Собственность как проекция свободы и основание права в учении Канта

Segrii Shevtsov

The article is focused on Kant's theory of law. Kant strives to deduce it from the concept of freedom, but the material basis of law is property. Law and property appear as projections of freedom. The author substantiates the idea that the theory of law on this base became possible thanks to Kant's special concept of freedom: the subject's freedom as the law of reason is directed at the external world and requires its realization -- first of all, in a plot of land. These special concepts of freedom and property cause the characteristic features of Kant's theory of law which has evoked a lot of controversies.

Стремительно актуализирующаяся проблема философии права со столь же нарастающей ясностью помещает кантовское учение о праве параллельно в два измерения. Эго отчетливо выделяет критическая литература. Отфрид Хёффе в своей книге о Канте пишет, что, с одной стороны, последний с полным основанием относится к классикам политической мысли [Hцffe 2007, S. 214], и вместе с тем «в истории политической мысли Нового времени он играет не столь значительную роль, как ранее его Гоббс, Локк, Руссо и Монтескье, а после него - Гегель, Маркс и Милль» [Hцffe, 2007: S. 213]. Негативная оценка кантовского политического (и правового) учения, признает немецкий исследователь, широко распространена [ibid.]. Подобное мнение выражает и Ален Данкан Розен, признавая, что работы Канта по философии права некоторым образом уступают другим его работам [Rosen, 1993: p. 1]. Получил широкое распространение критический взгляд Х. Арендт на поздние работы Канта и ее отзыв, что Кант сам «не воспринимал их слишком серьезно» [Арендт, 2012: c. 18]. В защитниках кантовской философии недостатка нет, но наиболее распространенная модель их поведения - признать открыто, но бегло, наличие в кантовском учении о праве сторон, противоречащих современным представлениям о демократических и либеральных правовых нормах, и далее сосредоточиться на более привлекательных аспектах. Иногда же об этом учении вообще не упоминают, что само по себе показательно. Например, в своем учебнике «PhilosophyofLaw. AnIntroductiontoJurisprudence»Джеффри Мерфи и Джулс Коулмен хотя и посвящают кантовскому учению целый раздел, но не философии права, а его, права, моральному основанию [Murphy, Coleman, 1990: р. 70-82]. Далее рассматривается учение Канта о наказании и возмездии [ibid., р. 120-124], но о целостном кантовском правовом учении нет ни слова. Подобным образом в свое время поступил Карл Ясперс, посвятивший почти четверть своей работы о Канте его политической философии, но почти ничего не сказавший о его философии права [Ясперс, 2014]. При этом надо иметь в виду, что авторы специальных работ о Кантовой философии права оценивают последнюю и ее влияние различным образом. Учитывая их заинтересованность, следует относиться к подобным оценкам сдержанно.

Когда речь идет о мыслителе уровня Канта, у которого даже ошибки носят печать гениальности, такой тип поведения едва ли оправдан. И не только в силу естественно-понятной исторической ограниченности Канта, и столь же естественной ограниченности наших собственных сегодняшних представлений. В большей мере подобные моменты кантовского учения заслуживают внимания в силу того, что мысль Канта иногда оказывается видна отчетливее как раз там, где наши убеждения существенно расходятся с провозглашенными им нормами. В этой работе мы постараемся рассмотреть только один, но ключевой пункт кантовской правовой теории, лежащий в основе всего правоформирования - вопрос о первичном приобретении собственности.

«Только старческой слабостью Канта могу я объяснить все его учение о праве, это странное сплетение заблуждений, каждое из которых влечет за собой другое, - а равно и то, что он основывает право собственности на первом акте владения»²[Шопенгауэр, 1993: с. 434]. Резкий отзыв Шопенгауэра в адрес правового учения едва ли не самого почитаемого им философа хорошо известен и неоднократно³рассмотрен. И все же присмотримся к сути упрека. Шопенгауэр в § 62 первого тома «Мира как воли и представления» противопоставляет свое, основанное на понятии воли, правовое учение кантовскому. Право, по Шопенгауэру, есть лишь отрицание не-права (Das Unrecht)⁴, явления (действия) изначального⁵, предполагающего «те свойства деяний индивида, в силу которых он так далеко распространяет утверждение воли, проявляющейся в его теле, что оно становится отрицанием воли, проявляющейся в других телах»⁶[ibid., с. 437]. Право и не-право - только моральные определения, но именно они оказываются основой государственного договора и позитивного законодательства. Цель государственного договора - чисто эгоистическая, избавить всех от страдания, приносимого не-правом. Соответственно, считает Шопенгауэр, Кант неверно выводил создание государства из категорического императива как моральную обязанность [ibid., c. 443]. Неверно также утверждениеКанта, что вне государства не существует полного права собственности - собственность существует и в естественном состоянии, и это право нарушить нельзя, не совершая не-права. Государство, согласно Шопенгауэру, призвано устранять (в пределах возможного) всякое не-право, но само оно чуждо всякой морали, действуя исключительно в рамках позитивного законодательства. Такое положение дел дает возможность индивиду (или индивидам) выступать против государства в том случае, если оно само начинает творить не-право, то есть отрицает волю, проявляющуюся в телах ее граждан. Кант, как известно, отрицал право на восстание Rechtslehere, 2 T., 1 Ab., § A. [Кант, 2014: С. 328-329]. - Произведения Канта цитируются мною

по этому двуязычному изданию, причем «Метафизика нравов» (=[Кант, 2014]) в круглых скобках с указанием лишь аббревиатуры MSи номеров страниц (или параграфов), без фами-лии автора и года опубликования. В номерах страниц первое, четное, число (в данном случае - 328) здесь и далее будет соответствовать номеру страницы немецкого текста, второе, нечет-ное - русского перевода. Эта нумерация относится и к статье Буркхарда Тушлинга, помещен-ной в том же собрании сочинений., Шопенгауэр, напротив, его признает. Он согласен с Кантом (и считает это очевидным), что только в рамках государства возможно уголовное право, но целью последнего, в отличие от Канта, он провозглашает не воздаяние ради воздания как такового, а устрашение, то есть предотвращение совершения не-права [Шопенгауэр, 1993: с. 445-446].

