Кто такой Homo oeconomicus?

Важнейшая («онтологическая») особенность модели REMM состоит в том, что источником ценностей выступает в ней сам человек: его оценки формируются в соответствии с его собственными субъективными суждениями, представлениями и интерпретациями. Он отказывается делегировать право выбора, когда речь идет о его благосостоянии, каким-либо третьим лицам, предпочитая сохранять контроль над решениями, затрагивающими лично его, за собой. При этом признание его рациональным агентом вовсе не предполагает «рациональности» преследуемых им целей. В этом пункте экономическая наука воздерживается от каких бы то ни было оценочных суждений. Рациональность понимается ею чисто формально -- как согласованность между имеющимися у человека целями, а также между его целями и используемыми им средствами.

Обратимся теперь к главному антиподу Homo oeconomicus,а -- «человеку социологическому». Ключевая характеристика традиционного социологического подхода -- перенос акцента с интересов индивида на интересы общества [Бруннер, 1993]. При таком подходе человек предстает как продукт культурной среды (традиций, табу, нравов, обычаев), в которой он вырос и функционирует [Meckling, 1976]. Но если всё решает она, то понятия целей, адаптивного поведения, индивидуального выбора, фундаментальные для модели REMM, отпадают по причине их полной ненадобности (де-факто всё за человека решает среда).

Человек социологический не принимает самостоятельных решений, поскольку разделяемые им ценности «имплантируются» ему социумом (имеющаяся у него шкала предпочтений формируется внешними по отношению к нему силами, без его прямого участия). Любые ценности, присутствующие в головах людей, задаются извне: они находятся за пределами инициативы и решений индивидов [Durkheim, 1961]. Хотя у каждого человека имеются определенные предпочтения (вкусы), они диктуются социумом и с точки зрения выявления причинно-следственных связей выступают, таким образом, как излишнее промежуточное звено, которым при научном анализе можно безболезненно пренебречь.

По сути, человек социологический представляет собой пассивную игрушку в руках безличных социальных сил: он неадаптивен, некреативен и не способен ничего оценивать. Он либо имитирует то, что видит вокруг себя, либо делает то, что скажут ему другие. По замечанию Меклинга, его можно считать оценивателем «не в большей мере, чем муравьев, пчел или термитов» [Meckling, 1976. P. 552]. В этом контексте само понятие индивидуального благосостояния (сверх удовлетворения физиологических потребностей) лишается смысла.

Базовую версию человека социологического удобно обозначить акронимом SRSM -- Socialized, Role-playing, Sanctioned Man (социализированный, играющий роли, подлежащий санкциям человек) [Lindenberg, 1985]. SRSM с рождения запрограммирован социальным окружением. Предполагается, что общество структурировано в виде множества ролей и что в процессе социализации люди обучаются конкретным ролям с вмененными им обязанностями и характеристиками. Система ролевого поведения формирует у членов общества стабильные ожидания, так что благодаря ей они становятся способны предвидеть реакции друг друга. Однако социализация не всегда проходит успешно. В случае неудачной социализации человек начинает демонстрировать девиантное поведение, отклоняясь от принятых в обществе норм. Соответственно, в целях контроля за таким поведением процесс социализации дополняется/подкрепляется санкциями -- как положительными, так и отрицательными. В ходе социализации индивид научается хотеть делать то, что он должен делать: при расхождениях в дело вступают санкции, восстанавливающие соответствие между желаемым и должным [Lindenberg, 1985. P. 101]. Благодаря этому девиации купируются, и люди в своем большинстве начинают вести себя так, как предписано социумом.

SRSM ничего не оценивает и ничего не изобретает: он слепо подчиняется ограничениям, порождаемым санкциями и ролевыми ожиданиями. В этом смысле он выступает как конформист и блюститель условностей (он и сам их блюдет и готов наказывать за их несоблюдение других) [Meckling, 1976]. В процессе социализации он лишь интериоризирует предписываемые ему нормы и ценности, не принимая сам прямого участия в формировании собственных предпочтений. (Можно сказать, что SRSM предстает как чистый лист, на котором общество записывает всё, что сочтет нужным [Lindenberg, 1985].) Он всегда действует исходя из ситуационных ролевых ожиданий, оценивая любые события исключительно в терминах соответствия/несоответствия предписанным ролям. Естественно, что в подобных условиях ни о какой максимизации (то есть выборе наилучшего варианта из имеющихся) вопроса не возникает: возможности замещения исключаются и ничто не максимизируется. При этом SRSM парадоксальным образом оказывается свободен от любых иных типов ограничений («несоциальных»): согласно традиционному социологическому подходу ограниченность временных или физических ресурсов никак не будет влиять на его поведение.

