. Противостояние в Германии навязываемым образцам и ценностям обеспечивалось государственной поддержкой, которой не было в Англии, где онаучивание оставалось любительством, делом "джентльменов науки". Она была и защитой от искушений искать немедленной рыночной профитабельности научных разработок.

2. Образование в Германии отличалось высоким развитием, поскольку предшествующая раздробленность и нужда бюрократии в образовании превратила эту страну еще в начале XVIII века в "страну школ и казарм".

3. В отличие от остальной Европы, освоение в Германии технологически релевантной формы science происходило не в обход университетов, а как раз их силами. Благодаря не склонной к редуктивности классической образованности, как отмечает М.К. Петров, университеты первыми подтянулись к "переднему краю науки", и уже в 1810 г. возник Берлинский университет как университет гумбольдтовского типа, который объединил преподавание и исследование так, что science-компонента не была институционально отрезана от ее субстанциального источника, от понятийной формы, а последняя не была сведена к форме представления. Напротив, университетская философия сыграла в этом процессе уникальную посредническую роль, начав понимать себя как науку в собственном смысле. В отличие от идеологии BAAS, немецкая философия провозглашала несводимость научного творчества ни по характеру, ни по результату к репродуктивному облику science, несводимость науки-Wissenschaft к ее усеченной английской версии. Возобладавшее в английском и французском Просвещении плоско-эмпирическое воззрение на мир и науку в немецкой философии оценивалось как если и неизбежное, то все же сугубо вторичное и временное, то, чем надо переболеть, чтобы "из смерти и заката ложной науки и абстрактных теорий в Германии могла скорее прорасти истинная Наука и Метафизика" [22, c. 465].

Для сравнения того, что происходило в Англии и Германии, показательны два следующих эпизода

1. В Британии с 1665 г. систематически оттеснялись от публикации теологические и юридические тексты классического характера, а вместе с ними исчезало институциональное пространство для существования первообразной теории. Так, в 1665 г. Г. Олденбург разъяснял Э. Лейхнеру, автору работы по образованию с замечаниями философского и теологического характера: "Королевское общество не заинтересовано в знании по схоластическим и теологическим материям, поскольку единственная его задача - культивировать знание о природе и о полезных искусствах с помощью наблюдения и эксперимента" [11, с. 382].

2. В Германии долгое время не было ничего подобного. Об этом свидетельствует

Э. Юманс, который с подачи Г. Спенсера был организатором издания международной популярной серии научных томов, появление которой тоже является одним из маркеров перехода к science. Немцы, по его словам, самые спесивые и несговорчивые. У них не было оснований после гумбольдтовской реформы сомневаться в достоинствах своего высшего образования, и сотрудничать они не хотели: им не нужны переводы, они не жалуют английский эмпиризм, они предпочитают писать свои книги, в их образованной стране избыток собственных талантов, им не требуется популяризация для образованной публики. Это неудивительно: вся образованная публика еще находится в состоянии образованности интеллектуала XVIII в., в котором все всех понимают.

В результате Англия, страна победившей science, несмотря на быстрый технологический успех, так же быстро и отстала от Германии, сначала в математике, затем и в химии. Как замечает М.К. Петров вслед за английским исследователем М.Б. Холлом, в середине XIX в. "континентальная математическая физика обрела сложность, недоступную для простого английского эмпиризма" [11, с. 383]В математике появились Я. Больяи, К. Гаусс, Г. Риман, П. Дирихле, Г. Кирхгоф, К. Вейерштрасс и др..

В силу этих факторов в Германии национальная культура двинулась в интенсивный рост, и за очень короткое время мир обрел вершину интеллектуального развития в научной форме в лице немецкой классической философии.

Рынок laissez-faire и национальный научный Т-континуум

Мы видели, что первообразная наука несет в себе потенциал развития в силу того, что ее стандарты не сводятся к пустому формализму, а методы и познавательные процедуры позволяют считаться с субъективностью познаваемого, поскольку предполагают объективацию (снятие) объективации. И это возникает только в условиях плюриверсума, когда государство в противостоянии единственному господствующему языку науки защищает науку на национальном языке, обеспечивая сохранность национального Т-континуума.

