Битва за будущее на перекрестке утопий

Размещено на http://www.allbest.ru/

Битва за будущее на перекрёстке утопий

Т.С. Паниотова

Южный федеральный университет

Статья посвящена рассмотрению альтернативных сценариев будущего, относящихся к началу «самого утопического десятилетия советской истории» (К. Кларк). Критический обзор основывается на материалах из идейного наследия В.И. Ленина, А.А. Богданова, А.К. Гастева и А.В. Чаянова. Представленные сценарии будущего, которые самими мыслителями рассматривались как научные и реалистические, в интерпретации автора статьи предстают как официальная, технократическая и крестьянская утопии. Сравнительный анализ представленных в текстах сценариев будущего позволил выявить в них не только оригинальные, но и общие черты, такие как «зачарованность техникой», регламентация, эгалитаризм, авторитаризм и другие.

Ключевые слова: утопия, утопическое десятилетие, социализм, коллективизм, сценарий будущего, В И. Ленин, А.А. Богданов, А.К. Гастев, А.В. Чаянов.

THE BATTLE FOR THE FUTURE AT THE INTERSECTION OF UTOPIAS

Taisiya S. Paniotova

Southern Federal University, the Ministry of Education and Science of the Russian Federation, Dneprovskii lane, 116, 344065, Rostov-on-Don, Russian Federation

The article focuses on consideration the alternative scenarios of the future related to the beginning of “the most utopian decade of Soviet history” (С. Clark). The critical review is based on materials from the ideological heritage of Vladimir Lenin, Alexander Bogdanov, Aleksei Gastev and Alexander Chayanov. The presented scenarios of the future which were considered as scientific and realistic by the thinkers are appeared as an official, technocratic and peasant utopia in the author's interpretation. Not only original, but common features of the future scenarios like “fascination with technology”, authoritarianism, etc., are found in the examined texts by comparative analysis.

Keywords: utopia, utopian decade, socialism, collectivism, scenario of the future, regulation, equalization, V. Lenin, A. Bogdanov, A. Gastev, A. Chayanov.

Экономический кризис, экологический кризис, кризис культуры и т.д. - все эти концепты, прочно вошедшие в современный дискурс, не что иное, как маркеры глобального социокультурного кризиса, который мы наблюдаем в современном обществе. Основой для выхода из мировоззренческой фрустрации может стать формирование позитивного образа будущего. И здесь имеет смысл вспомнить об утопии, которая, задавая определённые ценностные ориентиры в будущее, привлекает внимание и к настоящему. «Утопия расположилась между молотом будущего и наковальней настоящего», - говорил Ф. Полак. Это «движущая сила в будущее» и «рычаг прогресса» [31].

На фоне громких заявлений о «конце утопии» и спетого после распада СССР «реквиема по утопии» [19; 21] на Западе формировалось направление Utopian Studies, появились международные общества исследователей утопии, стали издаваться специализированные научные журналы, проводиться международные конференции. И хотя исследовательское поле постоянно расширялось, а проблематика утопии и утопического мышления обретала междисциплинарный статус, культурологических работ, посвящённых данной теме, по-прежнему было мало. В связи с этим следует согласиться с М. Д. Сусловым о перспективности перевода исследований утопии «в область культурологии, где больше возможностей анализировать этот предмет в историческом контексте. Такая “историзация” позволила бы возвратиться от общего академического теоретизирования к конкретным фактам возникновения утопий в России» [25, с. 39].

Постановка проблемы

сценарий будущее утопия

На фоне наблюдаемой сегодня «ностальгии по СССР» представляется целесообразным обратиться к историческому периоду, который поэт Н. Тихонов назвал «перекрёстком утопий», а американский исследователь К. Кларк - «самым утопическим десятилетием советской истории». Обращаясь к советскому прошлому, мы отдаём себе отчёт в том, что это «некая данность, которую ничто не властно изменить» [2, с. 35], а тем более вернуть. Однако прошлое способно влиять на будущее, которое содержит в себе множество альтернатив. Статья предлагает внимательнее присмотреться к дискуссиям тех лет, сопоставить их с реалиями сегодняшнего дня и, возможно, извлечь уроки для будущего. Как говорил А. де Сен-Симон, «изучение развития человеческого разума в прошлом откроет нам путь, по которому он пойдёт в будущем» [23, с. 218]. Сегодня всё чаще говорят об участии человека в конструировании желаемого будущего, о «делании» будущего (making the future), вместо пассивного его ожидания. Обращение к идейному наследию выдающихся мыслителей прошлого (В. И. Ленин, А. А. Богданов, А. К. Гастев, А. В. Чаянов) позволяет увидеть это стремление к «деланию» будущего, воплотившееся в утопических альтернативных сценариях, из которых суждено было реализоваться только одному.

Как известно, утопии основываются на обломках истории, и эта «формула» настолько часто получала подтверждение, что, похоже, превратилась в абсолютную истину. Утопии - продукт кризисного развития общества, и утопическое мышление особенно активизируется в революционные периоды. Это в полном объёме продемонстрировали и Февральская, и Октябрьская революции 1917 года, которые привели к небывалому расширению пространства воображения и интенсивному утопическому творчеству. К нему оказались причастны представители самых разных политических, научных и художественных течений. Как писала К. Кларк: «Двадцатые можно назвать самым утопическим десятилетием всей советской истории. Утопическое воодушевление переживали тогда не только большевики и другие энтузиасты революции, но и многие нереволюционные интеллектуалы ...» [29, с. 7]. Все партии, все общественные силы устремились к новому «золотому веку», как будто уверовав в слова Сен-Симона: «Золотой век человечества не позади нас, а впереди, и заключается он в усовершенствовании общественного порядка; наши отцы его не видели, наши дети когда-нибудь к нему придут. Наша обязанность - проложить им путь ...» [12, с. 143]. Ленин, который, по словам Троцкого, неоднократно обещал через полгода после революции войти в «великолепное здание социализма», спустя всего три года вынужден был признать: «Мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по развёрстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, - и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение» [18]. В этом признании - ключ к пониманию проблемы. Как утверждает М. Геллер, «главным препятствием на пути к “золотому веку” стал главный конфликт времени - столкновение города и деревни, крестьянства и партии, называвшей себя авангардом пролетариата ... Конфликт между городом и деревней был, бесспорно, конфликтом материальным, но также - идеологическим. После Октября в России столкнулись две утопии. “В одной постели оказались два сна”» [30]. «Дуэль двух утопий», возникшая задолго до Октябрьской революции, приобрела теперь «характер жёсткого поединка: кто кого? ... Патриархальная идиллия Чаянова и сатира Замятина на город-казарму не случайно возникли в это время» [24, с. 10]. Показательно, что оба эти произведения вышли в свет в 1920 году.