Альтернативная версия человека социологического обозначается акронимом OSAM -- Opinionated, Sensitive, Acting Man (высказывающий мнения, сензитивный, действующий человек) [Lindenberg, 1985]. Примерно по такой схеме ведут себя реальные люди, когда принимают участие в опросах общественного мнения. Хотя OSAM формирует представления о событиях окружающего мира, он делает это по большому счету не сам, так как крайне податлив (сензитивен) к влияниям извне. Говоря иначе, его оценки находятся в прямой зависимости от преобладающих в обществе мнений и меняются вместе с ними. При этом, высказывая свои мнения, он не чувствует себя скованным какими-либо ограничениями (временными или ресурсными), поскольку их выражение не налагает на него в будущем никаких издержек [Lindenberg, 1985]. Отсюда такая отличительная черта поведения OSAM, как безответственность: из-за отсутствия издержек, которые могли бы быть следствием высказываемых им суждений, ничто не мешает ему придерживаться одновременно взаимоисключающих точек зрения или выдвигать заведомо нереалистичные, астрономически затратные предложения. Понятно также, что в мире без ограничений нет необходимости заниматься замещением (менять шило на мыло), поскольку в нем возможно всё (чтобы получить шило, не обязательно отказываться от мыла). Этим в конечном счете объясняется та легкость, с какой OSAM готов менять свои мнения по любому вопросу. По той же причине ему не свойственна изобретательность: ведь при отсутствии ресурсных ограничений заниматься поиском и экспериментированием попросту незачем [Lindenberg, 1985].

Итак, модель OSAM предполагает, что индивиды действуют напрямую исходя из имеющихся у них мнений без учета выгод и издержек, которые могут за этим последовать. Соответственно, их ожидания и оценки оказываются никак не связанными ни с актами выбора, ни с процессом максимизации [Lindenberg, 1985]. В подобных условиях социальные изменения будут полностью определяться изменениями в ценностях (мнениях) людей (верхний блок на рис. 2), тогда как изменения в окружающих их ограничениях (нижний блок на рис. 2) не будут иметь никакого значения.

Парадоксально, но при определенных условиях REMM может начать вести себя неотличимо от OSAM или SRSM [Lindenberg, 1985]. Будучи освобожденным от всех ограничений, он станет действовать как социологический человек № 2, а будучи помещенным в малые, стабильные и слабо дифференцированные общества (составляющие основной предмет интереса антропологов) -- как социологический человек № 1.

В таких обществах практически все значимые ограничения оказываются уже прочно закреплены в санкциях и ролевых ожиданиях. Как следствие, максимизирующее поведение совпадает в них с конформным, поскольку именно последнее обеспечивает максимально высокий уровень благосостояния. Во-первых, в малых стабильных обществах интериоризированные моральные нормы и санкции задают такое соотношение выгод/издержек, при котором индивиды оказываются заинтересованы в максимально точном исполнении предписанных ролей. Во-вторых, в малых стабильных обществах индивиды оказываются невосприимчивы к колебаниям в соотношении выгод/издержек, порождаемым изменениями в окружающей среде, поскольку знают по опыту, что эти колебания носят краткосрочный характер и что рано или поздно всё вернется на круги своя. В результате REMM начинает вести себя так, как если бы он был SRSM!