Таким образом, ключевым вопросом для обеих теорий оказывается вопрос о пределах собственности и основаниях ее приобретения, так как все последующее обоснование права выводится из первоначального правового акта. По Канту, основанием приобретения собственности вне тела является (при исходном состоянии) захват ничейной земли. Шопенгауэр, как видно из приведенной в начале цитаты, считает это основополагающим заблуждением Канта, противопоставляя ему в качестве изначальной собственности, которую нельзя отнять у человека, не совершая не-права, то, что обработано посредством применения сил. «... Существует только правовое освоение, приобретение вещи посредством приложения к ней

собственных сил (ganz allein eine rechtliche Aneignung, Besitzerwerbung der Sache, durch Ver-wendung ursprьnglich eigener Krдfte auf sie)» [Schopenhauer, 1977: S. 419; Шопенгауэр, 1993: С. 434-435]. Эта позиция близка той, которую занимал Джон Локк (пятая глава второго трактата о правлении), но у английского философа первоначальная собственность приобреталась при условии, что труд прилагался к ресурсам, находящимся в совместном владении, а размеры собственности ограничивались человеческими потребностями: человек «имел право только на то, что было необходимо для его потребностей, дабы эти продукты могли служить для обес-печения его жизни (hadnoright, fartherthanhisusecalledforanyofthem, andtheymightservetoaffordhimconveniencesoflife» [Locke, 1823: р. 360; Локк, 1988: С. 283]. Эта ситуация была нарушена после появления денег. Простое изъяснение воли, считает Шопенгауэр, не может наделять правом [ее «владельца»]. Подлинное моральное право собственности изначально зиждется на обработке вещи, для иллюстрации очевидности этого тезиса Шопенгауэр приводит соответствующее положение из древнего законодательства (законов Ману) [Шопенгауэр, 1993: с. 434].

Из отзыва Шопенгауэра можно сделать вывод, что он признает последовательность и строгость этого позднего кантовского учения Напомню, что кантовское Rechtslehre - первая часть «Метафизики нравов» (Die Metaphysik der

Sitten) -вышла в январе 1797 года (в апреле того же года Кант отметил свое семидесятитрех-летие)., но не приемлет его исходного тезиса. Впрочем, Шопенгауэра можно понять и так, что он, отдельно выделяя право первоначального приобретения собственности, видит в кантовском учении множество заблуждений, каждое из которых влечет другие Это второе понимание представляется мне более вероятным из текста «Мира как воли и представления». «Das moralisch begrьndete Eigentumsrecht, wie es oben abgeleitet ist, gibt, seiner Natur nach, dem

Besitzer eine eben so uneingeschrдnkte Macht ьber die Sache, wie die ist, welche er ьber seinen eigenen Leib hat (Морально обоснованное право собственности, выведенное нами выше, дает в силу самой своей природы владельцу вещи такую же неограниченную власть над ней, как и над своим собственным телом)» [Schopenhauer, 1977: S. 420; Шопенгауэр, 1993: с. 435]. Различие подходов к обоснованию первоначальной собственности последовательно определяет различие во взглядах на право, государство и его функции для обеих теорий. Так построена логика изложения теорий у обоих философов, но что действительно лежит в основании их позиций - это вопрос другой. Чтобы приблизиться к нему, нужно для начала внимательно рассмотреть, что понимается под собственностью. Если для Шопенгауэра это относительно ясно (индивидуальная воля и ее реализация в материи, поэтому - тело и далее опосредованно через применение физических сил внешние вещи¹¹), то в отношении Канта этот вопрос представляется куда более сложным.

Кант дает определение собственности как внешнего предмета, «который по своей субстанции есть чье-то Свое» того, «кому неотъемлемо принадлежат все права на эту вещь (как акциденции субстанции), которой собственник (dominus) может распоряжаться по своему усмотрению (ius disponendi de resua)» (MS, с. 191) Точное определение у Канта звучит так: «Der дuЯere Gegenstand, welcher der Substanz nach das

Seine von jemanden ist, ist dessen Eigentum (dominium), welchem alle Rechte in dieser Sache (wie Akzidenzen der Substanz) inhдrieren, ьber welche also der Eigentьmer (dominus) nach Belieben verfьgen kann (ius disponendi de re sua)» (MS, § 17).. Это определение, предлагаемое в самом конце первого раздела (MS, § 17), уже предполагает знакомство с понятием «Свое» (обобщенное для Мое и Твое), обоснованием возможности Моего и Твоего, а также обоснованием возможности права на вещь (Мое и Твое). Определение собственности не является исходным пунктом кантовского рассуждения, а лишь завершает обоснование появления права и самой его возможности. Определенная парадоксальность такой структуры рассуждений Канта неоднократно отмеча-лась. См., напр.: [Hцffe, 2007: S. 225].

Как уже отмечалось, и само кантовское учение о праве, и характер его изложения вызывали серьезные затруднения при его усвоении, а потому - неоднозначные оценки и частую критику (иногда - весьма резкую). Настороженное отношение к кантовскому обоснованию права можно прочитать уже сквозь сдержанность его изложения Куно Фишером [Фишер, 1906], где автор ограничивается пересказом основных положений и тщательно обходит рассмотрение проблем. Даже Эрнст Кассирер, хотя и признает, что первая часть «Метафизики нравов» («Метафизические первоначала учения о праве», 1797) - «последняя работа, еще полностью относящаяся по своему характеру к числу великих систематических произведений», вместе с тем отмечает, что изложенное в ней учение о частном праве (интересующее нас прежде всего, так как в его рамках получает обоснование собственность и само право) «несвободна от... все более проступающей черты схематизма, в который насильственно вводятся и которому подчиняются отдельные конкретные вопросы» [Кассирер, 1997: с. 356].