Отсюда вполне понятно, что происходит, если государство перестает поддерживать национальный язык в качестве языка науки, если оно, желая поднять свою национальную науку "до уровня мировой", делает это на ведущем научном, но чужом языке. Ситуация в таком случае является полностью гомологичной наступлению международного рынка laissez-faire на локальную зону, для которой это оборачивается гибелью ее собственного локального производства, культурных институтов, поведенческих ориентиров, деградацией труда [14, c. 87; 1, c. 216-218].

В науке это происходит благодаря насаждаемым селективным институциональным механизмам science. Поскольку основной институциональной структурой, дающей или не дающей жизнь научному вкладу, является публикация, достаточно ввести единые для всех национальных Т-континуумов индексы оценки значимости научных вкладов (своего рода "золотой стандарт" мирового рынка), привязанные к монопольному лидирующему языку науки. Поскольку происходит это именно благодаря доминирующему положению этого языка и соответствующего научного континуума, публикационными критериями автоматически становятся демаркационные критерии science. Предназначенные к объективации, они автоматически обесценивают все, что в них не вписывается. Это так же автоматически снижает конкурентоспособность продукции других языковых континуумов. Даже будучи опубликованными в солидном журнале, эти тексты не входят в списки читаемых в первую очередь, независимо от их содержания [19, с. 52].

Вслед за унификацией критерия оценки интеллектуального труда без привязки к национальному научному языковому Т-континууму последний теряет континуальность, потому что его элементарная образующая, разница Т 1--Т 0, перестает соответствовать условию, чтобы Т 1 предыдущего акта совпадал с ТО следующего. Если менеджерская политика, исходя из рейтингов, формирует и навязывает убеждение, что настоящая наука делается "там", а "всё, что делается тут, это второго сорта" [19, с. 22], то внутренний обмен и взаимопонимание в сообществе блокируются. Ученый выпадает из своего континуума и не вписывается в чужой: континуум рвется. Так и становится видно, что единый национальный Т-континуум - вторая (помимо индивидуального усилия) необходимая рефлексивная компонента творческого процесса - всеобщая, без которой творческой процесс на уровне отдельного ученого, даже если его устойчивый габитус будет функционировать продуктивно, обрекает и отдельного ученого, и все сообщество на периферический топос и, соответственно, на гистерезис.

Из этой параллели с мировым рынком в разрушительных механизмах вытекает параллель и в методах защиты от него. Противостоять разрушению производства можно, защищая на государственном уровне национальные деньги от обесценивания, труд от деградации и природную среду от загрязнения [13, с. 86-88]. Единственной формой государства, в которой функционируют все необходимые защиты, как показал К. Поланьи, является демократия, в которой непосредственные производители имеют доступ к управлению государством. Попытка защищать производство от рынка средствами аристократического характера (блокируя участие непосредственных производителей) ведет к Спинхемленду [13, с. 92--100]7 и национальной деградации. Точно так же и в науке. Квазиаристократической попыткой власти стимулировать национальную науку является политика, которая критерием профессиональной состоятельности ученого делает пресловутый "скопус". В глазах менеджера, далекого от самостоятельного научного производства, единственным заслуживающим доверия инструментом распределения ресурсов, приоритетности, элитности, престижа и т.д.,-- словом, символического и материального капитала,-- становятся данные наукометрии, причем глобальной.

Но наукометрия производит данные определенного типа: это заведомо неадекватные процессу научного производства, (поскольку измерение публикационной активности не связано с оценкой содержания) и потому двусмысленные показателиНенаучный характер производства данных такого рода, несмотря на их полное соответствие стандартам science, в том числе по критерию использования в социальных технологиях, школа П. Бурдье вскрыла в так называемом изучении общественного мнения, разоблачив такую практику как "незаконную передачу научного авторитета". Ее суть в том, что метрические процедуры такого рода способны обращаться с данными, которые объективно имеют разное значение и получены по разной социальной логике, только как с одинаковыми и потому производят двусмысленные артефакты, которые функционируют в политической борьбе как инструменты навязывания любых политически выгодных определений ситуации. См.: [2, с. 106-117; 21, с. 96]..