Пространство воображения формировало реальность, в которой мечте о прорыве в будущее крестьянской пасторали противостояли теория и практика диктатуры пролетариата, укрепления власти компартии и технократические концепции механизированного рая.

Взгляд в будущее из Кремля

Первый вопрос, который возникает, имела ли большевистская партия ясный план действий на будущее? Как утверждает Н. Н. Суханов в «Записках о революции»: «Большевики не знали, что они будут делать со своей победой и с завоёванным государством ... Большевистская партия проявила утопизм, взявшись за выполнение этих задач» [26].

Со столь категоричным утверждением вряд ли можно безоговорочно согласиться, как и с тем, что большевики «действовали против Маркса, против научного социализма» [26]. Если обратиться к главному «утопическому» тексту Ленина (глава V из «Государства и революции», август-сентябрь 1917 года) [7, с. 178], то мы увидим, что он представляет собой детальнейший анализ работ К. Маркса и Ф. Энгельса по вопросам, связанным с сущностью государства, отмиранием государства, характеристикой этапов становления коммунистического общества. Другое дело, что этот труд увидел свет уже после победы Октябрьской революции и его содержание к моменту переворота было неизвестно не только широким пролетарским массам, но и многим большевистским деятелям. Но самый общий, весьма абстрактный и в целом почерпнутый из марксистских книг план у Ленина был. Если кратко суммировать, то основные его пункты можно свести к следующим: переход «капиталистической частной собственности на средства производства в общественную собственность»; подавление сопротивления буржуазии; ликвидация армии, полиции, замена их «поголовно вооружённым народом»; «полная выборность, сменяемость в любое время всех без изъятия должностных лиц, сведение их жалованья к обычной “заработной плате рабочего”»; немедленное, «с сегодня на завтра», введение рабочего контроля за производством и распределением, для чего «достаточно знания четырёх действий арифметики». Общество превратится в «один крупный синдикат», «будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы». И только на высшей фазе коммунизма строжайший контроль будет не нужен, и формальное равенство сменится фактическим. Необходимыми условиями для этого станут не только развитость материальной базы общества, но и высокий уровень сознательности и дисциплины трудящихся. При этом, «какими этапами, путём каких практических мероприятий пойдёт человечество к этой высшей пели, мы не знаем и знать не можем», - заключает В. И. Ленин [13].

Стало ли более чётким виденье будущего после прихода большевиков к власти? И да, и нет. С одной стороны, Ленин признаёт, что революция в России произошла не совсем «по Марксу», «иначе, чем ожидали Маркс и Энгельс» [14, с. 279]. При сохранении в неизменном виде принципиально важных положений (экспроприация экспроприаторов, замена частной собственности общественной, всенародный учёт и контроль и других) образ будущего в ряде работ, и прежде всего в «Очередных задачах Советской власти», подвергается корректировке. Подчёркивается, что поскольку социализм порождён крупной машинной индустрией, а машинная индустрия требует единства воли, постольку беспрекословное подчинение (воле пролетарского авангарда, партии, выдающейся личности) становится необходимым.

Соответственно, существенно усиливается акцент на насилии и принуждении, главных методах управления и воздействия на массы, и сущности диктатуры пролетариата: «Диктатура есть железная власть, революционносмелая и быстрая, беспощадная в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов» [15, с. 196]. Насильственные меры варьируются - от «расстрела на месте» саботажников до создания специальных промышленных судов, которые будут привлекать к ответственности нарушителей «меры труда». Причём это не кратковременные меры. Ленин неоднократно указывает, что «переход от капитализма к социализму потребует долгих мук родов, долгого (выделено нами. - Т. П.) периода диктатуры пролетариата» [14, с. 278], что бросает тень на «великолепное здание социализма».

Оптимальное устройство общества и государства представляется Ленину в виде сети производительно-потребительских коммун, в которые всё население объединяется принудительно [17, с. 74]. Каждая коммуна сама ведёт учёт производства и потребления, заботится о повышении производительности труда и снижении продолжительности рабочего дня. Через коммуны проводятся и все сделки купли-продажи, не отменяя (временно) денег. Здесь примечательно слово «временно», то есть вопрос отмены денег должен быть решён в ближайшем будущем.

Благодаря научной организации труда, в том числе применению системы Тейлора, в довольно короткий период времени можно будет решить следующую задачу: «шесть часов физической работы для каждого взрослого гражданина ежедневно и четыре часа работы по управлению государством» [16, с. 141]. Ленин специально подчёркивает необходимость «привлечения всё большего числа граждан, а затем и поголовно всех граждан к непосредственному и ежедневному несению своей доли тягот по управлению государством» [17, с. 74], уничтожения парламентаризма, соединения законодательной и исполнительной властей.

Одновременно предполагается «полное осуществление всеобщей трудовой повинности» сначала для представителей буржуазии и имущих классов, а затем и всех остальных слоёв общества, «универсализация учёта и контроля за всем производством и распределением продуктов», «постепенное выравнивание всех заработных плат во всех профессиях и категориях» [17, с. 75]. Вместе с тем можно видеть определённые колебания в вопросе о равенстве труда и заработной платы. Ленин предусматривает возможность более высокой оплаты труда специалистов, поскольку своими силами наладить функционирование народного хозяйства пролетариат и крестьянство в обозримом будущем не смогут.