Основная трудность понимания кантовского учения о праве вращается вокруг нескольких базовых положений: в основании любого гражданского устройства находится правовой закон природы (в определенном отношении он же - закон свободы), и этому закону подчинено любое внешнее приобретение (MS, с. 172-173); соответственно, приобретение должно быть выведено из чистого практического в правовом отношении разума (MS, §§ 7, 15, 17) «Nun ist noch nцtig die Erwerbung selbst, d. i. das дuЯere Mein und Dein... nach dem, was sein Begriff enthдlt, aus den Prinzipien des reinen rechtlich-praktischen Vernunft zu entwickeln (Теперь необходимо вывести еще само приобретение, т.е. Мое и Твое во внешнем смысле... в соответ-ствии с тем, что содержится в его понятии, из принципов чистого практического в правовом отношении разума)» (MS, С. 184-185).; таким образом, собственность оказывается первым шагом для уяснения права, поэтому собственность (Свое) следует выразить с математической точностью (MS, с. 96-97). Возможно ли это? Этому препятствует тот факт, что Свое (как и вообще чистые понятия права) не может быть выведено из понятия свободы; см.: (MS, с. 140-141) и [Тушлинг, 2014: с. 490-493].

Последнее противоречие при достаточно вольном толковании можно сформулировать иначе: право (в строгом смысле, как понимал его Кант) предполагает принуждение, но его функция - осуществление свободы, а потому требуется вывести необходимость принуждения из факта свободы (свобода же - «изначальное право, присущее каждому человеку» (MS, с. 109)). Если это удается сделать Канту для морали, и решение задачи предстает в свободном принуждении себя следовать моральному закону - что только и делает человека человеком и выражено в категории долга, - то представить это во внешней деятельности гораздо сложнее, так как здесь возникает гетерономность, обычно присущая Гегелевской философии, но неприемлемая для Канта - гетерономность внутреннего и внешнего: проявление свободы вовне остается внутренним долгом разумного существа, а обязанность каждого признавать право такого проявления свободы со стороны другого относится всецело к внешней области.

Кант ставит задачу вывести право всецело из понятия. Это обусловлено тем, что предметы чистых понятий разума, в отличие от чистых понятий рассудка, сверхчувственны, по сути они - ноумены, и не связаны с чувственным созерцанием. Соответственно, право не может быть выведено из области чувственного, остается единственный путь - дедуцировать его из понятия. Строгость рассуждений Канта при решении этой задачи блистательно раскрыта Буркхардом Тушлингом [Тушлинг, 2014]. Особое внимание он уделяет различению понятий и строгости их дедукции. Трудности возникают с самого начала. «Теоретическая дедукция чистых практических понятий разума и основоположений права, - комментирует Канта немецкий исследователь, - невозможна, причем невозможна она потому, что “понятие свободы, на котором покоятся эти принципы, не допускает теоретической дедукции своей возможности и может быть выведено только из практического закона разума (из категорического императива) как из факта разума” (MS, c. 140-141).» [ibid., c. 490-493]. Но в строго логическом смысле право из категорического императива тоже не может быть выведено [ibid., c. 532-533]. Тушлинг показывает, что решение этой задачи для Канта оказывается возможным благодаря обращению того метода, который позволяет в теоретической философии дедуцировать объективные понятия и возможность синтетических суждений: за счет синтетического расширения разума его же собственными силами [ibid., c. 524-525]. Кант неоднократно указывает на необходимость осуществления этого расширения, выделяет его обоснование как единственного условия выведения отсюда других понятий, в особенности важнейшего для Кантапонятия «интеллигибельного владения» (MS, §§ 2, 4-6, 7, 8, 14-17). Это синтетическое расширение разума отличает «практический в правовом отношении разум» от «морально-практического разума», тем самым право оказывается обосновано независимо от этики.Эту задачу Кант формулирует еще во Введении: (MS, c. 92-93). Суть расширения заключена в устранении всех условий созерцания, обосновывающих эмпирическое владение, в том числе и созерцаний apriori.«...alle Bedingungen der Anschauung, welche den empirischen Besitz begrьnden, mьssen weg-geschafft (von ihnen abgesehen) werden, um den Begriff des Besitzes ьber den empirischen hinaus zu erweitern und sagen zu kцnnen: ein jeder дuЯere Gegenstand der Willkьr kann zu dem rechtlich Meinen gezдhlt werden, den ich (und auch nur so fern ich ihn) in meiner Gewalt habe, ohne im Be-Это расширение выступает также обоснованием правового постулата практического разумаsitz desselben zu sein (...все условия созерцания, обосновывающие эмпирическое владение, должны быть устранены (от них следует отвлечься), чтобы можно было расширить понятие владения за пределы эмпирического и сказать: каждый внешний предмет произволения, кото-рый (а также лишь поскольку я имею его) в моей власти, может быть причислен к [сфере] Моего в правовом отношении, пусть он и не находится в моем владении)» (MS, с. 138-139). «Es ist mцglich, einen jeden дuЯern Gegenstand meiner Willkьr als das Meine zu haben; d. i.: eine Maxime, nach welcher, wenn sie Gesetz wьrde, ein Gegenstand der Willkьr an sich (objectiv) her-renlos (res nullius) werden mьЯte, ist rechtswidrig (Можно всякий внешний предмет моего прои-зволения иметь в качестве Моего; это означает, что максима, согласно которой, если бы она была законом, какой-нибудь предмет произволения сам по себе (объективно) должен был бы стать бесхозным(res nullius), противна праву)» (MS, с. 124-125). - первого «закона права» из понятия, первого и фундаментального закона природы, основного закона естественного права, основания дедукции всякого права вообще [Тушлинг 2014, с. 546-547].

Тушлинг обстоятельно раскрывает «анатомию» кантовской мысли, но при установке не выходить за пределы того, что сказал Кант, преодолеть пропасть между приобретением чего-либо по своему произволениюЗдесь существенно отличие произволения (Willkьr) от желания (Wunsch) как, соответственно, сознание способности совершать поступки от чистой потребности (MS, с. 86-87; cр.: MS, с. 40-41). в собственность и обязанностью других признавать этот предмет Моим ему не удается. Не удается потому, что у самого Канта не везде и не всегда переходы от одного состояния или понятия к другому обозначены с математической точностью. И самое обстоятельное рассмотрение синтетического расширения разума не в состоянии раскрыть наличие связи там, где Кант этого не сделал.