Но стоит только стационарному обществу выйти из состояния стационарности, как модель SRSM -- в отличие от модели REMM -- теряет объяснительную силу. Тогда поведение, максимизирующее разность между выгодами и издержками, перестает совпадать с конформным поведением, и на авансцену выходит REMM, «дремавший» за спиной SRSM: «Есть все основания полагать, что в очень стабильных обществах большинство значимых ограничений (если не все они) окажутся воплощены в ролевых ожиданиях и санкциях. В подобных ситуациях модель SRSM будет представлять собой сжатую стенографическую запись взаимодействия институтов, структурных ограничений и социального поведения, взятых как единое целое. Всё сведется к ситуациям, в которых ожидаемое поведение будет всегда принадлежать к множеству доступных альтернатив и в которых способ поведения, предписываемый ролевыми ожиданиями, всегда будет обеспечивать наибольшую разность между ожидаемыми выгодами и ожидаемыми издержками. Представим себе организацию, в которой все ведут себя так, как им сказано. Тогда всё, что нам потребуется, чтобы предсказать поведение любого индивида, занимающего ту или иную позицию, -- это ознакомиться с внутренним распорядком данной организации (то есть описать взаимосвязь ролевых ожиданий). Неудивительно, что антропологи часто следовали такому “стенографическому” подходу при изучении малых стабильных обществ, используя SRSM в качестве своей модели человека. Важно, однако, отметить, что в подобных ограничениях REMM будет вести себя так, как если бы он был SRSM. Но как только эти ограничительные условия перестанут действовать, SRSM уже не сможет дать нам никакого ключа к пониманию того, как станет меняться поведение людей» [Lindenberg, 1985. P. 102].

Примером модели «человека психологического» может служить тип поведения, который подразумевается знаменитой пирамидой потребностей Абрахама Маслоу [Maslow, 1954] Конечно, обозначать пирамиду потребностей Маслоу в качестве «человека психологического» -- значит сильно упрощать реальную ситуацию, существующую в психологии, предлагающей целую коллекцию самых разных моделей человека, среди которых модель Маслоу -- лишь одна из многих.. Это существо, во многом похожее на REMM: оно так же движимо потребностями, которые стремится удовлетворять, и так же действует в условиях ограниченности ресурсов [Meckling, 1976]. Однако хотя его желания и побуждения четко структурированы (делясь на низшие и высшие), они всегда остаются несоизмеримыми. В отличие от шкалы предпочтений REMM потребности человека Маслоу располагаются в жестком иерархическом порядке: пока полностью не удовлетворены потребности низшего порядка, он не переходит к удовлетворению потребностей высшего порядка (рис. 4). В экономической литературе подобную структуру предпочтений принято называть лексикографической, поскольку в ней потребности располагаются в строгой последовательности подобно буквам алфавита. В этих условиях проблема максимизации тривиализуется: весь дополнительный доход человек Маслоу будет направлять на удовлетворение потребностей более низкого порядка, остававшихся до сих пор еще не до конца удовлетворенными [Meckling, 1976].

Принципиальное отличие человека психологического от человека экономического заключается в том, что его поведение исключает возможности замещения («размена») одних благ на другие: он не готов пожертвовать даже крошкой хлеба ради достижения сколь угодно высокой степени безопасности. Пока он голоден, он не начнет заботиться о безопасности; пока он не почувствует себя в полной безопасности, он не станет обзаводиться социальными связями; пока не будут удовлетворены его потребности в любви и принадлежности, он не станет стремиться к признанию и уважению; пока он не добьется признания и уважения, он не займется самоактуализацией. (Грубо говоря: о смысле жизни он станет задумываться только после полного удовлетворения своих сексуальных влечений...) Отсюда следует, что человек Маслоу не изобретателен и, по сути, действует как автомат: все его оценки уже сформированы за него чисто биологическими факторами. Стоит также отметить, что эмпирические предсказания, следующие из пирамиды Маслоу, настолько противоречат элементарному житейскому опыту, что даже странно, как такая искусственная конструкция могла завоевать всемирную известность и на протяжении многих десятилетий оставаться предметом обязательного изучения в школах бизнеса.

Последний персонаж из нашей галереи -- «человек политический». Это главное действующее лицо «классической» политической теории, традиционно строившейся вокруг понятия общественного интереса. Подобно человеку экономическому, человек политический также изобретателен и также подвергает всё оцениванию и упорядочиванию, но максимизация осуществляется им исходя из коллективных, а не индивидуальных целей [Brunner, Meckling, 1977]. Это альтруист, стремящийся к наибольшему благу для всего общества. Проблематичность подобной конструкции связана с тем, что неявно она вменяет человеческому поведению шизофреническую раздвоенность: получается, что, пребывая в экономической сфере, люди руководствуются эгоистическими соображениями, но стоит им переместиться в политическую сферу, как они мгновенно преображаются в альтруистов, думающих только о благе общества. Картина странная и интуитивно малоправдоподобная.