Наконец, совершенно в духе Платона и его последователей вождь мирового пролетариата рекомендует применять «неуклонные систематические меры к (переходу к Massenspeisung) замене индивидуального хозяйничанья отдельных семей общим кормлением больших групп семей» [17, с. 75], то есть своеобразными сисситиями.

Таким был сценарий ближайшего будущего в представлении вождя Октябрьской революции, а также практического воплощения утопических идей, получившего впоследствии название «политики военного коммунизма». В утопии «военного коммунизма» - при всех отсылках к Марксу и Энгельсу - можно увидеть и «технократические цитаты» из «Промышленной системы» Сен-Симона, «Государства» Платона и «Города Солнца» Кампанеллы, трудов Фурье и Оуэна. Но доминирует здесь, несомненно, бабувизм с его идеей «насильственного коммунистического переворота, опирающегося на “бедноту”, провозглашающего диктатуру, с помощью которой подавляется сопротивление господствующих классов; это труд как повинность, суровая регламентация, грубая уравнительность и всеобщий аскетизм, плебейская подозрительность к широкому развитию духовной культуры из страха перед возникновением новой “аристократии духа”» [9, с. 73]. И даже после смены курса с «военного коммунизма» на новую экономическую политику бабувистская линия осталась господствующей в официальной утопии.

Технократические сценарии будущего

Однако наряду и параллельно с официальной утопией возникали и другие проекты. Один из наиболее интересных создал А. Богданов (Малиновский), автор литературных утопий «Красная звезда» (1908) и «Инженер Мэнни» (1912), в которых воплощены представления автора о коммунистическом обществе, якобы существующем на Марсе. Эти произведения, переизданные после Октябрьской революции, рассматривались многими в качестве «путеводной звезды к социализму».

Мы обратимся к другим работам автора, к тем, что написаны после революции и которые сам он не считал утопиями. В них Богданов обращается к осмыслению опыта Октябрьской революции, полемизирует. Наиболее отчётливо его расхождения с идеологами официальной утопии сформулированы в письме к Луначарскому от 2 декабря 1917 года, в котором появляется термин «военный коммунизм».

Богданов пишет, что суть военного коммунизма состоит в нормировании потребления, сбыта, производства. Такие отношения характерны для армии. Эту «логику казармы, все её методы, всю её специфическую культуру и её идеал» [3, с. 353] усвоил большевизм и перенёс на общество в целом. Логика казармы «понимает всякую задачу как вопрос ударной силы, а не как вопрос организационного опыта и труда»; «она знает только паёк», то есть усреднённую оплату труда, и в итоге она ведёт к установлению «демагогически-военной диктатуры» [3, с. 355]. Богданов полагал, что в России произошла не социалистическая, а «солдатско-коммунистическая революция», совершенно противоположная по смыслу, что происходит «сдача социализма солдатчине», «грубым шахматистом Лениным, самовлюблённым актёром Троцким» [3, с. 354].

Каким же видится Богданову не военно-коммунистический, а подлинно социалистический строй?

В «Вопросах социализма» (1918) он пишет, что методами абстрактного анализа можно выяснить «лишь самые общие, но зато и главные черты социальной системы доступного нашему предвиденью будущего» [3, с. 295], причём в «условной форме». Далее крупными мазками обрисовываются контуры нового строя.

Для Богданова социализм - это строй коллективизма, базирующийся на высокоразвитом машинном производстве. В будущем в руках людей окажутся мощные материальные силы, которые с необходимостью потребуют контроля всего общечеловеческого коллектива. Это «неограниченно широкие запасы энергии», «автоматически регулируемые механизмы», революционные способы связи и транспорта, благодаря которым исчезнут все препятствия для образования единого общечеловеческого коллектива [3, с. 298-299].

Трансформация средств производства неминуемо повлечёт за собой изменения в рабочей силе, потребует повышения культурного уровня работников. Появится «синтетический»» тип работника, совмещающего функции организаторского и исполнительского типа. Будут преодолены техническая специализация работников, разграничение простого и квалифицированного труда. «Психологическое содержание» различных трудовых процессов будет становиться всё более однородным, поскольку функции наблюдения, контроля и управления машиною по своей сути идентичны. В таких условиях переход от одного вида деятельности к другому не будет вызывать никаких затруднений и даже превратится в потребность.

Система товарищеского сотрудничества при строе коллективизма будет централизованной, сознательной и планомерной, а не авторитарной и бюрократической. Регулирование производственных процессов, обработка поступающей информации о производимой продукции, потребности в рабочей силе в различных отраслях будут осуществлять не партийные органы, а научно-статистические учреждения.

Не давая точных прогнозов относительно сроков наступления социализма, Богданов тем не менее считает возможным две стадии движения к нему: переходный к коллективизму этап и развитый коллективистский строй.

На первом этапе, когда ещё существуют паразитические классы, будут наличествовать и ограничения свободы в выборе занятий. Частная собственность ликвидируется, но сохраняется индивидуальная; распределение осуществляется пропорционально трудовому вкладу каждого и с определёнными ограничениями в силу недостаточной развитости материальной базы общества. В развитом «коллективистическом строе» труд превратится в потребность человеческого организма и выбор занятий станет свободным. Исчезнут все формы собственности, включая индивидуальную, а распределение будет происходить по принципу: «от каждого по силам, каждому по его потребности» [3, с. 304].

Заключая, Богданов даёт общую характеристику строя коллективизма: это «научно организованная система товарищеских связей, централистический коллектив, основанный на величайшей подвижности его элементов и их группировок, при высокой психической однородности трудящихся как всесторонне развитых сознательных работников» [3, с. 304].

Наступлению такого общества, по мнению Богданова, мешает незрелость пролетариата. Пролетариат не сможет выполнить «дело социализма», если не пройдёт серьёзную организационную и культурную подготовку: «Социализм осуществится тогда, когда старому культурному миру, с его опытом тысячелетий и вполне сложившимися методами, будут противопоставлены не только политическая сила и “хозяйственный план”, а новый мир культуры, с новыми высшими методами» [3, с. 334]. А как же при капитализме, в условиях тотального господства буржуазной культуры, возникнет культура пролетарская? «Ответом на этот вопрос для А. А. Богданова стала идея Пролеткульта - особой, независимой от существующих общественных институтов организации, которая и ставит своей целью выработку пролетарской культуры» [1, с. 13].