В самом общем виде, с учетом заявленной в данной статье проблемы, учение Канта о праве (точнее, о его основании) может быть представлено следующим образом. Изначальное необходимое условие для возникновения чего-либо правового - общность земли (территории) (MS, с. 157, 169, 173, 181). Для того, чтобы стало возможным эмпирическое приобретение, ему должно предшествовать интеллектуальное вступление во владение. Кант вводит здесь различие умопостигаемого владения и владения эмпирического, считая первое более важным. Если ограничиться исключительно эмпирическим владением, то земля будет переходить из рук в руки по праву сильного, что Кант вообще не считает правом (MS, §§ 2, 4-5).Здесь возникает призрак Гоббсовой bellum omniumcontraomnes(войны всех против всех). Умопостигаемое владение не допускает теоретической дедукции своей возможности (§ 6), но эта возможность даже не столько возникает, сколько открывается в результате синтетического расширения разума, то есть отказа от всех условий созерцания, чтоведет к расширению понятия владения за пределы эмпирического (MS, с. 138-139). Обоснование права разворачивается из синтетического расширения разума, позволяющего прийти к формуле правового постулата, приведенного в § 2. Кант использует несколько вариаций формулы правового постулата (MS, с. 124, 126, 138, 140).

Первоначальная форма правого постулата приведена в сноске 17.Постулат декларирует возможность владения внешними вещами [Тушлинг, 2014: с. 610-611]. Постулат дает нам правомочие возлагать на других обязанность воздерживаться от употребления того, что стало Моим (MS, с. 126-129). Первичным актом обретения собственности является воля, правовым актом - захват, завладение, occupatio (MS, с. 170-171). Но это лишь предварительное владение. Оно становится окончательным и в полной мере правовым, когда всеобщая воля утвердит это завладение и обяжет всех воздерживаться от употребления того, что стало Моим, то есть только в гражданском (правовом) обществе.

В этом рассуждении Канта можно выделить несколько моментов, как минимум, требующих разъяснения. Перечислим их. Во-первых, вызывает сомнение строгость выведения из синтетического расширения практического разума правового постулата. Во-вторых, не кажется строгим переход от акта выражения своего произволения владеть чем-либо к обязанности других признавать это в качестве моей собственности, и ни одна из формулировок правового постулата не может обеспечить необходимую строгость такого вывода. Наконец, в-третьих, захват как форма действительного изначального обретения собственности.

Постараемся внести ясность в обозначенные моменты в обратной последовательности. При внимательном рассмотрении оказывается, что второй и третий пункт связаны почти неразделимо. Несомненно, что в отношении захвата Кант отталкивается от Руссо, но меняет оценку. В начале второй части «Рассуждения о происхождении неравенства» Руссо, как известно, называет основателем гражданского общества того, кто первым оградил участок земли, провозгласив его своим. «Le premier qui ayant enclos un terrein, s'avisa de dire, ceci est а moi,& trouva des gens assez simples pour le croire, sut le vrai fondateur de la sociйtй civile (Первый, кто, оградив участок земли, придумал заявить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества)» [Rousseau 1755, р. 95; Руссо 1998, с. 106]. Французский текст Руссо дается по изданию 1755 года, каким его читал И. Кант. Орфография оригинала сохранена, изменено лишь написание некоторых букв на современное. Кант принимает этот тезис, но относится к нему иначе: Руссо видел в этом факте начало едва ли не всех бед и несправедливостей человечества «Que de crimes, de guerres, de meurtres, que de misиres & d'horreurs n'eыt point йpargnйs au Genre-

humain celui qui arrachant les pieux ou comblant le fossй, eыt criй а ses semblables : Gardez-vous d'йcouter cet imposteur; Vous кtes perdus, si vous oubliez que les fruits font а tous; & que la Terre n'est а personne! (От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остере-гайтесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли - для всех, а сама она - ничья!»)» [Rousseau, 1755: р. 95; Руссо, 1998: с. 106]., для Канта это право- и закономерный шаг на пути развития общества. Правомерность такого действия человека Кант, возможно, извлекает из следующего тезиса «Рассуждений» Руссо, который немецкий философ тоже целиком принимает: «...это понятие - “собственность”, зависящее от многих понятий, ему предшествовавших, которые могли возникать лишь постепенно, не сразу сложилось в человеческом уме» [Руссо, 1998: с. 106] «...car cette idйe de propriйtй, dependant de beaucoup d'idйes antйrieures quin'ont pы naоtre que successivement, ne se forma pas tout d'un coup dans l'esprit humain...» [Rousseau, 1755: c. 95-96].. Вероятно, эта идея Руссо послужила Канту отправным моментом для различения умопостигаемого и эмпирического владения, при этом, как отмечалось выше, основание собственности и права Кант видел именно в умопостигаемом владении.

Итак, действительно ли в основании собственности Кант кладет захват ничейной земли? Ответ однозначен: нет, не так. Кант выделяет три последовательных момента изначального приобретения (общность владения предполагается как изначальное условие): 1) захват никому не принадлежащего предмета, 2) объявление о владении этим предметом, 3) присвоение (MS, с. 158-159). Под «захватом» (Apprehension) Кант, по всей видимости, подразумевает исключительно физическое действие - оно совершается в пространстве и времени. Само по себе оно никаких прав никому не дает и ни на кого обязательства возложить не может. В этом смысле его надо отличать от «завладения» (Bemдchtigung, occupatio), означающего соединение всех трех моментов (MS, § 14). Для Канта обработка земли (придание ей формы, Formgebung) без идеи собственности не дает никакого правооснования для ее приобретения, ведет к потере усилий и труда, так как является акциденцией (привходящим свойством) по отношению к субстанции (земле) (MS, с. 186-187). Кроме того, такое действие сводится к эмпирическому владению, то есть к «праву сильного», иначе говоря, бесправию. Идея собственности возникает на основании акта завладения, а не захвата или обработки. Кант тщательно продумывает последовательность, этим, вероятно, объясняется его неоднократное возвращение ко всей проблеме и ее отдельным частям; из этого же хода рассуждений у Канта вытекает и возникновение обязанности других, и тезис об отсутствии права при революции.