Школа public choice, связанная с именами таких выдающихся экономистов, как Джеймс Бьюкенен, Гордон Таллок и другие, поставила своей целью преодолеть это шизофреническое раздвоение. Она исходит из базового представления о том, что на политических рынках люди движимы теми же мотивами, что и на экономических. Эта идея получила широкое признание в современной политологии, которая сегодня уже не склонна описывать избирателей, регуляторов, бюрократов, законодателей и политиков как стопроцентных альтруистов. (В самом деле, хорошо известно, что едва ли не худшие проявления эгоистического поведения, такие как коррупция, характерны как раз-таки для сферы политики.) Гораздо естественнее полагать, что у политических агентов также имеются корыстные частные интересы и что, принимая решения, они будут исходить из полного набора предпочтений, включающего также и их Во многих политологических исследованиях -- как бы в подражание максимизирующему поведению REMM -- политическим агентам вменяются специфические целевые функции, такие как максимизация партийной кассы (партийные функционеры), максимизация голосов избирателей (публичные политики), максимизация влияния на законодательный процесс (лоббисты), максимизация ведомственного бюджета (бюрократы) и т. д. Следует, однако, иметь в виду, что подобные цели являются промежуточными и сами по себе ничего не говорят о том, какова на самом деле природа поведения, направленного на их достижение. Теоретически политик может стремиться к максимизации голосов избирателей исходя из чисто альтруистических конечных целей -- чтобы, придя к власти, как можно лучше отстаивать интересы общества..

Как ни странно, но этот концептуальный поворот прошел практически незамеченным для мейнстрима современной экономической теории -- точнее, для его нормативной составляющей. Здесь, как и до появления школы public choice, доминирует «классическое» представление о человеке политическом, ставящем превыше всего благо общества. В государстве представители экономического мейнстрима продолжают по умолчанию видеть благожелательного диктатора (своего рода deus ex machina), вмешательство которого необходимо везде, где рынок терпит провалы, не справляясь с задачей оптимального размещения ресурсов. Исправляя их, оно, как предполагается, всегда будет действовать в интересах общества. Нельзя, однако, не заметить, что в тех случаях, когда «провалы» терпит само государство, современная нормативная теория не склонна призывать к ослаблению государственного вмешательства и предоставлению большей свободы рынку. Вместо этого она, как правило, поступает наоборот, призывая к замене менее жесткой формы регулирования, продемонстрировавшей свою несостоятельность, более жесткой, которая и решит все проблемы. При такой интеллектуальной игре в одни ворота не нужно удивляться, если в ближайшие десятилетия мы станем свидетелями нарастающей эскалации государственного интервенционизма.

Вместо заключения: этап деконструкции

С конца 1980-х -- начала 1990-х годов теория рационального выбора стала объектом активной деконструкции (об этом уже упоминалось в разделе, посвященном методологическим особенностям экономического подхода к человеческому поведению). Однако этот процесс не означал отказа от модели человека, выработанной экономической наукой, в пользу альтернативных моделей, предлагавшихся другими социальными дисциплинами: из той междисциплинарной «схватки» человек экономический, напомню, вышел несомненным победителем Это видно хотя бы по тому, какое важное место в современной теоретической социологии заняла проблема agency -- человека-деятеля. При этом нетрудно убедиться, что альтернативные модели, предлагавшиеся такими видными социологами, как Раймон Будон, Энтони Гидденс, Карл-Дитрих Опп и другие, -- это не более чем конкретизации всё той же базовой схемы Homo oeconomicus, только с введением в нее тех или иных дополнительных ограничений, насыщением ее теми или иными эмпирическими наблюдениями. Замечу попутно, что едва ли не вся социологическая литература, посвященная изучению ценностей, страдает фундаментальной двусмысленностью из-за неразличения общих и предельных величин. Пусть некто сообщил, что для него нет ничего важнее безопасности. Но что это значит: что, высоко ценя безопасность и направляя на ее достижение много сил и средств, он обеспечил себе ее высокий общий уровень или же что окружающая его среда настолько опасна, что даже ничтожно малое приращение безопасности ценится им выше, чем что-либо еще?. Сегодня о его былых конкурентах -- человеке социологическом, человеке психологическом, человеке политическом -- уже мало кто вспоминает.