Таким образом, можно констатировать, что в отличие от практически ориентированной на ближайшее время программы Ленина, у Богданова мы встречаем теоретизирование о будущем на манер утопистов XIX века. Несомненно, что его концепция - это «отрицание бабувистского “социализма натиска” в пользу рационального социализма Сен-Симона, достигаемого, по возможности, мирным путём» [8, с. 85]. Но это не конкретная программа действий, а почерпнутые из трудов «предшественников научного социализма» и переосмысленные в русле «всеобщей организационной науки» идеи, которые образуют утопию в форме научной теории. Здесь прослеживаются идеи Сен-Симона о промышленной системе, замене управления людьми управлением производственными процессами, едином плане и централизованном управлении; закон перемены труда Фурье; теория поэтапного развития коммунистического общества Маркса и Энгельса и другие. И даже идея Пролеткульта - это, в сущности, очередная попытка решения старой как мир проблемы: обстоятельства изменяются людьми, но откуда же в плохом обществе возьмутся новые люди, способные изменить обстоятельства?

Богданову, как ведущему теоретику Пролеткульта, приходилось вести полемику с другим, более радикальным представителем этой организации - А. Гастевым. Технократическая утопия последнего полнее, чем любая другая, воплотила «первый порыв революционного энтузиазма, когда индустриализация и современная наука должны были достигнуть утопического господства над судьбой человека» [32, с. 166].

В отличие от теоретика Богданова, Гастев переносит задачу формирования пролетарской культуры в практическую область. Для него «культура - это не грамотность и не словесность: мало ли у нас есть грамотных, учёных людей, но они беспомощны, они созерцательны, они - скептики. Современная культура, та, которую нам надо для переделки нашей страны, это прежде всего сноровка, способность обрабатывать, приспосабливать, подбирать одно к другому, приплочивать, припасовывать, способность монтировать, мастерски собирать рассыпанное и нестройное в механизмы, активные вещи» [5, с. 44].

Для решения этой задачи Гастев в 1920 году основывает Центральный Институт Труда, а в 1921 году Лигу времени, изучает идеи Тейлора, переписывается с Фордом. Главная задача ЦИТ - это разработка модели, с которой начнётся «восстание конструкций и восстание человека» [5, с. 8-9]. По сути, речь идёт о технократической модели нового общества и человека, которая в дальнейшем будет реализована в мировом масштабе. Общественный строй для Гастева не имеет значения: индустриальное производство самопроизвольно формирует сознание пролетариата и при «сверхимпериализме», и при «мировом социализме». Причём доминирующее воздействие на пролетарское сознание и культуру оказывает не «русская современная промышленность с отсталой кацапской индустрией», а «металлургия нового света, автомобильные и аэропланные фабрики Америки и Европы и, наконец, военная промышленность всего земного шара» [6, с. 44].

Пролетарская культура - дело будущего, потому что «новая индустрия и выросший на её основе быт» ещё не стали «обыденностью». Общество будущего конструируется инженерами, вооружёнными знанием законов математики и кинематики, как механизм. В нём восторжествует «голый принцип технологии», «техническое нормирование труда мало-помалу превратится в социальное», проникнет «во весь социальный быт, во весь уклад». Мир обретёт единство во всеобщей унификации и стандартизации: «Постепенно, шаг за шагом, вместо рассыпанных местных обычаев, конструируется ... экстерриториальный план рабочих часов, рабочих отдыхов, рабочих перерывов и проч. Постепенно расширяясь, нормировочные тенденции внедряются в боевые формы рабочего движения ... социальное творчество, питание, квартиры и, наконец, даже в интимную жизнь, вплоть до эстетических, умственных и даже сексуальных запросов пролетариата» [5, с. 43-44]. Как следствие «механизированного коллективизма» и «биологического реформирования человека» изменится психология и поведение пролетариата: «Уже нет человеческого индивидуального лица, а есть ровные, нормализованные шаги, есть лица без экспрессий, душа, лишённая лирики, эмоции, измеряемые не криком, не смехом, а манометром и таксометром» [5, с. 44-45].

Как точно подметила О. А. Павлова, «это описание мира-машины, управляемого “механизированным коллективом”, панегирическое в технократической утопии Гастева, имплицитно содержит ценностный модус негативной утопии, вследствие чего, неведомо для автора, обретает гротесковый “отсвет”» [22, с. 61]. Не случайно Е. Замятин в романе-антиутопии «Мы», спародировав идеи технократической утопии Гастева, назвал не имеющих имён жителей Единого государства «нумерами» и сравнил «первых прооперированных» с «человекообразными тракторами». «Биологически реформированный» человек Гастева воспринимается как прямой предшественник киборгов и мутантов, которые прочно «прописались» в современной массовой культуре.

В целом же сконструированный Гастевым (анти) утопический мир как нельзя лучше соответствует архетипу мегамашины, о котором писал Л. Мамфорд в книге «Миф машины»: «... Новый коллективный механизм - неважно, снаряжался он для труда или для войны - навязывал людям ту же общую регламентацию, практиковал те же способы принуждения и наказания и распределял ощутимую награду главным образом среди господствовавшего меньшинства, которое создавало и контролировало мегамашину. Кроме того, он сужал границы общественной автономии, личной инициативы и самоуправления. Каждый подогнанный под единый стандарт компонент, находившийся под чьим-то началом, был человеком лишь отчасти, выполнял лишь часть работ и жил лишь отчасти ... В идеале, обслуживающий персонал мегамашины должен состоять из людей безбрачных, лишённых всякой семейной ответственности, общинных связей и просто человеческих привязанностей ...» [20, с. 279-280].