7 Под таким названием К. Поланьи описывает эпизод становления капиталистического производства в Англии. С 1795 по 1834 г. в Англии земельная аристократия пыталась защитить труд от бедствий коммодификации посредством системы денежной помощи (решение было принято в Спинхемленде). Но это "право на жизнь для бедняков" оказалось "смертельной ловушкой", потому что вкупе с законами против рабочих союзов вызвало "резкое падение производительной способности широких масс", препятствуя возможности трудящимся слоям заработать на достойную жизнь. Развитие машинного производства было блокировано. Итогом оказалась "нравственная и социальная деградация", настоящее "национальное бедствие". Англия из него выбралась во многом благодаря тому, что была первопроходцем и не имела конкурентов на мировом рынке.

Очевидно, что научная ценность наукометрических данных (даже если не принимать в расчет намеренные манипуляции) нулевая, но административно-политическая - неоценима. Именно благодаря своей двусмысленности они позволяют обесценивать реальное содержание вкладов при распределении финансов, должностей и прочего, увольнять с работы и снижать зарплату под предлогом непонятно как определяемой неэффективности.

Эта ситуация не так опасна для ведущих англоязычных стран, во-первых, потому, что в силу гомологии институциональной инфраструктуры наукометрии инфраструктуре мирового рынка ее рейтинги "настойчиво убеждают" заинтересованного читателя, что "все лучшее выходит на английском" [19, с. 52]. Во-вторых, как раз в Англии наукометрические инструменты запрещены государством в качестве ведущих (даже сильное государство защищает свой внутренний рынок и свое производство от рынка глобального!) - и это результат культуры парламентской борьбы и борьбы ученых за свои интересы. Но эта ситуация для любого кг-лидерского региона мирового рынка, в том числе для отечественной науки, чревата самоколонизацией [19, с. 37]. социогенетический континуум научный

Проделанный анализ позволяет заключить, что запутанность предмета не позволила М.К. Петрову определить действительный источник угроз науке и научному познанию. Противодействие попыткам научно познавать субъективность подобна намерению срубить сук, на котором наука держится. Тот контекст функционирования национального Т-континуума, который открывается из социогенетической перспективы анализа Н. Элиаса, позволяет связать успехи "онаучивания" не с безоглядным глобальным продвижением science (этот процесс слишком амбивалентен по последствиям), но с существованием плюриверсума национальных научных Т-континуумов, и нащупать условия, существенные для их сохранения.

Подавление национального Т-континуума, который вырастает из связанных с языком традиций данной культуры, ориентирует науку на основания и особенности другой культуры, в нашем случае англо-американской, делая данную национальную науку цивилизационно-нелигитимной (что может выражаться в оценках ее как "отсталой", "тупиковой", "пережиточной") и превращая ее представителей в подобие локальных информаторов, носителей локальной мифологии.

Независимо от того, какие выгоды / невыгоды сулит локальной власти разрушение данного национального научного Т-континуума, оно способствует уничтожению плюриверсума Т-континуумов. Но моноконтинуум, как было показано, способен выдавать в качестве результата только science, который, вытесняя Wissenschaft, все же не способен существовать без этого своего рефлексивного дополнения.

Вполне возможно, что это и есть механизм старения, подспудного одряхления до сих пор лидирующего в цивилизационном развитии европейского культурного очага, фактическими предвестниками чего являются стагнационные процессы в науке (насыщение роста, превращение кривой роста из экспоненциальной в логистическую [17; c. 299-301]), отмеченные еще в 60-е годы Д. Прайсом и против которых М.К. Петров пытался выработать противоядие.

Примечания