Исходный тезис этого фрагмента теории - общее владение землей. Все люди находятся в совместном владении землей земного шара (MS, с. 180-181), это изначальное совместное владение (communionpossessionis originaria) (MS, с. 168-169), но эту общность владения следует отличать от первобытной общности, основывающейся только на истории, а не на принципах разума (MS, с. 156-159), понятия вымышленного, недоказуемого (MS, с. 168-169). Все пространство земли условно разделено на количество живущих на ней людей. Поэтому завладение с внешней точки зрения - просто формализация этого своего владения, отсюда ее этапы - огораживание (захват), оглашение, присвоение. Здесь «присвоение (Zueignung, appropriatio)» - самый сложный для понимания термин. Кант характеризует его как «акт устанавливающий внешние всеобщие законы воли (в идее), которая обязывает каждого к согласию с моим произволением» (MS, с. 158-159). «...Akt eines дuЯerlich allgemein gesetzgebenden Willens (in der Idee), durch welchen jedermann zur

Einstimmung mit meiner Willkьr verbunden wird» (MS, с. 158)Это присвоение оказывается возможным в силу наличия у людей общности воли к использованию этой земли (MS, с. 180-183). Суть заключается в том, что человек в процессе завладения как бы лишь реализует то, что ему дано изначально, а потому все признают это его действие, ведь оно позволяет каждому действовать подобным образом. Вместе с тем, чрезвычайно важно, чтобы завладение было следствием одностороннего произволения «da eine ursprьngliche Erwerbung nur aus dem einseitigen Willen hervorgehen kann (изначальное

же приобретение может проистекать лишь из односторонней воли)» (MS, с. 160-161).. Кант признает, что нелегко постичь, как такой акт произволения может обосновать Свое для каждого (MS, с. 160-161), ведь одностороннее произволение не может обязать другого воздерживаться от употребления вещи (MS, с. 164-165; 172-173). философия права кант разум

Только формально правовой постулат как дозволяющий закон (lexpermissima) «дает нам правомочие, которое мы вообще не могли бы вывести из одних только понятий о праве, а именно правомочие возлагать на других обязанность (в ином случае они бы ее не имели) воздерживаться от употребления тех или других предметов нашего произволения...» (MS, с. 126-129). По сути же, подобное ограничение действий другого и наложение на него обязанностей соблюдать неприкосновенность Моего осуществляется самим другим в силу того, что он и сам признает закон свободы и свою обязанность иметь нечто внешнее как Свое. Связь закона свободы с приобретением будет раскрыта ниже.Рано или поздно все так и поступают, потому что владение землей в определенной мере обязанность (Pflicht) каждого (MS, с. 182-183). Хотя это приобретение является первоначальным и временным, но все же истинным (wahr) приобретением (MS, с. 174-175), окончательным оно становится только тогда, когда общество достигает гражданского состояния (ibid.). Временность этого приобретения оправдывает приоритет завладения во времени (MS, с. 170-171), а тот факт, что так поступают и остальные, реализуя этот принцип частного права, позволяет обществу перейти из естественного состояния в гражданское (MS, с. 174-175). Иначе говоря, предстающая в виде закона свободы человеческая природа обязывает каждого овладевать внешним предметом, а тем самым в лице общей воли дозволять подобное приобретение собственности отдельному индивиду и принуждать как его самого, так и всякого другого, уважать и соблюдать его право на подобное приобретение. Собственность, по Канту, предстает как абсолютное веление разума [Тушлинг, 2014: с. 554-555], а правомочие обязывать другого к воздержанию от использования моей собственности самим категорическим императивом [ibid., с. 552-553]. Б. Тушлинг справедливо, на наш взгляд, толкует одну из формулировок правового постулата

практического разума как категорический императив: «daЯ es Rechtspflicht sei, gegen andere so zu handeln, daЯ das ДuЯere (Brauchbare) auch das Seine von irgend jemanden werden kцnne (Пра-вовая обязанность - поступать по отношению к другим так, чтобы внешнее (годное для упот-ребления) могло стать для кого-то Своим)» (MS, с. 140-141).Все же нельзя сказать, что связь закона свободы с собственностью представлена в этом случае исчерпывающе полно, так как неясным остается выведение правового постулата из закона свободы.

Прежде чем обратиться к разъяснению этой связи, кратко вернемся к вопросу о революции. Надо признать: Кант действительно отказывает народу в праве на восстание против суверена. «Wider das gesetzgebende Oberhaupt des Staats gibt es also keinen rechtmдЯigen Widerstand des Volks; denn nur durch Unterwerfung unter seinen allgemein-gesetzgebenden Willen ist ein rechtli-cher Zustand mцglich; also kein Recht des Aufstandes (seditio), noch weniger des Aufruhrs (rebellio), am allerwenigsten gegen ihn, als einzelne Person (Monarch), unter dem Verwдnde des MiЯbrauchs seiner Gewalt (tyrannis), Vergreifung an seiner Person, ja an seinem Leben (monarchomachismus subspecietyrannicidii) (Итак, против законодательствующего главы госу-дарства нет правосоразмерного сопротивления народа, ведь правовое состояние возможно лишь через подчинение его воле, устанавливающей всеобщие законы; следовательно, нет никакого права на возмущение(seditio), еще в меньшей степени - на восстание(rebellio) про-тив него и в наименьшей степени - права посягать на его особу как единоличного лица (мо-нарха) и на его жизнь (monarchomachismus subspecietyrannicidii) под предлогом, что он злоу-потребляет своей властью (tyrannis))» (MS, с. 328-329). К этой позиции Канта можно относиться различным образом, она заслуживает отдельного исследования, здесь же мы отметим только один момент. Для Канта, в отличие от Шопенгауэра, право носит формальный характер и не имеет отношение к справедливости. Точнее будет сказать, что, согласно Канту, право, каково бы оно ни было, и есть справедли-