Будущее «страны крестьянской утопии»

На фоне всеобщей или, по крайней мере, доминирующей в эти годы «одержимости» техникой несколько особняком стоит утопия А. Чаянова. В отличие от предыдущих авторов, утопизм теорий которых не был явно выражен и стал очевиден со временем, заглавие произведения «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» говорит само за себя. Перед нами ухрония, написанная в жанре путешествия во времени. Действие перенесено в «магическую» для утопизма дату - 1984 год. И это не «место, которого нет» в буквальном смысле: топонимика, лексика, имена исторических деятелей, формирующие историко-культурный контекст, явно указывают на Россию.

Нельзя сказать, что идеи технического прогресса были абсолютно чужды Чаянову: своими фантастическими метеофорами, аэропилями, движущимися автоматами он продемонстрировал неравнодушие к техническому прогрессу. Особенностью является использование достаточно редкой для эры индустриализма модели утопии-сада (Г. Гюнтер). Она как нельзя лучше соответствовала патриархально-крестьянской направленности «Путешествия». Гюнтер говорит об отличиях утопии-сада от утопии-града следующее: «Если в городской утопии в центре внимания находится общественно-государственный, технико-цивилизаторский аспекты жизни, то утопия-сад отводит это место непринуждённой семейной жизни в кругу близких и исконной близости человека к природе» [10, с. 253]. Эти же черты мы наблюдаем и в утопии Чаянова, которая вся пропитана скрытой, а порой и яв-ной полемикой как с «кремлёвскими мечтателями», так и с утопистами-технократами.

Со страной будущего, в которую после потери сознания, чудесным образом попадает советский функционер Алексей Кремнев, его знакомит «гостеприимный хозяин» А. А. Минин, воплощающий собой классический архетип «путеводителя», или рассказчика, присутствующий во многих утопиях. «Вы спрашиваете, - начал он, - о тех новых началах, которые внесла в нашу социальную и экономическую жизнь крестьянская власть. В сущности, нам были не нужны какие-либо новые начала, наша задача состояла в утверждении старых вековых начал, испокон веков бывших основою крестьянского хозяйства» [27, с. 182-183]. Таким образом, общество будущего представляет в своей основе реконструкцию идеальных устоев прошлого дореволюционной России.

Страна крестьянской утопии - это «сплошное сельскохозяйственное поселение». Хотя, как выясняется в дальнейшем, здесь существует многоукладность (капиталистическая, кооперативная, государственная формы собственности), но основу хозяйственного строя составляет индивидуальное крестьянское хозяйство. Именно оно, по мнению рассказчика, является самым совершенным видом хозяйственной деятельности, потому что позволяет каждому работнику непосредственно общаться с природой, чувствовать себя творцом, расти духовно и демонстрировать искусство труда.

Создание народно-хозяйственной системы, опирающейся на крестьянское хозяйство, позволило решить экономическую проблему, а организация сельского бытия в соответствии с «высшими формами культуры» - проблему социальную. Теперь по насыщенности культурными учреждениями и интенсивности культурной жизни деревня ни в чём не уступает городу. В стране крестьянской утопии вообще преодолено «старомодное деление на деревню и город», и города с существенно уменьшенной численностью жителей превращены в «социальные узлы» сельской жизни.

В политической сфере государство и его аппарат принуждения здесь не являются единственно возможной формой власти и управления: большая часть проблем решается путём общественного обсуждения в газетах, академиях, различных обществах, клубах. Принцип разделения властей и широкая втянутость народных масс в государственное творчество обеспечивают гибкость законодательного аппарата. Государство практически лишено экономических и политических функций.

Наиболее фантастично на фоне пост-революционного, да и нынешнего состояния деревни выглядят фрагменты текста, посвящённые культуре. «Мы напрягли все усилия для создания идеальных путей сообщения, нашли средства заставить население двигаться по этим путям, хотя бы к своим местным центрам, и бросили в эти центры все элементы культуры, которыми располагали: уездный и волостной театр, уездный музей с волостными филиалами, народные университеты, спорт всех видов и форм, хоровые общества, всё вплоть до церкви и политики было брошено в деревни для поднятия её культуры» [27, с. 198].

Важная роль в проводимой культурной политике отводится воспитанию. Кремнев узнаёт, что в соответствии с принятыми законами все юноши и девушки обязательно должны путешествовать и в течение двух лет нести военно-трудовую повинность. Первое установление приобщало к мировой культуре и расширяло горизонты, а второе - приучало к дисциплине.

Завершая свой рассказ, Минин формулирует главную задачу, стоящую перед руководящей элитой: научно решить проблему искусственного отбора и организации талантливых людей, так, чтобы ни один талант не затерялся и не улетел «в царство забвения», чтобы были развиты все заложенные в человека силы. И эту задачу решают «особые общества», состоящие из «людей искусства» [27, с. 201].

На этом месте Кремнева вдруг охватывает ужас: страна крестьянской утопии на глазах превращается в антиутопию, в которой правит «утончённая олигархия ... честолюбцев», что хуже «тирании всех тираний», и где народ по-прежнему остаётся «протоматерией». Столь грустное завершение увлекательного путешествия говорит о том, что скорее всего Чаянов не нашёл ответа на главный вопрос: где гарантии, что «социальные инженеры» идеального будущего общества не окажутся очередными тиранами и всё не вернётся «на круги своя»? Не случайно произведение осталось незаконченным.

В утопии Чаянова, как и у Богданова, присутствует критическая компонента, что характерно для классической модели утопии, где конструированию и презентации общественного идеала всегда предшествует критика настоящего. Так, одной только характеристикой пролетариата, ставящей под сомнение возможность его всемирно-исторической миссии, Чаянов провёл черту между своей крестьянской утопией и официальной утопией большевиков: «Будучи наёмником, рабочий, строя свою идеологию, ввёл наёмничество в символ веры будущего строя и создал экономическую систему, в которой все были исполнителями и только единицы обладали правом творчества» [27, с. 184].