Дело в том, что радикальная деконструкция стандартной модели рационального выбора была предпринята не извне, а изнутри экономической науки -- силами самих экономистов в союзе с психологами. Ее основной посыл сводился к тому, что в действительности человеческое поведение значительно менее рационально, чем был готов допускать традиционный экономический анализ. К настоящему времени накоплено уже несколько сотен поведенческих аномалий, свидетельствующих о том, что человек далеко не всегда действует в собственных интересах, принимая наилучшие для себя решения: реальные люди непоследовательны, недальновидны, невнимательны, алогичны, подвержены эмоциям, зависимы от контекста, неверно оценивают вероятности наступления будущих событий, страдают от недостатка самоконтроля и т. д. и т. п.

И всё же списывать на этом основании каноническую («узкую») модель Homo oeconomicus в архив было бы преждевременно -- не говоря уже о ее более полной («расширенной») версии. Во-первых, основной поток экономических исследований продолжает использовать ее в качестве полезной аппроксимации при решении множества конкретных задач.

Во-вторых, если раньше экономисты занимались объяснением и описанием усредненного рыночного поведения, то сейчас в тандеме с психологами они активно включились в исследование индивидуального поведения. По поводу этой переориентации, символом которой можно считать рождение поведенческой экономики, замечательный американский экономист, лауреат Нобелевской премии Вернон Смит заметил: «Это не экономика, это -- психология». Но кто сказал, что междисциплинарные границы высечены в камне? В последние десятилетия экономисты начали в массовом порядке пересекать эти традиционные границы, обращаясь к темам, относящимся скорее к области психологии, причем сегодня это воспринимается как самый передний край экономической науки. И, наверное, нет ничего удивительного в том, что из-за переключения с проблем рыночного на проблемы индивидуального поведения от некоторых прежних элементов конструкта Homo oeconomicus пришлось отказываться и вводить вместо них новые. Однако распространенное мнение, что поведенческая экономика «похоронила» модель рационального выбора, ошибочно. Вместо того чтобы перестать ею пользоваться, поведенческие экономисты начали ее модифицировать и усложнять за счет включения в нее разнообразных когнитивных «поломок». В результате никакой целостной альтернативной модели человека ими предложено не было (если, конечно, такая цель ими вообще ставилась).

В-третьих, Homo oeconomicus сохраняет свое значение в качестве нормативного идеала рационального поведения. Даже критики, которые отвергают модель рационального выбора в качестве эмпирически адекватного описания процесса принятия решений реальными людьми, сохраняют ее в качестве целевого ориентира для государственной политики. Государство, по их мнению, должно направлять поведение недостаточно рациональных индивидов в рациональное русло, защищая их тем самым от самих себя.

Так что пусть в «снятом» виде, но концепт Homo oeconomicus остается точкой отсчета даже для новейших экономических и психологических исследований, в которых он подвергается разнообразным формам деконструкции.

Литература

1. Автономов В.С. Модель человека в экономической науке. СПб.: Экономическая школа, 1998.

2. Автономов В.С. Человек в зеркале экономической теории. М.: Наука, 1993.

3. Беккер Г.С. Человеческое поведение: экономический подход. Избранные труды по экономической теории. Изд. дом ГУ ВШЭ, 2003.

4. Бруннер К. Представление о человеке и концепция социума: два подхода к пониманию общества // THESIS. 1993. Вып. 3. С. 51-72.

5. Капелюшников Р.И. В наступлении homo oeconomicus! // Мировая экономика и международные отношения. 1989. № 4. С. 142-148.

6. Капелюшников Р.И. Вокруг поведенческой экономики: несколько комментариев о рациональности и иррациональности // Журнал экономической теории. 2018. Т. 15. № 3. С. 359-376.