вость. Отсутствие справедливости - это естественное состояние (MS, с. 412-413). Поэтому право держится на свободной воле граждан, но в гражданском обществе эти многочисленные воли оказываются как бы завязаны в единый узел - фигуру законодательствующего правителя. При отсечении этого «узла», т.е. революции, люди разделяются на множество независимых воль, а потому право как таковое исчезает. Поэтому Кант далее отмечает, что в случае победы революции следует подчиняться новому порядку вещей, тем самым восстанавливая правовой порядок (MS, с. 336-337). Можно было бы сказать, что Кант рассматривает право как определенного рода центрированную структуру независимых элементов, поэтому при устранении центра такая структура неизбежно распадается, но на ее месте может быть образована новая из тех же элементов. Доказательствами этого могут служить тезис Канта о недопустимости карательной войны (Strafkrieg, bellum punitivum) (MS, с. 404-405) и тезис о том, что сюзерен имеет право объявлять войну (и тем самым вынуждать граждан воевать, рискуя жизнью) только из его долга перед народом

«Wir werden also wohl dieses Recht von der Pflicht des Souverдns gegen das Volk (nicht umgekehrt) abzuleiten haben (Итак, мы должны будем вывести это право из долга сюзерена по отношению к народу (а не наоборот))» (MS, с. 402-403).. Отметим, что в последнем из тезисов Кант в определенной мере противоречит тому, что он высказал ранее в связи с революцией: «властелин государства имеет в отношении подданных одни только права и никаких обязанностей» (MS, с. 325) «... der Herrscher im Staat hat gegen den Untertan lauter Rechte und keine (Zwangs-) Pflichten» (MS,

S. 324).. Здесь, однако, на наш взгляд, следует видеть не столько противоречие, сколько изменение угла зрения: в первом случае Кант говорит об отношении сюзерена к народу, а во втором (в тексте - предшествующем) о должном отношении народа к сюзерену.

Остается последний и самый сложный вопрос о возможности вывести правовой постулат из синтетического расширения практического разума. Не повторяя уже сказанное, в отношении синтетического расширения практического разума следует отметить два момента: 1) это расширение отделяет право от этики [Тушлинг, 2014: с. 570-571], 2) основание на практическом разуме по существу означает основание на законе свободы.

Понятие свободы - несомненно ключевое понятие всего кантовского Rechtslehre. До Канта, пишет Тушлинг, ни у кого не могло быть и речи о дедукции и систематическом развитии права из понятия свободы [Тушлинг, 2014: с. 500-501]. В строгом смысле это действительно так, но все же Кант и здесь во многом следовал Руссо, который первый связал воедино внешнее законодательство и свободу. «Si l'on recherche en quoi consiste prйcisйment le plus grand bien de tous, qui doit кtre la fin de tout

systиme de lйgislation, on trouvera qu'il se rйduit а deux objets principaux, la libertй et Y йgalitй (Если попытаться определить, в чем именно состоит то наибольшее благо всех, которое долж-но быть целью системы законов, то окажется, что оно сводится к двум главным вещам: свобо-де и равенству)»[Rousseau 1762, р. 111; Руссо 1998, с. 240-241].Руссо представил эту связь как очевидную, Кант стремился ее логически формализовать. «Итак, всеобщий правовой закон гласит: поступай так, чтобы свободное проявление твоего произволения было совместимо со свободой каждого, сообразной со всеобщим законом» (MS, с. 89). «Also ist das allgemeine Rechtsgesetz: handle дuЯerlich so, daЯ der freie Gebrauch deiner Willkьr mit

der Freiheit von jedermann nach einem allgemeinen Gesetze zusammen bestehen kцnne» (MS, с. 88). Таким образом, всеобщий правовой закон оказывается собственно свободой, но свободой ограниченной, пока еще только в идее, границами свободы другого. Это ограничение позволит Канту, во-первых, представить свободу как право, а во-вторых, связать право с принуждением как преодолением сопротивления свободе.

Всеобщий правовой закон помещен Кантом в своего рода цепочку «проекций» понятия свободы: из него Кант разворачивает понятие изначального права «Freiheit (Unabhдngigkeit von eines anderen nцtigender Willkьr), sofern sie mit jedes anderen Freiheit

nach einem allgemeinen Gesetz zusammen bestehen kann, ist dieses einzige, ursprьngliche, jedem Menschen, kraft seiner Menschheit, zustehende Recht (Свобода, (независимость от принуждающего произволения другого), поскольку она совместима со свободой каждого другого, сообразной со всеобщим законом, и есть это единственное изначальное право, присущее каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду)» (MS, с. 106-109)., общее понятие права «Das Recht ist also der Inbegriff der Bedingungen, unter denen die Willkьr des einen mit der Willkьr

des andern nach einem allgemeinen Gesetze der Freiheit zusammen vereinigt werden kann (Итак, право - это совокупность условий, при которых произволение одного [лица] совместимо с произволением другого с точки зрения всеобщего закона свободы)» (MS, с. 88-89)., из него - всеобщий принцип права «Eine jede Handlung ist recht, die oder nach deren Maxime die Freiheit der Willkьr eines jeden mit jedermanns Freiheit nach einem allgemeinen Gesetze zusammen bestehen kann. (Правым является любой поступок, который или согласно максиме которого свобода произволения каждого совместима со свободой каждого в соответствии со всеобщим законом)» (ibid.)., из него далее - всеобщий правовой закон См. выше., а после понятие строгого (принудительного) права Определение, которое Кант дает понятию строго права, улавливает лишь его формальные черты:

«...das strikte Recht, nдmlich das, dem nichts Ethisches beigemischt ist, dasjenige, welches keine an-dern Bestimmungsgrьnde der Willkьr als bloЯ die дuЯern fordert (... строгое право, т.е. такое, к кото-рому не примешивается ничего этического, - это право, не требующее никаких иных определя-ющих оснований произволения, кроме внешних)» (MS, с. 92-93); важнее присущее праву право-мочие принуждать, раскрываемое именно в связи со строгим правом «.wenn ein gewisser Gebrauch der Freiheit selbst ein Hindernis der Freiheit nach allgemeinen Gesetzen (d.i. unrecht) ist, so ist der Zwang, der diesem entgegengesetzt wird, als Verhinderung eines Hindernisses der Freiheit mit der Freiheit nach allgemeinen Gesetzen zusammen stimmend, d.i. recht (.когда определенное упот-ребление свободы само оказывается препятствием к свободе, сообразной со всеобщими закона-ми (т.е. неправым), тогда направленное против такого употребления принуждение - как то, что воспрепятствует препятствию для свободы - совместимо со свободой, сообразной со всеоб-щими законами, т.е. бывает правым)» (MS, с. 90-91).. Перечисленные понятия, принцип, правовой закон не столько выводятся Кантом, сколько представляют каждый раз новую проекцию исходного ключевого понятия кантовского учения о праве - понятия свободы. Это мнение разделяет большая часть исследователей, наиболее обстоятельно это показывает Тушлинг [Тушлинг, 2014: с. 508-509].