Вместо заключения

«Возможное богаче реального. Кто лучше обществоведов может знать это? Почему же мы так боимся обсуждать возможное, анализировать и исследовать его? - задаётся вопросом И. Валлерстайн. - Нам следует поместить не утопию, но утопистику в центр обществоведческих исследований. Утопистика - это оценка возможных утопий, их ограниченности и препятствий, мешающих их воплощению. Это анализ реальных исторических альтернатив в настоящем. Это примирение поиска истины с поиском блага» [4, с. 288-289].

Поиск реальных исторических альтернатив происходит постоянно, но особенно активизируется в революционные эпохи. Послереволюционный период в России демонстрирует чрезвычайное многообразие утопических сценариев вхождения в будущее, представленных в виде политических программ, лозунгов, идеологий (Ленин); технократических утопий (Богданов, Гастев); литературных утопий (Чаянов). Ни одна из этих форм в полном объёме не соответствовала классической модели утопии с чертами изоляционизма, автаркии, ахронии, регламентации и урбанизма [28, с. 19-23]. Так, во всех теоретических построениях присутствует международный контекст (мировая революция), нет тотальной изоляции от мира. Наряду с «утопией града» имеет место «утопия сада». Но остаётся общей чертой, хотя и с разной степенью выраженности, регламентация, нормирование, «машинный» порядок.

Однотипность используемых концептов (пролетариат, классовая борьба, производство, коммуна, социализм, коллективизм, мировая революция и т.п.) свидетельствует об общности мировоззренческих установок и конечных целей, о вере в то, что светлое будущее - это коммунизм (коллективизм). Хотя для всех авторов отправной точкой теоретических построений выступает настоящее, которое позиционируется как своеобразный трамплин для «прыжка в будущее», различаются как оценки настоящего, так и представления о векторах и темпах движения к будущему, сроках достижения желаемого результата. Настоящее - политика «военного коммунизма» - расценивается либо как ситуация вынужденная, но необходимая для решения насущных экономических и политических проблем (Ленин); либо как извращающая саму суть социализма (Богданов, Чаянов). Что же касается представлений о путях и способах его достижения, то они существенно варьируются: от современного технико-технологического обеспечения и научной организации труда - до использования механизмов насилия (диктатуры пролетариата). Как справедливо заметил М. Ласки, «мыслимое и желаемое будущее никогда не бывает свободно от отмеченных кошмарами путей к его переходу» [11, с. 174].

В чьих руках находится историческая инициатива? Кто является субъектом грядущих преобразований? Здесь также не найдём однозначного ответа. Если Богданов выступал за постепенное превращение всех членов общества в социальных творцов, а рабочих - в техническую интеллигенцию, то утопии Гастева и Чаянова отводят ведущую роль в социальных преобразованиях технократической либо художественной элите. Что же касается утопии «военного коммунизма», то здесь несомненна абсолютная власть партии большевиков и её лидера. Всё вышесказанное свидетельствует о неверии в способность к социальному творчеству народных масс, пролетариата, крестьянства и т.п. Впрочем, как говорил М. Ласки, «утопия - зеркало, а зеркало, как бы творчески оно ни искажало реальность, отражает только те объекты и тени, которые находятся перед ним» [11, с. 175].

Из четырёх представленных сценариев будущего реализован был тот, создатель которого умел принимать решения в ситуации неопределённости и, говоря словами Гастева, проявил способность «обрабатывать, приспосабливать, подбирать одно к другому», «монтировать, мастерски собирать рассыпанное и нестройное в механизмы» [5, с. 44].

Примечания

1. Андреев А. Л., Кузнецова Т. В. Общество, культура, политика в теоретическом наследии А. А. Богданова // Философия и общество. 2018. № 1. С. 5-17.

2. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. Москва : Наука, 1986. 254 с.

3. Богданов А. А. Вопросы социализма: работы разных лет. Москва : Политиздат, 1990. 479 с.

4. Валлерстайн И. Конец знакомого мира. Социология XXI века. Москва : Логос, 2003. 368 с.

5. Гастев А. Поэзия рабочего удара. Москва : Художественная литература, 1971. 304 с.

6. Гастев А. О тенденциях пролетарской культуры // Пролетарская культура. 1919. № 9-10. С. 35-45.

7. Геллер Л., Нике М. Утопия в России / пер. с фр. И. В. Булатовского. Санкт-Петербург : Гиперион, 2003. 312 с.

8. Гловели Г. Д. Три утопии Александра Богданова («Красная звезда», «Инженер Мэнни», «Тектология»)// Социокультурные утопии XX века : антология. Выпуск 6 / составитель В. А. Чаликова. Москва : ИНИОН АН СССР, 1988. С. 71-97.

9. Горев Б. И. Элементы бабувизма и фурьеризма в социалистических идеях XIX и XX вв. // Под знаменем марксизма. 1922. № 11/12. С. 114-117.

10. Гюнтер Г. Жанровые проблемы утопии и «Чевенгур» А. Платонова // Утопия и утопическое мышление : антология зарубежной литературы / сост., предисл. и общ. ред. В. А. Чаликовой. Москва : Прогресс, 1991. С. 252-277.

11. Ласки М. Утопия и революция // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы / сост., предисл. и общ. ред. В. А. Чаликовой. Москва : Прогресс, 1991. С. 170-210.

12. Левандовский А. П. Сен-Симон. Москва : Молодая гвардия. 1973. 304 с.

13. Ленин В. И. Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции // Полное собрание сочинений : в 55 томах. [5-е издание]. Москва : Издательство политической литературы, 1967. Том 33. С. 1-120.

14. Ленин В. И. Доклад о деятельности Совета народных комиссаров // Полное собрание сочинений : в 55 томах. [5-е издание]. Москва : Издательство политической литературы, 1967. Том 35.

15. Ленин В. И. Очередные задачи Советской власти // Полное собрание сочинений : в 55 томах. [5-е издание]. Москва : Издательство политической литературы, 1967. Том 36. С. 165-208.

16. Ленин В. И. Первоначальный вариант статьи «Очередные задачи Советской власти» // Полное собрание сочинений : в 55 томах. [5-е издание]. Москва : Издательство политической литературы, 1967. Том 36. С. 127-164.