7. Капелюшников Р.И. Поведенческая экономика и «новый» патернализм. Ч. I // Вопросы экономики. 2013a. № 9. С. 66-90.

8. Капелюшников Р.И. Поведенческая экономика и «новый» патернализм. Ч. II // Вопросы экономики. 2013b. № 10. С. 1-19.

9. Капелюшников Р.И. Статус принципа рациональности в экономической теории: прошлое и настоящее // Журнал Новой экономической ассоциации. 2017. № 2. С. 162-166.

10. Роббинс Л. Предмет экономической науки // THESIS. 1993. Вып. 1. С. 10-23.

11. Шаститко А.Е. Модели человека в экономической теории. М.: ИНФРА-М, 2006.

12. Benjamin D.J., Cesarini D., Chabris C.F., Glaeser E.L., Laibson D.I., Gudnason V., Harris T.B., Launer L.J., Purcell Sh., Smith A.V., Johannesson M., Magnusson P.K.E., Beauchamp J.P., Christakis N.A., Atwood C.S., Hebert B., Freese J., Hauser R.M., Hauser T.S., Grankvist A., Hultman C.M., Lichtenstein P. The Promises and Pitfalls of Genoeconomics // Annual Review of Economics. 2012. Vol. 4. P 627-662.

13. Benjamin D.J., Chabris C.F., Glaeser E.L., Gudnason V., Harris T.B., Laibson D.I., Launer L.J., Purcell Sh. Genoeconomics // Biosocial Surveys. Committee on Population, Division of Behavioral and Social Sciences and Education / M. Weinstein, J.W. Vaupel, K.W. Wachter (eds.). Washington, DC: The National Academies Press, 2007. P. 304-335.

14. Brunner K., Meckling W.H. The Perception of Man and the Conception of Government // Journal of Money, Credit and Banking. 1977. Vol. 9. No 1(1). P 70-85.

15. Durkheim E. Moral Education: A Study in the Theory and Application of the Sociology of Education. New York: Free Press, 1961.

16. Economic Imperialism: The Economic Approach Applied Outside the Field of Economics / G. Radnitzky, P. Bernholtz (eds.). New York: Paragon House Publishers, 1987.

17. Ingram J.K. A History of Political Economy. New York: Augustus M. Kelley, 1967.

18. Keynes J.N. The Scope and Method of Political Economy. Kitchener: Batoche Books, 1999.

19. Lindenberg S. An Assessment of the New Political Economy: Its Potential for the Social Sciences and for Sociology in Particular // Sociological Theory. 1985. Vol. 3. No 1. P. 99-114.

20. Maslow A.H. Motivation and Personality. New York: Harper & Row, Publishers, 1954.

21. Meckling W.H. Values and the Choice of the Model of the Individual in the Social Sciences (REMM) // Schweizerische Zeitschrift fur Volkswirtschaft und Statistik. 1976. Vol. 112. No 4. P. 545-560.

22. Mill J.S. On the Definition of Political Economy; and on the Method of Investigation Proper to It // Collected Works. Toronto: University of Toronto Press, 1967. Vol. 4. P. 120-164.

23. Persky J. The Ethology of Homo Economicus // Journal of Economic Perspectives. 1995. Vol. 9. No 2. P. 221-231.

References

1. Avtonomov V.S. Model' cheloveka v ekonomicheskoy nauke [The Model of Man in Economic Sciences]. Saint Petersburg, Ekonomicheskaya shkola, 1998.

2. Avtonomov V.S. Chelovek v zerkale ekonomicheskoy nauki [Man in the Mirror of Economic Theory]. Moscow, Nauka, 1993.

3. Becker G.S. Chelovecheskoe povedenie: ekonomicheskiy podkhod. Izbrannye trudy po ekonomicheskoy teorii [The Economic Approach to Human Behavior. Selected Works]. Moscow, Izd. dom GU VShE, 2003.

4. Brunner K. Predstavleniya o cheloveke i kontseptsiya sotsiuma: dva podkhoda k ponimaniyu obshchestva [The Perception of Man and the Conception of Society: Two Approaches to Understanding Society]. THESIS, 1993, vol. 3, pp. 51-72.