Но в чем заключается понятие свободы и насколько все же правомерно представление свободы в столь своеобразном ракурсе. Тот же Руссо, с которым Кант здесь резко расходится, ценил свободу ничуть не меньше, но ему и в голову не могло прийти связать (а по сути - отождествить) свободу с собственностью. Ведь у Канта частная собственность предстает как абсолютное веление разума - Тушлинг совершенно закономерно именно так трактует правовой постулат [Тушлинг, 2014: с. 554555], и в этом он ничуть не расходится с другими исследователями: внешняя свобода не может быть осуществлена без собственности, пишет О. Хёффе [Hцffe, 2007: S. 225]. Да и сам Кант склонен рассматривать право на вещь как право лица в отношении себя самого (MS, с. 136-137). Но между понятием свободы и правовым постулатом в любой из его формулировок все же сложно поставить знак тождества и, неясно, как синтетическое расширение практического разума преодолевает их различие.

Чтобы уяснить ход мысли Канта, нужно начать с того, что он понимает под свободой. Это не простой вопрос. Тушлинг различает в «Учении о праве» четыре значения, измерения и функции свободы: 1) трансцендентальная свобода (абсолютная спонтанность причин), 2) отрицательное понятие свободы (независимость от чувственных побуждений), 3) положительное понятие свободы (способность чистого разума следовать категорическому императиву), 4) свобода как единственное изначальное право, присущее каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду; см.: (MS, с. 106-109) и [Тушлинг, 2014: с. 494-497].

Ни одно из этих положений в чистом виде не может привести нас к необходимости собственности, хотя в определенной мере, если Кант остается последовательным, а я уверен, что это так, они все должны это предполагать. Ближе всего к правовому постулату оказывается третье из перечисленных значений и следует к нему присмотреться более внимательно. Кант понимает свободу произволения как произволения, ориентированного не по склонности (или чувственным побуждениям - это животное произволение), а чистым разумом. Именно тогда чистый разум оказывается для самого себя практическим. Суть этого действия в том, что в этом случае «максима любого поступка подчинена условию пригодности этой максимы в качестве всеобщего закона» (MS, с. 42-43). Здесь разум делает форму пригодности максимы произволения всеобщим законом. Буквально в следующем абзаце Кант отмечает еще одну примечательную черту: законы свободы, переведенные в практический план (в отличие от законов природы) называются моральными, а в той мере, в какой они касаются внешних поступков - законами юридическими (ibid.).

Теперь рассмотрим это в интересующей нас последовательности. Чистый разум, становится практическим при условии его побуждающего характера. Розен считает, что подход Канта здесь нарушает, как он выражается, дух свободы в «Критике

чистого разума», где свобода - это свобода выбора [Rosen, 1993: р. 36]. С этим утверждением я согласиться не могу.Это побуждение все еще носит формальный характер и не связано с каким-либо определенным объектом (иначе это были бы чувственные побуждения). Императивный характер такого разума связан с осознанием его наличия у всех людей, а потому он и должен стать всеобщим законом, т.е. необходимо осознание того факта, что и все остальные наделенные разумом существа будут действовать именно так - в силу наделенности их разумом. В этом смысле практический разум, в отличие от чистого разума, интенционален. Когда такой разум выступает основанием поступков, он предстает как этические законы. «Свобода, к которой имеют отношение юридические законы, может быть лишь свободой во внешнем употреблении; а та свобода, к которой имеют отношение вторые (этические. - С. Ш.) может быть свободой и во внешнем и во внутреннем употреблении произволения, поскольку оно определяется законами разума» (MS, с. 43). «Die Freiheit, auf die sich die erstem Gesetze beziehen, kann nur die Freiheit im дuЯeren Gebrauche,

diejenige aber, auf die sich die letztere beziehen, die Freiheit sowohl im дuЯern als innern Gebrauche der Willkьr sein, sofern sie durch Vernunftgesetze bestimmt wird» (MS, S. 42).

И все же остается неясным, почему действием свободы вовне оказывается именно приобретение. Как из всего сказанного следует правовой постулат («Es ist mцglich, einen jeden дuЯern Gegenstand meiner Willkьr als das Meine zu haben; d. i.: eine Maxime, nach welcher, wenn sie Gesetz wьrde, ein Gegenstand der Willkьr an sich (objectiv) herrenlos (res nullius) werden mьЯte, ist rechtswidrig») (MS, S. 124) «Можно всякий внешний предмет моего произволения иметь в качестве Моего; это означает,

что максима, согласно которой, если бы она была законом, какой-нибудь предмет произволе-ния сам по себе (объективно) должен был бы стать бесхозным(res nullius), противна праву» (MS, с. 125).? А. Д. Розен указывает, что Кант прибегает для обоснования этого тезиса к аргументу reductionad absurdum: при невозможности использовать вещи невозможна свобода воли каждого, предмет всегда остается ничьим (resnullis), что ведет к противоречию свободы самой себе [Rosen, 1993: р. 20]. С формальной стороны (безусловно важной для Канта) это действительно так, но все же это объясняет возможность использовать вещи, но не делать их своей собственностью. «.. .Для того, чтобы я мыслил что- то только как предмет своего произволения, мне достаточно осознать, что иметь его в моих силах. - Итак, это предположение aprioriпрактического разума состоит в том, что необходимо рассматривать и трактовать всякий предмет моего произволения как объективно возможное Мое и Твое» (MS, S. 127) «Um... etwas bloЯ als Gegenstand meiner Willkьr zu denken, ist hinreichend, mir bewuЯt zu sein, daЯ

ich ihn in meiner Macht habe. - Also ist es eine Voraussetzung a priori der praktischen Vernunft, einen jeden Gegenstand meiner Willkьr als objektiv-mцgliches Mein oder Dein anzusehen und zu behandeln» (MS, S. 126)..