17. Ленин В. И. Седьмой экстренный съезд РКП (б). Черновой набросок проекта программы // Полное собрание сочинений : в 55 томах. [5-е издание]. Москва : Издательство политической литературы, 1967. Том 36. С. 70-76.

18. Ленин В. И. Новая экономическая политика и задачи политпросветов // Полное собрание сочинений : в 55 томах. [5-е издание]. Москва : Издательство политической литературы, 1967. Том 44. С. 155-175.

19. Малухин В. Реквием по утопии // Знамя. 1987. № 10. С. 219-221.

20. Мамфорд Л. Миф машины : Техника и развитие человечества. Москва : Логос, 2001. 404 с.

21. Маркузе Г. Конец утопии // Логос. 2004. № 6 (45). C. 18-23.

22. Павлова О. А. Принцип «мегамашины» в модели пролетарской культуры А. Гастева // Экономика.

Право. Печать. Вестник КСЭИ. 2017. № 3 (75). С. 55-64.

23. Сен-Симон А. Очерк науки о человеке // Утопический социализм : хрестоматия / общ. ред. А.И. Володина. Москва : Политиздат, 1982. С. 217-220.

24. Социокультурные утопии XX века : антология. Выпуск 6 / составитель В. А. Чаликова. Москва : ИНИОН АН СССР, 1988. 200 с.

25. Суслов М. Д. Утопия как предмет современных исследований на Западе и в России // Вестник РГГУ. Серия: Литературоведение. Языкознание. Культурология. 2013. № 7 (108). С. 34-41.

26. Суханов Н. Н. Записки о революции. Москва : Политиздат, 1991. 398 с.

27. Чаянов А.В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии // Венецианское зеркало : повести / вступ. статья и примечания В. Б. Муравьева. Москва : Современник, 1989. С. 161-209.

28. Ainsa F. (1997) La reconstruction de la Utopia. Mexico: Correo de la UNESCO : 238. (In Spanish)

29. Clark K. (1985) The City versus the Countryside in Soviet Peasant Literature of the Twenties: A Duel of Utopias. In: Gleason A., Kenez P. and Stites R. (eds.) Bolshevik Culture: Experiment and Order in the Russian Revolution. Bloomington: Indiana University Press : 175-189. (In English)

30. Heller M. (1984) Утопия в советской идеологии. Revue des йtudes slaves. (56/1) : 105-113.

31. Polak F. L. (1971) Cambio y tarea persistente de la utopia. Utopia. A. Neusьss (comp). Barral Editores. Barcelona : 185-188. (In Spanish)

32. Suvin D. (1977) Pour une poйtique de la science-fiction: Etudes en thйorie et en histoire d'un genre littйraire. Montrйal : 288. (In French)

References

1. Andreev A.L., Kuznetsova T. V. Obshchestvo, kul'tura, politika v teoreticheskom nasledii A.A. Bogdanova [Society, Culture and Politics in the Theoretical Heritage of A.A. Bogdanov]. Filosofiya i obshchestvo [Philosophy and Society]. 2018, no. 1, pp. 5-17. (In Russian)

2. Bloch M. Apologiya istorii, ili Remeslo istorika [Apologia of History or the Historian's Craft]. Moscow, Akademizdatcenter “Nauka” RAS, 1986. 254 p. (In Russian)

3. Bogdanov A. A. Voprosy sotsializma: raboty raznykh let [The Questions of Socialism: Works of Various Years]. Moscow, Political Literature Publishing House of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, 1990. 479 p. (In Russian)

4. Vallerstayn I. [Wallerstein Immanuel] Konets znakomogo mira. Sotsiologiya XXI veka [The End of the

World as We Know It: Social Science for the Twenty-First Century]. Moscow, Publishing House “Logos”, 2003. 368 p. (In Russian)

5. Gastev A. Poeziya rabochego udara [Poetry of the Worker's blow]. Moscow, Publishing House “Khudozhestvennaya Literatura”, 1971. 304 p. (In Russian)

6. Gastev A. O tendentsiyakh proletarskoy kul'tury [About Tendency of Proletarian Culture]. Proletarskaya kul'tura [Proletarian Culture]. 1919, no. 9-10, pp. 35-45. (In Russian)

7. Heller L., Nike M. Utopiya v Rossii [Utopia in Russia]. St. Petersburg, Publishing House “Giperion”, 2003. 312 p. (In Russian)

8. Gloveli G. D. Tri utopii Aleksandra Bogdanova (“Krasnaya zvezda”, “Inzhener Menni”, “Tektologiya”) [Three Utopias by Alexander Bogdanov (“The Red Star”, “Engineer Menni”, “Tectology”)]. In Chalikova V. A., comp. Sotsiokul'turnye utopii XX veka. Vypusk 6 [Sociocultural Utopias of the 20th Century. Issue 6]. Moscow, Publishing House of the Institute of Scientific Information for Social Sciences of the Russian Academy of Sciences, 1988. Pp. 71-97. (In Russian)

9. Gorev B.I. Elementy babuvizma i fur'erizma v sotsialisticheskikh ideyakh XIX i XX vv. [Elements of Babuvism and Fourierism in the Socialist Ideas of the XIX and XX centuries]. In: Pod znamenem marksizma [Under the Banner of Marxism]. 1922, no. 11/12, pp. 114-117. (In Russian)

10. Gunther G. Zhanrovye problemy utopii i “Chevengur” A. Platonova [Generic Problems of Utopia and

“Chevengur” by A. Platonov]. In: Chalikova V. A., comp. Utopiya i utopicheskoe myshlenie [Utopia and Utopian Thinking]. Moscow, Progress Publishers, 1991. Pp. 252-277. (In Russian)

11. Laski M. [Lasky Melvin] Utopiya i revolyutsiya [Utopia and Revolution]. In: Chalikova V. A., comp. Utopiya i utopicheskoe myshlenie [Utopia and Utopian Thinking]. Moscow, Progress Publishers, 1991. Pp. 170210. (In Russian)