5. Kapeliushnikov R.I. V nastuplenii homo oeconomicus! [Homo Oeconomicus is on the Offensive!]. World Economy and International Relations, 1989, no. 4, pp. 142-148.

6. Kapeliushnikov R.I. Vokrug povedencheskoy ekonomiki: neskol'ko kommentariev o ratsional'nosty i irratsional'nosty [Behavioral Economics: Several Commentaries on Rationality and Irrationality]. Zhurnal ekonomicheskoy teorii [Journal of Economic Theory], 2018, vol. 15, no. 3, pp. 359-376.

7. Kapeliushnikov R.I. Povedencheskaya ekonomika i “novyy” paternalism. Ch. I [Behavioral Economics and New Paternalism (Part I)]. Voprosy ekonomiki, 2013a, no. 9, pp. 66-90.

8. Kapeliushnikov R.I. Povedencheskaya ekonomika i “novyy” paternalism. Ch. II [Behavioral Economics and New Paternalism (Part II)]. Voprosy ekonomiki, 2013b, no. 10, pp. 1-19.

9. Kapeliushnikov R.I. Status printsipa ratsional'nosti v ekonomicheskoy teorii: proshloe i nastoyashchee [Status of Rationality Principle in Economics: Past and Present]. Journal of the New Economic Association, 2017, no. 2, pp. 162-166.

10. Robbins L. Predmet ekonomicheskoy nauki [The Subject-Matter of Economics]. THESIS, 1993, vol. 1, pp. 10-23.

11. Shastitko A.E. Modeli cheloveka v zerkale ekonomicheskoy teorii [Models of Man in Economic Theory]. Moscow, INFRA-M, 2006.

12. Benjamin D.J., Cesarini D., Chabris C.F., Glaeser E.L., Laibson D.I., Gudnason V., Harris T.B., Launer L.J., Purcell Sh., Smith A.V., Johannesson M., Magnusson P.K.E., Beauchamp J.P., Christakis N.A., Atwood C.S., Hebert B., Freese J., Hauser R.M., Hauser T.S., Grankvist A., Hultman C.M., Lichtenstein P. The Promises and Pitfalls of Genoeconomics. Annual Review of Economics, 2012, vol. 4, pp. 627-662.

13. Benjamin D.J., Chabris C.F., Glaeser E.L., Gudnason V., Harris T.B., Laibson D.I., Launer L.J., Purcell Sh. Genoeconomics. In: Weinstein M., Vaupel J.W., Wachter K.W. (eds.). Biosocial Surveys. Committee on Population, Division of Behavioral and Social Sciences and Education. Washington, DC: The National Academies Press, 2007, pp. 304-335.

14. Brunner K., Meckling W.H. The Perception of Man and the Conception of Government. Journal of Money, Credit and Banking, 1977, vol. 9, no. 1(1), pp. 70-85.

15. Durkheim E. Moral Education: A Study in the Theory and Application of the Sociology of Education. N. Y., Free Press, 1961.

16. Radnitzky G., Bernholtz P. (eds.). Economic Imperialism: The Economic Approach Applied Outside the Field of Economics. N. Y., Paragon House Publishers, 1987.

17. Ingram J.K. A History of Political Economy. N. Y., Augustus M. Kelley, 1967.

18. Keynes J.N. The Scope and Method of Political Economy. Kitchener: Batoche Books, 1999.

19. Lindenberg S. An Assessment of the New Political Economy: Its Potential for the Social Sciences and for Sociology in Particular. Sociological Theory, 1985, vol. 3, no. 1, pp. 99-114.

20. Maslow A.H. Motivation and Personality. N. Y., Harper & Row, 1954.

21. Meckling W.H. Values and the Choice of the Model of the Individual in the Social Sciences (REMM). Schweizerische Zeitschrift fur Volkswirtschaft und Statistik, 1976, vol. 112, no. 4, pp. 545-560.

22. Mill J.S. On the Definition of Political Economy; and on the Method of Investigation Proper to It. In: Collected Works. Toronto, University of Toronto Press, 1967, vol. 4, pp. 120-164.

23. Persky J. The Ethology of Homo Economicus. Journal of Economic Perspectives, 1995, vol. 9, no. 2, pp. 221-231.

Размещено на Allbest.ru