Вот предельная точка объяснений Канта, и в этой точке он принципиально расходится как со своим предшественником Руссо, ничего не имевшего против использования земли, но противившегося осмыслению участка земли как Своего, так и со своим последователем Шопенгауэром, не возражавшим против частной собственности на землю, но выводившей ее не из свободного произволения, а из процесса обработки. А Кант и дальше, давая номинальную дефиницию понятия Мое и Твое во внешнем смысле практически отождествляет собственность со свободой, правда, посредством усмотрения субъекта. «Das дuЯere Meine ist dasjenige auЯer mir, an dessen mir beliebigen Gebrauch mich zu hindern Lдsion (Abbruch an meiner Freiheit, die mit der Freiheit von Jedermann nach einem allgemeinen Gesetze zusammen bestehen kann) sein wьrde (Мое во внешнем смысле - это то из находящегося вне меня, препятствовать в употреблении чего означало бы , по моему усмотрению, нанести мне ущерб (ущемление моей свободы как совместимой со свободой каждого, сообразной со всеобщим законом)» (MS, S. 132-133).

Нет смысла говорить о «стремлении» вещи быть присвоенной, она лишь может стать чьей-то, а потому первоисточник владения должен таиться в самом разуме. И вот теперь можно предположить то, чего Кант не написал, но что, как представляется, следует из его рассуждений: необходимым свойством свободы, а следовательно, и практического разума, кроме ее (его) интенциональности, является ее осуществимость во внешнем предметном мире. И если для Руссо свобода как раз предполагала отсутствие собственности, а собственность уничтожала свободу, если для Шопенгауэра свобода реализовывалась в обработке земли, то для Канта она необходимо предполагала осуществление в умозрительном владении, а через него - в физическом владении собственностью. Суть необходимости такого внешнего проявления заключается в механизме (категории) взаимовлияния или взаимосвязи Представляется, что здесь уместно говорить о категории общения (Gemeinschaft) «Критики чистого разума».. Разум осуществляет свое развитие в качестве практического разума, реализуя себя в деятельности, а в правовом отношении - во внешней деятельности. Иначе говоря, разум, он же свобода, присутствует в каждом человеке лишь потенциально, для своей реализации он нуждается в практическом осуществлении вовне.

Это представляет кантовскую теорию с совершенно другой стороны. В рамках данной работы нет возможности раскрыть это в полной мере, но, несомненно, отпечаток этого кантовского взгляда на свободу можно найти в его статьях позднего периода, посвященных философии истории. Неоднократно отмечалось, что исторический прогресс, развитие способности пользоваться своим разумом, Кант выражает в правовых категориях. «История как прогресс права (Rechtsfortschritt)» - так характеризует кантовское учение о истории Хеффе [Hцffe, 2007: S. 247 ff.]. Суть дела заключается в том, что гражданское общество выстраивается исключительно через отношения собственности, и само это общество - необходимое условие для развития в человеке его природных способностей. Кант характеризует эту задачу как «труднейшую из всех (die schwerste unter allen)» [Кант, 1994: с. 98-99], так как очень уж из кривого дерева сделан человек, поэтому мы можем лишь бесконечно приближаться к этой цели [ibid.]. Сделать это отдельный человек не в состоянии, только человеческий род [ibid., с. 84-85], поэтому-то «историю человеческого рода в целом можно рассматривать как осуществление тайного плана природы - привести внутреннее, а также нужное для этой цели внешнее совершенное государственное устройство в то единственное состояние, при котором могли бы полностью развиться все задатки [вложенные природой] в человечество» [ibid., с. 109, 111]. «Man kann die Geschichte der Menschengattung im GroЯen als die Vollziehung eines verborgenen

Plans der Natur ansehen, um eine innerlich- und zu diesem Zwecke auch дuЯerlich-vollkommene Staatsverfassung zu Stande zu bringen, als den einzigen Zustand, in welchem sie alle ihre Anlagen in der Menschheit vцllig entwickeln kann» [Кант, 1994: S. 108, 109].

Обычно эта идея приписывается Гегелю. Это с его именем связывается представление о том, что «Личность содержит вообще правоспособность и составляет понятие и саму абстрактную основу абстрактного и потому формального права. Отсюда веление права гласит: будь лицом и уважай других в качестве лиц [Гегель, 1990: с. 98] «Die Persцnlichkeit enthдlt ьberhaupt die Rechtsfдhigkeit und macht den Begriff und die selbst abstrakte Grundlage des abstrakten und daher formellen Rechtes aus. Das Rechtsgebot ist daher: sei eine Person und respektiere die anderen als Personen» [Hegel, 1979: S. 94].. Но Гегель заимствует эту мысль в философии права Канта, только придавая ей характерную для себя оболочку.

«Лицо, - пишет Гегель, - должно дать себе внешнюю сферу своей свободы, чтобы быть как идея (DiePersonmuЯ sich eine дuЯere Sphдre ihrer Freiheit geben, um als Idee zu sein)» [ibid., c. 101; Hegel, 1979: S. 102]. Это положение он поясняет в Прибавлении (позднее изданных конспектах лекций): «Разумность собственности заключается не в удовлетворении потребностей, а в том, что снимается голая субъективность личности. Лишь в собственности лицо выступает как разум» [Гегель, 1990: с. 101]. Эта мысль звучит у Гегеля неоднократно: «Чтобы не остаться абстрактной, свободная воля должна прежде всего дать себе наличное бытие, и первым чувственным материалом этого наличного бытия суть вещи, другими словами, внешние предметы. Этот первый вид свободы есть тот, который мы узнаем как собственность...» [ibid., с. 94]. А также: «...Личность является основным определением права: она приобретает наличное бытие преимущественно в собственности. » [Гегель, 1993: с. 303].