12. Levandovsky A. P. Sen-Simon [Saint-Simon]. Moscow, Publishing House “Molodaya gvardiya”, 1973, 304 p. (In Russian)

13. Lenin V.I. Gosudarstvo i revoliutsiya. Uchenie marksizma o gosudarstve i zadachi proletariata v revolyutsii [The State and Revolution. The Marxist Theory of the State & the Tasks of the Proletariat in the Revolution]. In: Lenin V. I. Polnoe sobraniye sochineniy. V 55 tomakh, tom 33. [Complete Works. In 55 volumes, volume 33]. Moscow, Political Literature Publishing House of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, 1967. Pp. 1-120. (In Russian)

14. Lenin V.I. Doklad o deiatel'nosti Soveta narodnykh komissarov [Report on the Activity of the Council of People's Commissars]. In: Lenin V. I. Polnoe sobraniye sochineniy. V 55 tomakh, tom 35. [Complete Works. In 55 volumes, volume 35]. Moscow, Political Literature Publishing House of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, 1967. Pp. 261-280. (In Russian)

15. Lenin V. I. Ocherednye zadachi Sovetskoy vlasti [The Immediate Tasks of the Soviet Government]. In: Lenin V. I. Polnoe sobraniye sochineniy. V 55 tomakh, tom 36. [Complete Works. In 55 volumes, volume 36]. Moscow, Political Literature Publishing House of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, 1967. Pp. 165-208. (In Russian)

16. Lenin V. I. Pervonachal'nyy variant stat'i “Ocherednye zadachi Sovetskoy vlasti” [The Original Version of the Article “The Immediate Tasks of the Soviet Government”]. In: Lenin V. I. Polnoe sobraniye sochineniy. V 55 tomakh, tom 36. [Complete Works. In 55 volumes, volume 36]. Moscow, Political Literature Publishing House of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, 1967. Pp. 127-164. (In Russian)

17. Lenin V. I. Sed'moy ekstrennyy s”ezd RKP (b). Chernovoy nabrosok proekta programmy [Seventh Emergency Congress of the RCP (b). Draft of the Program]. In: In: Lenin V. I. Polnoe sobraniye sochineniy. V 55 tomakh, tom 36. [Complete Works. In 55 volumes, volume 36]. Moscow, Political Literature Publishing House of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, 1967. Pp. 70-76. (In Russian)

18. Lenin V. I. Novaya ekonomicheskaya politika i zadachi politprosvetov [Role and Functions of the Trade Unions under the New Economic Policy]. In: Lenin V. I. Polnoe sobraniye sochineniy. V 55 tomakh, tom 44. [Complete Works. In 55 volumes, volume 44]. Moscow, Political Literature Publishing House of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, 1967. Pp. 155-175. (In Russian)

19. Malukhin V. Rekviem po utopii [Requiem for Utopia]. Znamya. 1987, no. 10, pp. 219-221. (In Russian)

20. Mumford L. Mif mashiny: Tekhnika i razvitie chelovechestva [The Myth of the Machine. Technics and Human Development]. Moscow, Publishing House “Logos”, 2001. 404 p. (In Russian)

21. Marcuze H. Konets utopii [The end of utopia]. Logos. 2004, no. 6 (45), pp. 18-23. (In Russian)

22. Pavlova O. A. Printsip “megamashiny” v modeli proletarskoy kul'tury A. Gasteva [The Principle of the Megamachine in the Model of Proletarian Culture by A. Gastev]. Economics. Right. Printing. KSEIBulletin. 2017, no. 3 (75), pp. 55-64. (In Russian)

23. Sen-Simon A. Ocherk nauki o cheloveke [Essay of Human Science]. In: Utopicheskiy sotsializm: Khrestomatiya [Utopian Socialism: Anthology]. Moscow, Political Literature Publishing House of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, 1982. Pp. 217-220. (In Russian)

24. Chalikova V. A., comp. Sotsiokul'turnye utopii XX veka. Vypusk 6 [Sociocultural Utopias of the 20^th Century. Issue 6]. Moscow, Publishing House of the Institute of Scientific Information for Social Sciences of the Russian Academy of Sciences, 1988. 200 p. (In Russian)

25. Suslov M. D. Utopiya kak predmet sovremennykh issledovaniy na Zapade i v Rossii [Utopia as a Subject of the Modern Research in the Western World and Russia]. RSUH/RGGU Bulletin: “Literary Teory. Linguistics. Cultural Studies”, Series. 2013, no. 7 (108), pp. 34-41. (In Russian)

26. Sukhanov N. N. Zapiski o revolyutsii [Notes on the Revolution]. Moscow, Political Literature Publishing House of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, 1991. 398 p. (In Russian)

27. Chayanov A. V. Puteshestvie moego brata Alekseya v stranu krest'yanskoy utopii [My Brother Alexei's Journey into the Land of Peasant Utopia]. In: Chayanov A. V. Venetsianskoe zerkalo: povesti [Venetian Mirror: Novels]. Moscow, Publishing House “Sovremennik”, 1989. Pp. 161-209. (In Russian)

28. Ainsa F. (1997) La reconstruction de la Utopia. Mexico: Correo de la UNESCO : 238. (In Spanish)

29. Clark K. (1985) The City versus the Countryside in Soviet Peasant Literature of the Twenties: A Duel of Utopias. In: Gleason A., Kenez P. and Stites R. (eds.) Bolshevik Culture: Experiment and Order in the Russian Revolution. Bloomington: Indiana University Press : 175-189. (In English)

30. Heller M. (1984) Утопия в советской идеологии. Revue des йtudes slaves. (56/1) : 105-113.

31. Polak F. L. (1971) Cambio y tarea persistente de la utopia. Utopia. A. Neusьss (comp). Barral Editores. Barcelona : 185-188. (In Spanish)

32. Suvin D. (1977) Pour une poйtique de la science-fiction: Etudes en thйorie et en histoire d'un genre littйraire. Montrйal : 288. (In French)

Размещено на Allbest.ru